Текст книги "Будущее, которого нет…"

2

Все дорожки на подходе к дому были четко расчищены до самой земли и веерообразно посыпаны песком. Строгость и четкость движений была даже в походке парня, за которой Маселкин мог наблюдать со спины, следуя за ним. Но четкие и аккуратные дорожки привели их через сотню метров к старому обветшалому заросшему плющом забору, за которым был точно такой же дом. Калитка скрипнула, не от старости, а просто звуком приветствия единственному гостю за долгие годы. Маселкин с опаской оглядел двор на наличие собаки, но ничего не увидел, кроме зарослей и заснеженных, раскиданных повсюду дров.

– Не бойся, собаки у меня нет. – Сказал парень и открыл перед ним двери в дом рукой с перевернутыми на ней часами. – Заходи, а то холодно.

Он прошел через двор быстро, все еще не веря в отсутствие собаки, и детским прыжком шмыгнул в дом.

Внутри оказалось немного уютнее, чем снаружи. Простота комнат и мебели не бросалась в глаза – она являлась там хозяйкой, была своей особенно сформировавшейся частичкой, которая присутствовала во всем. В доме было очень чисто, поэтому Маселкин сразу же разулся, последовав примеру хозяина, но было неудобно проходить во внутрь дальше, чтобы не наследить. На его штанинах и коленях всюду висел грязный замерзший комками снег. Парень в телогрейке усмирил его приличие и пригласил пройти, мол, ничего страшного, чувствуй себя, как дома.

Маселкин сам не знал, почему он так сразу доверился этому парню, ни чуточку не боялся и чувствовал себя свободно с ним. В мыслях он окрестил его «солдатом» или каким-то военным, хотя по устройству двора этого нельзя было сказать. Он показался ему солдатом не только из-за военной телогрейки нараспашку и оружия, из которого тот стрелял, это чувство в нем возникло, когда он увидел дом изнутри. Тут было мало света, мало радости, мало мебели, всего два старых стула, стол и диван с кроватью и маленьким шкафом, небольшая кухня с деревянными скрипучими полами и металлическим старым чайником, из носика которого торчал черный свисток. Во всем этом чувствовалась не холостяцкая жизнь человека, а одинокое существование уединенного от шума военного уставника. Маселкин не мог это выразить словами, так как был только учеником третьего класса, он только чувствовал это. Как известно, одинокие люди очень добры и откровенны к тем, кому помогли по своей доброй воле.

Мальчик вынул из портфеля грязное зеркало с ручкой, половинка отражающего свойства которого отсутствовала после неровного диагонального раскола. Он стал разглядывать свое грязное засопливленное лицо. В правой верхней части лба была засохшая струйка крови, произрастающая из шишки.

– Туалет там, – сказал солдат, – можешь умыться, пока я заварю чай.

– Только положи больше сахара, пожалуйста.

Солдат слегка улыбнулся, вспоминая свое сахарное пристрастие в детстве. Он подкинул дров больше обычного в печку, и чайник закипел очень быстро, засвистев своим черным свистком от пламенных потрескиваний плиты.

Они сидели на скрипучих стульях за столом и отогревались, не говоря ни слова, производя лишь диалог своими жадными отсербываниями из горячих чашек. Мальчик сидел ближе к огню в одних подштанниках, а его брюки висели на веревке и шипяще оттаивали на раскаленную печку. В доме стало тепло и даже немного разморило в сон. Казалось, за окном был все тот же день того же числа, той же зимы. Время будто остановилось…. Наконец, солдат начал разговор в чувстве застывшей бесконечности:

– Как тебя сюда занесло-то? Тут людей и на машине не часто встретишь, только мусор вывозят, а ты тут пешком.

– Да, я из города пришел, ну тот, что видно с холма.

– Ты заблудился, или еще что?

– Нет. У меня и учебник географии с картами с собой, так что я не заблужусь. Мне еще долго идти.

– В школу?

