Текст книги "Особо опасная особь"

День 3

Лина сидела в небольшом уютном французском ресторанчике на Джейсон-стрит. Сидела одна за столиком. Ловила на себе взгляды посетителей – холодные женские, заинтересованные мужские. Ресторан был не из дешевых, с хорошей кухней, с элитным вином, публика здесь преобладала далеко не бедная. Лина в своих кожаных джинсах и безразмерной футболке навыпуск смотрелась на общем фоне белой вороной. Пожалуй, она и вправду была похожа на марджа. Ну и пусть, и плевать. Просто у нее появилось достаточно денег, чтобы пообедать в приличном месте, и именно это она делает, потому что именно этого ей хочется.

Лина вспомнила, как пару лет назад она пыталась объяснить одному европейцу, туристу из Италии, что такое мардж. «Ну, понимаешь, Стефано, мардж – это маргинал. Он не хочет подчиняться обычному для большинства американцев порядку. Не хочет работать легально, не хочет платить налоги. В сущности, он уже добился всего в этой жизни – потому что у нашего крутого государства до фига денег, потому что оно имеет возможность платить марджам приличное пособие всю их жизнь». «У нас тоже есть безработные, тоже есть пособия» – отвечал итальянец. «Нет, Стефано. Мардж – не просто безработный. На самом деле у него есть работа, только она нелегальная. Марджи – это как бы отдельный класс, они презирают приличных людей, хай-стэндов – тех, кто живет по высокому стандарту. Марджи говорят, что Америка зашла в тупик. Что в нашей стране все слишком хорошо организовано. Что всеобщий электронный контроль убивает свободу. Поэтому марджи не пользуются кредитными картами, не работают в государственных компаниях, у них вообще все своё – свои фирмы, нигде не зарегистрированные, свой бизнес, свои кварталы, свой образ жизни». «Однако пособие они все-таки получают». «Получают. Попробовали бы не получать. Пособие – единственный способ государства получать о марджах хоть какую-то информацию. Если б марджи отказались от пособия, был бы прямой повод обвинить их в нелегальном бизнесе, а это уже преступление четвертой степени». «Разве вашему правительству не очевидно, что марджи – нелегалы?» «Предположим, очевидно. И что из того? Заводить уголовные дела на десятки миллионов американских граждан? Это разрушило бы стабильность страны. Поэтому все сохраняется так как есть – марджи маскируются под безработных, боссы из сената делают вид, что они этому верят».

Почему Лина так много думала о марджах в последнее время? Почему отрастила марджевские патлы? Потому что в том, что она затеяла сделать, ей могли помочь только марджи.

Деньги Тутмеса, вот о чем речь. На его счету осталась куча баксов. Тутмес сам сказал Лине об этом, дал ей свою карту с идентификационным номером – чувствовал, бедняга, что жить ему осталось недолго. Увы – то, что у Лины была карта, не значило ничего. Минимальное стандартное требование при снятии с банковского счета – отпечатки пальцев и рисунок сетчатки. Где их взять?

Лина знала, что такие проблемы решаемы. Решаемы нелегально, само собой. И, значит, ей предстояла веселенькая прогулочка на марджевскую Биржу. Лина передернула плечами, представив себе Синий Квартал – до сих пор она видела его только на фотографиях. Манера поведения марджей вгоняла хай-стэндов, к коим принадлежала Лина, в брезгливое оцепенение. Многие ее друзья (бывшие) время от времени использовали хитрые приемчики, чтобы спрятать часть заработанных денег от налогов. Использовали успешно. Но никто при этом и помыслить не мог, чтобы обратиться за помощью к марджу – маргиналу, отморозку со сдвинутыми набекрень мозгами.

Безупречно вышколенный гарсон принес заказ – салат "Beaucaire", фасолевый суп с сыром, бокал недорогого Совиньона. И всё. Лина могла бы заказать в три раза больше, как в старые добрые времена – флан из телячьих мозгов, и картофель в горшочке, и, конечно, нежно любимых бургундских улиток, и сожрать всё это (полнота ее фигуре не грозила), и выпить бутылку элитного Шато Шеваль Блан, и сидеть, откинувшись на спинку, и сыто отрыгиваться, и думать о том, что жизнь по-прежнему прекрасна. Могла бы. Но не сейчас. Теперь такой заказ был ей не по карману.

