Текст книги "Iстамбул"

Анна и Андрей Птицины
Iстамбул

Анатолию Тимофеевичу Ф., Глебу Владимировичу Н. в знак искреннего уважения

1

Сквозь сон Саше показалось, что Валера с кем-то разговаривает. Голосов несколько, звучат приглушённо, но голос хозяина явно чем-то недоволен, даже раздражён.

«Нет, видно, покоя и тишины нет нигде, даже здесь, в полузаброшенном людьми и богом посёлке. И чего шумят?» – Саша перевернулся на другой бок, накрыл голову подушкой и попытался не упустить ниточку только что снившегося сна, как будто она могла снова втянуть его в царство Морфея.

Они с Валерой уже два дня прожили в этом посёлке, расположенном хоть и недалеко от города, но на значительном расстоянии от трассы и потому кажущимся чуть ли не уголком из мира прошлого, из мира давно ушедших в небытиё предков. Леса, озёра, речушки; холмы, распаханные под поля, но частично уже заброшенные и заросшие бурьяном и вездесущим кустарником. Красота – необыкновенная. А, может быть, как раз и обыкновенная. Наша нормальная, привычная с детства, неброская, но такая притягательная и животворная красота родной природы. Наша природа не кричит о себе яркими красками или вычурными формами – а зачем? Тот, кто способен услышать шорох листа или уловить едва заметную полынную горчинку в дуновении ветра, не нуждается в особом приглашении, чтобы восхититься окружающим.

Какие у нас просторы… Какая ширь, высь… Какая синева… Синева, льющаяся с неба, и синева, отражающаяся в прохладных водах заросших осокой прудов, неторопливых речушек, спокойно распластавших свои зеркала озёр… Есть ли где ещё в мире такой размах? Такое величие в простом, такая горделивость в обыденном, такая нежность, скромность, ненавязчивость, гармония, порождающие щемящее чувство сопричастности чуду?

Саше эти места были знакомы с детства. Здесь жила его бабушка, у которой они с сестрой проводили все каникулы. Здесь у него появились первые надёжные друзья, первая любовь. Та любовь, о которой никто никогда не знал и никогда не узнает – это своё, личное, о чём не должна знать даже Сашка-сестра, с которой он делился всем и не представлял, как можно жить иначе.

Конечно, это не была любовь в привычном теперь понятии об интимных отношениях мужчины и женщины. Это было что-то… что-то сродни тому же чуду, которым дышит всё вокруг в природе, не затронутой грубыми лапами так называемой цивилизации. Первые волнения в груди от улыбки, запаха, громкого голоса прелестного создания с ямочками на щеках. Ощущение неописуемого удовольствия от ударов крепких кулачков, которыми скуластая девочка мутузит его за развязное и даже грубоватое к себе отношение. Теперь Светик (так он звал её про себя) – уже взрослая тётка. Она и раньше-то была крупнее его, да и старше, а теперь, после того, как у нее родились двое детей, с трудом можно было представить её милым созданием с ямочками на щеках. Саша еле узнал её в автобусе, когда, ещё будучи студентом младшего курса, ехал как-то с занятий и его окликнула, как ему показалось, пожилая бабища. Да… неужели красота и молодость так мимолётны?

Он понял, что уснуть ему не удастся. Воспоминания детства будоражили его, и даже кровь слегка взволновалась, когда ему удалось поймать мимолётный бледный образ «милого Светика». Да и голоса, как бы он ни закрывался от них, прорывались сквозь вату тяжёлой подушки.

– Блин… неужели не наговорились? – Недовольно бормоча, Саша скинул подушку, потом сел и прислушался. – Да никак там… Э, как бы до драки не дошло!

Зал, в котором до того сдерживаемые голоса уже переходили в крики, находился через одну проходную комнату от спальни Саши. Валерин голос что-то требовал, угрожал, остальные голоса тоже начинали переходить в наступление. Саша прошлёпал в зал, распахивая все двери по пути, и на пороге остановился, зажмурившись и заслоняясь рукой от яркого света.

– Вы что тут… вообще? Спать-то дадите?

– Явление… – Оглянулся на него Валера.

Но его ироничное словечко не успело ещё даже дозвучать, как на шее у Саши повис какой-то мужик:

– Санёк!!! Вот не ожидал! Ну ни х… себе, Валерик! Ты зачем от меня Сашку прятал? Санёк, Санёк! Я уж и забыл, когда тебя в последний раз видел!