– Да нет же. Я…, я кое-что искал…. Просто вышел и пошел на свет и пришел сюда. Оно, наверное, еще дальше…. Ну, то, что мне нужно. Тогда я немного отдохну и пойду. – Он поудобнее облокотился на спинку стула, закинув свои ноги на край сиденья.

– …. Значит, ты ушел из дома? – Мальчик кивнул ему согласием, не отрывая чашку от губ. – Знаешь, я ведь тоже… когда-то знал парня, который хотел так сделать и отправиться на поиски…., на поиски себя. Его звали Коля….

Он учился в обычной школе на окраине промышленного города, окна которой все время были обсажены пылью от выхлопов завода, расположенного прямо через загрязненный ставок. Из окон школы открывался вид на этот завод, и школьники представляли себя в роли рабочих этого металлического гиганта в будущем, а рабочие завода, из которого открывался вид на школу, с грустью вспоминали себя школьниками, представляющими себя рабочими завода.

Все было зациклено в этом маленьком районе на окраине города. Люди думали циклично, работали на одних и тех же местах, после своих родителей, жили в тех же домах, не строя новых. Можно было с легкостью предсказать будущее каждого жителя района, каждого школьника, каждого младенца, каждого будущего ребенка. Исключением из этого круговорота, наверное, был Коля, который возвращался из школы домой, разозленный на всех своих одноклассников и на самого себя.

– «Не понравилось» им, видите ли! «Не то!», «Не смешно!», «По телевизору увидел и записал или в газете, где прочитал!» или еще что. – Злостно произносило его воспоминание все то, что услышал он сам. – Подумаешь. Что они понимают? Буду я еще им свои рассказы читать, конечно! Не дождетесь! Да я такой рассказ напишу, что вы все еще пожалеете, что так говорили! Ну, ничего….

Коля вовсе не был самолюбивым человеком, ну, разве только чуточку, как и каждый из нас. Просто он очень расстроился из-за того, что его рассказ никто не оценил. Для него это было не просто хобби или увлечение, которое зародилось из блужданий по разбушевавшемуся воображению. Это все больше и больше становилось частью его существования. Он хотел создавать истории и чтобы людям они нравились. Если его просили рассказать какую-нибудь сказку, он тут же начинал ее выдумывать, взяв за основу, лишь один предмет. Когда в школе их просили написать сочинения на вольную тему без ограничений, то Коля исписал сорок восемь страниц своей тетради, без правок и зачеркиваний, включая обложку, которая была его единственным ограничением. Из-за нехватки бумаги, в конце своих завершенных сорока восьми листовых мыслей он поставил троеточие. Ему нравилось придумывать смешные случаи, якобы, из своей жизни, чтобы повеселить ребят в компании. Нравилось додумывать недосказанные кем-то истории. Нравилось ехать в автобусе и под однотонный звук двигателя представлять себя где-то далеко, спасая жизнь раненному на войне солдату, защищая честь и достоинство нравившейся ему девушке, совершая какой-то поступок, который струсили сделать другие. В общем, нравилось ему воображать и все!

От школы до дома было вовсе не далеко. За десять лет обучения он знал точное расстояние и время до секунд, ровное количество шагов и приблизительный список встречных прохожих утром и после школы на этом полюбившемся ему отрезочке.

Дома еще никого не было. Обычно в такое время возвращается мама, но она видимо задерживалась, покупая что-нибудь особенное к сегодняшней беседе. Им предстояло решить, что же Коле делать дальше, где учиться и куда бы он хотел поступать. Мама, конечно же, уже все за него решила, посоветовавшись со своими коллегами по работе, папа не принимал в этом участия, но одобрял мамино решение. Это было неприятно, к тому же, все догадки были более чем очевидны. Свое мнение на этот счет Коля отложил до вечера, еще не зная, как его правильно изъяснить своим предкам.