Можно было сделать проще – пойти в Макдональдс и тупо слопать пару пару чизбургеров, запив их ядовито-оранжевой Фантой. Это сэкономило бы ее деньги. Тем более что в последний месяц и Макдональдс был для Лины роскошью, чаще она питалась дешевейшей полуфабрикатной дрянью, даже не удосужившись ее как следует разогреть – во-первых, разогревшись, дрянь начинала вонять еще противнее, во-вторых, желудку Лины было абсолютно безразлично, что в него пихали – детоксикация выводила из организма любые шлаки. Лина сидела в этом ресторанчике единственно из любви к хорошей кухне, из-за ностальгии о прошлой славной жизни.

Ей хотелось верить, что хорошая, беззаботная жизнь еще вернется. Но верилось с трудом.

БМВ удалось продать быстро и относительно удачно. Семнадцать процентов стоимости все-таки ухнули в карман скотине-посреднику. Но тратить несколько недель на то, чтобы пытаться продать тачку самой… Немыслимо. Лина нуждалась в деньгах – множестве наличных денег, чтобы было с чем отправиться на Биржу в Синий Квартал. Она получила их. И, значит, потеряла возможность тянуть дальше, убеждать себя, что сделает это позже, на следующий день, на следующей неделе. Деньги имеют свойство разлетаться. Откладывать больше нельзя – она сделает это сегодня.

Сегодня вечером. Биржа в Синем Квартале начинает работу в семь вечера. Марджи – существа ночные. Наверное, ночью лучше обтяпывать темные делишки.

Лина пощупала толстую пачку долларов в кармане джинсов, грустно вздохнула и принялась за салат.

* * *

Девять вечера. Лина вышла из полупустого вагона метро, изумленно оглянулась. Н-да, зрелище впечатляющее. Стены станций сабвея во всем городе были покрыты скользким пластиком, делающим бесполезной любую попытку рисовать на них – краска не держалась, стекала вниз, или, высыхая, облетала порошком. На станции «Марис парк 278» присутствовал все тот же пластик, однако изрисованный от пола до потолка. Неугомонные марджи и здесь нашли способ поглумиться над общественным порядком. Наверное, придумали специальную краску, разъедающую пластик и делающую его шероховатым. Неудивительно. Лина знала, что основу бизнеса марджей составляли новые технологии. Марджи лидировали во всех областях производства, не поощряемых официальной властью – синтетические психоделики, запрещенные генные присадки, биоклонирование, хакерские программы, новые виды личного оружия и средства защиты от нового оружия… Всё, что угодно. А еще Лина слышала, что крупным рынком сбыта этих технологий являлись многие крупные корпорации – законопослушные, платящие налоги и процветающие. Таким образом изобретения марджей выходили на свет божий. Лина не удивилась бы, узнав, что многое из современного альпинистского оборудования – того, чем торговал ее отец, – придумано именно марджами. Так уж повелось в последние двадцать лет – сообщество марджей генерировало идеи, которыми подкармливалась вся страна, а за это марджам прощалась их маргинальность и неприличный образ жизни.

Граффити всех цветов радуги – какого цвета была стена изначально, теперь уже трудно понять. Причудливые рисунки, совсем не похожие на обычную заборную роспись бедных кварталов города. Густые джунгли в фиолетовых тонах, розовые листья, черные цветы. На ветвях деревьев, на лианах – птицы, покрытые кошачьим мехом, обезьяны с головами собак – морды повернуты в зал, смотрят на посетителей – немигающе, пристально, напряженно. И везде одна лишь надпись, повторяющаяся сотню раз, разными шрифтами, буквами от мелких до гигантских: «Слушай свой лес». «Слушай свой лес». «Слушай свой лес».

Лина обнаружила, что не дышит уже минуту – задохнувшись от неожиданности, не в силах оторвать глаз от стен. Лес. «Закройте глаза и слушайте шум леса, – снова услышала она голос мертвого Тутмеса. – Рокот крон в высоте, песни лягушек, разговоры птиц, крики обезьян, шорох листвы под ногами… Это скажет вам о многом».

