Текст книги "Тайный код Кёнигсберга"

Призрак василиска

Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни.

Евангелие от Матфея. Гл. 8: 17

День был жаркий. Большинство горожан стремились поскорее покинуть раскаленный и пыльный город, выбраться из душных улиц и квартир на море, окунуться в освежающие волны Балтики, а потом полежать на берегу, наслаждаясь прохладой и приходя в себя от нестерпимой жары.

Мы с моей четырехлетней дочкой Ниной за время отдыха в курортном Зеленоградске успели накупаться в холодной морской воде и решили на несколько дней перед возвращением в Москву остановиться в Калининграде. Жили мы в самом центре города, в гостинице Межрейсового дома моряков[38]38
  Межрейсовый дом моряков – ныне Калининградский деловой центр на площади Победы.


[Закрыть] на площади Победы. Дни проводили в прогулках по городу, иногда забираясь в самые глухие и заброшенные места.

Межрейсовый дом моряков

Буклет Музея янтаря. 1984 год

Этот летний отпуск наша семья впервые проводила раздельно: я с дочкой отдыхал на Балтийском море, а моя жена Оля с месячным Сережкой осталась дома, в Москве. Так мы порешили на «семейном совете» вместе с бабушкой и папой: они как-нибудь уж справятся без нас, а мы с дочкой должны были набраться новых сил и впечатлений на предстоящий год. Вот и набирались, блуждая по калининградским закоулкам, прогуливаясь по паркам и осматривая сохранившиеся руины старинных построек и остатки оборонительных сооружений.

В тот неимоверно жаркий августовский день мы прогуливались с Ниной вдоль Верхнего озера, в блестящей глади которого отражалась буйная зелень деревьев и черепичные крыши старых двухэтажных домиков. Пройдя мимо Музея янтаря, расположенного в громадной круглой башне «Дер Дона», мы свернули на площадь Маршала Василевского, пересекли ее наискосок и вышли к небольшой узкой улочке, пролегающей между неприглядного вида домами с обвалившейся штукатуркой на стенах и забитыми грязной фанерой окнами.

Ниночка, разморенная длительной прогулкой на солнце, плелась за мной, часто спотыкаясь, то и дело спрашивая, когда мы будем перекусывать.

Близилось время обеда. Но как только мы оказались между домами на затененной стороне улочки и на нас повеяло свежим ветерком, Нина как ни в чем не бывало вдруг запрыгала на одной ножке, призывая меня последовать ее примеру.

– Пап, давай поиграем в прятки! – попросила дочка.

Мне ничего не оставалось, как согласиться.

– Только прятаться будешь ты, – поставил я условие, рассчитывая хоть немного скрасить неинтересную для нее прогулку среди городских кварталов.

Откуда берется неуемная детская энергия? Только что дочка еле переставляла ноги и мне приходилось ее тянуть за руку, обещая экскурсию в зоопарк и аттракционы. А теперь ее желтенькое китайское платьице, как у цыпленка, и белая панамка показывались то из-за куста, растущего под окнами невзрачного дома, то из-за старого покосившегося забора с выломанными досками, то из дышащего сыростью и гнилью подъезда.

Ниночка. Калининград, 1984 год

– Папа, я тут! – слышалось то и дело. – Найди меня!

Так мы медленно продвигались среди домов по совершенно пустынной улице. Я делал вид, что ищу, а Ниночка с визгом и звонким смехом выскакивала в самом неожиданном месте.

Около двухэтажного кирпичного дома с готическими парными окнами Нина разыгралась не на шутку. Сначала она, рассчитывая, видимо, спрятаться от меня, забежала в открытую арочную дверь. Я не сделал и двух шагов, как она пулей выскочила оттуда. Вслед за нею из дома вышел пожилой мужчина в старом сером халате, наверное, грузчик или санитар, работающий в расположенном рядом больничном корпусе. Затем Нина попыталась спрятаться за выступ стены, но там оказалось много мусора и битых бутылок. Наконец она нашла место, где могла бы надежно укрыться от папиного взгляда. «Цыпленок» мелькнул сначала около остатков железной ограды, потом по ту сторону деревянного забора и пропал вовсе.