Он кое-что затеял. Не осознавая того, что он делает, в ярком пылу негодования от мыслей о случившемся сегодня в школе, стал разжигать печку. Хотя уже была весна, и было тепло…. Сначала скомкал бумаги, потом положил на нее маленькие щепки, затем палки по больше, затем большие дрова. Его обида вспыхнула в печке ярким пламенем двойного листика в клеточку и прикрылась металлической створкой, а затем выдувалась открытым поддувалом в засмоленную трубу, давая понять соседям, что в доме кто-то есть. Холодный рассказ о Зиме горел очень жарко….

Ничего полезного до прихода родителей ему так и не удалось сделать. Коля маялся, ходил из угла в угол, палил дрова в печке, пытался взяться за ручку, но что-то не шло у него и все. Мысли были заняты какой-то неосознанной пустотой, всепоглощающей, она наводила на него чувство «ничего» и решительное «не знаю». В конце, он уместился в мягкое старое кресло и немного задремал. Сон был для него единственным выходом, чтобы отвлечься.

Когда он проснулся от легкого, не перестающего щекотания шепота его родителей, в большинстве маминого, они сидели напротив того самого кресла, где спал Коля, пили чай с тортом и поглядывали на их мальчика.

– Ой, мы тебя разбудили? – Спросила мама, улыбаясь и наливая ему чай тоже. – Сядешь с нами?

– Угу…

Сонный и еще не до конца осознающий окружающие вещи Коля переполз за стол и засопел ноздрями перед остывающим чаем. Мама переглянулась с отцом и хотела, было, начать, но отец вступил первый.

– Сынок,… ты уже взрослый парень. В этом году ты оканчиваешь школу, а через несколько недель у тебя экзамены и будущее, о котором следует хорошо подумать. – Он перевел взгляд на маму, как бы говоря ей: «У меня – все».

– Да, сынок, мы долго думали с папой…. И вспомнили, что ты ни разу не говорил нам, кем хочешь стать в будущем. – Разговор приобретал интересный поворот, подумалось Коле. – И, прежде чем ты решишь, ведь решать надо уже сейчас, времени осталось не много, мы хотим, чтобы ты хорошо подумал.

– Я думал…. – Сонным голосом сказал он.

– Да? Это хорошо, но ты, наверное, не учел некоторые детали. В следующем году на нашем заводе открывают новый цех. Там будут проводить металлургию цветных металлов, которой до этого не было. Это очень интересно! Ты можешь пойти учиться на инженера, и тогда тебе не придется быть простым рабочим, как твоим маме и папе.

– Мам,… раз я уже взрослый парень…. – Как бы это так, чтобы их не обидеть? – Нет. Давай так: вы с папой подумали и решили – это очень хорошо, что вы обо мне заботитесь. В душе, я не хочу вам перечить и понимаю ваш рационализм. Но, как и все наши ребята, я поступить не могу…. Я не хочу работать на заводе! – Напряженное молчание обоих вынудило его продолжать. – Я знаю, что вы сейчас скажите, что: «это в тебе детство играет…», или «другим ты себе на жизнь не заработаешь…», или «послушай нас, мы столько прожили в этой жизни…» или еще что. Но я знаю, чего я хочу. Я хочу стать… писателем!

Далее недопитый чай в чашке остывал уже без вмешиваний со стороны, а торт так и оставался недоеденным. Это был вовсе не скандал, так как в скандале обычно присутствует два не сходящихся мнения, а это была лекция о морали и нравоучения по сложному внешкольному предмету «жизнь». Коле оставалось только молчать и пытаться вставлять свои аргументы, кивать головой в ритм разносящихся строгостей со стороны мамы и грозно смотрящего отца. Отцу, в принципе, было все равно, потому что он знал, как поступить и чем все это закончится. Может быть, Коле удалось бы их как-то переубедить, если бы он не сжег свой единственный аргумент, который начинался со слов «Зима…». «Не уже ли, рукописи все-таки горят…?». Боковым зрением он поглядывал на давно остывшую печку, осознавая, что даже это его бы не спасло – никто бы просто не стал его слушать. «Как уперты бывают родители…», – подумал он, – «Но ведь они хотят дать своему ребенку все самое лучшее! Да…, но, к сожалению, все самое лучшее для родителей не всегда является самым лучшим для их детей….».

