Текст книги "Золотая лоза"

Андрей Плеханов
Золотая лоза

Шаг. Еще шаг. Бесконечные шаги.

Снег скрипит под ногами. Здесь довольно холодно, градусов пятнадцать ниже нуля. По Цельсию. Какая это страна, кстати? Надо найти хоть одну вывеску, прочитать ее. По надписям всегда можно сориентироваться.

Ага. Это должно быть здесь, в этом здании. Шеф описал мне его точно, когда давал задание. Шеф не мог ошибиться. Он всегда знает все лучше всех, мой шеф. Он – вне критики.

И вывеска есть: Пивной клуб "У ПЕТРА". Написано по-русски. Без сомнения, это русский язык. Стало быть, я в России. Плохо, что зимой. Зимой в России чертовски холодно, я не люблю этого. Люблю тепло. Впрочем, все не так уж и плохо – можно было попасть в Африку, куда-нибудь в Нигерию. Там тепло, там растут пальмы, но люди там отвратительно воспитаны. Они совершенно не могут себя вести, эти чернокожие нигерийцы. Я помню как небольшое стадо негров однажды пыталось отправить меня на тот свет, они стреляли в меня из автоматов. Или из луков? Возможно, что и из луков – в зависимости от того, в каком веке это было. Подробности забываются. Слишком много было их, подробностей, в моей жизни.

Итак, я у цели. Здание довольно архаичное, века три ему будет. Для Италии, например, четыре века – это совсем немного. А для русских триста лет – уже древность. Они еще младенцы, эти русские. Но мне они нравятся. Душевный народ. Мои клиенты.

Древний, стало быть, дом. Белокаменный, двухэтажный. Государством, наверное, охраняется – самое подходящее место для питейного заведения. Дверь большая, дубовая, слегка приоткрыта. И оттуда, вместе с клубами сигаретного дыма, вылетают звуки. Ритм – неспешный, но мощный, заставляющий вздрагивать печень, пропитанную пивом. Я уже слышал такое. Хотя и несколько неожиданно услышать такую музыку в середине замерзшей, заснеженной России. Такая музыка больше приличествует Аризоне или Нью-Джерси. Я вспомнил, как сидел в одном из пабов Америки, и люди в клетчатых пропыленных рубашках двигались в сизом прокуренном воздухе, хрипло говорили, громко чокались кружками, и пиво роняло плевки пенистой слюны на пол. Там была такая музыка. Такая же. Живьем.

Блюз, вот как это называется. Живой блюз. Здесь играют блюз живьем, и я понимаю это даже через закрытые двери.

Блюз так блюз. Я тяну дверь на себя и меня едва не роняет на землю волна тугого, спрессованного звука, усиленного динамиками до аэродромной громкости. Я делаю глубокий вдох и не выдерживаю, начинаю кашлять. Я совсем отвык от табачного дыма. Там, где я живу, не курят. Не то, чтобы у нас все были приверженцами исключительно здорового образа жизни, но курить у нас не принято. Тем, кто попадает к нам, приходится бросать эту привычку. Что ж поделать – у них нет выбора.

Право на выбор надо заслужить.

Вниз ведет лестница – спускается круто, засасывает в подвал как в преисподнюю. Беленые стены сложены из больших старых кирпичей, кривых, местами раскрошившихся. Деревянные перила изрезаны ножом, известка сыпется с потолка сухой перхотью. Не очень умная привычка – белить стены известкой. Нужно быть осторожным – не прислониться, не испачкать мое новое черное пальто. Оно выглядит достаточно дорого. Оно длинное – почти до щиколоток, и сшито из хорошей шерсти. Наверное, тут сейчас такие в моде. Те, кто собирает меня на задание, заботятся о том, чтобы одежда соответствовала времени и месту. Нелепо было бы появиться здесь в сером армяке, подпоясанном веревкой, треухе и лаптях. Еще совсем недавно в этой стране ходили именно так, но все меняется. Время бежит быстро. Хотя… Какое это имеет для меня значение?

У входа в зал стоит молодой человек в таком же пальто, как у меня. Мерзнет, наверное. Широкие плечи, квадратная челюсть, глаза цвета протухшей селедки. Говорит, что мне нужно заплатить за вход. Говорит, что концерт сегодня платный. Лезу за бумажником – обычно его кладут в правый внутренний карман. Точно, не забыли положить. Я улыбаюсь. Деньги имеют здесь большое значение. С деньгами легче ощущать себя настоящим человеком.

