Текст книги "Черный престол"

– Он – это кто?

– Не знаю, ярл. Клянусь кровью отца!

– Узнай, – посоветовал ярл. – И этот вот, дружок Ильмана Карася... Он что, тоже без имени?

– Нет, ну этого я хотя бы видел. Раза два, правда. Смуглый, голова, как бубен, сам тощий, но жилистый, сильный, хотя на вид – мозгляк мозгляком. Да его так и кличут – Истома Мозгляк.

– Что?! – переглянувшись, разом воскликнули Хельги и до того сидевший молча Ирландец. – Что ж ты раньше о нем не рассказывал?

– Да он недавно и объявился, – пожал плечами Ярил. – Но Карасем крутит, как хочет, – а тот его слушается. Ну, пойду я, пожалуй, а то Карась меня хватится – где, мол?

– Иди. – Хельги махнул рукой. – К следующей встрече вызнай всё об Истоме Мозгляке. Всё, что сможешь, понял?

Зевота кивнул.

– Стой! – неожиданно крикнул Ирландец. Подбежал к застывшему на пороге парню, заглянул в глаза и неожиданно напомнил: – Ты говорил – очень странно то, что Харинтий Гусь не продал ромеям отроков, так?

– Ну, так.

– А почему это для тебя странно?

– Ну... – Зевота задумался, пощелкал пальцами, видно, не сразу сообразил, как лучше сказать. – Ведаете ль, Харинтий Гусь – ушлый, как леший. И тут вдруг отказывается от мзды. Ни с того ни с сего. Ведь отроков-то он, знамо дело, не на базаре купил – украл, похитил, с чего б от них побыстрей не избавиться, ведь у них поди и родичи есть, на худой конец – боярин, если те челядины аль холопи? А Харинтий, вишь, их не продал. Значит – кто-то может предложить больше. И куда как больше! Вот только кто – не знаю.

– Узнай, – коротко приказал Хельги, и Ярил Зевота покинул гостиный двор. В душе его давно уже поселился страх.

Нет, Ярил, ничуть не страшась, сразился бы с любым человеком, именно – с человеком, а не с колдуном, каковыми он, ничтоже сумняшеся, считал Хельги... и того неизвестного, что приказывал Истоме и Карасю.

Лето выдалось сухое, жаркое, стоял уже июль – червень, или страдник, – вокруг Киева колосились поля, а тихими вечерами девки с Подола выходили смотреть на месяц – казалось, будто он, прячась за облака, меняет цвет с золотистого на серебряный, словно бы играет, а это хорошая примета, недаром говорят – «месяц играет – урожай обещает». Весь день, с раннего утра, крестьяне и свободные – «люди», и почти свободные – смерды, и попавшие в боярскую кабалу – закупы и рядовичи, работали в поле. Работали все – и мужики, и бабы, а как же, ведь в страдник на дворе пусто, да в поле густо, а известно, что в это время не топор да охота мужика кормят, а работа. То и про баб сказано – «плясала бы баба, плясала, да макушка лета настала». Ну да попляшут еще, потешатся, Перунов день впереди, а за три дня до него молились о дожде.

Ладислава проснулась первой – едва светало, и запертые в амбаре девушки еще спали, подложив под себя прошлогоднюю слежавшуюся солому. Рыжая Речка, дочка бондаря, словно малое дите, крепко прижалась к Любиме, чьи волосы цвета воронова крыла в беспорядке разметались по земляному полу. Рядом с ними, в углу, спали еще две девушки – Малуша и Добронрава, недавно похищенные в древлянской земле.

Древляне жили отсюда не так и далеко, за лесом. Впрочем, тут везде был лес. Деревья росли густо – березы, осины и липы перемежались с сумрачными елями, высокими корявыми соснами и рощицами могучих дубов – деревьев Перуна. Сквозь щель в дверях в амбар проникал дрожащий утренний свет. Ладислава встала и, подойдя к двери, припала к щели, чувствуя, как земляной пол холодит босые ноги. Сквозь щель видны были кусок частокола, высокий, не перепрыгнешь, и башня, замаскированная сосновыми ветками. Несколько жилых изб находились с другой стороны амбара, похоже, что там уже встали, – резко потянуло дымом. Оттуда же донеслось звяканье железа, должно быть, это кузня. Проснулась Любима, потянулась, осмотрелась вокруг, непонимающе хлопая ресницами, села, подтянув под себя ноги, и тяжко вздохнула, погладив по рыжей голове всё еще спящую Речку. Девушки-древлянки – Добронрава с Малушей – тоже еще спали. Обе они были постарше остальных года на три, помощнее, настоящие деревенские женщины, привыкшие к тяжелой крестьянской работе. Интересно, зачем их всех похитили? С целью выкупа? Может быть, но тогда зачем увозить так далеко? Можно было б спрятать и поближе к Киеву, мест вокруг хватало. Может, похитители заранее сговорились с купцами-работорговцами и теперь их поджидали? Пожалуй, что так... А если так, то – по крайней мере пока – девушкам ничего не грозило. Ладислава улыбнулась, села рядом с Любимой, утешила. Та повеселела, растолкала Речку, смешную, конопатую, рыжую, словно восходящее солнышко:

