Текст книги "Властелин Руси"

Андрей ПОСНЯКОВ
ВЛАСТЕЛИН РУСИ

Глава 1
СТО ДЕВ
Февраль 866 г. Киевщина

…языческие жрецы приносили человеческие жертвы: «и убивашета многы жены и имения их имашета собе».

Б. А. Рыбаков. Язычество Древней Руси

Снег, мокрый, серый, мерзкий, пополам с нудным дождиком, затянул пеленою Подол и Почайну с пристанью для заморских гостей. Где-то над ними едва угадывались увенчанные деревянными стенами вершины Щековицы и Градка, видно их было плохо, снег слепил глаза, заставляя надвигать на лоб шапки и капюшоны.

– Разгневался, Перун-батюшка, – поглядев на небо, закряхтел высокий жилистый старик, простоволосый, с густой бородой и бесцветными, глубоко посаженными глазами. Длинная одежда его все была запорошена снегом. Под ногами, обутыми в подвязанные к икрам кожаные поршни, чавкала жирная грязь.

– Чего-то не встречает нас Вельвед-волхв, – нагнал старца идущий позади него парень. Впрочем, и не парень уже – молодой мужик, длинный, носатый, тощий – точно в таком же длинном одеянии, как и старик. Следом, отворачивая лицо от снега, шел еще один – пухленький и круглолицый, с глазами цвета потухших углей.

– Не для всякого путника расстарается Вельвед, – оглянулся с усмешкой старец. На груди его сухо звякнуло ожерелье из высушенных змеиных голов. – Да и не знает, поди, о нас волхв. Знал бы – меня б встретил, – старец горделиво сверкнул глазами. – О вас и не знаю… – он качнул головой. – Невелики бояре. Ну, инда неча стоять. Кувор, ты хвастал – Киев ведаешь?

– Ведаю, – кивнул круглолицый, и большой висловатый нос его смешно дернулся. – В позапрошлую зиму немало постранствовал тут. Нас, чаровников да кудесников, жаловал тогда Дир-князь.

– Да и сейчас жалует, – довольно осклабился тощий.

– Верно, брате Войтигор, жалует, – повернулся к нему старец. – Жалует, да только не всех – на что ему облакогонители? Право, не знаю, зачем ты и пристал к нам? – Бесцветные глазки старца с презрением взглянули на Войтигора. Тот покраснел, скрипнул зубами:

– Эвон, как баешь, Колимог… Зря.

– Да ты ж, поди, и крови человечьей боишься? – не унимался старец. – У вас, облакогонителей, и жертв-то путевых нет.

– Да как это нет? – Молодой волхв не на шутку разволновался. – А моления о дожде, что ж, думаешь, так просто проходят? Ежели засуха, петухами да лошадью не обойдешься – случается, требуют боги и человека.

– Вот именно, что «случается», – засмеялся Колимог. – А тут, чую, другая тебя работа ждет.

– И что ж с того? Да нешто я…

– Успокойся, друже, – пухлый Кувор положил Войтигору руку на плечо. – Колимог-волхв не обидеть тебя хочет. Сомневается – а ну, как рука у тебя не набита? Ведь дела нас ждут великие…

– А ты не сомневайся, Колиможе, – шмыгнув носом, жрец стряхнул налипший на веки снег. – К тому ж… – он бросил быстрый взгляд на Кувора, – …чаровники тоже не особо-то человечьими жертвами славятся.

– Не скажи, – желчно расхохотался толстяк. – Меня сам Дир-князь знает!

– Да неужели?

– Ну, может, и подзабыл уже. – Вздохнув, Кувор потеребил за рукав старца: – Куда идем-то, брат Колимог?

– В корчму Мечислава-людина, – обернулся к нему старец. – Таковую ведаешь ли?

Круглолицый волхв усмехнулся:

– Еще бы не ведать…

А снег все шел, мокрый и мерзкий, смешивался с растаявшей грязью, делая непроезжими пути-дорожки, вот уж верно говорят – нет хуже оттепели в сечень-месяц. Да, что и говорить, и январь-то стоял не особо морозный, а тут, к весне ближе, совсем задождило, как и сказано – «прольет Велес на дороги – зиме убирати ноги»!

Над усадьбой, затерявшейся в лесу у Глубочицы да Притыки, стоял густой туман, мокрый снег тяжело оседал на крытой камышом крыше вросшей в землю избы, облипал раскидистые ветви старой березы, что росла на заднем дворе, за амбаром, густым ноздреватым слоем покрывал узкую, расчищенную к воротам дорожку. Пусто было во дворе, даже пес не высовывал головы из будки, только лишь в хлеву, у амбара, глухо мычали коровы.