Сколько это стоит? Он называет цену. Я даже не знаю, дорого это или нет. Не важно. Открываю бумажник, с интересом разглядываю деньги. Стараюсь не ошибиться, считая рубли – не хочу, чтобы меня приняли за иностранца. Я говорю на безупречном русском языке, но мелочи всегда выдают. Можно было потратить больше времени на подготовку, отправляясь на задание, но я ленив. К тому же, на этот раз все произошло в страшной спешке. Меня выпихнули сюда, ничего толком не объяснив. Шеф говорил со мной не больше пяти минут. Иногда мой шеф слишком самоуверен. Но, с другой стороны, я не провалил еще не одного задания. Хорошо быть самоуверенным, имея такие кадры, как я. Одному только мне известно, чего это стоит.

Интуиция – самое главное, она никогда меня не подводила. Интуиция и профессионализм – залоги успеха.

Прохожу внутрь. Зал слишком мал для столь громкого саунда и такого большого количества кайфующих людей. Плотные звуки врезаются в стены, искажаются, облепляют лицо, заставляя его покрываться потом. Ничего страшного – нужно привыкнуть, потом будет легче. Большинство людей стоит. Они курят, и пьют пиво из высоких стаканов, некоторые слегка пританцовывают в такт ритму, но большинство просто делают движения руками – такие, словно стряхивают что-то с пальцев. Они слушают внимательно, поглощены этой музыкой. На лицах их написано удовольствие. Они насыщаются блюзом, едят его, как изголодавшиеся гурманы, которых несколько недель кормили комковатой манной кашей, и вдруг поставили большое блюдо с марсельскими устрицами, свежими устрицами, только утром извлеченными из соленой морской воды… Я сглатываю слюну. Надеюсь, в этом заведении можно съесть хорошо прожаренный стейк. Впрочем, это потом, потом. Сперва я хочу взглянуть на себя. Трудно работать, если не знаешь, как ты выглядишь.

Я прохожу сквозь толпу, раздвигая ее плечами. Я осторожен, не хочу уронить кого-нибудь на пол. Я вежливо извиняюсь, улыбаюсь. Спрашиваю у симпатичной девушки, где здесь туалет. Она объясняет мне, смотрит на меня влажными глазами. У нее такое выражение лица, словно она хочет проследовать в туалет вместе со мной, оказать мне определенные услуги. Отворачиваюсь и иду в том направлении, которое она показала. Девушку я оставляю слушать музыку. Я давно не общался с женщинами, но сейчас не могу позволить девушке удовлетворить мои желания. Нам это не разрешено, инструкции на этот счет совершенно недвусмысленны. Что ж, всегда приходится от чего-то отказываться…

Туалет занят. Очередь из трех человек пританцовывает – побуждаемые, скорее, не музыкой, а мочевым пузырем, переполненным пивом. Дверь открывается, оттуда вываливается худосочное длинноволосое существо неопределенного пола. Толстяк, первый в очереди, пытается прорваться в заветную комнатку, но я отодвигаю его рукой.

– Потерпишь, дружище, – говорю я. – Христос терпел и нам велел.

Он смотрит в мои глаза, и, само собой, кивает головой. Он счастлив пропустить меня без очереди.

Воняет здесь изрядно. Я уже отвык от таких запахов. Интересно, вот в Японии в туалетах никогда не воняет. Может быть, у японцев другой состав телесных жидкостей? Да нет, вряд ли, просто японцы не мочатся мимо унитаза. Это русская национальная традиция – еще сам Владимир Красное Солнышко писал мимо унитаза…

Шучу. Между прочим, у меня есть чувство юмора – свое собственное, не вживленное. Это облегчает работу.

Облегчаюсь. Смотрю на себя в зеркало.

Я довольно высок, мне лет тридцать пять – сорок. Я обнаруживаю, что на этот раз я – европеец. Может быть, даже не совсем русский, что-то западное есть в моих спокойных голубых глазах. Впрочем, физиономия обветрена, кончик носа несколько красноват, ранние морщины пересекают лоб, щеки небриты. Я выгляжу далеко не аристократом, скорее, человеком, повидавшим жизнь. Неплохо. Не люблю внешность смазливого красавчика.