– Вставай, Реченька, просыпайся, милая! – Речка встрепенулась:

– А что, уже кушать скоро?

– Вот уж про то не ведаем.

– И долго мы еще тут сидеть будем?

– И про это не скажем.

Где-то за амбаром вдруг залаял пес. Надрывно, злобно, словно почуял близкого волка.

– Вот, и собака здесь, – погрустнела Речка. – Пожалуй, и не убежишь, не выберешься.

– Убежать? – Ладислава покачала головой. Эта идея пока не приходила ей в голову – да и не было такой возможности. Вот если б их из амбара выпустили на прогулку, там, или по естественной надобности, вот тогда... Хотя, конечно, стеречь и тогда будут.

Снаружи послышались чьи-то тяжелые шаги. Скрипнул засов, дверь отворилась, и Ладислава вздрогнула, увидев старого своего знакомца Истому Мозгляка в сопровождении двух окольчуженных воинов с мечами и короткими копьями. В руках у Мозгляка был кнут.

– Выходите, – исподлобья оглядев девушек, бросил Истома. – Да по одной, не торопясь. – Сначала ты. Он указал на Любиму.

Девушка испуганно попятилась.

– Да не боись, не обидим, – ухмыльнулся он и шутливо хлопнул кнутом Любиму. Та вскрикнула – не от боли, от неожиданности. Воины обидно засмеялись.

– Вот ржут, жеребцы, – вцепившись в руку Ладиславы, жалобно прошептала Речка. – Зачем они ее увели, а?

Глава 5
ПРОДОЛЖЕНИЕ

– Не знаю, – покачала головой Ладислава, предполагая лишь самое худшее. Малуша с Добронравои заплакали, – видно, им еще не приходилось попадать в подобные переделки, чего нельзя было сказать о Ладиславе, кое к чему привыкшей за последний год. – Не плачьте. Может быть, ее скоро приведут, – сказала она и оказалась права.

Снаружи снова раздались шаги, послышался смех воинов. Дверь распахнулась, и в амбар втолкнули Любиму, скованную по рукам новенькой звенящей цепью. Так вот зачем ее забирали! Видно, за амбаром и вправду кузница.

Следующей увели Ладиславу. По знаку воинов она вышла из амбара и на миг закрыла глаза – двор оказался залит ярким солнечным светом. Желтое жаркое солнце пожаром пылало на толстых бревнах частокола, золотило солому крыш, теплыми зайчиками отражалось в колодце. День начинался чудный – солнечный, синий, теплый, с клейким запахом сосновой смолы и тихим ласковым ветерком, пахнущим медом. Казалось, уж в такой хороший день ну никак не может случиться ничего плохого, только хорошее, счастливое, веселое, как и сам день.

Следуя за воинами, Ладислава вошла в кузню. Кузнец – угрюмый узкоглазый мужик с опаленной искрами бородищей – завел руки девушки за спину, надел на запястья холодные наручья и, ловко соединив их железными шипами, сковал прочной цепью. Вся операция заняла один миг, – видно, кузнец был настоящим мастером своего дела. Не успела Ладислава опомниться, как ее, уже скованную, грубо вытолкнули из кузни и повели обратно. Девушка едва успела рассмотреть амбары, избы, двор, зачем-то изрытый ямами...

Вот из крайней избы выбежали светловолосые отроки, выстроились в ряд, понукаемые молодым варягом в красном плаще – к ужасу своему, Ладислава узнала Лейва Копытную Лужу, которого, правда, она мельком видела и во время похищения, но решила, что показалось. Лейв прохаживался перед строем, гордый и напыщенный, словно петух. Обозвал нехорошим словом кого-то из отроков, кого-то пнул в бок, кого-то ударил в морду, да так, что несчастный пацан, зажимая окровавленный подбородок, повалился, словно сноп, наземь.