Я подождал пару минут, надеясь на то, что Нина не усидит в своем укрытии и выскочит ко мне с криком: «Не нашел! Не нашел!» Но она не появлялась.

Я обогнул забор, прошел несколько шагов вдоль кирпичной стены, испещренной следами от пуль и осколков, заглянул в один дверной проем, потом – в другой. Девочки нигде не было. Тревожно забилось сердце, я ощутил какое-то смутное беспокойство. «Куда же она делась? Зачем я ее отпустил далеко от себя?» Я уже ругал себя самыми последними словами. Картины одна страшнее другой проносились в моем разгоряченном сознании.

Вдруг я услышал где-то в глубине двора тихое всхлипывание. Первая моя реакция – радость. Наконец, ребенок нашелся. Что с ним, казалось неважным, главное – дочка жива! Я поспешил к глубокой нише в стене, из которой доносились сдавленные рыдания.

Нина сидела на груде кирпича и плакала. Вокруг лежали обломки кирпичей и старые, полуистлевшие доски. Выходившие во двор окна на первом этаже были неаккуратно забиты досками, а на втором – зияли темными проемами: рамы сломаны, стекла разбиты. Запустение и хаос. Таких мест много в этом старинном городе. Чуть в сторону от оживленной магистрали – и, пожалуйста, вот вам и полуразвалившиеся постройки, и кучи мусора, и горы искореженного железа.

Увидев меня, Нина заплакала еще горше, потирая разбитое колено. Пытаясь спрятаться, она, наверное, стала взбираться на кучу кирпичей и, оступившись, ударилась коленкой. Глядя на выступившие капельки крови, Нина сильно всхлипнула и попыталась встать на ноги. Я подхватил ее и стал успокаивать, стараясь, как это я делал раньше, рассмешить ее.

– Нина! Что ты натворила?! Смотри, ты развалила весь дом! Сколько мусора вокруг! – Наигранно бодрым голосом я старался отвлечь внимание дочери от кровоточащей ссадины. Отчасти это удалось, сквозь всхлипывания, послышался сдерживаемый смех. Мы стали медленно двигаться к свободному проходу между забором и железной оградой. Нина шла, крепко вцепившись в мою руку и заметно хромая на левую ногу.

Вдруг она резко остановилась, будто что-то вспомнив, потянула меня за руку, побуждая наклониться к ее лицу. Слезы на щеках еще не высохли, но всхлипывания уже прекратились.

– Папа, там – страшный дракон, – тихо, почти шепотом сказала дочка. При этом ее глаза округлились, убеждая меня в полной серьезности сказанного.

– Да что ты, Нина! Какой еще дракон?

– Там. Посмотри сам. – И она указала рукой на нишу в стене, из которой я только что вывел ее на свободное пространство.

Чтобы развеять страхи дочери, я попросил ее показать, где она видела «страшного дракона». Мы вернулись к злополучной нише, и Нина, тыча пальцем в сторону кирпичной стены, не без опаски прошептала:

– Вот он.

Я пригляделся и увидел в самом углу ниши на вмурованном в кирпичи сером камне изображение какого-то необычного существа. Мы подошли поближе. Нина, крепко сжав мою руку, спряталась за спину, явно побаиваясь странной картинки. Вблизи я четко увидел совершенно неожиданное: не то диковинную птицу, не то страшного дракона. Голова петуха, туловище жабы, хвост змеи, перепончатые крылья, птичьи ноги с острыми когтями – все это соединялось в одном существе, изображение которого было выгравировано на сером камне. Рядом со странной фигурой витиеватым вензелем была изображена готическая буква «Р».

Я был удивлен не меньше Нины. Здесь, среди городского мусора, во дворе старого кирпичного дома, в глубокой стрельчатой нише перед нами предстало странное существо. «Дракон» выглядел свирепым и агрессивным. Чудовище, да и только!

Изображение василиска на стене дома

В этот день мы рано легли спать. Через открытое окно в комнату проникала приятная свежесть. Густые кроны деревьев приглушали шум прибывающих электричек и эхо вокзальных объявлений. Ночью Ниночка несколько раз просыпалась, сбрасывала с себя одеяло и громко вскрикивала во сне. Среди ее сонного бормотания едва различались отдельные слова – «папочка», «дракон», «я боюсь». Один раз дочка отчетливо произнесла какое-то совершенно странное слово, что-то вроде «базилиск» или «василиск». Не знаю почему, но, услышав его, я вздрогнул, и легкий холодок прошел по моей спине. Чем-то непонятным, может быть, совершенно забытым, даже подсознательным повеяло от этого странного слова.