Снимаю шляпу. Так, сегодня я блондин, даже брови у меня почти белые. Осматриваю себя внимательно – не хочу пропустить какого-либо вопиющего дефекта в своем облике. Да нет, кажется, все на месте – волосы и все другое, что у меня обычно бывает. Снова одеваю шляпу, не люблю ходить без головного убора. Люди нервничают, когда видят меня с непокрытой головой, и я их понимаю. Ксенофобия – вот как это называется. Боязнь чужого. Я, например, не боюсь ничего, но мне легче, чем другим людям. Намного легче. Мне трудно причинить вред. Чего мне бояться?

Черное пальто вздувается на спине бугром, как будто у меня там, под пальто, находится небольшой рюкзак. Это всегда бывает так, этого не избежать. Многие люди на земле запомнили меня по этому признаку. Они называли меня "Горбатым". Называли, пока не видели своими глазами то, что находится у меня на спине. Я показываю это немногим. Это необязательно всем видеть. Это как визитная карточка – для посвященных, для своего круга. Для моих клиентов.

Спина немного зудит. Есть хорошее средство от этого зуда – немного алкоголя. Вообще-то, алкоголь нам тоже не разрешен, но я выбил себе личное право на его употребление в небольших количествах. Заслужил это хорошей работой.

Пора приступать к делу. Люди за дверью издают страдальческие звуки, им невыносимо хочется оказаться здесь, в маленькой вонючей комнатке. Они готовы взломать дверь, чтобы ворваться сюда, но они боятся меня. Напрасно. Я не приношу людям боль. Я приношу им удовольствие. Только нужно немного потерпеть.

Простукиваю плитки стены. Шеф точно сказал мне, под какой плиткой находится тайник – ряд, номер, цвет, и все такое. А я забыл, конечно. Думал о чем-то своем в этот момент. Но это не так страшно. Интуиция заменит мне информацию. Всегда успешно заменяла. Это не раз спасало меня в неприятных переделках.

Ага, похоже, это здесь – плитка отзывается пустым звуком. Размахиваюсь, бью кулаком, плитка разлетается на осколки. Запускаю руку в образовавшуюся дыру. Вот оно: пальцы нащупывают холодную костяную ручку.

Трость, вот что там находится. Обычная, довольно толстая трость с изогнутой ручкой. Трость черная, ручка белая – сделана из слоновой кости. Хорошо. Люблю красивые вещи. Тем более, что эта вещь должна оказаться еще и полезной. Приятно вдвойне.

Дергаю пальцами безобразный шпингалет и дверь тут же распахивается. Одутловатая физиономия толстяка плавает в испарениях. Губы его мучительно скривлены, в вытаращенных глазах написано: "Умираю!". Слегка упираюсь тростью в его грудь, отодвигаю, чтобы освободить себе проход. Очередь в коридоре выросла человек до десяти. Оглядываю их. Все они скоро познают удовольствие. Проще говоря, доберутся до туалета. Что ж, человеческие удовольствия произрастают из контрастов, и существуют недолго, пока не умерло воспоминание о ситуации. Эти люди скоро получат свое маленькое удовольствие.

Моего клиента среди них нет. Я не знаю, как он выглядит, не знаю пока про него вообще ничего. "Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать. Кто не спрятался – я не виноват". Я найду его обязательно. Куда он денется? Я осмотрю всех людей в этом пивном клубе и сам решу, кто мой клиент. А потом он подтвердит мои слова, расскажет о том, чего хочет от меня.

Все люди чего-то хотят. И у каждого есть сокровенное, невыполнимое желание. Но иногда исполняется и такое – невыполнимое. Это бывает тогда, когда человек заслуживает право на исполнение своей мечты. А кто решает, заслужил ли он это право? Мой шеф, конечно. Только он.