– Толян, ты что ли? – По интонации и по не вполне литературным оборотам речи Саша узнал друга детства.

– А то! Ты, говорят, совсем заучился?

– Ну… знаешь ли.

– Век живи, век учись! Да это я так, не обижайся. Ах, Валерка, теперь-то до меня дошло, что за сюрприз ты мне готовил. Мальчишник, говорит, завтра. Пригласил посидеть по-мужски. А про Санька-то не сказал… ох, вражина…

Привыкнув к свету, Саша разглядел Толяна получше. Это из-за старой облезлой телогрейки он показался ему сначала мужиком. Теперь же, когда под распахнутой верхней одеждой он увидел тщедушное тело в майке и штанах, которые раньше назывались трико, Саша с удивлением и радостью рассмотрел ничуть не изменившегося за годы Тольку Парамонова, его спутника в детских шалостях, его друга и даже его одноклассника, с которым он полгода проучился в сельской школе в 5-м классе, когда мать с подхватившей осложнение Сашкой уехала в санаторий. Теперь даже школы в опустевшем селе нет, а вот Толька, Толян, друг, задира и сквернослов, как был, так и есть здесь – да и куда ему деться? Где родился, там и пригодился – несомненно, в присказке Толяна есть определённый смысл. Саша отметил про себя, что лишь лицо у Толяна стало темнее, да волосы, как всегда всклокоченные, пореже.

– Ты мне зубы не заговаривай. – Остудил радостный пыл Толяна Валерий. – Я ведь видел, как вы через крыльцо сигали. – И показал рукой в сторону соседнего дома.

– Не верит! Ты гляди, Санёк, он нам не верит!!! Мы ему тыщ-щ-щу раз говорили, что мимо проходили.

– Ну хватит! – Громкий голос Валеры не предвещал ничего хорошего. Все знали, что Валера служит в ФСБ и с ним не стоит шутки шутить. Да, свой он, деревенский, но живёт понятиями чести и совести не на словах. – Карманы выворачивай.

– На! На! Не крали мы ничего у твоего соседа! Понял? – Толян распсиховался, повытягивал наружу пустые и в основном рваные карманы. Посыпались крошки, спички, обломки сигарет. – Да и какого… нам делать у Альбертика? У дачника?! Что у него может быть, кроме ржавых лопат да вёдер? И вы выворачивайте! Что стоите? Пусть убедится, что не лазали мы в дом, просто мимо шли.

Два других то ли парня, то ли мужика послушно вывернули карманы и показали пустые руки.

– Санёк, ей богу, шли мы себе мимо, путь сокращали… Ну да, через крыльцо сиганули, ну и что?! А этот…

– Ну… не кипятись, – попробовал остудить Толяна Саша. – Прав Валера, нечего по чужим огородам шастать.

– Да путь сокращали, понимаешь?!

Саша кивнул и неосознанно повторил:

– Понимаю.

Валера же молча развернул Толяна к себе и точным движением руки вытащил у того из внутреннего кармана телогрейки тяжёлый свёрток, обёрнутый в тряпку.

– А, это… это… – Толян с ухмылкой проводил взглядом уплывающий свёрток, а сам с любопытством вытянул шею, когда Валера положил свёрток на стол, освещённый сверху лампой. Незнакомые Саше парни тоже придвинулись к столу.

Саша пошёл за рубашкой, а когда вернулся, то увидел странную картину – все четверо присутствующих, окружив стол, склонили свои головы к центру и сосредоточенно что-то рассматривают, цокая языками и покачивая головами.

– Ну ни… себе… – Затаённый шёпот Толяна неожиданно превратился в хрип. – Это моё.

Его рука первой двинулась к тому, что лежало на столе. Одновременно и другие руки, как по команде, сдвинулись в одну точку, легли друг на друга и попытались перетянуть на себя то, на что они легли.

– Твоё?! – глухо прошипели незнакомые парни.

– Наше. Да. Ну, конечно, наше, – поправился Толян.

– Ваше?!! – гаркнул Валера.

– Да, и не кричи! – Первым очнулся Толян. – Мы это в земле откопали. Вон там! В темноте даже не разглядели. Видно, на клад напали.

– Какой клад? Тряпка-то – сухая, не в земле это было.

– А в ящике, – сориентировался Толик. – Ящик это… прогнил. Но внутри был проложен чем-то… то ли кожа, то ли ещё что. Да, Миха? Скажи, Серёга, ведь так? Мы с того поля и шли.