Наутро оказалось, что Нина из своего ночного бреда ничего не помнит. Я хотел ее спросить про непонятное слово, которое до этого вертелось у меня на языке, но понял, что сам забыл его. Все страхи вчерашнего происшествия улетучились, и ничто уже, кроме заживающей ссадины на коленке дочери, не напоминало нам о странном драконе в нише кирпичного дома неподалеку от Музея янтаря.

* * *

Тяжелая неуклюжая карета с трудом проезжала по улочкам Старого города. Почти перед каждым домом стояла небольшая пристройка с крыльцом – это сужало и так достаточно узкие улицы и переулки. За окном кареты медленно проплывали остроконечные фронтоны домов Кнайпхофа, рыночная площадь, заполненная народом и торговцами в пестрых костюмах, густая зелень лип и буков. Было яркое солнечное августовское утро, когда солнце еще не вошло в зенит и не палило так нещадно, как днем. Дождей уже давно не было, и сточные канавы по обеим сторонам дороги заполнились мусором и отбросами, в которых копошились упитанные свиньи и, повизгивая, ковырялись поросята.

В карете сидел мужчина средних лет, одетый в длинный серый плащ и широкополую шляпу, слегка надвинутую на лоб. Его руки, лежащие на коленях, сжимали свернутый в трубочку лист бумаги, перевязанный тонкой шелковой тесьмой. Лицо человека было строгим и сосредоточенным.

Придворный королевский лекарь профессор Христоф Конрадт ехал на очередное заседание кёнигсбергской Санитарной коллегии, созданной Высочайшим повелением Его Величества короля Прусского по образу и подобию Берлинской для борьбы с надвигающейся эпидемией чумы. С марта 1709 года это бедствие обрушилось на Варшаву и Торн, в которых ежедневно умирали в страшных мучениях тысячи людей. 3 июля в Кёнигсберг пришла весть о том, что распространяющаяся с неимоверной быстротой эпидемия достигла прусского города Данцига, где за четырнадцать дней умерло пятьсот семьдесят пять человек. Зловещие слухи о том, что ужасная зараза находится на пути к Кёнигсбергу, ползли по городу, сея смятение среди его жителей. И хотя в это яркое летнее утро не было видно каких-либо явных изменений на улицах, во всем чувствовались настороженность, тягостное ожидание и предчувствие беды.

Из книги Фрица Гаузе «История города Кёнигсберга в Пруссии». Том II. Кельн, 1968 год

«В те годы, когда Северная война потрясала восток Европы, мирный остров Восточная Пруссия был повержен, но не войной, а чумой. Все предшествующие эпидемии были не так опустошительны, как катастрофа, охватившая Кёнигсберг в 1709 году…»

Как было предусмотрено Высочайшим указом в Санитарную коллегию вошли представители правительства, военных властей, трибунала, университетские профессора с медицинского факультета и чиновники органов городского управления. Ежедневно совместно с магистратом проводились заседания коллегии, на которых врачи докладывали о готовности города к встрече с «черной смертью» – о создании специально приспособленных для приема больных чумных лазаретов, о наличии лекарств в аптеках города, о всех случаях, подозрительных на заболевание чумой.

По распоряжению коллегии во всех районах города были назначены квартирмейстеры, которые обязаны были обходить дома своего участка и выяснять, не выехал ли кто ночью из Кёнигсберга и не появился ли в доме посторонний. Об этом квартирмейстеры докладывали по утрам судье, который доводил информацию до Санитарной коллегии.

Особое подозрение у медиков вызывали морские суда, приходящие в Кёнигсберг с различными грузами. Многим из них было запрещено причаливать к пристани, а одно судно, прибывшее из Данцига, было немедленно сожжено вместе с привезенным товаром, а команда буквально изгнана из города.