Тем не менее, они разошлись по своим комнатам каждый со своим мнением. Ночь смирила их пыл, но не усыпила желание тянуть решение в свою сторону. Казалось бы, им всего лишь нужно время, чтобы подумать над его решением, успокоится, нужно было подождать до выходных и со спокойствием и обдуманностью еще раз сесть за стол переговоров, со свежим горячим чаем и недоеденным тортом. Поговорить нормально и все!

Две недели проходили быстро, а родители старались не поднимать более эту тему, что понемногу начинало тревожить Колю. Школьные экзамены он сдаст, с горем пополам, но сдаст. Его отметки не вызывали восторга у родителей, но, по их мнению, этого хватило бы для поступления по специальности «инженер». «Если они приняли мои соображения, почему же тогда никто не узнает, где можно выучиться на писателя? Какие отметки для этого нужны? Где находится учебное заведение? А если не приняли? Что если они вообще не хотят помогать мне с дальнейшим образованием? Просто решили, что я не буду получать высшее, а сразу после школы пойду на завод рабочим и буду, как они? Такое себе наказание, за мои капризы….».

«Но ведь это вовсе не капризы – это моя мечта, мое Будущее…! Как же им это понять…?». Вот так он маялся, пока делал вид, что готовится к экзаменам, сидя за своим столом, за которым в свободное время воплощал обиды в маленькие рассказы. Стопка этих наивных, слегка вымышленных и вымощенных воображением историй росла с каждым днем. Он даже выделил для них особое место возле настольной лампы, издающей особый подчеркивающий важность свет, аккуратно складывал, среди кучи беспорядочно разложенных учебников, ручек и помятых подготовительных конспектов.

Хоть он достаточно неважно учился, глупым назвать его было трудно, хотя иногда можно. Из всех выпускных экзаменов, в числе которых были: физика, химия, математика, язык, история и литература, лучше всего он сдал литературу. Она просто прожгла его изнутри и твердо дала понять, что никакие физические явления, никакие химические реакции, никакие подсчеты и правила и никакие исторические события не дадут ему такого умиротворения души, как литература. Она дала познания Коле во всем том, что он так долго спрашивал родителей и друзей, но те не могли объяснить. Она усилила его фантазию, развила воображение, каждый раз заставляла переживать новые эмоции и волнения. Он влюблялся в разные чувства и ощущения, полученные от чтения. Он представлял себе, а что если он был именно тем писателем в прошлой жизни? А как же иначе? Как можно было так точно написать о том, что происходит с ним именно сейчас, те точные мысли, которые были только у него. Но потом приходил новый писатель с новой книгой, и Коля представлял себя уже этим. Он писал стихи, но только когда хотел плакать или грустить, строки рождались сами по себе, никогда не выдумывались намеренно, он их лишь записывал, а потом преобразовывал в полные стихи или оставлял недописанными, где-то на клочках бумаги.

Коля уже ощущал предзнаменовение своей будущей учебы в институте писателей. Он о таком, конечно, еще не слышал, но точно знал, что такой есть. Его сверстники с интересом спрашивали, куда он будет поступать и что делать дальше, но он увиливал от ответа, обещая их сильно удивить потом. Многие его одноклассники уже отмечали свои поступления, хвастались перед ним студенческими билетами и обсуждали девочек, с которыми им предстояло учиться. Но Коля относился к этому лишь с легкой возвышенной улыбкой, которая скрывала за собой тайну его студенческого билета, на котором красивым писательским почерком вскоре будет написано: «Студент первого курса Писательского Института им. Льва Толстого или им. Антона Чехова».

Наконец, папа собрал все его документы в одну большую потертую заводскую папку, принесенную им с работы домой, и сказал, что можно ехать в институт. Они отправились туда нестерпимо ожидаемым утром следующего дня.