О Боже, почему лес покрывает эти подземные стены, почему здесь цветут безумные сюрреалистические джунгли? Что у марджей, детей технического века, обитателей бетонных коробок, общего с лесом? И причем тут Тутмес?

Про Тутмеса догадаться нетрудно – он наверняка немало времени провел в этих кварталах, недаром так хорошо разбирался в нестандартной, криминальной по сути генетике. Именно он привел сюда Лину – и странной жизнью своей, и ужасной смертью. Лина должна довести дело до конца. Должна – хотя бы в память Тутмеса, во исполнение последнего его желания.

Тутмес чувствовал бы себя здесь, в Южном Бронксе, как дома. Лина же не испытывала ничего, кроме неуверенности, дискомфорта и страха. Она, дитя американского порядка, никогда не оказывалась в столь чуждом порядку месте.

– Спокойно, спокойно, – тихо сказала она себе.

– Что, цыпа, вставляет живопись? – голос раздался сзади и Лина обернулась. Обладателем голоса оказался мардж лет сорока, ямайской внешности – густые косички-дреды до плеч, белая татуировка – концентрические круги на блестящей коричневой физиономии. Балахон до колен, расшитый бисером. И черные очки-гогглы, – матовые, кажущиеся непрозрачными, закрывающие треть лица.

– Да, клёво, – пробормотала Лина. – Кто это нарисовал?

– Старикан Рюбб. Веселый старикашка с железной ногой.

– Он сделал все это один?

– Ну как тебе сказать, цыпа… Во втором заходе мы ему помогли, конечно. Потому что Рюбб знал, что третьего захода не будет, торопился. Я тоже тут приложился, слегка поработал баллончиком. Схлопотал за это три месяца тюряги, ну да это мелочь.

– Тюряга? За что?

– А вот за это самое. – Человек махнул рукой. – Порча имущества и всякой там хрени, преступление четвертой степени. А вот Рюбб, сталбыть, приложился к стене во второй раз, сталбыть, рецидив, уже на третью степень потянуло. В первый раз он один пробовал все это дело расписать, шесть часов проработал, потом какой-то сволочной брейнвош стуканул в полицию, старика загребли и отправили париться за решетку. Рюбб знал, что во второй раз ему впаяют гораздо больше. Но в том, что разрисует всю станцию, не сомневался. Бзик у него такой был – хоть тресни, но чтоб был здесь вот лес, и было всем от этого счастье. Когда он вышел, то на рожон лезть не стал, подготовил все как следует. Старикан туго знал свое дело. Наварил триста фунтов краски, разлил ее по баллонам, нанял сорок пять сликов – тех, кто рисовать умеет. Каждый знал свой фрагмент, эскиз у него был, чего там рисовать и все такое. И в два ночи, когда станция закрылась и копы ушли в постельку, мы срезали замки, вошли сюда и рисовали до самого утра. А утром нас всех повязали. Сорок пять людей, и ни одним меньше. Было это два года назад. Мы все вышли очень скоро, а Рюббу выписали трояк. Только он перехитрил всех уродов – откинулся раньше времени.

– Как – откинулся?

– А так. Отбросил копыта прямо в бостонской тюряге. Две недели назад это случилось. Сталбыть, ушел старик в свой лес из этой земной хрени. Давай помянем его, цыпа.

Человек полез в складки своего пестрого балахона и выудил помятую армейскую фляжку. Отвинтил пробку, присосался к горловине толстыми губами, с трудом оторвался, занюхал рукавом. И протянул фляжку Лине.

– На, хлебни, цыпа, за упокой Рюбба. Славный был придурок.

– Нет, спасибо, – вежливо сказала Лина.

– Что значит спасибо? – набычился ямаец. – Ты не думай, тут нормальное пойло, крепкое, градусов семьдесят, спирт с канабисом. Сам делал. Вставляет по полной программе.

– Не хочу. Я пойду, у меня дела.

– Куда пойдешь?

– Не твое дело, мардж, – надменно сказала Лина.

И тут же схлопотала оглушительную пощечину. И полетела на пол.