Профессор прибыл к началу заседания Санитарной коллегии, когда за большим прямоугольным столом уже успели рассесться главные ее члены. Конрадт вежливо поклонился присутствующим. Генерал-майор кавалерии фон Хюльзен, командир Фридрихсбургской крепости полковник фон Бенкендорф, советник трибунала Кристоф Больтц, криминаль-асессор Веккер, профессора фон Занден, Эммерих, Гольтц, Грэтц и Штарке – каждый из них слегка кивнул профессору. Во главе стола восседал обер-маршал фон Канитц, который возглавил коллегию и председательствовал на всех ее заседаниях.

Чума. Пляска смерти. Со старинной гравюры

С остальными присутствующими королевский лекарь тоже был хорошо знаком, особенно ему часто приходилось встречаться с городскими советниками Альтштадта, Кнайпхофа и Лёбенихта – трех главных районов города.

К моменту прибытия профессора один из чиновников уже нудно докладывал о ходе мероприятий по очистке улиц города от грязи и нечистот. Он говорил о том, что пока еще не удалось убрать с проезжей части ящики для навоза, загоны и сараи для свиней, что отбросы и нечистоты зачастую выкидываются на улицу и неделями лежат, разлагаясь и источая ужасный запах. Чиновник предлагал принять чрезвычайные меры по наведению чистоты в городе, иначе, как выразился он в конце своего доклада, «нас ждет удел Данцига», где гибель людей от чумы достигла уже тысячи человек в неделю.

В этот момент, к председательствующему подошел сзади секретарь коллегии и что-то взволнованно зашептал ему на ухо. Лицо фон Канитца побледнело, он встал и, окинув взором сидевших за столом, тихо произнес:

– Господа, кажется, пришел наш черед… Только что мне сообщили, что парикмахер Даниэль де ля Порт обнаружил сегодня ночью в одном из домов на Хаберберге два трупа и четырех умирающих человек. Люди молили его о помощи. У всех была очень высокая температура, некоторые бредили. На теле у них были «моровые язвы». Налицо симптомы чумы. Парикмахер немедленно сообщил обо всем увиденном квартирмейстеру, и тот поставил у дома охрану из вооруженных бюргеров…

Слова обер-маршала Канитца прозвучали в абсолютной тишине. Все присутствующие словно окаменели. Вот! Свершилось самое ужасное, чего ждали уже несколько месяцев и вроде бы приготовились к тому, чтобы встретить во всеоружии грозящую городу опасность. Несмотря на это, казалось, что смерть все-таки пришла в город неожиданно. Беды боятся, беду ждут, к ней готовятся, но приходит она всегда внезапно.

Спустя несколько дней запылали постройки на Хаберберге и в Закхайме. Это по распоряжению властей немедленно сжигались со всем своим имуществом пораженные заразой дома. Черные клубы удушливого дыма заволокли небо над городом. Пожарные дружины с ручными водозаливными трубами на повозках беспомощно стояли неподалеку от горящих домов, наблюдая за тем, чтобы огонь не перебросился на соседние постройки.

Чума над городом. Со старинной гравюры

Как только в Кёнигсберге стало известно, что эпидемия уже проникла в город, словно крысы с тонущего корабля, побежали из него в разные стороны чиновники городского управления, различные советники и просто зажиточные люди. Они в спешке грузили свой скарб на повозки и под покровом темноты вместе с семьями оставляли Кёнигсберг. Вскоре город покинуло и правительство, временно обосновавшееся в Бранденбурге, на побережье залива Фришес Хафф[39]39
  Фришес Хафф – Калининградский залив.


[Закрыть], где стояло судно, готовое в любую минуту поднять паруса и доставить своих пассажиров в безопасное место. Высшие кёнигсбергские чиновники готовы были ради спасения собственной жизни оставить на верную гибель свыше сорока тысяч горожан.

Было издано распоряжение о запрещении кёнигсбергским ремесленникам и лавочникам выезжать на рынки и ярмарки, расположенные за пределами городской черты. Для того чтобы кто-нибудь ненароком не нарушил это указание властей, окружающий город земляной вал с проездными воротами заняли солдаты полка под командованием генерал-лейтенанта графа фон Дёнхофа.

