Текст книги "Властелин Руси"

– Не выйдет в пятницу-то, – с видимым сожалением отозвалась Любима. – Батюшка не отпустит, в пятницу вечером да в субботу самая работа, народу много – купцы на торжище приедут, людины… Вот если б как-нибудь днем.

Речка расхохоталась вдруг, показывая крупные ослепительно белые зубы:

– Так завтра мы как раз днем собираемся. Не все, правда… Пойдем, а?

– А и сходить, что ли? – Любима задумалась. – Все равно, когда еще Ярил с Порубором вернутся. И чего днями дома сидеть?

– Верно. Так пойдешь?

– Инда пойдем завтра, – наконец решилась Любима. – И в самом-то деле!

Назавтра нарядились девки. Речка – в белую, с вышивкою, рубаху, поверх – варяжский сарафан, темно-синий, сборчатый, заколотый двумя бронзовыми фибулами, начищенными так, что больно глазам, и не скажешь, что бронзовые, – золотые, как есть золотые! Поверх этой одежки накинула шубку бобровую, желтым немецким сукном крытую, на ноги постолы кожаные, обмотки белые, льняные, узким золоченым ремешком перевитые, – ух и дева-краса, пухленькая, толстощекая, а в шубке-то этой еще и шире, чем есть, казалась. Смешная! Любима тоже с утра принарядилась, очаг затопив да слуг пошпыняв для порядку, – видя такое усердие, дедко Зверин уступил, отпустил днем на прогулку, строго-настрого наказав, чтоб ужо к вечеру возвернулась. Еле дождалась подружку дева, все по двору бегала, в ворота выглядывала. А уж Речка-то издали еще рукой замахала, бежала – подпрыгивала:

– Ну, что, отпустил батюшка?

– Отпустил, – обняла подружку Любима. – Сказал, хоть до темноты гулять можно. Ну, идем, что ли?

– Идем! Ух, и красива ж ты, Любимка! – Речка беззлобно ущипнула подружку за бок. Любима засмеялась. И в самом деле, по улице шли – парни встречные шеи свернули. Еще бы! Этакая-то краса – Любима. Волосы воронова крыла из-под шапки бобровой по плечам распущены – старухи пусть плюются, а молодые завидуют. Зеленая туника – узкая шерстяная, до самых пят, поверх – небрежно плащик наброшен, не бобровый, беличий, ветер распахнет полы – вся фигурка видна, вот и посворачивали головы парни, поразевали рты, а кто и в лужу свалился.

– Эй, девы, орешками угостить? – это уж на Подоле, в виду Градка, повстречался молодой парень. Подружки переглянулись, отнекиваться не стали, подставили ладошки:

– Ну, угости.

Парень насыпал орехов, заглянул в глаза Любиме:

– Как хоть звать-то тебя, дева?

– Пафнония, ромейского гостя женка.

– Ой, врешь, поди?

– Да ладно, не верь!

Со смехом девчонки пошли дальше. А солнце, переменчивое весеннее солнце, так и сияло, выпорхнув из-за облачка, снег таял, и в лужах отражалось голубое небо. Мимо проскакал отряд грилей – в кольчугах, на сытых конях, с красными, обитыми по крагам медью щитами. Гриди тоже свернули шеи, а кое-кто и помахал девкам, невзначай пустив коня в лужу.

– Вот ведь, обрызгали, змеи! – погрозила им кулаком Речка.

– Да не сердись ты, день-то какой хороший сегодня!

– И вправду…

– Ну, где твое капище? Небось, за тридевять земель, на Щековице?

– А вот и не угадала! На Подоле, только ближе к Глубочице.

– Тоже не близехонько. Говоришь, весело там?

– Да уж, не грустно.

На самом краю Подола, в березовой рощице, уже собрался народ – все больше молодые девчонки и парни. Посреди небольшой вытоптанной полянки был вкопан украшенный ленточками идол – похоже, Перун, рядом с ним кругом стояли идолы поменьше. Двое одетых в длинные балахоны волхвов – высокий носатый и пухленький, с круглым лицом – периодически воздевая руки к небу, неспешно прохаживались рядом с идолами и что-то вполголоса напевали. Молодежь переговаривалась и смеялась. Кто-то окликнул Речку, та обернулась, помахала рукою…

– Вельвед! – вдруг пролетел в толпе шепоток. – Вельвед-волхв.