Странные были отроки – еще совсем дети, но уже какие-то смурные, угрюмые, с лицами, словно у маленьких старичков. Странные...

Подойдя к амбару, Ладислава обернулась к ним, но один из стражников грубо схватил ее за волосы и втолкнул внутрь. Пролетев несколько локтей, девушка упала, ударившись головой о стену, и заплакала от обиды и боли. Любима бросилась к ней с утешеньем, воины увели в кузницу Речку. Вскоре все узницы были скованы и, сидя на старой соломе, гадали о своей участи.

А в самой большой избе в это время завтракали кашей с медом Истома Мозгляк и Лейв Копытная Лужа. В лучших своих одеждах, умытые, словно ждали кого-то.

– Усмотрят ли стражи? – оторвался от каши Истома.

– Усмотрят, – заверил варяг. – Дадут знак на башню. Успеем, встретим. Готово ли капище?

– А чего там готовить-то? – ответил Истома. – Дуб стоит, как стоял, ножи приготовлены. Как бы только чужие волхвы не пришли – могут, Перунов день сегодня.

– Не пройдут, я выставил стражу – самых лучших отроков. Уж они не пропустят, живо лишат живота любого чужака, – не выдержав, похвастался Лейв.

– Так отроков князь велит собрать всех, – осторожно заметил Истома.

– Велит – соберем. Успеем.

– Ну, смотри. Ты ведь за воинов отвечаешь.

– Я-то – за воинов, а вот за жертвы – ты. – Варяг прищурил свои и без того узкие глаза. – Готовы ли?

– Готовы, – кивнув, хохотнул Истома.

– Что – всех девок в жертву? А если князь...

– Да не всех. Девственниц оставим, как князь и велел. Есть там две древлянки... – С глумливой усмешкой, Истома взглянул на напарника. – Те, похоже, давно замужем... Вот их. А прежде – сюда. А?

– А успеем? – Лейв боязливо повел плечами. – Ну как князь слишком быстро приедет? Лучше побережемся.

– Ну, как хочешь, – пожал плечами Истома, про себя ухмыляясь. Знал – не особо-то нужны Лейву женщины, верный слуга Грюм частенько водил по ночам в его избу вновь прибывших отроков.

– Послушай-ка, друже Истома, – зачем-то оглянувшись, понизил голос варяг. – А давай и эту, златовласую, в жертву! Не нравится она мне.

– Не нравится? А по мне – так красивая девка, такую и употребить не стыдно.

– Так и употреби! Прямо сейчас. А потом – в жертву. – Лейв аж затрясся весь. – Уж слишком давно она нас знает и – ты заметил? – прямо-таки не отстает от нас, всё время на нашем пути – уж не дело ли это богов? – Варяг задрожал.

– Наш князь – сам бог! – зловеще сказал Истома. – И он приказал, чтобы все пойманные девки были красивы и девственны. А ты кого словил? Рыжую да щербатую да двух древлянских кобыл, на которых только пахать можно?

Лейв со страхом попятился:

– Да наловим еще.

– Наловим... – пробормотал себе под нос Истома. – Оно, конечно, наловим... А вот насчет златовласки... А и правда – употребить? Раньше-то можно было, да вот Лейв этот, неизвестно же, как он отнесется? Может, снаушничает князю. А сейчас вот сам предложил. Раз предложил – пускай сам и приведет, оно безопасней. Ну, Лейв, уговорил, – сказал он громко. – Вели-ка Грюму, пусть тащит сюда златовласую. Употребим, по твоему совету.

Лейв высунулся в дверь:

– Эй, Грюм!

Лысый возник, словно из-под земли. Выслушав приказание, подобострастно кивнул и бросился исполнять. Взяв с собой воинов, вошел в амбар, вытащил во двор Ладиславу, огладив руками по всему телу, – эх, хороша девка, такую б и самому...

Изловчившись, Ладислава укусила слугу за руку. Тот завыл и отвесил девушке увесистую пощечину, такую сильную, что от удара Ладислава, вскрикнув, упала на землю. На губах ее выступила кровь.