На улицах патрулировали вооруженные горожане, следящие за порядком и проверяющие всех подозрительных лиц. В течение нескольких дней в городе были уничтожены все голуби, собаки и кошки. Повсеместно считалось, что они могут явиться опасными переносчиками чумного яда. Были запрещены любые мероприятия, собирающие большие массы людей, приостановилась работа школ и судов, закрылись магазины, пивные, винные погребки и многие церкви. Смертельный страх повис над Кёнигсбергом, проник и поселился в домах горожан.

Чумной рынок перед Росгартенскими воротами

Профессор Конрадт, в обязанности которого входил надзор за больницами, приютами и домами, приспособленными для приема чумных больных, целыми днями разъезжал по городу, наблюдая за развитием инфекции, вместе с хирургами Биртом, Лапортом и Патцкером оперировал несчастных, большей частью обреченных на смерть людей.

Рано утром в один из первых сентябрьских дней профессор отправился в расположенный в районе Закхайма Лёбенихтский госпиталь, в одном из зданий которого был оборудован лазарет для чумных больных, чтобы оценить обстановку и, если нужно, принять необходимые меры. К этому времени число умерших в Кёнигсберге от чумной инфекции, считая со 2 августа, достигло семисот человек, и нужно было принимать самые срочные меры, чтобы все население города не оказалось жертвой эпидемии.

Профессор ехал по булыжной мостовой улицы Тухмахерштрассе[40]40
  Тухмахерштрассе – ныне это спуск от Дворца бракосочетаний к Московскому проспекту.


[Закрыть], cпускаясь к Лёбенихту[41]41
  Лёбенихт – район, прилегающий к памятнику морякам-балтийцам на набережной Преголи.


[Закрыть].

Из книги Карла Розенкранца «Кёнигсбергские зарисовки». Данциг, 1842 год

«Лёбенихт, или, как ласково называют его на нижненемецком диалекте, Лёвенинг, был местом проживания пивоваров, которые занимались этим делом со строгой педантичностью…»

Вокруг ни души. Эти ранние утренние часы были отведены исключительно врачам, приносящим в дома чумных больных лекарства и продукты. Их фигуры в длинных серых мантиях с широкими рукавами маячили время от времени в подворотнях. Черные шляпы с громадными полями и зловещие маски «черного ворона» с длинным хищным клювом придавали им вид каких-то страшных фантастических существ. Один вид фигуры в темном одеянии с острым клювом и мешком за плечами мог посеять ужас в сердце даже самого выдержанного человека.

Свою работу врачи начинали в час ночи, после того, как покидали улицы носильщики трупов, которые объезжали дома, отмеченные особыми знаками. Извозчики же на трупных повозках, покрытых черной тканью с изображением хищного дракона, наводили ужас на жителей, напоминая о бренности всего земного. Не только встретить, но даже просто увидеть из окна своего дома проезжающую мимо «повозку смерти» было плохой приметой. Считалось, что увидевший это страшное зрелище сам неминуемо погибнет.

Когда профессор подъехал к невысокому дому на улице Закхаймер-хинтер-штрассе, он увидел стоящих перед высокими арочными воротами, увенчанными бронзовым изображением орла, гренадеров из Дёнховского полка в синих кафтанах с красными воротниками и клиновидных головных уборах с изображением прусского орла на белом фоне. Рядом с аркой стояло несколько крытых повозок, толпились люди в черных мантиях и широкополых шляпах.

Врач противочумного лазарета в маске черного ворона

Арка Лёбенихтского госпиталя

Профессор Конрадт предъявил охране предписание на осмотр лазарета, подписанное канцлером фон Крейтценом. Его пропустили внутрь госпитального двора. Солдат распахнул перед ним дверь, и доктор вступил в мрачный коридор, освещенный тусклым светом. Пламя свечей дрожало, отбрасывая блики на выложенные камнем стены. В углу в кучу были свалены какие-то плотно упакованные тюки.

– А, доктор, мы уже давно ждем вас! – раздался усталый голос. В проеме дверей стоял знакомый еще по учебе в Лейденском университете хирург Петер Водикк, которого профессор не видел уже несколько недель. Он знал, что сокурсник находится в самом пекле борьбы с эпидемией, проводит десятки операций, каждый день рискуя своей жизнью.