Все расступились, давая дорогу приехавшему на гнедом коне волхву – бровастому, морщинистому, с темными, глубоко посаженными глазками-щелочками. В пегую бороду жреца были вплетены алые ленточки. Опираясь на посох с позолоченным навершьем в виде человеческого черепа, Вельвед важно прошествовал к идолам. За ним поспешал красивый юноша, темноволосый и светлоглазый, с большим беглым петухом под мышкой.

– Это и есть твой любимчик? – обернулась к подружке Любима. – Красив, ничего не скажешь.

– Велимор-волхв, – тихо пояснила Речка. – Самый молодой из всех. Смотри, что дальше будет. Сам Вельвед здесь – кудесник изрядный.

Любима с любопытством вытянула шею. Бровастый Вельвед, дойдя наконец до главного идола, повернулся и три раза ударил посохом в снег. Собравшиеся притихли.

– Злые вести принес я вам, люди, – громко возвестил волхв. – Вчера на Подоле родился двухголовый козленок, а еще раньше – телятя о трех главах. Не к добру то, люди, ой, не к добру. Чую, дуют над Киевом черные ветра, шевелят под снегом траву-одолень, задувают под крыши. Зло, зло летит над вашими головами, бойтесь же и паситеся! И травень месяц стоит – видите? – то дождь, то солнце ясное, а то ветра буранные. Никогда такого не было, нынче – есть. Смерть, смерть крыла свои черные растопырила, чуя я ее, чую…

Отбросив в сторону посох, Вельвед упал лицом в снег, завыл, раздирая в кровь щеки:

– Горе нам, горе!

– Горе нам! Горе! – эхом подхватили волхвы. В толпе кто-то завизжал, кто-то заплакал.

– Не бойтеся, люди, – вдруг вскочил на ноги Вельвед. Звякнуло на его морщинистой шее ожерелье из золотых черепов. – Боги хотят жертвы! И будут милостивы, если мы будем их чтить… – Он обернулся к отроку, и тот с поклоном передал ему трепыхающегося белого петуха.

Вельвед вытащил из-за пояса нож:

– Прими же, Перун, нашу жертву! Отрубленная петушиная голова упала в снег, кровь брызнула прямо на идола. Волхвы – и снова кто-то в толпе – громко запели:

 
Славься, славься, Перун-громовержец!
Славься, славься!
 

– Славься, славься! – подхватили в толпе, кто-то опять завизжал. Собравшиеся, по знаку волхвов, обряди друг друга за плечи и, ритмично покачиваясь, продолжали петь, все громче и громче:

 
Славься, славься!
Славься…
 

Казалось, в небе померкло солнце и весенний день превратился в темный осенний вечер. Не было уже видно ни ясного голубого неба, ни белых веселых облачков, ни березок – один лишь ритмичный мотив:

– Славься, славься!

Вдруг главный жрец, размахнувшись, стукнул порохом по березе. Все замолкли, волхвы – и многие из собравшихся – с рыданиями повалились в снег, терзая себе ногтями лица.

Речка, поглядев вокруг пустыми глазами, тоже сделала попытку упасть… и упала бы, кабы ее не поддержала Любима.

А Вельвед неожиданно бросился бежать прочь и исчез среди берез. К орошенному кровью идолу подошел светлоглазый отрок – Велимор.

– Ой, не плачьте, не рыдайте, люди добрые, – гонким мальчишеским голосом задорно воскликнул он. – Принял громовержец Перун нашу жертву, и тъма-злобище прошла на этот раз стороною. Так возрадуемся ж тому, люди!

Выхватив неизвестно откуда бубен, он забил по нему ладонью, запел, подпрыгивая в ритм песне:

 
Весна, весна,
Приди к нам, весна!
 