Музыканты старательно вышибают известковую пыль из древних стен. Играют они совсем неплохо. Это, если не ошибаюсь, классические блюзовые вещи. Музыканты стараются исполнять их как можно ближе к оригиналу. Никакой импровизации, все импровизации были сделаны Мадди Уотерсом тридцать лет назад. Нота в ноту, слово в слово, удачное копирование интонации. Не так просто скопировать настоящий черный вокал, но у парня, поющего в микрофон, получается достаточно хорошо. Хотя сам он – далеко не черный. Он высокий и белокожий, русые волосы завязаны сзади в хвост, на лице выращены усики и микроскопическая бородка. На парне длинный синий камзол непонятной эпохи, расшитый серебряными вензелями. Черные джинсы обтягивают голенастые журавлиные ноги. Ковбойский сапожок с блестящим металлическим мыском отбивает по полу ритм. Парень похож на мушкетера, взявшего в руки электрогитару. Глаза его полузакрыты, он прижимается губами к овальному микрофону и кажется, что он облизывает шоколадное мороженое. Его шумное придыхание слышно в перерывах между хриплыми словами. Это звучит чувственно, звучит так, как и должно звучать в блюзе.

Он молодец, этот парень. Он нравится мне. Может быть, это мой клиент?

Нет! Они играют слишком громко. Мои клиенты не могут так издеваться над моими ушами. Это просто свинство!

Сейчас они исполняют "One Bourbon, One Scotch, One Beer"[1]1
  Знаменитый блюз Джона Ли Хукера.


[Закрыть]. На маленькой сцене находится еще трое музыкантов. Старый человек играет на губной гармошке, маленькое его личико с острым носом втиснуто в седой ореол пышных волос и большой круглой бороды. На нем ковбойская шляпа. Губная гармошка тонет в его желтых проникотиненных усах, когда он извлекает из нее рыдающие трезвучия. Человек слегка пьян, он покачивается, когда делает проходы в толпу зрителей, и черная пуповина шнура тянется от его гармошки, соединяя ее с плацентой усилителя. Человек купается в обожании слушателей, каждый норовит дотронуться до него рукой.

На контрабасе играет высокий полный парень. Его черные кудрявые волосы взбиты в высокий кок, а бакенбарды наползают на толстые щеки. Он несколько высокомерен, снисходительно относится к публике. Он словно говорит своему рослому инструменту: "Мы самые большие здесь, дружище! Давай покажем этим дилетантам, на что мы способны. Конечно, они не поймут всего, что услышали, но пусть хотя бы осознают, что присутствовали при рождении великого".

У контрабасиста хорошая техника, но он слишком выкладывается, извлекает чересчур много звуков из длинных толстых струн. Он забивает остальных музыкантов, но никто не замечает этого. Ничего страшного, он просто молод. Нужно играть блюз десятки лет, чтобы почувствовать его душу.

Ударник в углу грохочет как молотилка, именно он создает здесь такой адский шум. Я не вижу его из-за тарелок и барабанов, только палочки мелькают в воздухе. Я прекрасно понимаю, в чем дело: этот барабанщик из другой оперы. Он – рок-музыкант и делает слишком много брейков. Я вообще не понимаю, как он умудряется держать ритм. Я бы просто отключил ему звук, остальные трое великолепно справятся и без него. Впрочем, это их дело. Возможно, я выскажу им свое мнение после концерта, если у меня останется время.

Оглядываю зал. Сидячие места все заняты, а мне так нужно посидеть и съесть что-нибудь. И даже выпить. Длинный деревянный стол в углу, заставленный стаканами и облитый пивом. Длинная лавка у стены, полностью засаженная людьми. На самом краю ее находится как бы трехэтажный сэндвич: внизу его находится парень, а на коленях у него в два слоя сидят две девицы. Мне становится жалко лавку. Удивительно, как она выдерживает такой вес?

Пожалуй, они уступят мне место. Мебель надо беречь.

Я подхожу к ним, нагибаюсь, чтобы они лучше слышали мой голос.

– Самое время отлить, – говорю я.

Я собираюсь сказать еще что-то, но и этого вполне достаточно. Девицы вскакивают, как ошпаренные, их переполненные мочевые пузыри дирижаблями взлетают к самому горлу. Они мчатся к туалету, расталкивая всех плечами, боятся расплескать драгоценную жидкость. Парень говорит "О-о", на лице его написано смущение. Он бы тоже рад побежать, но ноги его затекли, отдавленные двойным слоем подружек. Он в затруднительном положении.

Я подаю ему руку и помогаю встать.

– Не волнуйся, – я ободряюще улыбаюсь ему, словно выписываю индульгенцию. – Ты успеешь, телки займут тебе очередь.