В избе было темно, душно – от протопленного не так давно очага тянуло дымом. Покряхтев, поднялась с широкой лавки простоволосая баба с грубым, словно высеченным из камня лицом – крепкая, высокая, словно башня. Схватила стоявшую на столе рядом с лавкой крынку, отпила.

– Добрый квасок, – глянула за очаг, где у стены сонно ворочался кто-то. – Эй, Вятша! Хватит почивать, парень. Иди-ка лучше снег от ворот покидай, инда, чую, ни пройти, ни проехать будет. Ну, что лежишь? Подымайся, кому говорю?

– Встаю, встаю, тетка Любомира, – потянулся за очагом молодой парень, почти отрок еще – светлорусый, светлоглазый, жилистый. Почесал рукою под сердцем, там, где синело изображение волка, глянул в полутьме на хозяйку. – Отвернулась бы, тетка. Оденусь.

– Фу, – фыркнула та. – Да чего я там у тебя не видала?

Однако отвернулась, подошла к волоковому оконцу, убрала ставенку – с улицы сразу пахнуло сыростью. Вятша поежился, натягивая рубаху. Любомира искоса глянула на него – ладный парень вырос. Живет блудом с Лобзею, приживалкой, что отправлена третьего дня в Киев, к Мечиславу, как тот и наказывал. Эх, Мечислав, Мечиславе, чтой-то долгонько тебя не было! Любомира, вздохнув, ухмыльнулась. А может, и не надо никакого Мечислава? Эвон, Вятша-то… Жаль, Лобзю любит… Так, а Онфиска-то чего дрыхнет? Любомира посмотрела в другой угол:

– Эй, дева! Животина кормлена ли? Куча тряпья в углу зашевелилась.

– Кормлена, матушка, – выглянуло из-под волчьей шкуры круглое девичье лицо. – С утречка еще раннего.

– Ну, так все равно не спи, – хмуро распорядилась хозяйка. – Мало ль работы в доме?

Вятша накинул на плечи полушубок:

– Лопата на месте ли?

– А куда вчерась ставил, там и бери, – махнула рукой Любомира. А ведь ладен, парень-то! Эх, если б не Лобзя…

Отрок задержался в дверях:

– Тетка Любомира, как вычищу, схожу к Притыке? Может, и Лобзю нашу встречу…

– Да никуда она не денется, Лобзя твоя, – недовольно усмехнулась хозяйка. – Хотя и верно – давно бы уж пора ей возвернуться.

– Вот и я говорю!

– Ну, сходишь, – Любомира милостиво кивнула. – Двор почисти сначала.

– Почищу, – кивнув, Вятша выбрался из избы. Ох, и смурно же было кругом! Серо, промозгло, противно. Плюнув, отрок отыскал у амбара лопату. Обернулся к избе – низенькой, еле-еле торчавшей из-под снега. Из волокового оконца потянуло дымком – видно, Онфиска разжигала очаг.

– Инда, и поснедаем, – ткнув лопатой в снег, сам себе улыбнулся Вятша, вспоминая, остались ли еще вчерашние мясные щи иль доела их тетка?

Гремя цепью, вылез из будки пес – большой, кудлатый. Увидав отрока, завилял хвостом, заскулил умильно.

– Нету любимицы твоей, Орайко, – засмеялся Вятша. – Некому тебе мясца кинуть. Ну, пожди, возвернется, поди, скоро…

Пес улегся было на снег, вытянул лапы, да тут же вскочил – видно, попал в мокрое – закрутил головой, отряхиваясь. Псина изрядная – теленок, не пес! Подкармливала его, бывало, Лобзя. Эх, Лобзя, Лобзя… Крепкая, румяная дева с толстой русой косою – из-за тебя ведь и задержался Вятша у тетки Любомиры, не ты бы, так… И кто он сейчас у хозяйки? Холоп? Закуп? Рядович? Или вдач? Ну, не холоп, точно. А вот девки, те – да, холопки. Вот и Лобзя… Сколько раз уговаривал ее убежать, да та все отнекивалась – куда бежать-то? И вправду – куда? Может, не так уж и хорошо было у Любомиры – вечная работа да скука, от которой в иные вечера сводило скулы, – но ведь не так и плохо. Всегда при деле, поесть есть чего, изба теплая, да – какая-никакая – защита. Правда, та еще Любомира змея, однако одному-то, без рода, и совсем плохо. Так хоть куда ни шло. Вот и боялась Лобзя, как ни уговаривал ее отрок. Все отнекивалась, ждала чего-то. Да сейчас-то, с Вятшей, на усадьбе уж куда веселее. А вот раньше-то как жили? В Киев – Лобзя рассказывала – и то куда как редко выбирались, на торг только. А уж на праздник какой, так: «Дома сидите, девки! Чай, работы много». Вот так и жили. Да и сейчас так же живут – работа – сон, сон – работа. Господи… И чего Любомира Лобзю в город послала? Скорей бы уже вернулась дева. Баньку бы истопили, хорошо б еще и тетка к Мечиславу ушла – мало ли, дела какие срочные? – а уж тогда… Вятша представил обнаженную пышногрудую деву и, помотав головой, прикусил губу. Эх, Лобзя, Лобзя…