От стола все немного отпрянули, всё ещё чуть протягивая к нему руки. Парни, переглянувшись, согласно закивали:

– Ну да, в ящике. Там, за посёлком, в поле.

А Саша в освещённом круге под абажуром увидел то, чего никак не ожидал увидеть здесь, ночью, в маленьком посёлке с замеревшей после окончания дачного сезона жизнью. На пёстрой выцветшей тряпке лежало нечто, бывшее когда-то ценнейшим произведением ювелирного искусства. Несомненно, это было так. Хотя теперь, вероятно, под ударами чего-то тяжёлого, изуродовавшего эту вещь, трудно было предположить вложенный туда ювелирами смысл. Между вмятинами остались элементы тонкого узора, каких-то букв, символов, может быть, даже архитектурных. Что-то важное в информационном смысле было изображено на золотом изделии, когда-то сплошь усеянном драгоценными камнями, от которых остались лишь смятые пустые пазы. Это была то ли камея, то ли огромная подвеска стиля, который в голове у Саши не ассоциировался ни с чем. Ничего подобного ни в музеях, ни в альбомах по искусству Саша никогда не встречал.

– Саня, но ты-то мне веришь? – отвлёк его голос Толяна.

– Да. – Саша сморщился, в душе его всё страдало от тех невосполнимых потерь, которые он с болью видел перед собой на уникальном образце, принадлежащем делу рук человеческих. – Кто же так… грубо… нагло… преступно…

– Ну не мы же! – Толян был возбуждён и суетливо топтался на месте, поглядывая то на золото, то на Сашу, то на замолчавшего и обдумывающего изменившуюся ситуацию Валерия. – Так и было, вот те крест! Мы даже и не разглядели в темноте. Думали, мало ли какая хрень… но чтобы столько золота…

– Это должны осмотреть специалисты, – заявил Саша и придвинул золотое изделие к себе.

– Щ-щ-щас! – разом испуганно вскричали парни, отпихнули Сашу от стола и торопливо обернули золото тряпкой. – Кому-то отдать?! Никаких учёных! Это что, чтобы мы добровольно в музей отдали? Такие деньжищи?!

– Но ведь это история! – попытался перекричать парней Саша.

– Это золото! Наше золото! Никаких специалистов! Да и что тут можно разглядеть? Нет, нет, не отдадим! Наше!!!

Спорить с деревенскими парнями, уже, наверное, вообразившими себя мгновенно разбогатевшими, было бесполезно. Валера тоже развёл руками, склоняясь к тому, что парни, вероятно, действительно сокращали огородами путь. Чтобы столько золота было спрятано у скромного дачника, представить было трудно. Он отступил от своего первоначального обвинения в воровстве парней, выловленных на соседнем участке, но всё-таки интуитивно, не желая сдавать свои позиции, спросил:

– И где же нынче такие клады находятся?

– Да за ручьём, в поле. Ты помнишь, Саня, где мы любили пескариков таскать? Так недалеко оттуда, чуть на пригорок… Ага? Серый, подтверди.

– Точно. Там и выкопали. Сегодня, – не моргнув глазом, подтвердил тот, кого Толян назвал Серым, т. е. Сергеем.

Саша не вникал ни в объяснения Толяна, ни в обвинения в чём-либо парней профессионально выпытывающего здесь правду Валерия. Ему было всё равно, кто, как и где нашёл этот кусок золота, когда-то бывший бесценным произведением искусства. Но ему было не всё равно, куда исчезнут остатки информации, до сих пор сохранившиеся на изделии. Вот-вот золото, уже обёрнутое в тряпку, уплывёт и никогда уже не возникнет перед чьим-либо любопытствующим взором.

– Подождите! Подожди, Толян, – взмолился он в сторону старинного дружка.

– Санёк, извини. Никаких учёных, – ответил по-деловому тот, уже поняв, что от Валериных обвинений отделался. – Ты мне хоть и друг…

– Ну подожди! Хоть пару минут…

– Пару минут можно.

– Я сейчас! – Саша вдруг сообразил, что можно попытаться оставить изображение находки хотя бы на бумаге. В рисовании он был не особо силён, а вот сделать оттиск…

Прибежав с несколькими листами чистой бумаги, Саша старательно придавил первый лист к освобождённому от тряпки изделию. Проступили кое-какие контуры. Для большего эффекта Саша подошёл к чуть тёплой со вчерашней топки печке, потёр ладонью о закоптившуюся стенку у дверцы и несколько раз мягко прогладил грязной ладонью бумагу – изображение стало видно лучше, отчётливее. Ещё несколько листов приняли на себя тиснёные изображения разных сторон золотого изделия. Особенно хорошо получился оттиск нижней стороны, наименее пострадавшей от вандализма и сохранившей чёткий рельефный рисунок двуглавого орла.