– Сука! – Ямаец навис над ней, брызгая слюной. – Кто здесь «маргарин»? [5]5
  Marge (англ.). – маргарин, а также сокращение от слова marginal – предельный, маргинальный.


[Закрыть] Кого ты марджем назвала? Сука, брэйнвошка поганая! Оделась как слик, думала, не узнают тебя, да? Зачем сюда приплелась? Шпионить, да? Я те пошпионю щас!

Лина отползала по полу назад, а мардж шел за ней, размахивал кулаками. Немногочисленный марджевский народ на станции уже обратил на них внимание, но никто не спешил на помощь – стояли поодаль, жлобы, ухмылялись – видать, обычное дело, честный чувак дубасит чужую бабу, что тут такого…

Вот попала… Лина готовилась тщательно, нарядилась в полноценный марджевский прикид. И вот тебе на – схлопотала от первого же попавшегося марджа по морде. Что теперь делать? В драку ввязаться? Затопчут на месте. Попытаться удрать? Вряд ли получится – пространство закрытое, кто-нибудь непременно подставит подножку.

Мардж наклонился, схватил Лину за плечи, рывком поставил на ноги, размахнулся для очередной оплеухи… Лина ударила первой – рефлексы сработали молниеносно, сделали свой выбор, решили всё за нее. Кошачий удар лапой по морде – отвертки выскочили из кончиков пальцев, прочертили на бело-коричневой щеке марджа четыре кровавых линии.

Мардж завопил так, что заложило уши, бросился в атаку разъяренным носорогом. Лина повернулась и побежала. Все-таки побежала. Что еще ей оставалось делать?

Будь станция пустой, она успела бы. Домчаться до неработающего эскалатора, пронестись по нему, Трудно, неудобно перебирать по ступенькам со пальцеглазовской скоростью, но все же возможно. А дальше улица, хрен ее там догонишь.

Как же, дали ей убежать… От стайки бездельников, стоящих на левом фланге, отделился странно одетый типчик (Лина еще не осознала, что странного в его прикиде, не было у нее на то времени), бросился наперерез. Лина вильнула в сторону, но человек, проявив прыть, успел схватить ее за руку, вцепился как клещ. Лину развернуло по инерции, она увидела, как набегает ямаец – потный, окровавленный, пыхтящий. Лина рванулась, закричала, ямаец радостно осклабился, в лапе его появился нож. И тут тип, поймавший Лину, совершил сложный акробатический трюк. Не отпуская девушку, он прыгнул и в полупируэте въехал ямайцу обеими ногами в грудь, сшиб его на полном скаку. Мардж отлетел на два метра, рухнул на пол, сложился пополам в кашле. Пленитель же Лины приземлился – аккуратно, словно тренировался в выполнении исполненной комбинации всю жизнь, полы его расстегнутого черного пиджака вернулись на положенное место. Он отпустил руку Лины, поправил галстук-бабочку, слегка скособочившуюся после умопомрачительного прыжка, и сказал:

– Стой тут, детка, не беги. Не надо бежать. Это не соответствует этическим принципам сликов.

– Что? – хрипло переспросила Лина. Удары сердца молотками бухали в ее ушах. Она не понимала ни черта.

– Ты совершила необдуманный поступок – раскровянила морду Дирсу. Слики не любят, когда брэйнвоши распускают руки на их территории, сие позволительно только копам. Поэтому у тебя, сладкая леди, есть хороший шанс поломаться и попасть в больницу. Или даже не доехать до больницы, умереть по дороге от множественных травм, несовместимых с жизнью. Слушай меня, сладкая леди: я благородно предлагаю тебе свою помощь. Не рекомендую отказываться.

Толпа уже подходила с двух сторон – не спеша, в полном понимании, что Лина и ее неожиданный защитник никуда не денутся, не удерут. Иные из марджей пощелкивали пальцами, разминая кисти, крутили головами, массировали на ходу шеи. Очень походило на подготовку к большой драке.

Лина никак не могла перевести дыхание. Мозг ее судорожно просчитывал варианты спасения: короткий разбег – большой прыжок через головы сволочной толпы – вниз, в поездную яму – не попасть на контактный рельс – мощный забег в тоннель – до следующей станции, до приличной станции – за ней не погонятся, зачем им лезть под колеса метро – дай Бог ей самой выжить, успеть прижаться к стене, когда ревущие составы будут проноситься мимо…

– Умник, – сказал человек. – Меня зовут Умник. А тебя бы я с удовольствием назвал мудилкой, потому что ты того заслуживаешь. Как тебя зовут, детка?