Он благодарно кивает мне и ковыляет к уборной. Сам виноват, нечего взваливать на себя такую тяжесть.

Сажусь на освободившийся край скамьи, облокачиваюсь на стену. Она протерта до голых кирпичей, лоснится. По крайней мере, мне не грозит измазать известкой пальто. Беру салфетку, лежащую на столе, о трываю от нее кусочки, сворачиваю их в аккуратные шарики и вставляю их в уши.

Так лучше. Намного лучше.

Я люблю блюз, и мне в целом нравится, как играют эти ребята. Но слух надо беречь.

– Девушка! – Я щелкаю пальцами и официантка не спеша пробирается ко мне. – Это вот что такое?

Я тыкаю пальцем в меню, где написано «СВИНСКИЕ ТЕЛЕСА НА РЕБРАХ И ИИШНИЦА». Я наивно полагаю, что имею дело с опечатками.

– Это то, что написано. – Она морщит носик. – Заказывать будете?

– Это стейк, я так полагаю? С яйцом?

– Да, типа этого.

– Хороший?

– Да.

– Несите. Это скоро будет готово?

– Да.

– Если можно, побыстрее. Я голоден.

Я удовлетворенно вздыхаю. Можно чуть-чуть расслабиться. Мне нужно перекусить, прежде чем приступать к работе.

Неплохо. Совсем неплохо.

* * *

Я выковыриваю остатки мяса из зубов. Атмосфера в зале разогревается все больше. Музыканты сделали перерыв – минут на двадцать. Перекусили, выпили водки. Я внимательно смотрел на них, пока они ужинали, но никто из них не показался мне моим клиентом – сегодня им не повезло. Количество народа в зале заметно уменьшилось. Время уже заполночь, и часть людей ушла. Видимо, ушли те, у кого нет денег на такси. Насколько я помню, в России ночью не ходят автобусы и трамваи, а также нельзя садиться за руль машины, если ты выпил алкогольный напиток. Необходимо побеспокоиться заранее, если не хочешь идти через весь город ночью пешком.

Так или иначе, посетителей стало меньше примерно вдвое. У двери появился даже свободный пятачок – метра три в диаметре, и этим сразу же воспользовались несколько парней и девушек. Они устроили там танцы, едва блюз-бэнд возобновил свой концерт.

Даже на скамейке рядом со мной появилось свободное место. Я решаю заполнить его. Я уже присмотрел себе соседа. Это человек лет сорока пяти, он одет в потертую замшевую куртку, короткую и рыжую – совсем не по сезону. Я не вижу его лица, наблюдаю только лысый затылок и спину, потому что он все время смотрит на музыкантов. Он прислонился к стене. Видно, что он устал.

Есть в нем какое-то несоответствие остальной публике. Он выпадает из всей этой толпы – разнородной, и все же сведенной к единому знаменателю. Что-то он делает не так, как другие.

Он сдержан. Он не орет, не хлопает руками над головой. Не обнимается с мужчинами, не целуется с женщинами. Не пытается броситься к освободившемуся месту, чтобы занять его. Даже пиво он пьет как-то по-другому. Мне он нравится.

Я хлопаю его по замшевой спине.

– Эй, – говорю я. – Тут место освободилось. Садись, приятель.

Он оборачивается, отрицательно разводит ладонями – не сяду, мол. Говорит что-то. Слова его трудно понять из-за музыки. Очки его блестят в тускловатом свете подвала.

И вдруг до меня доходит. Он иностранец, вот оно что! Вот чем он отличается от остальных. Я протягиваю руку, хватаю его за полу расстегнутой куртки и тяну на себя. Он плюхается на место рядом со мной.

– Ты откуда? – ору я ему в ухо по-английски.

– Из Америки!

– Привет, американец! – Я протягиваю ему руку. – Как тебя зовут?

– Дэниэл. Дэн. – Рука у него широкая и сильная.

– А тебя как?

– Ты из какого штата? – игнорирую его вопрос.

– А ты что, бывал в каком-то из штатов? – брови его удивленно поднимаются над тонкой оправой маленьких очков.

– Я бывал во всех штатах.

– Хорошая шутка! – Он хохочет и хлопает меня по плечу. – Я лично не знаком ни с одним человеком, который был во всех штатах! Что там делать – во всех штатах?