– Вставай, тварь! – Грюм пнул ее ногой в живот. Не сильно пнул, чтоб не убить, но всё же удар был хорош. Ладислава со стоном изогнулась, притянув к животу ноги. Об одном она сейчас молила – о милости богов. Молила Рода с Рожаницами, Ладу, Велеса-Ящера...

 
Сидит-сидит Яша
Под ракитовым кустом.
Грызет-грызет Яша
Орешки каленые,
Милою даренные.
Встань, помоги, Яша!
Встань, помоги, Яша! —
 

глотая слезы, шептала несчастная девушка.

И вот, видно, помог Велес-Ящер. Смиловался.

Снова замахнулся Грюм, чтобы ударить, но тут страж с башни закричал что-то. Вздрогнув, прислушался Грюм, приложив ладонь к уху.

– Едут! – кричал стражник. – Едут.

– В амбар гадину! – распорядился Грюм, сам же бросился в избу: – Едут!

– Едут? – Истома и Лейв разом вскочили с лавки. – Ну, едут, так едут. Стройте отроков.

В высоком шлеме князя отражалось солнце. Алый плащ его ниспадал на круп вороного жеребца, хрипящего и покрытого пеной, конь переступал ногами – позвякивали кольца кольчуги. Внешний вид князя Дирмунда, на первый взгляд, был абсолютно не княжеским. Некрасивый, тощий, сутулый, бледный, как поганка, с жиденькой рыжеватой бороденкой, куцыми усиками и длинным висловатым носом, похожим на огурец, князь не производил особого впечатления на тех, кто не видел его глаз – черных, неистовых, грозных! Похоже, в глазах-то и была вся его сила. Никто не мог выдержать княжеского взгляда, казалось прожигавшего насквозь. Вот и отроки, вздрогнув, попятились под пылающим оком Дирмунда.

– Стоять, – сквозь зубы приказал он, и те застыли, словно вырезанные из священного дуба идолы. Затем – по знаку Лейва – разом упали на колени с криком:

– Слава великому князю!

– Молодец. – Обернувшись, Дирмунд похвалил Лейва, затем перевел строгий взгляд на Истому: – Теперь показывай девок!

– Прошу, княже, к амбару.

– К амбару? – ощерился Дирмунд. – Что ж, я не гордый. Могу и в амбар войти. – Он спешился, бросив поводья подскочившему Грюму: – Открывай!

Распахнулись со скрипом дверные стойки. Войдя, Дирмунд обвел притихших девушек подозрительным взглядом.

– Ну, те две ничего, – кивнув на Ладиславу с Любимой, молвил он по-норвежски. – Та, рыжая, тоже, пожалуй, сойдет... А вот эти две лошади? Будете меня уверять, что они девственны?

– О нет, княже, – до земли поклонился Истома. – Это для жертвы.

– Для жертвы? – Князь усмехнулся. – Что ж... Пора и об этом подумать. Ведите в капище всех. – Помолчав, он кивнул в сторону Ладиславы, Любимы и Речки: – И этих тоже. Пусть видят.

– Исполним, князь! Не угодно ли квасу с дороги?

– Потом. Сперва капище!

Это было то самое капище. Старое, полузаброшенное – уж слишком далеко в лесах находилось, – с покосившимся от времени частоколом, украшенным человеческими и звериными черепами, идолом Перуна внутри, колодцем, полусгнившим домом волхвов и могучим дубом с вросшими в кору кабаньими челюстями. Казалось, дуб хищно улыбается, приветствуя пришедших к нему людей. Ветви его были украшены желтыми веточками омелы, как и сам дуб, особо почитавшейся у кельтов.

Дирмунд и его воины спешились, Лейв с Истомой последовали их примеру. Все остальные и так пришли сюда пешком.

Князь махнул рукой, и слуги его, схватив двух древлянок, привязали их к дубу. Те закричали, предчувствуя что-то страшное. Им тут же заткнули грубыми веревками рты. Разрезали рубахи, обнажив тела. Несчастные Малуша и Добронрава были уже зрелыми девушками, с пышными формами, мускулистыми ногами и большой грудью. Соски их тут же осыпали пыльцою омелы.

– Сегодня – Перунов день, – важно провозгласил князь.

– Славься, Перун-громовержец! – хором воскликнули отроки. – Хвала Перуну, хвала грому, хвала его синим молниям!

Дирмунд упал на колени перед дубом.