Чуть приоткрыв дверь, Любомира наблюдала за парнем. Экий и вправду ладный. И как ловко управляется по хозяйству – эвон, полушубок в снег скинул, лопатки под рубахою так и ходят… А ведь Мечислава еще долгонько ждать. Раньше травня-месяца вряд ли и приедет. И чего ж его ждать?

– Эй, Онфиска, – Любомира обернулась к очагу, – сходи-ка побыстрей за хворостом, а я за огнем погляжу.

– Так ведь хватает дровишек-то? – удивленно взглянула на нее дева.

– Сходи, говорю! – с угрозой в голосе повторила хозяйка. – Ну!

Пожав плечами, Онфиска накинула на плечи полушубок.

– Ты куда ж это направилась, дева? – воткнув лопату в снег, выпрямился Вятша.

– За хворостом хозяйка послала, – Онфиска махнула рукою. Тоже ладная вся, крепкая, грудастая, как и Лобзя. Только Лобзя куда как покрасивше будет!

– За хворостом? – удивился отрок. – Так есть же!

Ничего не ответив, Онфиска ушла за ворота. Проводив ее взглядом, Вятша поплевал на руки…

– Эй, подь-ко сюда, парень, – услышал он негромкий зов. Обернулся…

Стоявшая в дверях тетка манила его в дом и – странное дело – улыбалась. С чего бы?

Пожав плечами, юноша направился в дом.

Внутри пахло дымом и чем-то кислым – видно, тетка разогревала вчерашние щи. Из окна тянуло холодком, в дальнем углу чадяще горел светец.

– Глянь-ко, – Любомира кивнула на выдвинутый из-под лавки сундук – большой, крепкий, обитый позеленевшими медными полосами.

– Завалялась тут у меня рубашенция. Сымай-ко свою, примеришь.

– А что, сегодня праздник какой? – удивился Вятша и, расстегнув застежку на вороте, через голову стянул рубаху.

Тяжело дыша, Любомира внезапно огладила его ладонью по спине и, развернув за плечи, притянула к себе:

– Ладный-то ты какой, Вятша!

Губы ее, толстые и мясистые, жарко накрыли губы парня, сильные руки по-хозяйски повалили на лавку.

– Втроем будем жить, отроче, – быстро шептала женщина. – Я, ты и Лобзя. А хошь – так и Онфиску возьмем… Уж так сладко будет! И чего я, дурища, раньше ждала?

– Видно, Мечислава боялась, – еле вырвавшись из ее объятий, едко промолвил Вятша.

– А и боялась, – Любомира согласно кивнула. – Больно уж приезжал часто… Ну а посейчас-то… Что сидишь, иди ж, поласкай меня?

Хозяйка бесстыдно задрала рубаху, заголив крепкое угловатое тело. Тяжелая грудь ее висела, словно у свиноматки. Вятше вдруг стало противно – он инстинктивно подвинулся ближе к двери. Любомира притянула его руками:

– Ну, давай же, вьюнош… Давай…

– Так… Онфиска же… – пытался выбраться из-под нее Вятша.

– И что же, что Онфиска? – шептала не на шутку распалившаяся хозяйка, не понимая, вернее не желая понимать, что – потная и противная – вызывает у парня лишь отвращение.

– Потом, тетка Любомира, – отбивался он. – Потом, ладно?

– Нет, не потом, – женщина повысила голос. – Сейчас! А ну… Что ж ты, брезгуешь?

Вятша оттолкнул назойливую, едва не стащившую с него порты бабу.

Та взбеленилась вдруг, словно необъезженная кобылица:

– Ах, брезгуешь, тварь?

Ударила парня ладонью по лицу. Потом еще раз… схватила висевшие на стене вожжи…

– На, гад, получай! Получай

Удар за ударом посыпались на несчастного Вятшу. На спине, на груди и плечах вспыхнули кровавые полосы.

– Уймись, уймись, тетка!

Ох, напрасно взывал он! Любомира разошлась не на шутку – окровавленные вожжи в ее руках мелькали все чаще, силушкой не обидели боги.