– Нам срочно требуется ваша помощь, доктор. Условия, в которых мы работаем, и обстановка, в которой содержатся эти бедолаги, невыносимы. Нужно срочно вмешаться в эти дела. Там, в замке, да и в Берлине, не спешат раскошелиться… А бедные люди перед последней чертой не получают даже самого необходимого. Сбывается пророчество Исаии: «Слухом услышите, и не уразумеете; и глазами смотреть будете, и не увидите».

Профессор Конрадт зашел вслед за хирургом в небольшую, слабо освещенную комнату. В нос ему сразу ударило спертым воздухом и смрадом. На полу, покрытом соломой, лежали люди. Многие из них были в беспамятстве. Кто-то метался в бреду, кто-то просил воды, слышались плачь, сдавленные рыдания, чей-то голос жалобно звал на помощь.

– Кровати мы сожгли еще две недели назад, так как они являлись дополнительным источником инфекции, а солому, которую нам выделил магистрат, я меняю раз в три дня, – пояснил хирург.

Среди больных сновали две женских фигуры в темных одеяниях. Они подносили к пересохшим ртам обреченных кружки с водой, прикладывали к покрытым испариной лбам влажные полотенца. Эти женщины, простые горожанки, так же как врачи и священники, жертвовали собой, чтобы принести последнее утешение умирающим. Среди обреченных было много детей, то молчаливо глядящих испуганными глазами на маячившие перед ними призраки, то плачущих и зовущих на помощь своих матерей. Страдающими людьми были битком набиты все комнаты этого ужасного дома. От криков, плача и смрада помещений у профессора закружилась голова. Хирург вовремя подставил ему свою руку, иначе бы придворный королевский лекарь доктор медицины Христоф Конрадт упал бы на усеянный человеческими телами и испражнениями пол.

Две мрачные фигуры в масках пронесли мимо укрытое простыней тело.

– За истекшую ночь у нас умерло около сорока человек. Но более семидесяти пришлось разместить на их место. Если правительство и магистрат не дадут денег и не снабдят нас лекарствами в достаточном количестве, у меня совсем не будет работы и через несколько дней этот лазарет превратится в огромный морг, – упавшим голосом произнес хирург Петер Водикк.

Они еще долго ходили по комнатам, затем зашли в ту, где хирург делал операции. Те же полумрак и зловоние, широкий деревянный стол в грязных подтеках, какие-то склянки в шкафу, иглы, ножи и щипцы в глиняных горшочках. На стене распятие, у входа на гвозде, вбитом в стену, черный плащ с той же остроносой маской. Поистине это помещение могло показаться преддверием ада…

Зловещие микстуры средневековой клиники

Из книги Агнес Мигель «Возвращение». Калининград, 1996 год

«…Остались живыми

мы лишь одни перед страшной чертой.

Всех остальных поглотила чума.

Мертвый поселок. Пустые дома.

Плотников нет, чтоб гробы сколотили.

Нету детей, чтоб оплакали нас.

Пастору сами мы очи закрыли.

Кроме тебя, кто услышит наш глас,

глас вопиющий?..»

Когда профессор Конрадт вышел на улицу, ярко освещенную солнцем, но такую же безжизненную, как и час назад, ему показалось, что он вырвался из преисподней. Жадно вдыхая свежий воздух, профессор с минуту стоял у крыльца, затем сел в карету.

– В магистрат, – хриплым голосом сказал кучеру. Колеса повозки снова загромыхали по булыжной мостовой.

Доклад у канцлера занял немного времени, и профессор, выйдя из его кабинета, только сейчас подумал о том, что уже давно не был у себя дома. Это тут, совсем рядом – за мостом, в Форштадте[42]42
  Форштадт – район между набережной Преголи и улицей Багратиона в Калининграде.


[Закрыть]. Последние дни, занятый работой по инспектированию лазаретов, он почти не спал и проводил долгие часы в смрадных помещениях среди врачей и больных. Иногда ему удавалось заснуть прямо в экипаже или прикорнуть за столом в каком-нибудь приюте или лечебнице.