– Лина. Лина. И я не дура.

– Я не сказал, что ты дура. Сказал – мудилка. Это нечто иное. Это не говорит о твоих слабых интеллектуальных способностях. Мудак – означает то, что ты оказалась в чуждом тебе сообществе. Для тебя мудаки – все они, долбанутые маргарины, не умеющие себя вести прилично. Для них мудилка – ты, красивая тупая брейнвошка. Вы всегда будете мудаками друг для друга, пока научитесь слышать друг друга.

– Что мне делать?

– Заткнуться, сладкая леди. Не говори не слова. Я все скажу сам.

– Эй, Умник, – крикнул один из марджей, остановившихся полукругом на дистанции в три метра. – Что дальше? Ты ведь не дурак, Умник? Ты понимаешь, что бабок у тебя не хватит, чтоб раскрыситься? Ты отдашь нам цыпу, да?

– Не, не отдам, – лениво, спокойно сказал Умник. – Цыпа хорошая. Возьму ее себе.

– Поллимона, – крикнул мардж из толпы. – Поллимона наличкой, не меньше, ей-бо! Тебе год горбатиться за эти бабки! Подумай!

– Не хрен думать, – Умник осклабился во весь рот, блеснул зубами. – Считай, деньги уже в сундуке.

– А если я перешибу?

– Не перешибешь, Бантах, – Умник качнул головой. – Не форси, братишка. Я думаю, тебе все уже ясно. Деньги будут в сундуке. Хорошие деньги.

– Тут кое-кому неясно, что с Дирсом. Как ты с ним разберешься? Сколько он с тебя запросит? Возмет немало, я думаю. Ты вмазал ему без предупреждения…

Ямаец Дирс между тем медленно, тяжело придавал своему телу полугоризонтальное положение. Очки слетели с его физиономии и разбились, дреды пришли в окончательную путаницу, кровь перестала течь – запеклась, покрыв левую щеку блестящей бурой коркой. Тем не менее Дирс находил в себе силы махать рукой корешам, находящимся в толпе, и складывать бублик из большого и указательного пальцев, что со всей очевидностью означало: «Щас очухаюсь и разнесу малохольного Умника и его плохую цыпу на гамбургеры».

– Остынь, Дирс, – сказал Умник. – Куплю тебе новые гогглы – лучше, чем то дерьмо, что у тебя было, но не самые продвинутые, не надейся. Плюс десять тысяч. На большее не рассчитывай. Просто не рассчитывай, понял? Если есть возражения – объявляй вендетту второй степени. Второй, не больше. Если больше – разбираемся здесь и сейчас. И ты – труп через тридцать секунд. Ты меня знаешь, Дирс.

Бублик Дирса увял и распался на отдельные фаланги. Дирс полез за фляжкой, умудрившейся не потеряться во время сокрушительного полета на пол, присосался к ней надолго – булькал, пока не опустошил до дна. После чего просипел:

– Ладно. Заметано. Ты, Умник, сталбыть, попал на вендетту второй степени. Честные слики в свидетелях. Два месяца, как положено. Ты в курсе. И гогглы за тобой, Умник. Сегодня же. Ты знаешь, я без них как без глаз.

– Заметано, – бросил Умник. – Время пошло. Очки тебе доставят через два часа, жди. Все, я пошел.

Он цапнул Лину за руку и двинулся вперед. Толпа расступалась перед ним.

– Куда? – шепнула Лина. – Куда мы идем?

– Заткнись, – прошипел Умник. – Просто заткнись, понятно?

– Сундук! – крикнул кто-то из наблюдателей. – Поллимона в сундук, мы проверим!

Умник не ответил, только саркастически хмыкнул.