– Получай!

Метнувшись к столу, Вятша схватил нож, сверкнул глазами:

– Уйди… Всеми богами прошу!

– Уйди? – завидев острое лезвие, попятилась Любомира. – Это ты мне говоришь, щенок? – Она неожиданно выпрямилась, отбросив в сторону вожжи, и громко сказала: – Вон! Вон с моего двора, приблудыш. И чтоб ноги твоей здесь никогда не было.

– Да и ладно, – озлился Вятша. – И уйду.

Не спуская глаз с разъяренной хозяйки – знал, та способна на многое, – бочком обошел лавку и, прихватив брошенную на пол рубаху, вихрем метнулся наружу.

– Ну, и к лучшему, – уходя со двора, шептал он. – Сейчас бы только повстречать Лобзю…

– Тварь… – выглянув из избы, плюнула в снег Любомира. Тяжелая грудь ее колыхалась. Сердце вдруг пронзило острое чувство потери. Может, не так надо было? Не так быстро, не так настойчиво, постепенно… Постепенно… Да уж слишком хотелось. И кто он вообще такой, этот приблудыш, чтобы… Жаль, конечно, работника, да и ладно. Ничего, жили без парня ране. А про него потом не забыть шепнуть Мечиславу – ограбил-де да сбег. Пущай-ко через людишек своих прищучит…

Еще раз плюнув, Любомира раздраженно пнула в бок выскочившего из будки Орая и скрылась в избе. С вязанкою хвороста за плечами во двор вошла Онфиска. Покачала головой, погладив собаку:

– Ох, Вятша, Вятша… И чего подался в бега, парень? Нешто плохо тут было?

Повстречавший Онфису отрок не рассказал ей о том, что давеча случилось в избе. Не успел, да и, честно говоря, не очень хотелось рассказывать.

Несмотря на муторную погоду, Киев давно уже проснулся, шумел у пристани Торг, кричал рынок и на Подоле, шныряли средь торговых рядов мальчишки – торговцы горячим сбитнем, пирожники, квасники:

– Эх, и сбитень, горячий, пахучий, на травке муравчатой!

– А вот пироги, с пылу с жару, лепешки рассыпчатые!

– Кваску не желаешь отведать ли, человече?

– Не желаю, – отмахнулся высокий белобрысый парень, тут же закашлялся, прикрыв лицо рукою, свернув, скрылся в толпе. Эх, не нужно было идти через рынок, да так к Копыреву концу ближе получалось. Однако, кажется, не узнали пока. Пока не узнали… Интересно, сколько еще можно будет таиться? Белобрысый вздохнул. Сейчас-то еще ладно, а как на весну повернет да пригреет солнышко? Да и сейчас – вона, почитай, на торгу все сбитники-пирожники-квасники Мечиславу-людину мзду платят. Не говоря уже о колпачниках, эвон, стоят, в кучу сгрудившись, рыщут глазенками, дурачков выискивают. Да, пожалуй, и нашли – длиннобородого мужичагу с конем. По виду – смерд. Эх, зря ты ляму-то раззявил, бородище! Выиграют у тебя все, обманут – и пойдешь себе обратно пешком, без коня, да кабы еще и не голым. Впрочем, твое дело. Отвернувшись от азартно обступивших заезжего смерда колпачников, белобрысый быстро пошел прочь.

Миновав вечевую площадь, свернул в узкую улочку – жестянщиков, проскочил мимо кузни и, обойдя грозно возвышающиеся на горе укрепления Градка-детинца, спустился к Копыреву концу – не самому худому району Киева, заселенному преимущественно торговым людом. Прибавив шаг, улыбнулся чему-то и, завернув за ограду, оказался у приземистого здания постоялого двора. Войдя, поклонился, крикнул весело:

– Здорово, дядько Зверин!

Хозяин двора – коренастый, заросший волосом почти до самых глаз – буркнул в ответ что-то не особо приветливое. Вошедший не обиделся, уселся за длинный стол, шутливо толкнув плечом тощего неприметного мужичка в теплом бобровом плаще внакидку:

– Почто грустишь, дядько Микола? Мужичок лишь махнул рукою да подвинул парню кружку:

– Пей, Ярил, угощаю.

– Вот, благодарствую! А то от Зверина покуда дождесся…

Белобрысый с видимым удовольствием отхлебнул хмельной сикеры, стрельнул глазами по гостевой зале.

– А зазноба твоя возле очага крутилась уже, – усмехнулся Микола. – Раненько, видать, поднялася. – Он снова грустно потупился. – Эх, жи-и-знь…

– Что, в колпачки на торгу сыграл? – участливо поинтересовался Ярил. – Говорил ведь тебе.