– Прими, о Перун, нашу скромную жертву! – громко произнес он по-славянски и, уже тише, добавил на древнем языке кельтов: – Тебе, Перун, – та, что справа. А тебе, о грозный Кром Кройх, – левая жертва. – Дирмунд поднялся с колен и, не оглядываясь, протянул руку. Кто-то из воинов вложил в нее острый железный прут. Князь подошел к несчастным девушкам ближе, погладил каждую по животу и лону, улыбнулся и, подняв прут, по очереди проткнул обеим грудную клетку, поразив сердце сначала Малуши, затем Добронравы. Короткий крик – и девушки умолкли навсегда, лишь два ручейка крови стекали по их белым телам – от сердца и изо рта.

По знаку Истомы отроки запели, славя Перуна.

Дирмунд повернулся к ним, выбрал одного, взяв за плечи, заглянул прямо в глаза, так, что от взгляда его захолонула, превращаясь в ледышку, душа.

– Ты – верный сын Крома, – прошептал друид-князь.

– Я – верный сын Крома, – не понимая, повторил отрок Вятша.

– Ты будешь делать всё, что я скажу, и станешь славным мужем.

– Я... стану славным мужем.

– На! —Дирмунд выхватил из-за пояса кинжал. – Отрежь им головы!

Вятша, ни слова не говоря, взял в руки клинок и медленно направился к дубу с мертвыми девушками. Луч солнца, застрявший в кроне дуба, отразился в его пустых глазах, скользнул по блестящему холодному лезвию...

Подойдя к мертвым, Вятша примерился – и несколькими сильными ударами отделил от тел головы. Сначала – у Малуши. Затем – у Добронравы...

Головы друид забрал с собой. А обезглавленные трупы за ноги подвесили на ветвях дуба. Малушу – слева, справа – Добронраву. Чтоб всем было хорошо – и Перуну... и Крому.

Любиму от всего пережитого вырвало. А потом, в амбаре уже, затрясло, словно навалилась вдруг на нее трясучая огневица-лихоманка. Речка, укрывшись в углу, глухо рыдала. Одна Ладислава казалась спокойной. Вернее, хотела казаться. Знала – их уже ищут, надеялась на помощь Велеса... и на свою смекалку. Во время жертвоприношения, когда все выли, пели и плакали, ей удалось выцарапать наручами на обратной стороне дуба две зигзагообразные руны – «Сиг». Такие же, какие были когда-то вырезаны на мече молодого ярла Хельги.

 
«Сиг» – руны победы.
Коль ты к ней стремишься,
Вырежи их на меча рукояти...
 

Руны победы. Именно так объяснил Хельги. Ладислава запомнила это. И знала – победа приходит только к тому, кто за нее бьется. И она начала биться – по мере сил.

Глава 6
ПОБЕГ ИЗ АДА

Июль 863 г. Древлянское порубежье

И снова ветер бил в уши, трепал гривы коней и плащи, развевавшиеся за плечами всадников, как боевые знамена. Жирная грязь летела из-под копыт, и мокрое солнце весело отражалось в лужах. Моления о дожде сделали-таки свое дело: смилостивились боги, послали на землю благодатный дождь, ливший почти всю ночь, до самого утра.

Напитались влагой поля, отмылся от въевшейся пыли придорожный кустарник, листва на деревьях стала чистой, как будто прозрачной, умытой. Мокрая трава зеленела вокруг, порывы ветра сдували с веток серебряные дождинки, розовато-сизые тучи быстро уплывали прочь, а в небе, темно-сине-лазурном, горбатилась яркая радуга, один конец которой упирался в левый берег Днепра, другой исчезал где-то за дальним лесом. Туда, в дальний лес, синеющий за холмами тонкой, прихотливо изгибавшейся линией, и держали путь всадники – Хельги-ярл, Конхобар Ирландец, Снорри, Никифор и проводник их, Порубор-отрок.

Вчера на постоялый двор вновь заходил Ярил Зевота. Принес важную весть – от Ильмана Карася вызнал, что Истома Мозгляк с варягом Лейвом отправились третьего дня к старому капищу, что затерялось средь диких лесов древлянского порубежья. Чего им там делать, у капища, ведь не волхвы они, не кудесники? О том Ярил не знал. Зато ведал другое – к старому капищу вскорости ждали князя. Не Хаскульда-князя – Дирмунда, которого многие просто князем Диром прозывали. И что туда звало его в Перунов день? Мало ли идолов в Киеве иль где поближе? Чего ж куда глаза не глядят переться? Неспроста всё это, ой, неспроста. А еще обмолвился Ильман Карась, что туда, к капищу, видно, увезли Лейв с Истомой недавно пойманных девок.