– Дела, дела… – я развожу руками. – Думаю, ты тоже пришел сюда не только для того, чтобы слушать музыку?

– Здесь я только ради музыки. – Он откидывается назад, облокачивается о стену и делает последний глоток из кружки. – Мне тоскливо здесь, в этой дикой стране. В этом холодном городе есть лишь несколько заведений, где можно услышать нормальную музыку – блюз, буги. Большинство людей слушает здесь нечто неописуемое. Русский вариант третьесортного диско. Ты слышал такое?

– Нет. Я здесь недавно.

– Ты не русский, насколько я понимаю? – спрашивает он меня. – Ты – англичанин?

– Почему ты так решил?

– Ты говоришь так, как говорят англичане.

– Просто у меня классический английский, – поясняю я. – Я всегда говорю на классических вариантах языков, нет времени учить диалекты.

– Что ты делаешь в России?

– Меня больше интересует, что здесь делаешь ты. – Я мягко настойчив, но с мягкостью моей трудно бороться, она обволакивает, как паутина. – Расскажи, старина. Я угощу тебя выпивкой. Что ты предпочитаешь?

– Пиво. Русское пиво удивительно хорошее. Немногое из того, что мне нравится здесь.

Я заказываю для него пиво. Сам я пью водку – как всегда. Предпочитаю чистые жидкости.

– Я музыкант, – вдруг говорит он. – Я играл блюз тридцать лет. Я – гитарист. Довольно неплохой гитарист, говорят. Только блюз играется совсем не так, как делают эти русские. Они играют профессионально, но не понимают сути блюза. Блюз – не в словах и не в аккордах. Он между слов и аккордов. Ты дернул струны, прокричал в микрофон свою строчку, и замолчи на секунду. Вся суть – в этой паузе. Те, кто слушает, должны сами додумать слова в этот пустой момент времени, заполнить его собой. Главное – не сбиться с ритма. И тогда следующий аккорд будет воспринят, как откровение. Совершенно необязательно при этом петь голосом Би-Би Кинга. Белый человек – всегда белый.

– Это интересно. – Я залпом выпиваю свои сто граммов водки. Все, больше мне не положено. – Но это не то, из-за чего ты приехал в Россию. Правда?

– Правда, – бормочет он. – Я бросил это, больше не играю музыку. Уже пять лет.

– Чем же ты занимаешься?

– Я копаю землю.

– Что?

– Ищу клады.

– Хорошее занятие – искать клады, – улыбаюсь я. – Только мне кажется, что это не слишком подходящее занятие для людей твоего возраста. Оно скорее подходит для романтичных мальчиков – тех, которые любят читать про пиратов.

– Ты не понимаешь. – Дэниэл не обижен, он уже привык такому отношению. – Если ты проснешься однажды утром и вдруг решишь: "А буду-ка я теперь кладоискателем", то, естественно, ни черта не добьешься. Тут нужен серьезный подход. Есть целый клан людей, который занимается этим. Они хорошо подкованы в своем деле. Они не публикуют в прессе свои секреты, но знают свое дело, уверяю тебя. И это далеко не мальчишки…

– Ты знаком с ними?

– Да, я стал одним из них. Они сами позвали меня. Они настойчиво приглашали меня присоединиться к ним, и однажды я сдался. Я бросил играть музыку, приехал к Сэму Роджерсу в Мичиган и присоединился к поискам.

– Почему?

– У меня есть способности. Талант, можно сказать. Я чувствую, где лежит то, что под землей.

– У тебя всегда был этот дар?

– Всегда, с самого детства. Первый свой клад я нашел, когда мне было тринадцать лет, на берегу Соленого Озера, как сейчас помню. Тогда я был бойскаутом.

– Ты и сейчас продолжаешь находить клады?

– Сейчас – редко. – Дэн поднимает голову. – Я просто боюсь их находить. За мной следят. Следят постоянно. Они знают, что я – удачливый. Зря я связался с кладоискателями, они – завистливые люди. Лучше бы я продолжал играть блюз.

– Ты сбежал от них?

– Сбежал… – Дэн достает носовой платок. Он вытирает пот с лысины. – Можно сказать и так. Хотя дело совсем не в этом.

– Ты ищешь клады в России? Мне кажется, это бесперспективное занятие. Ты все равно ничего не сможешь отсюда вывезти.