Микола лишь махнул рукою. Ярил поднял кружку, улыбнулся широко, почувствовав, как легли на его плечи нежные девичьи руки.

– Пришел уже, Яриле? – смуглая темноокая девчонка с длинной черной косою ласково провела ему ладонью по щеке. Из дальнего угла подозрительно обернулся Зверин. Девчонка тут же отдернула руку.

– Пришел, Любима, – обернувшись, подмигнул деве Ярил. – А чего на пристани делать-то? Досок не подвезли – сыро.

Любима бросила быстрый взгляд на хозяина двора:

– Погоди, вот с обеда ляжет почивать батюшка, поговорим, ладно?

– На то и надеюсь, – усмехнулся Ярил, провожая влюбленными глазами идущую вдоль длинной скамьи деву. Ох, и краса же! Смуглява, черноброва, стройна, а уж коса – черная, словно беззвездная ночь. Жаль, конечно, батюшка ее тот еще мерин. Не особо-то возлюбил он недавно вернувшегося из дальних северных краев парня, хоть и водилось у того попервости серебришко. Правда, недолго. Справил Любиме подарки – браслеты, кольца височные, ожерельице златое. Было серебришко – и нету. Снова гол как сокол, как и не уезжал никуда. Старым промыслом заниматься – мошенничать – уж и не лежала душа, да и не дал бы Мечислав, быстро прознал бы. Подумал-подумал Ярил да нанялся в артель плотницкую, куда ж еще-то? Навык есть, работа хоть и тяжелая, да веселая, вольная, сам себе, почитай, хозяин: хочешь – работай, не хочешь – скатертью дорога. За сезон неплохо заработать можно. Правда – не сезон еще, не сезон. Вот и косился Зверин – Ярил Зевота? Да на что такой зять – голь-шмоль-теребень? Другого искать надобно, вот, говорят, Харинтий Гусь овдовел недавно – купчина знатный. Шесть больших ладей у Харинтия и хоромы не хуже боярских! Вот бы кого в зятья. Правда, поговаривают, всегда хватало жен у Харинтия, да вот сейчас задумал сразу троих в дом привести. Вот тут-то и вспоминал Зверин о христианах – поклонниках распятого Бога, коим только одну жену разрешалось имети. Хорошо б и Харинтий был таким вот христианином – ужо тогда бы… Зверин вздохнул, украдкой посмотрев на дочь.

Ярил еле дождался полдня. Уж и не вытерпел, вышел с постоялого двора на улицу – хоть и лепил снег – прогулялся, до Подола не доходя, вернулся весь вымокший, да как раз вовремя – косматый Зверин почивать улегся, не слыхать его было в зале. Оглядевшись по сторонам, парень обошел стол и юркнул в неприметный дверной проем, ведущий в полутемные покои, освещаемые чадящим светильником. Почти на ощупь поднялся по лестнице вверх, в небольшой закуток с широким сундуком-ложем, покрытым мягкими бобровыми шкурами. На сундуке, повернувшись к маленькому, затянутому бычьим пузырем оконцу, сидела дева в узкой червленой тунике, надетой поверх длинной рубахи и подпоясанной желтым витым пояском с кистями.

– Любима! – прошептал Ярил, откидывая закрывавший закуток полог из толстой узорчатой ткани.

Девушка обернулась, стрельнув темными глазами, иссиня-черные волосы ее стягивал серебряный обруч. Увидев вошедшего, Любима радостно улыбнулась:

– Яриле!

Зевота крепко обнял ее, целуя в губы.

– Тише, тише… Еще войдет кто-нибудь, – оглядываясь, девушка чуть оттолкнула парня. – Не отпускает батюшка за тебя, – погрустнев, шепнула она.

Ярил пожал плечами:

– Так я еще и не сватался!

– Ты-то не сватался, а вот другие… – Любима махнула рукой.

– Кто же? – насторожился парень.

– Да не бойся, батюшка всем от ворот поворот дал. Не по нраву пришлися… – Немного помолчав, девчонка вдруг лукаво улыбнулась: – Правда, я сама ему на ушко до их прихода много чего про женихов тех нашептывала, да не врала, почитай, говорила всю правду. А допрежь того Порубор помогал, выспрашивал.

– И как Порубор поживает? Что-то давненько его не видел.

– На охоту опять кого-то повел. Сказал – княжьих.

– Подзаработает парень… А когда вернется, не сказывал?

Любима пожала плечами:

– Кто знает? По этакой-то погоде, может, и к вечеру придет, если к дружку своему не заскочит, Вятше. – Девушка вдруг тихонько засмеялась и, обхватив Ярила за шею, шепнула на ухо: – А ты про Порубора просто так спрашивал?