Институт оказался не так далеко, как предполагалось, всего в получасе езды на автобусе в сторону Южной Балки. Это было такое себе пустое место, окруженное деревьями и спальными микрорайонами, тишиной и легким привкусом студенчества. От остановки они шли минут десять, но эта прогулка даже показалась ему приятной, так как следовала через парк с вымощенными дорожками и выкрашенными в новый коричневый цвет старыми лавочками, которые прямо-таки настраивали на творческий процесс перед занятиями. Здание оказалось немного мрачноватым, хотя это была лишь боковая его сторона, кое-где на стенах рос мох и ссыхающийся плющ, а на старых деревянных окнах облупливалась краска еще со времен постройки. Проходя вдоль боковой стены по направлению к центральному входу за углом, Коля почувствовал, как от здания тянет холодом подвальной сырости и… знаниями. До того ему вдруг стало приятно ощущать себя здесь, что мысленно он уже был в аудитории и читал понимающей и знающей публике, не лишенной вкуса, свои маленькие рассказики или что-нибудь, что начиналось со слов «Зима…». «Да…. Зима….», – сладостно пульсировало и отдавалось эхом в его голове….

Но как только они вывернули из-за угла, Коля увидел над входом в центральный корпус надпись, гласящую: «Факультет инженерии цветных металлов», и вдруг обомлел….

– Как…? Сюда?!

– А что? – Без особого интереса спросил отец. – Мы же тебе говорили….

– Но я вам тоже говорил! Я не хочу работать на заводе! Я не буду инженером! – Коля встал, как вкопанный, перестав идти вровень с отцом.

– Ну, мало ли что ты хочешь…. Идем.

– Нет. – Отец остановился и посмотрел на него через плечо своим серьезным взглядом.

– Если ты не хочешь учиться тут, то ты нигде не будешь учиться. Ясно?

– Ясно. Тогда поехали обратно, домой.

– Послушай, – немного мягче произнес он, развернувшись к нему лицом, – я не хочу, чтобы мой сын был без образования. Мы даем тебе дорогу в жизнь, в твое будущее, которое в твоем сознании пока что очень размыто и сказочно. Но жизнь вовсе не такая, как ты себе ее представляешь в своих мечтах, она вот такая. – И он показал рукой на здание позади себя. – С этим образованием мы тебе сможем помочь, а когда выучишься, начнешь работать, тогда заработаешь себе сам на то образование, которое тебе по нраву. Уж после учись хоть на писателя, хоть на сказочника. Ясно?

Обидно? Да. Печально? Еще бы…. В самом начале его придуманного светлого пути вездесущая действительность показала ему только один путь развития событий, его бунт был бы подавлен или остался бы незамеченным. Коля только окончил школу, он еще не успел сделаться самостоятельным для того, чтобы еще раз уйти из дома в поисках кажущегося ему Будущего, такого, которого он хотел. Поэтому все, что он мог ответить, было: «Яснее некуда….», – негромко, невнятно, даже почти не самому себе.

Холодное здание втянуло в себя еще одну жертву цикличности и предсказуемости маленького индустриального городка, протянув ему студенческий билет, на котором обычным жирным почерком было написано: «Студент дневного отделения Факультета инженерии цветных металлов Николай Маселкин»….

3

Молодость с разбега пробивала все правила в этом устоявшемся временем строе инженерского дела. Если бы кто-нибудь, глядя на этих ребят, сказал, что они будущие инженеры, то этот кто-нибудь, наверное, получил бы хороший пинок или пощечину за такую нахальную ложь и издевательство над серьезной профессией. Но это было действительно так. Молодые, несерьезные, растрепанные безалаберностью к внешнему виду ребята с протертыми до ниток манжетами и еще со школьными портфелями или дерматиновыми папками окружали мрачное старое здание факультета. Преподаватели этого института, честно говоря, тоже мало чем отличались своим внешним видом от студентов. Они носили старые костюмы, редко причесывались, громко сморкались в серые от времени и стирки носовые платки и, если бы не их возраст и огромный запас знаний, то их с легкостью можно было бы перепутать с одичалыми от свободы родительского контроля первокурсниками.