– Я ищу другое. Совсем другое. Золотая Лоза… Я слышал, что в последний раз ее видели в России. Здесь, в этом городе.

– Золотая Лоза? Что это? Какое-нибудь украшение?

Он смотрит на меня и испуганно моргает. Может быть, до него дошло, что он рассказал слишком много сокровенного незнакомому человеку. Но он расскажет мне все, никуда не денется. Потому что он – мой клиент. Я нашел его.

– Кто ты такой? – Дэн резко отстраняется от меня. – Ты даже не сказал, как тебя зовут! Ты от них, да? От Роджерса и компании? Вы нашли меня…

– Я не знаю никакого Роджерса, – стараюсь говорить мягко, не пугать его еще больше. – Просто я хочу кое-что предложить тебе, Дэниэл – в обмен на твою откровенность.

– Что ты можешь мне предложить?! – Он пытается встать.

– Сядь, Дэн, – я говорю еще мягче, почти шепотом, но он послушно шлепается на скамью. – Что такое Золотая Лоза? Расскажи мне.

– Ладно, – он доверительно нагибается к моему уху. – Ты знаешь, кто такие лозоходцы?

– Кто?

– Я – лозоходец, – он тыкает себя в грудь пальцем. – Трудно найти клад просто так, с бухты-барахты. Нужно взять в руку прутик, лозу. Нужно идти и держать этот прутик над землей. И над тем местом, где что-нибудь спрятано, лоза сделает кивок – вот такой.

Он показывает рукой, как кивает лоза.

– Как просто! – Я недоверчиво качаю головой. – Взял прутик и иди? И все он тебе покажет?

– Тебе – нет. А мне покажет. Это особый дар. Только у очень немногих людей лоза ведет себя, как живая. Я как раз такой человек, лозоходец.

– Так что же тебе еще нужно, если у тебя есть дар?

– Лозоходец – очень трудная работа, она выматывает душу. Дай бог, чтобы на тысячу кивков лозы пришлась хоть одна находка, отдаленно напоминающая клад. Ты представляешь, сколько ям приходится рыть впустую? Сколько кубометров земли пропускать сквозь пальцы, чтобы обнаружить, что на этот раз тебе снова попался всего лишь десятицентовик столетней давности? Мне нужна Золотая Лоза.

– Она точно определяет клады?

– Да! – Глаза его загораются. – Любой кладоискатель мечтает найти Золотую Лозу. Говорят, с ее помощью находили целые состояния. Только Лоза не задерживается долго в одних руках. Она переходит в новые руки, как только ее владелец становится богат. Она приносит счастье! Говорят, что тот, у кого она побывала в руках, никогда не будет беден, и проживет сто лет без болезней!

– Ты не думаешь, что это всего лишь легенда?

– Скажи лучше, что ты считаешь меня идиотом! – Дэн обиженно шмыгает носом. – Все вы так – залезете в душу, а потом смеетесь. Знаешь, пойду я, пожалуй. Счастливо оставаться.

– Я знаю, где найти Золотую Лозу, – говорю я.

– Иди к черту…

– Ты посылаешь к черту каждого, кто говорит тебе, что он что-то знает? – вежливо интересуюсь я. – В таком случае поиск твой будет бесконечен, друг мой.

– Не понимаю, что тебе от меня нужно. – Он встает, глаза его бесцельно шарят по залу. Он изрядно пьян.

– Я обещал тебе кое-что в обмен на твой рассказ. Теперь пришло время выполнить мое обещание. Я держу свои обещания, Дэн.

– Ну, где Золотая Лоза?! – Он резко оборачивается, едва не падает на стол. – Говори, раз начал…

– Пойдем.

Я бросаю деньги на стол и выхожу из зала. Поднимаюсь по лестнице. Не оглядываюсь, знаю, что мой клиент не отстанет. Он пыхтит сзади. Он побежит теперь за мной хоть на край света.

Последний аккорд блюза глохнет за закрывающейся дверью.

* * *

Мы идем по обледенелой ночной улице, снег скрипит под ногами. Я никогда не был здесь. Я не знаю места, где должен расплатиться со своим клиентом. Жду знака. Интуиция не должна подвести меня.

Большая дворняга, похожая на облезлого шакала, пробегает мимо нас, едва не сбивая нас с ног, и ныряет в подворотню.