Подбежал к девкам, схватил крайнюю за руку:

– А ну, в хоровод, девы! А дальше уж пошла потеха! И песни-то пели:

 
Приди к нам, весна,
С калиною-малиною,
С черною смородиной,
С цветами лазоревыми,
С травушкой-муравушкой!
 

И через зажженный костер прыгали, и пироги-лепешки ели, пивом да сбитнем запивали! Потом завязали Велимору глаза – тот пошел ловить дев, споткнувшись, растянулся со смехом на снегу…

Речка ткнула подружку рукой:

– Ну, как?

– А вроде и впрямь весело! – откликнулась та. – А начиналось-то как? Вот уж никогда б не подумала…

 
А мы просо сеяли,
А мы просо сеяли,
Ой, дид-лало, сеяли!
 

Закружились в пляске девчонки – парней-то не так много и было – запели, заголосили – весело! Потом принялись в корзинах кататься – с горки да на Глубочицу, да по льду – так, что дух захватывало!

Многие поскидывали шубы и шапки, побросали прямо на снег, разрумянились – жарко. Молодой волхв обернулся к Любиме, взял за руку, улыбнулся:

– А ну, наперегонки, во-он до той березы?

– А давай еще и Речку возьмем?

– Речку? Вот ту, рыжую? Давай.

И побежали. И до березины, и вокруг, гонялись друг за другом, покуда не повалились от усталости в снег.

– Придешь еще к нам? – жарко прошептал на ухо Любиме Велимор. – Приходи… с Речкой.

– Попробую, – улыбнулась девушка. Все, что говорил тот страшный волхв, Вельвед, показалось ей кошмарным сном. Ведь сейчас-то было так весело!

Не заметили, как и стемнело.

– Ой, никак вечер уже? – отыскивая глазами подружку, спохватилась Любима. – Эй, Реченька, Речка! Домой пора, батюшка уж, поди, заждался!

– Домой так домой, – подбежав, кинулась ей на шею Речка. – Все равно уж расходятся все.

Горели воткнутые в снег факелы, каждый уходящий подходил к идолам, кланялся и благодарил за веселье.

– Ништо! – широко улыбаясь, кланялись в ответ волхвы – длинный и пухленький. Стоящий чуть поодаль Велимор провожал каждого ласковым словом. – Жду вас, красавицы девы, – почтительным поклоном простился он с Любимой и Речкой. – Обязательно приходите еще. Речка знает – куда.

– Какая хорошая у него улыбка – ясная, добрая, – прошептала на ухо подружке Любима.

– Да… – тихо откликнулась Речка. – И какой он красивый! Велимор, Велиморе…

В черном бархатном небе желтыми искорками сверкали звезды. Рассыпал жаркие искры костер, и стоявшие кругом идолы отбрасывали на снег корявые темные тени.

Выбравшись из берез, Вельвед-волхв пристально оглядел своих и скривил губы в улыбке.

– Неплохо поработали сегодня, – скупо похвалил он. – Однако ты, отроче! – Он с силой ткнул посохом в грудь Велимору. Тот пошатнулся и скривился от боли.

– Ты почто нос воротишь от рыжей? – нехорошо усмехнулся Вельвед. – Плетей захотел, отроче? – Глаза его грозно прищурились.

– Н-нет, – запинаясь, ответил отрок. – Я н-ни-чего…

– Смотри у меня! – погрозил посохом волхв. – Позвал всех, кого надо?

– Позвал, господине.

– Ну, хоть так, – волхв замолчал, обернулся. – .Эти чего ждут? – Он указал на группу парней, переминавшихся с ноги на ногу неподалеку.

– Известно чего – оплаты! – хохотнул круглолицый Кувор. – Кто кричал, кто подпевал, кто приплясывал. Все, как ты велел, господине!

– Ах, да, – Вельвед почесал бороду и прищелкнул пальцами. – Войтигор, проплати. – Он снял с пояса калиту и протянул высокому волхву с длинным носом. Пожаловался:

– Мне бы еще Колимога проверить. Где он, на Подоле?

– На Щековице должен.

– Эх, не близко… Ну, поскакал я. Ты серебришко-то зря не трать, Войтигоре, я ведь проверю, – взгромоздясь на лошадь, на прощанье погрозил посохом он.