Перед самым началом занятий центральный вход, около которого располагалось четыре покосившиеся лавочки, окутывался в густой туман утреннего перекура. Из-за этого, название факультета в такое время было видно только с шагового расстояния, подходящего лишь для игры в дартс. Коля недовольно стоял у крыльца в этом сизом дыму, ожидая звонка, не зная даже, что и подумать о предстоящих лекциях, практиках или еще что. Парни, стоящие недалеко от него и курящие в две руки, поочередно вынимая сигарету то одной, то другой рукой, уже откуда-то знали друг друга, болтали, шутили и рассказывали истории о своих летник интригах и кутежах. «Вот бы кого-нибудь удивить своими историями…. Как они, интересно, познакомились? Где?», – проскальзывало с легкой завистью у него в голове. «Может быть, они вместе с самой школы решили поступать сюда по наставлениям своих родителей, вот и все. Это ведь просто, с самого начала своих школьных дней их родители знали, где будут учиться их дети. Они только ждали открытия нового цеха. Но, почему же тогда тут нет никого из моей школы, которая находиться ближе всех остальных к нашему заводу…?».

– Закурить не будет? – Спросил его худощавый парень где-то из-за спины.

– Не курю….

– А…, я тоже. Вот просто подумал, может у тебя есть, так бы начал.

– А ты у тех ребят спроси, видишь, что вон там стоят, курят.

– Не…. – Презрительно сказал худощавый. – Вася и Никита не дадут. Они из этих, из «элиты»! – И на слове «элита» он важно вытянул губы вниз.

– Так ты их знаешь?

Но парня уже не оказалось рядом. Он спросил закурить у кого-то другого в стороне, и уже по-дружески общался с ним. «Элита»…. «Да разве на таком факультете вообще может быть „элита“? Это же не Юридический или Экономический факультет, это место, откуда выйдут такие же рабочие завода в грязных робах, но с немного большими знаниями для контролирования процессов, а не парни в шелковых костюмчиках с нежными ручками». Разделения присутствовали абсолютно везде, даже здесь. Хуже становилось от того, что с этими людьми придется учиться тому, что тебе не по душе, тому, что является всего лишь проходной ступенью к ожидаемому Будущему…. Нужно было просто пройти эту ступень и все.

Занятия проходили не так сложно, как все его запугивали. Поначалу, даже казалось все, как в школе, только намного проще, менее строго и более организованно. Преподаватели не делали замечания опоздавшим, не спрашивали домашнее задание, равнодушно относились к твоей болтовне на задней парте и не конспектированию. Чем тебе не рай? Аудитории были достаточно большими и просторными для того, чтобы тебя вообще, если нужно, не заметили отсутствующим на паре. До сессии еще было очень далеко, а в это время можно было заниматься своим любимым делом – писать.

За большим окном аудитории танцевали деревья под музыку сильного осеннего ветра. Падали листья, и сухие желтые, и еще совсем молодые зеленые. Внутри здания было тихо, поэтому казалось, что все происходит абсолютно беззвучно. Улица пестрила этими аппликациями, будоража красивые мгновения мечтаний…. На соседней с входом лавочке сидел какой-то парень в капюшоне. Коля открыл свою тетрадь.

«Осенние листья заволокли всю землю. Люди ходили по ней и шаркали ботинками, представляя, как уже совсем скоро будут точно также шелестеть снегом. Далекий голос ветра напоминал об этом каждый день. Чувствовалась неизбежность….

На одной из миллиона лавочек под деревьями сидел далекий странник, облачившись в глубокий капюшон, скрывающий его лицо. Перед ним безостановочно сыпались листья, покрывая его осенними мыслями.