– Что?! – хором воскликнули Ирландец и Хельги. – Каких еще девок?

– Каких девок – про то не ведаю, – пожал плечами Ярил Зевота. – Знаю только, что увезли их в леса древлянские. Про то третьего дня, а то и пораньше, хвастал Ильману дружок его Истома Мозгляк, вином упившись изрядно. Что, дескать, повезут. А мест укромных там много.

Получив дирхем, Ярил удалился. Оставшиеся стали думать.

– Я людей дам, – не раздумывая, заявил хозяин двора, дедка Зверин, услыхав про девок и капище. Всё ж таки и у него дочка пропала, Любима. – Человек сорок, с оружием. Прочешете весь лес.

– Подожди, Зверин, не суетись, – оборвал его ярл. – Сначала разведать нужно. Сам посуди, а если нет никого в капище? Или не найдем мы его? Так и будем кружить по лесу, ровно вороны, каждому встречному на посмешище? Сорок всадников – не иголка, видны всякому. Нет уж, сперва мы вчетвером съездим, поглядим-посмотрим скрытно, опыта воинского нам не занимать, с любым супостатом сладим. А ты, коли хочешь помочь нам, лучше дай человечка – проводника, что тамошние места вельми знает.

– Есть у меня такой, – поразмыслив, кивнул Зверин. – Порубором кличут. Правда, молод еще, безус, однако те места ведает, сам оттуда ж и родом.

Порубор явился к обеду. Вошел, поклонился чинно. Вид имел представительный – рубаха в небесно-синий цвет выкрашена, с узорочьем нитками желтыми выткана. Пояском наборным подпоясан, на ногах сапожки из зеленого сафьяна, чистые, не в пыли-грязи, видно, только что, перед входом, и надел их отрок, а до двора гостиного босиком бежал, аж запыхался, бедный. Ликом светел, а вот волос черный, длинный, ремешком узорчатым стянут, глаза карие, губы узкие, на щеках румянец – не от бега, от скромности.

– Дедко Зверин сказывал, хотите вы места порубежные излазить? – еще раз поклонившись, чуть слышно спросил отрок Порубор.

– Хотим, – кивнул ярл. – Да ты не стой, парень, садись вон, на лавку.

– Благодарствую, – снова поклонился отрок, но на лавку не сел, так и продолжал стоять – стеснялся.

– Ну, хочешь – стой, – махнул рукой Хельги. – Места те, где старое капище, добре ли ведаешь?

– Люди говорят – ведаю добре. – Порубор похлопал ресницами. – А капищ старых там много. Которое вам надобно?

– А вот это мы у тебя хотели спросить, – усмехнулся Ирландец. – Поможешь?

– А как же! – вскинув подбородок, воскликнул парень. – Затем и зван. – Помолчал немного, взглянул исподлобья, спросил тихонько: – Так вы, выходит, и есть варяги?

– Мы, выходит, и есть, – в тон ему, так же тихо, отозвался Хельги.

– Слава богам, – выдохнул отрок. – А то я уж подумал, неужели опять бельмастый Греттир охоту затеял?

– А что, Греттир тоже в тех краях отирается? – переглянувшись с ярлом, спросил Ирландец.

– Бывает, – охотно откликнулся Порубор. – Капканы да ловитвы всякие ставит. Хитер изрядно Греттир, да скуп. А уж дочки его... – Отрока передернуло. – Ух и приставучки! Не хотел бы я с ним опять связываться.

– Ну, уж теперь ты с нами связался. На коне скачешь?

– Обижаете.

– Тогда беги, отпрашивайся у отца-матери, поутру – в путь.

– Не у кого мне отпрашиваться, – опустив глаза в пол, еле слышно вымолвил отрок. – Сгубили злые хазары и отца, и матушку. Один дедко Зверин родич остался, да и тот дальний. Однако не опоздаю, приду, не беспокойтесь, – добавил он уже громче и вышел, тщательно прикрыв дверь.

На дворе уселся на бревно, сапожки сафьяновые снял, связав, на плечо повесил, да так и пошел босиком, по лопухам-зарослям, по траве щекотной, по улице пыльной. В шалаше, за Подолом, и жил летом отрок, зимой – как придется. Всю ночь дождище лил-поливал, шалаш насквозь вымочив, потому и не выспался отрок, пришел с утра на Зверинов двор – зевал.