* * *

Лина и Умник сидели в ста метрах от выхода из станции, на скамейке – полуразвалившейся, чудом держащейся на ржавых чугунных ногах. Лина озиралась с опаской и брезгливостью – давно она не видела столь грязного места. Унылые стены домов – когда-то действительно выкрашенные в разные оттенки синего, ныне же облупленные, покрытые лишайными пятнами старых надписей и язвами облупившейся штукатурки. Окна – иные с уцелевшими стеклами, но большей частью разбитые либо закрытые фанерными щитами. Ряд древних бензиновых машин вдоль улицы – покоробленные бесколёсые остовы, трупы автомобилей. Ветер гнал по асфальту бумажные пакеты и пластиковые пакеты. И окурки, сплошной слой окурков под ногами. Похоже, здесь не убирались последние лет двадцать.

– Мрачно тут у вас, – сказала Лина. – Да что там мрачно – страшно. В голове просто не укладывается, как вы тут живете.

– Нормально живем, – Умник дотянул сигарету в две затяжки и щелчком отправил бычок в кучу мусора. – Понимаешь, если разрешить брейнвошам убраться на наших улицах, то они потом и внутрь домов захотят заглянуть. А нам это нужно – чтоб в наши дела нос совали? Нам это не нужно.

– Почему со мной так случилось? Почему этот урод на меня напал? Я же ему ничего не сделала. Что, всех людей из приличных кварталов сразу начинают метелить, так вот, как меня?

– Ты неправильно пришла. Так нельзя. Чужие люди не приходят сюда в одиночку, особенно в первый раз. Нужен провожатый. Здесь бывает много чужих людей. Они ходят на нашу Биржу, делают с нами бизнес. Но они не знают правил – во всяком случае, всех наших правил. Поэтому если какой-нибудь чувак из хай-стэндовской братии хочет придти в Синий Квартал, он заходит на один из сликовских сайтов, находит себе гида, платит ему бабки, встречается с ним на нейтральной территории, там гид берет чувака за ручку и ведет сюда. Лично. И тогда все проходит без эксцессов, детка. Гид отвечает за приличного чувака – и головой и деньгами. Это бизнес, детка.

– А у вас есть сайты? – удивилась Лина. – Я слышала, что марджи… ой, извини, слики вообще не пользуются интернетом.

– Ты слышала чушь, детка. При сликов говорят много всякой дури. Слики пользуются сетью. Только у сликов – свои выходы в сеть, платить за это дело мы не любим. Тот же Дирс, например, из сети не вылезает – весь день шляется в своих гогглах, в экран пялится, на стены сослепу натыкается. Он, видите ли, изображает, что зарабатывает таким образом деньги. На самом же деле торчит на халявных порноресурсах и ловит тупой кайф дрочильщика.

– Вендетта. Он сказал – вендетта.

– Это я сказал. Разрешил ему объявить. Пусть Дирс потешит свое потрепанное самолюбие.

– И что, теперь он будет пытаться тебя убить?

– Теоретически такое возможно… – Умник усмехнулся, снова полез за сигаретой. – Если бедолага Дирс вдруг спьяну решит, что он достаточно крут и может поднять на меня руку, то на свете станет одним бедолагой меньше. По отношению к Дирсу – своего рода гуманный акт, санитарная миссия, одноразовая акция по уборке говна. Только он не осмелится, увы. Такие доходяги цепляются за свою вшивую жизнь до последнего. А поэтому поговорит недельку о вендетте со своими корешами, помашет кулаками, выпустит пар да и забудет. Мне в этом году вендетту уже три раза объявляли. Один раз третьей степени – то есть чувак мог охотиться на меня аж четыре месяца подряд и стрелять из укрытия. Чувак был очень зол, настроен был серьезно. Я подпортил ему бизнес, он разорился. Тупо, конечно, с его стороны было объявлять мне серьезную вендетту. Но он так решил – ему было виднее. Решил угробить меня насмерть. Думал, наверное, что после этого его бизнес наладится. Забавно люди устроены…

– Ну и что? – Лина смотрела на Умника округлившимися глазами.

– Он умер. На следующий день после объявления вендетты он сидел у окна на шестом этаже на Сто шестьдесят третьей улице с винтовкой в лапах и ждал, пока я пройду мимо. Потом он выпал из этого самого окна вместе со своей винтовкой – очень удачно, сразу сломал себе шею и совсем не мучился. Я положил на его могилку четыре синих незабудки. Даже дал немного денежек на похороны.