– Какую чуткость. Какое благонравие проявляет человек, увидев столь разноцветную яркость…. Такие вещи у всех невольно ассоциируются только с одним словом – осень! «Какая красивая нынче осень», – может заметить человек в начале ноября. Но осень всегда красивая и в этом году и в прошлом и в будущем. Не одинаково красива для всех, но красива. Красива ли она для меня…?

Я позволю заметить такую вещь: «в человеке должно быть все прекрасно: и душа и тело и даже мысли», – дал нам однажды классик. Так вот, человек должен всегда и везде выглядеть красиво. У него должен быть опрятный вид, гордая осанка, чистые движения, красивый взгляд и… лицо. Когда человек имеет такой вид, он духовно предрасположен к красоте. Именно тогда-то он и может заметить всю необычность красоты, красоты вокруг себя. Конечно же, здесь необходима духовная воспитанность, иначе увидев себя таким красивым можно не иначе как влюбиться в самого себя, тем самым понизив всех и все окружающее тебя до ничтожного. Такая болезнь не редкость, особенно теперь. Тем же, кто не в силах быть красивым, остается только любить красоту сильнее, чем кто-либо другой. И вот когда ты чувствуешь этот прилив красоты, который через мгновение обрушится на тебя, потому что подул прохладный ветер, то подымаешь свою голову вверх и….

Огромным потоком ссохшегося дождя на него полетела осень. Она мягко стукалась о плечи, лавочку и ложилась отдохнуть на похолодевший асфальт. Странник вскинул свои руки вверх навстречу каждому листику, пытаясь обнять и прижать осень к себе.

– … Ты радуешься каждому летящему тебе навстречу озорнику! Вот этому, бордово-красному, который покраснел от стеснения. Вот этому, желтому, который похож на зеркальце. Вот этому, маленькому и вот этому, большому. Даже вот этому, сухому и скрюченному, что не характерно для его прекрасности, но и он тебя улыбает и радует своей красотой…. Как, же это красиво…! В этот момент сотни фотографов-любителей похватали свои аппараты и побежали творить воспоминания на бумаге. А девушки подбегают к ним лишь с одной целью, чтобы их запечатлели с горсткой листьев в руках, по окончанию съемки которую они выбросят так же бездумно, как и насобирали ее…. А молодых людей, да и в возрасте тоже, вынужденных работать – это утешает. Если бы они топтали сухой горячий асфальт, то их ботинки выбивали смертный приговор сроком на восемь/десять трудовых часов. А так это нежное шуршание заставляет отвлечься, а листья вздымаемые сапогом напоминают салюты, которые голосят об их шествии….

Как же после этого всего можно сказать, что эта красота чужда? Значит, раз всем красиво, то и люди у нас красивые. Все-все! Все без исключения. Но порой это бывает не так, потому что одни любят красоту больше, а другие меньше. Так что же это, получается что некоторые красивее, а некоторые… не красивее? Так ведь не бывает! Бывает…. Именно поэтому я люблю красоту осени больше чем другие….

Странник скинул свой ширмовый капюшон и отдал всего себя осени…. Через все его лицо проходило огромное фиолетовое родимое пятно, из-за которого нельзя было разобрать, красив он под ним или нет. Родимое пятно формой напоминало один из тех ссохшихся и скрюченных листиков, которым характерна только прекрасность….

Он снял с плеча желтого обездвиженного мотылька, спустившегося с уставшего тополя, и направился дальше в свое странствие, прокручивая листик за ножку, то в одну, то в другую сторону, под каждый свой миллионный шаг под каждым миллионным деревом….», – написал Коля в своей тетрадке для конспектов по химии и закрыл ее, потому как почувствовал чей-то пристальный взгляд на своем лице.