С тех пор так и ехали – впереди Порубор на жеребце кауром, за ним остальные.

Первое капище оказалось не столь уж далеко, в лощине, у холма, а с холма того – особливо если забраться на деревину – весь Киев-град как на ладони виден. Осмотрели капище тщательно – идолы покосились, жертв, видно, давненько не приносили, ни следов вокруг, ни человечка прохожего. Нет, вряд ли здесь. Поскакали дальше. Мимо лугов заливных, голубых да зеленых, мимо рощ березовых, мимо клевера духмяного, мимо реки глубокой, Почайны. По пути несколько раз Порубора ждать приходилось – сигал парень в кусты, живот пучило, видно, у Зверина с голодухи огурцами объелся.

Другое капище и того хуже оказалось – запущено донельзя, заросло всё травою, бузиною да лопухами. Из того лопуха ежели сок сварить – сладко будет. Порубор украдкой на лопухи посмотрел, облизнулся, заодно взгрустнул, матушку вспомнив, – частенько та такой сок варила, сыночка баловала.

Нет, и это капище – не то.

– Ну, одни дальние остались, – в очередной раз выйдя из-за кустов, пожал плечами отрок. – А самое дальнее – в урочище на порубежье древлянском, – там у реки раньше наша деревня стояла, покуда не сожгли. Места дикие. Помнится, с год назад, а то и поболе, прямо с капища на лед человек выскочил – молодой парень, всклокоченный, глаза дикие, вот такие! – Порубор сложил окружьем пальцы. – С неделю в себя приходил, отлеживался. Потом, поблагодарив, ушел.

– Ничего про себя не рассказывал парень-то?

– Ничего, – пожал плечами отрок. – А может, и рассказывал кому, да только я не слыхал. А имя его запомнил – Найден с Ильменя-озера.

– Найден?! С Ильменя-озера?!

Хельги с Ирландцем подскочили к Порубору, затрясли за плечи, давай, мол, веди скорее, урочище то показывай.

– Да покажу я, покажу, – испугался их энергии отрок. – Не трясите только.

– Не будем. Что, пучит живот-то?

– Да поменьше уже. Эх, сейчас бы черники сушеной... Ладно, я тут уже пожевал корешков. Поехали, что ли?

Быстро собравшись, поскакали. Снова потянулись вдоль дороги луга, поляны да рощи, потом лугов да полян стало поменьше, всё больше высились по сторонам деревья – елки, осины, сосны, да и дорога заметно сузилась, не дорога уже была – тропинка.

– Ой, остановитесь, – снова согнулся в седле Порубор. – Опять приспичило.

Спрыгнул с лошади – да в кусты, забыл уж давно и про стесненье свое – куда уж тут стесняться, коли так живот пучит, что не ровен час, и...

Отрок развязал порты, присел... И вскрикнул – прямо в глаза ему из кустов жимолости и лопухов смотрели недвижные глаза окровавленного трупа!

Порубор забыл и порты подтянуть. Так и выскочил с криком:

– Сюда, сюда!

– Да что случилось-то?

Хельги и остальные спешились, подошли к кустам. Труп отрока, по виду чуть старше Порубора, лежал под кустами в нелепой позе – видно было, что его не так давно сбросили сюда с тропы. Еще и зверье не совсем объело. Вокруг еле заметно витал сладковатый запах смерти. Над мертвым лицом отрока, жужжа, вились блестящие изумрудно-зеленые мухи. Трава вокруг была покрыта бурыми пятнами. Их не смыл даже ночной дождь.

– Как же, смоешь тут – такие лужи! – переворачивая труп на живот, усмехнулся ярл. – Слишком много крови, слишком... Ага! Я так и думал! – Он показал на истерзанную спину убитого.

– Кровавый орел! – ахнул Никифор. – Значит, это норманны?

– Ну да, – задумчиво кивнул Конхобар Ирландец. – Помнится, наш добрый друг Ярил говорил что-то о Лейве?

– Да, это похоже на Копытную Лужу, – поморщился Снорри. – Жаль, я его в детстве не придушил.

– А надо было, – хохотнул Ирландец. – Ну что, в путь?

– Стойте! – замахал руками Никифор. – Нельзя оставлять его так, на потеху диким зверям. Думаю, стоит всё-таки вырыть могилу несчастному. Это не займет много времени.