– Почему он упал?

– Я ему помог, – незатейливо объяснил Умник. – Он действовал как истый японец – сидел у реки и ждал, пока мимо проплывет труп его врага. Собственно говоря, япошкой он и был, звали его Мияваки. А я – не японец, некогда мне ждать, дело страдает. Пришлось решать проблему быстро и без сантиментов.

– И что, полиция тебя не забрала? Как она вообще относится к этой вашей вендетте?

– Я думаю, копы были бы счастливы, если бы все слики объявили друг дружке вендетту и перешлепали друг друга из пушек. Нет сликов – нет проблемы, да? Только так не получится, детка. Лет двадцать пять назад, говорят, здесь шла настоящая война – чуваки палили из стволов на каждом шагу. Говорят… Меня здесь тогда не было. Когда я пришел сюда, все давно устаканилось. Теперь все здесь решают деньги, леди Лина. Денежки, бумажки хрустящие и нехрустящие. В сущности – то же самое, что и у вас, хай-стэндов, приличных человечков. Мани-мани. Пусть мы не платим налогов, но зато помогаем делать большие бабки тем, кто налоги платит. За это нас терпят, леди Лина. За это нам дают жить.

– Ты говоришь, что пришел сюда. Разве ты не родился здесь?

– Здесь? – Умник осклабился. – В этих кварталах дети почти не рождаются. Здесь мало бабенок, преобладают особи мужеского пола, но и те телки, что есть, непригодны для деторождения. Все накачаны дрянью – как минимум стимуляторами, большая часть народа – геноприсадками, про наркотики вообще молчу, они здесь вместо чая на завтрак. Кого могут родить такие телки? Только разве что слоников, мутантов. – Умник помахал пальцем у носа, изображая, очевидно, хобот. – Поэтому народец в основном пришлый. Сумел выжить год – считай себя сликом. Или марджем, как принято говорить у вас, промытых. Или маргиналом. Или Альбертом Эйнштейном, скрещенным с Рафаэлем Санти – это уж насколько шизы хватит. Настоящих сликов немного, и живут они недолго, быстро загибаются, не оставив после себя потомства. Так-то вот, сладкая леди.

– А ты откуда пришел? – спросила Лина, не в силах справиться с любопытством.

– Оттуда, – Умник показал большим пальцем за спину. – Из другой страны, не Америки. Более точной информации дать не могу, извини. Еще спроси, как меня зовут на самом деле…

– Понятно. И ты тоже это… Сидишь на наркотиках?

– Ну уж нет, – Умник сморщился, словно его угостили незрелым лимоном. – Я не больной, понятно, детка? – Умник постучал себя по черепу, издав гулкий звук с металлическим оттенком. – Времени на дурь у меня нету. Я пришел, чтобы делать здесь бизнес – такой, какой в других частях вашей долбаной приличной Америки не сделаешь. И делаю свой бизнес. А когда заработаю денег достаточно, то вернусь в свою страну, куплю домик, заведу большую клумбу хризантем, жену и кучу сопливых белобрысых деток. Вот такая у меня мечта, не смейся. А чтобы родить нормальных деток, нельзя употреблять всякую дурь. Ты не смеешься, детка? Не вздумай смеяться, а то и в рожу схлопотать можно…

– Не смеюсь я, – сказала Лина. – Я – нормальная детка.

Пожалуй, Умник скорее нравился ей, чем не нравился. То, что он говорил, звучало неправдоподобно процентов на пятьдесят. Но с остальной полусотней процентов вполне можно было примириться – если обладать должным чувством здорового шизофренического юмора.

– Не вздумай смеяться, – повторил Умник. – Тут брались некоторые надо мной смеяться…

– Слушай, – спросила Лина, – сликам вообще можно верить? Вот тебе – можно?

– Мне – можно, – уверенно сказал Умник. – Кому ж еще верить, если не мне?

– Почему я должна тебе верить?

– Потому что я чувак высшей категории, – заявил Умник, – слик элитного разлива, типа французского вина Шато Шеваль Блан, понятно?

– Понятно.