«Эта вещица достойна того, чтобы принадлежать царской фамилии, – пронеслась мысль в голове у Александра. – Да она, несомненно, и принадлежала особам царского рода! Может быть, это одна из драгоценностей семейной сокровищницы, более чем наполовину утерянной в огне революционной смуты?»

Независимо от мыслей, касающихся текущего момента, в голове Саши уже роились мысли, тормошащие память обо всём, что он знал о судьбе последнего русского царя Николая II и его семьи, расстрелянных в первый год после прихода к власти большевиков. Семья обладала уникальнейшей и богатейшей коллекцией драгоценностей, большинство из которых…

– Сашка!!! Что ты оглаживаешь наше золото, как бабу перед…?

Грубость прозвучавших из Толяновских уст слов не покоробила его, а лишь отрезвила:

– Валер, принеси мне, пожалуйста, глины из той ямы, что мы вчера рыли. А?

– Глины? – Удивился Валера, но послушно направился к двери. В том, что касалось исторической ценности, он всецело доверял Сашке, хотя не всегда догонял его мысли.

– Слепок хочу сделать. Подождёшь, Толян?

Пока Валеры не было в доме, Саша взял с Анатолия слово, что тот не будет торопиться с продажей золотого изуродованного изделия. Ведь сдавать такую ценность просто на вес Саше казалось безумием, и он надеялся, что, возможно, ему удастся договориться с каким-нибудь музеем или коллекционером о выкупе изделия, пусть хоть и на вес, но не на переплавку, а на изучение и сохранение.

Два слепка, верхней и нижней части изделия, вскоре были готовы, уложены на разделочные доски, принесённые с кухни, и взгромождены на шкаф. На просушку. И подальше от случайных прикосновений. Да и вообще, прочь из зоны видимости.

Возбуждённые удачей парни ушли. Валера походил туда, сюда, всё ещё не в состоянии отделаться от навязчивой мысли, что парни всё-таки пытались залезть в дом соседа Альберта. Потом махнул рукой, зевнул и ушёл к себе в спальню, напоследок бросив:

– Ты не задерживайся тут, Сань. Ведь завтра-то – не забыл? Выспаться надо.

Саша долго сидел в пустой комнате, дав волю воображению и переводя взгляд от одного чёрного оттиска на бумагах, разложенных на столе, к другому. Потом он сгрёб бумаги вместе и сложил их в ящик того же шкафа, где наверху сушились слепки. Потом он выключил свет и опять присел к столу, где только недавно ещё лежало то, чему место в царском дворце или в музее. За собственными мыслями ему было трудно угнаться, и он понял, что ему чего-то не хватает. А вернее, кого-то.

Он усмехнулся – да, ему не хватает сейчас Сашки. С которой он поругался перед тем, как она улетела на отдых в Египет. Она наотрез отказала ему в совместном отдыхе, сообщив, что у неё, видите ли, девичник. С тётками, с которыми она вместе работает в своём МЧС. Он тогда со злости сказал ей, что проведёт мальчишник. Она рассмеялась и подзадорила:

– Пожалуйста!

А он на следующий день и, между прочим, совершенно случайно встретил Валеру, своего однокурсника по истфаку, теперь служившему в ФСБ. Валерка, узнав о хандре Саши по поводу «предательского» отъезда сестры на отдых, предложил свой отдых, сугубо мужской, в пустующем доме его родителей. И надо же такому оказаться, что Валера был родом из той самой деревни, где проводил когда-то свои каникулы Саша. Пять лет на институтской скамье проучились вместе, а вот не довелось узнать о том, что Валера почти что свой в деревне, куда Александр и Александра уже не ездят, потому что бабушка их давно умерла, а её дом продан.