– Это здесь, – говорю я.

Мы заходим в маленький внутренний двор. Старые дома спят, опустив веки штор. Черный деревянный забор покосился, лег плашмя на мусорный ящик. Дворняга стоит здесь и смотрит на нас дикими глазами. Она дрожит от холода.

– Золотая Лоза здесь, – произношу я.

– Где? В этой помойке? – Дэн едва не плачет. – Куда ты затащил меня? Кто ты вообще такой?

– Я – ангел.

– Ангел?! – Дэн икает – то ли от изумления, то ли от возмущения. – Ты ангел?! Да ты шизофреник!!!

Я молча расстегиваю пуговицы. Люди такие недоверчивые, им нужно все увидеть своими глазами, чтобы поверить. Я снимаю пальто и кидаю его на землю.

Теперь я гол по пояс. Мне не холодно, приходилось видеть и не такие морозы. Белые крылья тихо шуршат, расправляясь за моей спиной. Белые крылья ангела.

– О Боже… – Дэн отступает назад шаг за шагом. Руки его дрожат. – Ты ангел… Никогда не думал, что ангелы пьют водку…

– Обычно не пьют, у меня на это специальное разрешение. – Я поднимаю трость и отвинчиваю костяную ручку. Достаю из образовавшейся трубки тонкий длинный прутик, сияет в темноте желтым светом. – Ты знаешь, что это такое, Дэн?

– Да… Святая Мадонна… Это Золотая Лоза!

– Ты удивительно догадлив, Дэн. Это она.

– И ты… Ты дашь ее мне?

– Да. В обмен на одну маленькую вещицу.

– Какую?!

– В обмен на твою душу.

– Душу? – Даже в темноте видно, как он бледнеет. – Я думал, что охотиться за душами – это занятие дьявола, а не ангелов!

– А за чем же, по-твоему, охотятся ангелы? За телами? Тело можешь оставить себе, оно тебе еще пригодится.

– Ты хочешь забрать мою душу? А я не умру после этого?

– Ты проживешь до ста лет без болезней. И будешь богат. Ты заслужил исполнение своих желаний.

– Но я же не смогу вывезти Золотую Лозу из России! Меня засекут на таможне.

– Ты вывезешь ее без труда.

– Роджерс убьет меня, – говорит Дэниэл, он все еще пытается найти лазейку, чтобы избежать соблазна. – Он убьет меня и завладеет Лозой.

– Роджерс и его компания будут ползать перед тобой на коленях, будут смотреть на тебя, как на бога. Все клады Нового Света будут твоими.

– Хорошо, я согласен, – быстро произносит он. – Что мне нужно делать? Подписать договор своей кровью?

– Ну зачем же так, Дэниэл? – Я улыбаюсь. – Я хочу тебе лишь добра, сын мой. Дай мне руки.

Он делает шаг ко мне. Я беру в свои руки его холодные пальцы и чувствую, как душа его болезненно съеживается. Она не хочет ко мне. Души не всегда хотят добра. Им нравится сидеть в своих телах, несовершенных и неустойчивых.

– Больно! – дергается Дэн.

– Уже все. – Я достаю из кармана полотняный мешочек и ссыпаю туда что-то из своих ладоней.

– Что это? – Дэниэл подносит руки к глазам, с ужасом разглядывает их. – Где мои ногти?

– Я забрал их. На память.

Кончики пальцев Дэниэла теперь голые и гладкие. Мороз щиплет их. Он прячет руки в карманы. Облачка пара взволнованно вылетают из его рта.

– Почему ты забрал мои ногти?

– Потому что ты гитарист. Не волнуйся, ногти твои отрастут снова.

– Дай мне Лозу, – произносит он внятно.

– Бери. – Я протягиваю ему золотой прутик. – Это твое, Дэн. Иди и будь счастлив.

– Ангел… – бормочет он. – Спасибо, Господи. Я поставлю в церкви большую свечу. Я буду молиться перед сном.

– Ага, – я хлопаю его по плечу. – И не забывай ходить на исповедь, это очень важно.

Дэниэл поворачивается, бредет нетвердой походкой, пока не исчезает в темноте.

Я еще увижу его – через несколько десятков лет. Это совсем немного. Для меня это лишь краткий миг.