Юноша вздрогнул и тоже рассмеялся: ну, умна дева, догадлива. Конечно же, не просто так он про Порубора выспрашивал, дело к нему имел небольшое. Хотел Ярил летом заимку сложить в тех местах, куда Порубор людей знатных на охоты водит. Все честь по чести: просторная изба с конюшней, частокол от зверья всякого, амбары – этакий постоялый двор, только не для купцов, а для охотников. Он хозяин – за сезон серебришка подкопить можно, и от гостей, и самому охотой промыслить. А потом уже и свататься. Не голь-шмоль какая-нибудь – хозяин! Пожить однова там, в лесу, с Любимой, можно и делянку распахать, да завлечь крестьян-смердов, со временем оно и получится, как задумано. А в Киеве – Ярил то хорошо понимал – ему жизни нет, покуда Дирмунд-князь властвует. Мечислав-людин, враг Ярилин давнишний, князя – доверенное лицо, вот так-то! Мечислав мстителен, не даст заниматься никаким делом – не убьет, подослав людишек, так разорит! А про заимку-то покуда еще прознает, да, может, и не прознает вовсе. Вот бы и хорошо все устроилось – и дело верное, и рядом с Киевом, с Любимой! Надоело уже Ярилу на чужой сторонушке счастья да богатства пытать, никак не хотел он больше расставаться надолго с суженой.

– Кажется, неплохо ты придумал, Яриле, – выслушав его несколько сумбурную речь, улыбнулась девушка. – Постоялый двор… Порубор жаловался – инда б и отдохнули б охотнички-гости, да негде. Вот, будет теперь – где…

– Хорошо б близ дороги дворище поставить, – вслух рассуждала Любима. – Иль хотя бы дорожку к нему провести, чтоб купцы знали – вот и еще лишний навар, вернее, совсем не лишний. Однако… – Она вдруг смешно сморщила нос. – Однако лесных шишей-лиходеев в округе полно, чай…

– С ними договоримся, – мотнул головой парень. – Я многих с Почайны знаю, а все больше с тех краев лиходейничают. Придется и им отстегивать долю малую, иначе пожгут дворище… Ой, Любима! – Он всплеснул руками. – Ну и размечталися ж мы. Дворище! Да с амбарами, да с конюшней. Еще ведь и простой заимки нет, да и место не присмотрено даже.

– Присмотришь, – усмехнувшись, кивнула дева. – Батюшке покуда говорить не будем, а как пойдут дела – вот уж тогда поглядим, как он тебе откажет. Да еще ежели ты сватов хороших отыщешь…

– Да, – Ярил вздохнул. – Есть у меня знакомцы важные, да покуда все в Ладоге.

Любима засмеялась:

– Ничего. Дело-то наше не быстрое. Кто знает, как еще все обернется? Ты тут Порубора и пожди, в избенке его. Чай, холодно у реки-то? Зевота пожал плечами:

– Да не так холодно, люба, как сыро. Почитай, вода у самого очага плещет.

С момента приезда из Ладоги Ярил жил на пристали, в небольшой хижине, выстроенной еще летом артельными плотниками, многие из которых – да почти все – зиму проводили дома. Не только киевские были люди, но и смоленские, и изборские, и даже с ростовской земли. Народ все умелый – корабельщики. Ладью починить-сладить, причал обложить бревнами – на все руки были. Сейчас вот придет весна – тогда и потянутся заказчики – с ладьями, с починками, потом и заморские гости явятся, ромеи, в общем, до осени прожить можно. А к осени, чай, и заимка уже будет. Вот, с Порубором переговорить только. Насчет места.

– В избенке, говоришь, подождать? – Ярил поднял глаза. – А батюшка твой не разгневается?

– Да он и не прознает! А что очаг разожжен будет, так скажу – Порубор самолично просил натопить к возвращению. Ну, что сидишь? Пошли, пока батюшка не проснулся. А Порубор, может, уже и придет ближе к ночи. Эвон, снег-то хлещет, какая тут охота!

Избенка Порубора – маленькая, вкопанная в землю хижина с глинобитным полом и полукруглым очагом в углу – была выстроена на заднем дворе, за амбарами. Зверин тому не противился – парень все ж, хоть и дальний, да родич, к тому же – проводник изрядный, с богатейшими людьми знается!

– Ну, вон, – открыв дверь, кивнула Любима. – Тут и дровишки припасены, и светильник. Ты пока очаг разжигай, а я к вечеру поесть принесу.