Профессор Конрадт вдруг ощутил острое беспокойство: как там его Лизхен и девочки. Уходя из дома три дня назад, он наказывал им не появляться на улице, плотно прикрыть окна и двери и никого не пускать в дом. Все заботы по хозяйству должна была взять на себя фрау Марта, уже около пяти лет работавшая у них служанкой. «Как мог я забыть в эти страшные дни о семье?» – с горечью подумал профессор, и нарастающая тревога иглой впилась в его сердце. Он уже не мог ни о чем думать, кроме как о своих близких, оставленных им на произвол судьбы. Страшные картины рисовало его воспаленное воображение. Неожиданно возникшая дрожь стала сотрясать тело профессора. Скорее, скорее! Профессор бросился к повозке. Его губы шептали слова Псалтыри: «Помоги нам, Боже, Спаситель наш… избави нас, и прости нам грехи наши… сохрани обреченных на смерть».

Трижды останавливаемый патрулями городской милиции, профессор Конрадт наконец добрался до своего дома с эркером, нависающим над узкой улицей. Четырехлетняя дочь Кити очень любила смотреть из него в маленькое круглое окошко, оттуда была видна водная гладь Прегеля, парусники, разгружающиеся у причала, лодки, снующие между ними, матросы, стягивающие тяжелыми канатами грузы на баржах.

Экипаж остановился рядом с крыльцом, и профессор, открыв дверцу, встал на брусчатую мостовую. Первое, что он сразу увидел, – черная повозка у входа и унылый кучер в длинном балахоне. Сердце профессора лихорадочно забилось. Еще не веря, не желая верить, он уже знал, что произошло. На розовой стене дома черной краской размашисто была написана большая буква «Р». Она показалась профессору Конрадту огромной, гигантской, затмевающей все вокруг. «Р» – это значит Рest, чума. Так помечали дома, куда пришла инфекция. «Р» – табу для всех живых и здоровых. Сюда могли заходить только врачи, священники и носильщики трупов, да и то каждый в свое время. «Р» – означало, что в доме профессора Конрадта поселилась страшная беда.

«Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на которого я уповаю… Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему…» – шептал профессор слова Псалтыри. Рванул к двери, с силой дернул ручку на себя: она распахнулась, открывая взору коридор с висящими на стенах тяжелыми бронзовыми подсвечниками. Здесь царил уже знакомый профессору запах затхлости и смрада. Как будто профессор зашел в очередной чумной лазарет, переполненный умирающими.

Не успев сделать и двух шагов, он услышал, что кто-то спускается по лестнице. В конце коридора угадывались ее очертания с резными деревянными перилами и фигурками ангелочков. Винтовая лестница была старая и скрипучая. Шаги становились все отчетливее. Человек спускался все ниже и ниже. Его тяжелые шаги отдавались эхом в пустом коридоре. В сумерках не было видно лица человека. Вот он сошел с лестницы и стал приближаться к профессору. Ближе. Еще ближе. «Почему все-таки не видно его лица?» – подумал профессор. Он видел ноги человека в тяжелых башмаках, длинный серый плащ, доходящий до пят, широкополую шляпу. Но лица, лица не было видно.

И наконец, когда человек прошел большую половину коридора, свет упал на его лицо. Профессор вскрикнул от ужаса: страшная хищная птица с длинным, слегка загнутым клювом не мигая смотрела на него. «На аспида и василиска наступишь», – пронеслись в мозгу страшные слова девяностого псалма Псалтыри. Как будто перед профессором действительно стоял зловещий василиск – ужасное смертоносное существо, пришедшее из мрачного Средневековья. Считалось, что одного взгляда этого «короля змей» и воплощения дьявола достаточно для того, чтобы убить любого.

Четыре страшные буквы

Маска врача-эпидемиолога в Средние века

– К сожалению, коллега, я ничем помочь уже не мог. Они умерли еще ночью, – как из потустороннего мира прозвучали слова врача, одетого в страшный костюм Смерти.

Профессор расширенными от ужаса глазами смотрел на врача в обличье василиска. Он хотел что-то сказать, но не смог. Рот сжала судорога, послышался слабый хрип, похожий на стон. Опершись на стену, профессор Конрадт словно сквозь сон смотрел на то, как фигуры в черных балахонах попеременно вынесли из дома три завернутых в плотную ткань тела и погрузили их в повозку. Потрясенный, он не мог сделать и шага, продолжая стоять, прислонившись плечом к стене.

Врач Хюбнер (профессор Конрадт наконец узнал его по голосу) взял его под руку и тихо вывел на улицу. Повозка уже уехала, но стук колес о брусчатку мостовой еще некоторое время слышался вдалеке. Выйдя из оцепенения, профессор заметил, что рядом с его экипажем стояли две кареты городской милиции.