Свои записи Коля старался тщательно прятать от любопытных посторонних глаз. Глаза, которые смотрели на него в этот раз, оказались глазами одной единственной девушки в их группе, поступившей сюда, не пойми из каких целей. Явно же, что факультет создавался для мальчиков – инженеров, которые способны работать в грязной одежде с применением множества ругательств, если что идет не так, или с теми же ругательствами, когда все идет очень хорошо. Но девушка в их сознании не укладывалась в этой роли. Когда на самом первом занятии преподаватель знакомился с группой, пофамильно приглашая всех вставать, то, прочитав женскую фамилию про себя, сильно рассмеялся, а вслед за ним подхватил и весь студенческий поток, не зная пока, чем он так развеселен.

– Ба…, Ба…, – пытался он произнести ее фамилию сквозь смех, – Баринова! – Аудитория взорвалась, но вскоре смолкла, увидев, что встала девушка.

– Я.

– Анна…. Баринова…. – Уже спокойным тоном повторил он. – Что же вас привело сюда?

Она встала и спокойно начала отвечать.

– Как и все, хочу быть инженером. А что?

– Да, жениха пришла себе искать. – Выкрикнул кто-то сзади, вызвав смех у толпы.

– Конечно, такого как ты всю жизнь искала, чумазого.

– Трудно вам придется тут, барышня….

Она не была особенно красивой, ничего особенного, простое лицо, простая фигура, обыкновенные русые волосы, прыщики кое-где на щеках и висках, но в ее глазах не было ни крупицы страха перед мужественным неженским делом, и это делало ее привлекательной в глазах других. Именно эти глаза смотрели на него все чаще и чаще, когда он что-либо писал отстраненное от конспекта. Странно….

Буквально через месяц Маселкин узнал, что на факультете учатся около семидесяти процентов студентов, приехавших из других маленьких городов. Все они жили в общежитии неподалеку. Для этих ребят инженерия металлов не была той темой, которую они хотели изучать с самого детства, стать инженером не было их мечтой, но поступив сюда, у них был хороший шанс уехать из отдаленных уголков области, где царит нищета и апатия, необразованность и явные признаки алкоголизма большинства жителей, подпитуемые всеобщим увяданием. Пусть даже на время, на четыре, пять лет, а потом, возможно, они смогут остаться тут, в городе, работая на этом самом заводе, и это и будет их исполнением заветной мечты. «В том-то и странность, что для них этот институт – единственный шанс выбиться в люди, в то время как для меня это всего лишь проходная ступень, за которую многие отдали бы состояние, а для меня все равно это какая-то ненужная часть, которую со временем я отброшу, как ракета отбрасывает отсек, который довел ее до нужной высоты…».

Еще через месяц, Маселкин познакомился и с тем парнем, который спрашивал его закурить и с теми двумя, Васей и Никитой, из «элитарного» клуба, еще с несколькими ребятами, с которыми перекидывался словами во время беседы, пил пиво после пар, сидел возле крыльца во время перекуров. Ему не терпелось впечатлить всех своих знакомых, рассказав им о своем увлечении, продемонстрировать свой талант и заявить, что он тут только так, по случаю получения путевки в иное творческое будущее. Ничего особенного эти ребята для него не представляли, так, просто знакомые. Единственный, с кем он не успел познакомиться, была та самая Аня Баринова, которая странным образом попала под влияние Васи и Никиты: с ними общалась, с ними курила, с ними уходила домой. Что она в них нашла?

Да, с первого месяца обучения все начали курить, даже Маселкин. Такое себе, что ли, удостоверение инженера. После этого знакомых стало намного больше. Одним из таких познакомившихся с ним за процессом курения парнем стал Ваня Ниточкин. Он был очень веселым, постоянно шутил и озвучивал пересказанные им диалоги разными голосами, как бы играя сценку из небольшого театрального представления. Сам он со своих шуток не смеялся, как это часто делали другие: шутили и сразу же смеялись вслед, пытаясь показать, что пошутили смешно. Ваня всегда, когда шутил, делал вид, что это просто комментарий, а другие умирали со смеху. Но с другой стороны, когда шутил кто-либо другой, даже не очень смешно, он раздавался громким заразительным смехом. Так что его не сложно было найти среди общего шума толпящихся сокурсников.