Чмокнув парня в щеку, девушка убежала. Ярил проводил взглядом стройную фигурку в красной тунике и, сглотнув слюну, занялся очагом. За время отсутствия хозяина хижина выстыла и отсырела, не хуже той, что у пристани. Однако у этой имелось очень и очень большое преимущество – Любима была совсем рядом!

Едва повернувшись – тесновато кругом, – Ярил отыскал у очага огниво, солому и сухие куски бересты. Высек искру – занялось веселое желтое пламя, потянулся от очага легкий дымок, полез в нос, растекся по стенам. Чихнув, юноша вытащил из волокового оконца заслонку, зажег в глиняной плошке сальный светильник и уселся на лавку, вернее, на узкий сундук, положив локти на стол. И только после этого с любопытством оглядел тесное помещение. Очаг, и тут же – чуть не впритык – стол, сундук, напротив – какие-то полочки у самой крыши – вот и все Поруборово богатство. Любопытствуя, Ярил, привстав, потянулся к полке, захватив несколько кусков пергамента и выделанной бересты. На них были изображены реки, деревья, звери. Даже и подписано что-то мелкими буквицами – глаголицей. Ярил сощурил глаза – кое-что понимал в грамоте, прочел по слогам:

– По энтой дороге токмо зимою, а по весне нехорошо вельми. Сказано Велимиром-гостем.

Рядом были нарисованы деревья и звери – бобер, лось, кабан.

– Молодец, отроче! – поглядев грамотки, восхитился Ярил. – Все свои угодья метит, да не только те, что сам ведает, а и с иных слов.

Вообще же, Зевота сильно уважал Порубора, дальнего Любимина родича. Несмотря на младой возраст – парню не было еще и шестнадцати, – Порубор уже снискал себе популярность в кругах средней руки купцов и ремесленников, иногда желавших развлечься охотою, – все звериные тропы отрок знал. Такое впечатление, с детства, и знания свои умножал, справедливо полагая, что именно они его и кормят. Значительную часть доходов отрок тратил на одежку, Ярил даже подшучивал– «ровно девица». Порубор не обижался, говаривал мягко:

– Нет, не прав ты, Яриле. В моем деле одежка не меньше звериных угодий стоит. Не один я места окрестные ведаю – и многие так же. И кого же люди важные в проводники возьмут? Думаешь, первого попавшегося? Мурло нечесаное в рубище? Этакой заведет… Нет, по одежке сперва встречают! Красива на мне рубаха, да плащ аглицкий алый, оно и видно – человече изрядный, не шпынь какой-нибудь.

Наблюдая, как пляшет в очаге огонь, Ярил разлегся на сундуке. Да, хороший парень Порубор, да и нужный. И его в долю взять – а как же?

Во дворе послышались чьи-то шаги. Порубор? А больше – кому? Ну, наконец-то! Вскочив с сундука, Ярил бросился к двери…

– Вятша? – Он недоумевающе взглянул на хмурого русоголового парня. – А где же…

– Не пришел еще Поруборе, – усмехнулся Вятша. – Я вот решил его навестить, а Любима сюда послала, с лепешками да кашей… – Он поставил на стол большое деревянное блюдо. – Квасу, сказала, попозжей сама принесет.

– Ну, поедим, что делать. – Ярил потер руки. – Ты чего такой смурной, парень?

– Девчонка моя пропала, Лобзя, – отрок вздохнул. – Третьего дня по хозяйкиному велению в Киев послана. До сих пор нет. Заходил к Мечиславу-людину, тот сказал – сразу и ушла дева, сукна штуку забрав – затем ее и посылала хозяйка.

Зевота покачал головой:

– Так, может, в лесах где-нибудь заплутала? Мало ли…

– Вот потому Порубор мне и нужен, – кивнул Вятша. – Коли что – всяко сыскать поможет.

– А давно ты с усадьбы?

– Да с утра ушел, раненько…

– Так, может, и дома уже твоя девица?

– Может, и дома, – посмотрев на Ярила враз погрустневшими глазами, тихо ответил Вятша и еще тише добавил: – Только мне-то теперь туда ход заказан.

Зачем-то оглянувшись на дверь, он рассказал Зевоте обо всем, что случилось с ним утром. Потом лениво поковырялся ложкой в каше и снова посмотрел на Ярила:

– Совета у тебя попрошу, друже. Ты ж человече бывалый.

– Бывалый-то бывалый, – усмехнулся Ярил. – Да только и мне шастать без нужды по Киеву – живота лишиться. Мечислав-то – недруг мой давний, да ты и сам то ведаешь. Но ты не журись, Вятша, ужо знакомцев про деву твою поспрошаю. Мало ль – в городе где-нибудь задержалась.