Проводив его взглядом, Войтигор подозвал парней:

– Тебе резана, тебе, тебе… а вам – на двоих одна!

– Почто так, волхвоче?

– А невпопад выкрикивали! В следующий раз будете, как надо. Ну, все, что ли? – Он обернулся. – Идем в корчму, брат Куворе? Бражки хлебнем, чай, заработали.

– Идем, – ухмыльнулся Кувор. – Стой. А этот гусь где? Эй, Велимор!

– Тут я, в кусточках, – послышался из-за берез тоненький жалобный голос. – Живот прихватило.

– От страха, верно! – Войтигор засмеялся. – Эвон как плетей испугался. А и поделом – не гневи Вельведа, что скажет, то и сполняй!

– Да я ж и сполняю… – глухо ответили из темноты.

Не вернулись Ярил с Порубором и к пятнице. Напрасно все глаза проглядела Любима – не покажется ли за воротами суженый? Нет, не показался. Сам Зверин головою качал, на дочку глядючи. Не выдержал, послал ближе к полудню на торг – пущай дщерь проветрится, инда извелась вся.

– Паволоки купи себе на рубаху летнюю, да замок на амбар новый, – отсчитывая серебряные дирхемы, строго напутствовал Зверин. – Калитой зря не сверкай, да до темна не шатайся, народишко на торгу разный ходит – татей хватает.

– Ужо не беспокойся, батюшка, – уходя, поклонилась дева, поплотней запахнула платок – небо-то не как вчера – хмурилось, вот-вот заплачет дождем, а то и мокрым снегом.

Выйдя на улицу – грязи-то! – Любима повернула рыло назад, спросить у батюшки лошадь, да встретила подружку-веселушку, рыжую Речку. Та заулыбалась, замахала рукою, подбежав, обняла:

– Куда ж, подруженька, путь держишь? Али батюшка к нам отпустил?

– Не, не отпустил, – Любима грустно улыбнулась. – На торг послал, за замком да паволоками. Дома-то сидючи, уж извелась вся – что-то не идут наши, не случилось ли с ними чего?

– Не журись, подруженька, дорожка-то у них дальняя… А давай-ко и я с тобой на торг загляну?

– Давай! – обрадовалась Любима. – Вместе-то все веселее.

Обойдя глубокую лужу, свернули к Подолу, чуть поднялись ко Градку, прошлись мосточком, спустились – во-он он, Подол, далеко тянется! Маячат крышами дома-усадебки, с садами, амбарами, хлевами. По левую руку, чуть ближе к Глубочице-речке – кузницы, кажется по всему Подолу наковален звон слышен. С правой стороны, на высоком холме – укрепленный град – детинец с высокой стеной, с башнями, из крепких бревен сложенными. Перед стеною ров – перекинут узенький мостик, в случае чего раз – и нет его. От рва почти до пристани, через весь Подол, вал – не от врага, от пожаров. Пожар – дело страшное, не убежишь от него, не скроешься, оглянуться не успеешь, как все, что рук не покладая копил, в прах обернется. Потому и боялись пожара, особенно коли лето стояло в сухости. Для того и на торжище колодцы выкопаны. Мимо них-то и прошли девы, отгоняя назойливых сбитенщиков да лепешечников – и без того сыты.

– Вона, замочники, – указала пальцем Речка. – За стремянниками да копейщиками.

– Сама знаю, что за копейщиками. Туда и идем… Эй, господине, замки добрые есть ли?

– Как не быть, краса-дева? Тебе для чего замок-то? Поди, для амбара?

– Угадал, для амбара.

– Ну, вот этот бери, не пожалеешь. – Кузнец или его помощник вытащил из груды лежавших на деревянном прилавке-рядке замков один, щелкнул по нему ногтем. Звонко зазвенело железо, словно колокол в храме распятого бога, что сложили не так давно на Подоле ромейские купцы-гости.

– Беру, – кивнула Любима, не глядя. Ткнула в бок засмотревшуюся на мониста Речку. – Пошли, нам еще паволоки купить надо.