– Ты прав, Никифор, – отозвался Хельги. – Негоже не предать мертвых земле или огню. Ну, огонь мы жечь не будем, а могилу выроем.

Сняв дерн мечами, они принялись рыть землю. Копалось легко – почва была сырой, правда, из-за этого уделались в грязи, как чушки, зато могила была готова быстро. В нее и опустили несчастного, набросав над погребением небольшой холмик.

– Мы не знаем, кто ты и в каких богов верил, – встав над могилой, произнес Никифор. – Скорее всего, в Велеса, Ярилу, Перуна. Но пусть душе твоей будет легко в лучшем мире, пусть она знает – тело твое погребено, а мать сырая земля да будет тебе пухом.

Украдкой – а вдруг убитый тайный христианин? – перекрестив холмик, Никифор сложил руки пред собой, постоял так немного, шепча губами молитву. Затем поднял глаза:

– Теперь – можно ехать.

И они поскакали дальше, мимо темных суровых елей и высоких сосен. Вороны каркали им вослед, а давно исчезнувшее из виду солнце окрашивало вершины деревьев кровавым цветом смерти.

– Скоро стемнеет, – нагнал проводника ярл. – Доедем ли до урочища?

– Да вот же оно! – показал куда-то вперед Порубор. – А вон там – капище! Видите частокол? А вон, левее, – Перунов дуб.

Хельги, спрыгнув с коня, предостерегающе поднял руку – не следовало с разгона врываться в столь дикое место, тем более принадлежащее громовержцу Перуну.

Осторожно обходя поваленные давнишней бурей деревья, ярл и его люди проникли за частокол к дубу. Порубор вскрикнул, увидев на темных ветвях дерева обезглавленные тела двух молодых женщин.

– Похоже, здесь не так давно приносили жертвы, – тихо произнес ярл. – Что ж, обычное дело в Перунов день.

– Не совсем обычное, ярл, – возразил Конхобар Ирландец. Он тронул пальцами ветку. – Взгляни, это пыльца омелы, священного растения друидов. Да и дуб – не только дерево Перуна. Это еще и дерево Крома, кровавого кельтского бога. А жертвы... Надо точно узнать, как они были убиты.

– Снорри, сможешь сбить стрелой трупы?

– С одного раза. Вернее – с двух, трупов же два.

Вытащив лук, он прицелился. Вокруг уже было темно, но темные ветви дуба и их страшная ноша отчетливо чернели на темно-синем фоне неба. Просвистела стрела – и мертвые обезглавленные тела упали на землю.

Ирландец бросился к ним, словно собака на дичь.

– Убиты уколом железного прута в сердце! – Он поднял на ярла побледневшее лицо. – Это – Он.

– Я тоже так думаю, – кивнул ярл. – Осталось лишь отыскать Его. Я чувствую, Он где-то поблизости.

Никифор посмотрел на обоих.

– Быть может, вы всё-таки объясните, кто это – «он»? – обиженно спросил он. – А то шепчетесь меж собой...

– Черный друид Теней, – пояснил Конхобар Ирландец. – Мой бывший хозяин, возмечтавший о власти над миром. Похоже, мы встретим его под видом местного князя.

– А, тот, что чуть было не угробил нас в Таре? – вспомнил Никифор. – Смею заметить, это вполне достойный соперник, вполне.

– Еще бы! – усмехнулся Ирландец. – Друиды были сильны, когда здесь еще не было людей. И их черные знания еще не угасли.

– И мы встали на их пути! – восхитился Никифор. – Вот, поистине, Божье благоволение. Даст Бог, мы остановим черное исчадие Ада! Верно, Снорри?

– Конечно, остановим, – хмыкнул тот. – Думаю, если мы доберемся до этого друида, – ему от нас не поздоровится!

– Славно слышать ваши речи, друзья! – улыбнулся Хельги. – Что такое? – Он провел рукой по коре дуба. – Похоже, здесь что-то нацарапано! А ну зажгите-ка факел.

В оранжевом пламени факела на темной коре дуба явственно проступили две зигзагообразные руны.

 
«Сиг» – руны победы.
Коль ты к ней стремишься,
Вырежи их на меча рукояти! —
 

продекламировал Хельги. – Я догадываюсь, кто мог написать их.

– Ладислава. Она видела их на рукояти твоего старого меча!

– Значит, мы на верном пути!

– И Черный друид причастен к ее похищению!

– Тем хуже для друида, – самонадеянно заключил Снорри.