– Да где ей тут задерживаться-то? Почитай, окромя Мечислава, и знакомых-то нет.

– Так, друже ж ты мой! – привстав, Ярил обнял Вятшу за плечи. – Не хочу тебя пугать, но Мечислав-людин – это такой гад, что всякое быть может.

Вятша вздрогнул, с ужасом взглянув на собеседника:

– Так ты думаешь…

– Ничего я пока не думаю, – Зевота положил руку ему на плечо. – Искать будем. Помогу, не сомневайся, все одно на пристанях сейчас никакой работы нету… Однако ж кажется мне – с усадьбы начинать надо. Ну, инда пождем Порубора, может, и он чего присоветует? Ежели заплутала, чай, не пропадет в лесу твоя дева?

– Да уж не пропадет, – улыбнулся Вятша. – Девка справная.

Порубор объявился наследующий день, утром. Войдя в избенку, аккуратно повесил к очагу вымокший полушубок и шапку, взглянув на спящих на сундуке гостей, покачал головой – и как не свалились? Нагнувшись, подергал за ногу Вятшу:

– Эй, хватит спать, чай, день уже! Вздрогнув, Вятша уселся на сундуке, едва не спихнув на пол Ярила, захлопал спросонья глазами:

– Поруборе!

Друзья обнялись, растолкали Зевоту.

– Вставай, подымайся, Яриле! Порубор пришел.

– О Поруборе! – Приоткрыв левый глаз, Ярил воззрился на отрока.

Кареглазый, румяный, с черными, как у Любимы, волосами, тот, улыбаясь, поправил набивной пояс с привешенным к нему узким хазарским кинжалом:

– Давненько ждете?

– Да вторую седмицу уже, – расхохотался Ярил.

– Да? – Порубор тоже рассмеялся. – А Любима сказала – вчера только пришли. Ну, рассказывайте, как жили-поживали, да чего в Киеве-граде деется? Я-то одичал в лесах, аки зверище дикое.

Ярил кивнул Вятше:

– Рассказывай, парень.

Выслушав, Порубор помрачнел, полностью согласившись с Зевотой в том, что искать пропавшую деву нужно либо в родной усадьбе, либо у Мечислава.

– Гостей ромейских нету пока, людокрады зря озорничать не будут, – почесав затылок, пояснил он. – Значит, только то и остается. Ну, ежели и впрямь в лесу не заплутала.

– По такому снегу – может.

Проговорили долго, все обсуждали, с чего начать поиски, да в конце концов согласились с Ярилом – тот предложил все ж таки сперва прояснить корчму Мечислава.

– Только я туда не ходок, – честно предупредил он.

Порубор кивнул.

– Есть у меня на примете один важный купец, – задумчиво протянул он. – Тоже, говорят, поохотиться надумал – дело завлекательное, да и мясо ни в каком доме лишним не будет, хоть у смерда, хоть у купца, хоть у боярина любого. Ежели дорожку не перебежит Ерофей Конь, столкуемся с гостем. Вот, в корчму Мечислава и приглашу.

Ярил бросил на отрока быстрый взгляд:

– Что за гость-то?

– Изрядный гость, важнейший купчище. – Пору-бор потер ладонями румяные щеки. – Уж ежели Ерошка Конь не…

– Да кто же? Отрок улыбнулся.

– Харинтий Гусь, – значительно постучав кулаком по столу, произнес он.

– Харинтий?! – разом воскликнули гости.

– Харинтий, Харинтий, не ослышались, – повторил Порубор. На губах его играла довольная улыбка.

Еще б было не радоваться! Харинтий Гусь – человек в Киеве не последний. Удачливый купец и работорговец, человек, имевший немалый вес во всех гильдиях киевских – и не только киевских – купцов, Харинтий мог позволить себе любую охоту, практически не считаясь с затратами. А поскольку леса близ самого Киева в большинстве своем принадлежали либо крестьянским общинам-вервям, либо боярам, либо самому князю, Харинтий Гусь мог рассчитывать только на относительно дальние пущи, что, принимая во внимание и свиту купца, было лишь на руку Порубору в смысле оплаты. Лишь бы только удачу не перебил давний конкурент Ерофей Конь, промышлявший тем же самым, что и отрок. Перехватить Харинтия Ерофей вполне мог – окрестные леса знал как свои пять пальцев. Впрочем, Порубор выглядел не в пример представительнее и вполне обоснованно надеялся на свой успех. Надев лучший кафтан и синий, шитый серебром плащ, он уже днем отыскал ярыжек купца и, представившись, назначил встречу в корчме Мечислава-людина. Знал, отличавшийся веселым нравом Харинтий обожает подобные заведения.