Купили и паволоки у сурожца, светло-зеленые, голубые, розовые. Любима взглянула в небо – хоть и смурно, да до темна еще далеко вроде. А тут и Речка:

– А пошли-кось в одно место сходим. Ну, куда в тот раз волхвы звали.

– Да, весело тогда было, – улыбнулась Любима. – Можно бы и зайти, время есть. А куда они звали?

– Да недалеко тут, почти что пристани изба.

– Ого! Хорошо хоть не на Щековицу. Что ж, идем поглядим… А не рано?

– Да не рано, – беспечно махнула рукою Речка. – Там, когда ни приди, завсегда рады.

Их и вправду встретили радушно – чуть ли на шею не кинулись. Кроме уже знакомых волхвов – носатого с кругломордым и отрока Велимора – в просторной избе находился еще и высокий жилистый старик с густой бородой и какими-то бесцветными, глубоко посаженными глазами. На шее старика болталось ожерелье из высушенных змеиных голов.

– Это наш старший, Колимог-волхв, – нагнувшись, шепнул Велимор, и, по-девчачьи поправив волосы, предложил: – Да вы раздевайтесь, – он предупредительно вытянул вперед руки, – и не стойте в дверях, проходите в горницу.

Гостьи переглянулись, хихикнули – в горницу так в горницу.

В горнице – довольно просторной для обычного глинобитного дома – дымился сложенный в углу очаг. В подвешенном над очагом котле шипело-булькало варево, и синий дым, клубясь, поднимался к волоковой дыре в крыше. Потрескивая и чадя, горели два светильника по углам, прыгали по стенам угловатые тени. Полумрак, широкие лавки вдоль стен, застланные мягкими шкурами… не слишком ли мягкими? Что-то на миг насторожило вдруг Любиму – то ли эти широкие лавки, то ли странный запах варева в котле, то ли медоточивые улыбки волхвов. Уйти отсюда, что ли? Да нет, Речке вроде бы нравится – вон как ухлестывает за ней Велимор-отрок. То прижмется как бы невзначай, то заглянет в глаза, то по руке погладит. А Речка аж вся млеет. Эх, дева, дева… Немного погодя появились и другие гости, тоже все молодые девчонки. Заходили запросто, бросали на лавку шубы, кивали волхвам, как старым знакомым, переглядывались, шептались о чем-то, смеялись – обычные посиделки. И что с того, что кругом волхвы?

В горнице быстро стало жарко, запахло сладкими благовониями – Любима даже хотела попросить кого-нибудь из хозяев распахнуть дверь… Однако увидала, как молодой волхв, наоборот, вставил в пазы засов.

– Испейте, гостюшки дорогие! – Велимор с поклоном и улыбкой на устах поставил прямо на глинобитный пол большие деревянные кружки.

Гостьи выпили почти разом, правда, Любима лишь пригубила – кто знает почему? Наверное, вспомнила слащавые улыбки волхвов?

На середину горницы вышел молодой волхв Велимор, пригладив волосы, в руке бубен:

 
Аще песенны сказания
О Перуне-громовержце,
О Мокоши – сырой земле!
 

– О Мокоши – сырой-земле! – вслед за остальными волхвами хором повторили все.

– Плывет по небу лыбедь-птица, – продолжал отрок.

 
По небу лазоревому, тучами убранному,
А с тучи той бьет сине молния!
 

– Бьет сине молния! – повторили волхвы.

Старец со змеиным ожерельем пристально оглядел девок и незаметно для них подмигнул Велимору. Тот, кивнув, поднял вверх бубен. Заколотил, заколошматил все чаще и чаще:

– Бом-бом! Бом-бом!

– Гром гремит! Гром гремит! – зачастили волхвы. – Бом-бом!

– Аще счастливицы девы! В пляс! В пляс!

– Бом-бом!

– Гром гремит! В пляс, в пляс!

Словно притянутые невидимой нитью, девушки повскакали с лавок и закружили по горнице, едва не сбив с ног успевшего отскочить к очагу отрока.

– Гром гремит! Гром гремит!