Лина вздрогнула. Умник назвал именно то вино, о котором она думала сегодня днем, которое хотела заказать, но не могла себе позволить. Совпадение почему-то не показалось ей забавным – скорее жутковатым.

– Слики все разные, – продолжил Умник. – Хотя все здесь называют себя братьями и сестрами, считаются равными, но реально существуют люди высшего сорта, вовсю работающие мозгами и делающие дело, слики средней руки на подхвате – торгаши, дилеры, механики, биотехники и так далее, и, наконец, низший класс – всякая обдолбаная шваль, типа этих придурков Дирса и Бантаха, коя пасется по подворотням, лопает дешевый спирт с коноплей и живет только за счет сундука.

– Сундук – это что? – спросила Лина.

– Общественная касса. Кварталы сликов – большая коммуна. Многие здесь когда-то неплохо мыслили, производили качественный продукт, но со временем скурвились, сели на наркотики, пропили-прожрали все, что имели. Мы не можем выгнать их – наши правила не позволяют бросать братьев. Поэтому слики обложены внутренними налогами. Приходится платить за многое. В сущности, ничего оригинального. Всё так же, как и в большой Америке – те, кто может работать, кормят оглоедов и раздолбаев. К счастью, раздолбаи живут недолго. Однажды приходит овердоз, и их высохшие душонки отправляются в наркоманский рай.

– А чего Дирс так психанул, когда я назвала его марджем?

– Никогда не называй марджа марджем. Назовешь – снова огребешь неприятности. Мы – слики, только так. Мы – самые хитрожопые на этой планетке[6]6
  Slick – хитрый (англ. сленг.).


[Закрыть] . Самые умные. Вам, брэйнвошам, с нами не тягаться.

– Значит, я – брэйнвош?

– Все в этой чертовой стране – брэйнвоши. Промытые[7]7
  Brainwashed – человек с промытыми мозгами (англ. сленг.).


[Закрыть] . Все, кроме сликов.

– Я нормальная, – твердо сказала Лина. – Никто не промывал мне мозги, не было такого. Я делаю то, что хочу, и черта с два кто заставит сделать меня другое.

– Значит, ты явный кандидат в слики.

– Сомнительный комплимент.

– Ты кандидат в слики, леди Лина, точно тебе говорю. Ты уже пришла сюда, в Синий Квартал – полагаю, именно для того, чтобы сделать то, что тебе нужно, чтобы обойти законы, написанные высокомерными ослами – рабами, полагающими себя свободными людьми. Рабами своих электронных счетов. У тебя есть электронный счет, леди Лина?

– Есть. Но он пуст.

– У тебя есть работа, леди Лина?

– Нет.

– Ты уволилась, – уверенно заявил Умник. – Тебя не выгнали, ты уволилась сама, потому что тебе до смерти надоело вариться в общем супе, в компании, где про тебя известно всем и вся, где ты шагу не можешь сделать, не приложившись пальчиками к детектору и не поморгав голубыми глазками в сраный сканер для чтения сетчатки. И это значит, что ты вылетаешь из обоймы, из родного для тебя социума – по собственному желанию. Вылезаешь из душащих тебя плодных оболочек, чтобы родиться снова – более свободной. А также это означает, что ты становишься маргиналом, бродишь по краю своей социальной группы и размышляешь, куда прилепиться, чтоб не прогадить при том всю свою жизнь. Потому что маргиналы, несмотря на всю свою неприкаянность, тоже хотят жить. И жить, при возможности, хорошо.

– Ничего я не размышляю, – буркнула Лина.

– Размышляешь. Или не размышляешь, что в сущности, одно и то же. Я говорю о твоих подсознательных мотивациях. Это не оформлено в словесные формулы, не написано большими буквами на дорожных указателях твоего жизненного пути, но в действительности именно это правит тобой, ведет тебя туда, куда бредут твои ноги, и ничего ты с этим не поделаешь.

– Странный ты, – заметила Лина. – Слова всякие умные употребляешь – вперемешку с жутким сленгом…

– Я – Умник, – осклабился Умник. – Это много круче, чем просто особь, отягощенная интеллектом. Не думай о марджах, как о тупых отморозках. Среди нас попадаются весьма приличные экземпляры.

– Да уж, вижу, – сказала Лина.