– Простите, профессор, – к нему подошел рослый человек, по-видимому старший. – По распоряжению Санитарной коллегии все дома, ставшие последним прибежищем жертв эпидемии, подлежат немедленному сожжению вместе со всем имуществом.

Профессор безучастно, как будто ничего не понимая, посмотрел на говорившего. Какое имущество? При чем здесь имущество, если нет больше Лизхен и его дорогих девочек?

Старший кивнул одному из стоявших рядом с экипажем. Тот, неся в руке ведро и длинную палку с паклей, скрылся в дверях. Через минуту раздался звон – это вошедший в дом человек разбивал стекла в окнах второго этажа. Скоро он снова показался в дверном проеме. На лице его было написано удовлетворение от скорбного труда, которым ему приходилось заниматься последнее время довольно часто. Он вытер руки тряпкой и обернулся к дому, из окон которого уже заструился сизый дым.

Через десять минут весь дом полыхал факелом; жар стал нестерпимым, и все отступили подальше. С треском, рассыпая тысячи искр и разбрасывая горящие головешки, рухнул объятый пламенем эркер.

«Вот они, как солома; огонь сжег их; не избавили души своей от пламени; не осталось угля, чтобы погреться, ни огня, чтобы посидеть перед ним»[43]43
  Книга пророка Исаии. Гл. 47: 14.


[Закрыть].

Профессор медленно, пошатываясь, побрел по улице в сторону Хаберберга. Его окликнули. Кто-то попытался остановить, положив руку на плечо, но он, все ускоряя шаги, упрямо шел по улице. Куда? А куда глаза глядят. Лишь бы подальше от этого пожарища, от едкого дыма, от рухнувшего домашнего очага, от последнего пристанища своей семьи…

Нижний пруд, бывший Замковый. 1969 год

Профессор Конрадт машинально передвигал ногами, не видя и не слыша ничего вокруг. В семь часов утра началось движение жителей на улицах, открылись немногие из оставшихся городских рынков. У ворот по-прежнему стояли вахты, которые проверяли проходящих через них горожан. Профессора несколько раз останавливали, и, если не узнавали, он механически показывал свое предписание. Так он блуждал по узким улицам Кёнигсберга, проходил через дворы и перешагивал через сточные канавы до тех пор, пока не набрел на дамбу, отделяющую Верхнее озеро от Замкового пруда[44]44
  Замковый пруд – ныне район каскадов в северной оконечности Нижнего пруда в центре Калининграда.


[Закрыть]. Здесь профессор Конрадт будто очнулся. Спустился рядом с изгородью к воде. Присел на траву в тени высокого дерева.

В воде отражались деревья и кусты, голубое небо и высокий шпиль кирхи. Здесь было тихо, пахло болотом и сыростью. Неподалеку виднелось какое-то кладбище, дальше – сараи, фахверковые домики с флюгерами. Где-то вдали лаяли собаки. Ничто не напоминало об ужасах, пережитых профессором ранним утром.

Из книги Вальтера Зама «Путеводитель по Кёнигсбергу и окрестностям». Кёнигсберг, 1922 год

«Замковый пруд, одно из выдающихся украшений города, имеет длину около 1200 метров и занимает площадь 9 гектаров. Он получает воду из Верхнего озера и является творением рыцарского Ордена, который, построив насыпную дамбу там, где сегодня пролегает улица Францёзишештрассе[45]45
  Францёзишештрассе – ныне на этом месте широкая проезжая часть улицы Шевченко в Калининграде.


[Закрыть], обеспечил защиту Замка…»

Профессор долго сидел задумавшись. В голову лезла всякая чертовщина: то он видел свою жену в объятиях черного ворона с перепончатыми крыльями и длинным хищным клювом, то девочек в объятом пламенем эркере. Они кричали, звали его на помощь, а он как будто не слышал и продолжал беспомощно смотреть, как их пожирает безжалостный огонь. На лбу выступила испарина. Профессор откинулся на спину, ощутив сырую холодность земли. Небо над головой было чистым, без единого облачка, что редко бывает в этих местах ранней осенью.