Положив руки друг другу на плечи, все чаще покачивались девы в такт ударам бубнов. Глаза их – васильковые, зеленые, карие – закатывались, на губах у многих выступила белая пена.

– Гром гремит! Гром гремит! Летит лыбедь-птица!

– Пора! – Старый волхв Колимог ткнул под ребро юного жреца Велимора. Тот кивнул и, подхватив бубен, ворвался в середину девичьего круга.

– Гром гремит! Гром! Гром! – изгибаясь, заорал Велимор, забил в бубен, со лба его, умащенного благовониями, полетели капли тяжелого пота.

– Летит лыбедь-птица! Летит! – забыв обо всем, тянули к ему руки девы.

А молодой волхв вертелся все быстрее и быстрее, увлекая за собой хоровод дев. Старый Колимог бросил в очаг пахучие травы – повалил густой зелено-синий дым, в углах погасли светильники. Сразу же сделалось темно, как в пещере, лишь, отражаясь в девичьих глазах, мерцало в очаге зеленое пламя. Кружившиеся в экстазе девушки, казалось, уже не помнили ничего – лишь бы быть здесь, лишь бы вдыхать благовония, лишь бы касаться юного тела жреца.

– Гром! Гром! – надрывался тот, извиваясь.

– Летит! Летит птица! – протягивая руки, кричали девы. Кто-то уже скинул с себя тунику, обнажив стройное, мокрое от пота тело. Примеру одной последовали и другие, правда, не все – оставалась в одежде рыжая Речка, еще несколько девушек в углу и Любима, ощутившая вдруг, как кто-то резким движением разорвал у нее на спине тунику вместе с рубашкой. Обнажились смуглые плечи, чьи-то старческие руки, больно стиснув грудь, зашарили под одеждой.

– Гром! Гром! – катаясь по полу, визжал Велимор. Обнаженные девы бросились к нему… А Любима, нагнувшись, схватила с полу тяжелую кружку и что есть силы огрела ею охальника. Обернулась…

Держась за голову, старец со змеиным ожерельем тяжело повалился на лавку.

– Бежим, Речка! – Придерживая спадающую с плеч тунику, Любима схватила подругу за руку и бросилась к двери. С ходу вышибла засов, оттолкнув плечом носатого волхва – тот, словно пушинка, полетел в угол.

– Бежим! – Любима вытолкала на улицу Речку. Следом за ней выскочили еще несколько девушек из тех, что жались в углу.

Уже давно стемнело, и над крышами изб мерцали звезды.

– Держите одежку, девы! – кто-то из выбежавших выбросил на двор охапку шуб и плащей.

Быстро одевшись, девушки со всех ног бросились прочь. Странно, но никто за ними не гнался. Юному жрецу Велимору было не до того, старец Колимог, стеная, валялся на лавке, ушибленный тяжелой кружкой, а двое других волхвов – Войтигор с Кувором – покуда сообразили, покуда выбежали во двор…

– Ищи их теперь, свищи, – зачем-то понюхав воздух, резонно произнес Войтигор.

– Хватит в темень таращиться, – Кувор похлопал его по плечу. – Все одно не догоним, а Вельвед, думаю, и не прознает. Пошли-ка лучше в избу – чай, есть еще там, кем поживиться!

– И правда, брате! – Волхвы переглянулись и с глумливым смехом направились обратно в избу. А там уж начиналась настоящая свистопляска…

– Во, явились наконец! – Дедко Зверин, узрев входящих в залу дев, с силой ухнул об пол ухватом. Воспросил грозно: – Ну, где шлялись?

– Не ругайся, батюшка! – с плачем бросилась к нему Любима. Следом за ней, зарыдав, упала на колени и Речка:

– Не гневайся!

– Я-то не гневаюсь, – криво усмехнулся Зверин. – Эвон, кое-кто упарился уже вас дожидаться! – Он кивнул на скамью, где, удивленно глядя на ревущих девчонок, сидели трое – Порубор, Ярил и Вятша.

– Здоровы будьте, девы! – покачал головой Ярил. – И прям, где были-то?

– Где гром гремит, – с нервным смешком махнула рукой Любима.