Случайный отдых порознь с сеструхой, случайная встреча Валеры именно в тот момент, когда она была необходима, случайное совпадение, что Саша помнит ещё кое-кого из опустевшей с годами деревни, а его самого тоже ещё кто-то не забыл, особенно задира и забияка Толян. Тут случай… там случай…

Саша взъерошил пальцами волосы: нет, чепуха какая-то. Подумаешь, совпадение! Вовсе даже и нет. Так, чуть-чуть. Да ведь надо учитывать, что и город-то их небольшой, случайные встречи, в общем-то, и не назовёшь случайными, каждый день кого-то из знакомых, да и увидишь. Только Сашки-то вот всё равно не хватает… Пусть бы она тоже ни фига не поняла из сплющенного остатка золотого изделия, но её эмоции… её неравнодушие…

Саша был уверен, что сестра целиком и полностью встала бы на его сторону в вопросе оценки найденного. Ценность находки, кроме количества граммов или килограммов благородного металла, складывается из чего-то невесомого, чего-то почти мистического, как бы зашифрованного в намеренно изуродованном изделии эпохи Романовых, а может быть даже и более ранней, доромановской эпохи. Саша, как историк, прекрасно знал, что двуглавый имперский орёл присутствовал в официальной символике задолго до Смутного времени, привёдшего к власти новую династию, хотя в официальной науке это почему-то принято не афишировать.

«Ох, Сашка, Сашка, как мне не хватает твоих восторгов… твоего изумления перед прекрасным когда-то произведением искусства… – Александр посмотрел в сторону шкафа, принявшего на хранение изображение чудесной находки деревенских парней и одновременно удивился. – А ведь и тут случайное совпадение. Что если бы я вообще не приехал сюда? Или парни отыскали бы своё золото в другой день, до или после моего приезда? Да и вообще, они могли пойти совсем другой дорогой, и тогда Валерка бы их… О… нет-нет, благодарю тебя, господин случай, что всё произошло именно так… именно так…»

От такого невероятного нагромождения случайностей Саша пришёл в восторг, обошёл вокруг стола, приблизился к шкафу, но доставать только что изготовленные, ставшие для него дорогими реликвии не стал, а только опять почувствовал отсутствие так необходимой ему в этот момент сестры.

«Сейчас бы с ней рассматривали… обсуждали…»

Но Сашки нет и не будет, она там со своими тётками из МЧС развлекается, а у них с Валерой на завтра назначен мальчишник. Да, да, и они развлекутся… отдохнут… оттянутся…

«Кстати, это будет уже сегодня, – глянув на часы, произнёс про себя Саша. – Спать, спать… да и устал…»

«Однако, каково изделие… невероятно… фантастически… Здесь присутствует тайна… о, тайна… та-а-айна-а-а…»

2

О том, что бывшего русского царя Николая II Романова расстреляли, официально и кратко сообщалось во всех выходящих тогда на территории, подвластной Советам, газетах. Сообщение было напечатано через два дня после расстрела, 19 июля 1918-го года. Ещё через несколько дней почти без боя при спешном отступлении красных сдался Екатеринбург.

Офицеры Белой армии быстро вычислили, в каком доме содержалась арестованная семья Николая II. Вычислили быстро, потому что, судя по всему, просто-напросто отлично об этом знали. Знали и о том, что Советы – в то время как зыбкая, захваченная преступным путём их власть трещит по швам и вот-вот рухнет – уничтожают всех близких и не очень близких родственников Романовых. Произошли безжалостные и жестокие убийства брата царя, сестры царицы, племянников, дядьёв, двоюродных сестёр и братьев – всех, кто не успел или не пожелал покинуть Россию. Неужели кто-то сомневался при всём этом уже развернувшемся кровавом красном терроре, что семью бывшего царя оставят в покое?

Нет, рассчитывать на чьё-либо благородство, когда идёт война, никогда не приходится (хотя исключения, в принципе, могут быть). А рассчитывать на благородство дорвавшейся до власти фактически черни и тем более не придёт на ум ни одному здравомыслящему человеку. Особенно в минуту, когда чернь дрожит от возможного прекращения своего произвола и безнаказанности. Ещё чуть – и отвечать всё же придётся. А потому – уж насытиться властью, чужой кровью, чужим страхом. Насытиться по самое горлышко. Пропади всё пропадом, лишь бы ноги унести вовремя да нахапать побольше! Авось выскользнем, авось выживем, авось в грязных вонючих мешках, но всё же вывезем награбленное!

И ведь выскользнули, и ведь вывезли. И самое парадоксальное – выжили. Хотя парадокс этот, возможно, существует лишь с точки зрения непосвященных. А на самом деле – так и должно было случиться, потому что в очередной раз ввергнуть Россию в смуту, разруху, в очередной раз подтолкнуть к кровавой распре сына с отцом, брата с братом, заставить людей всюду видеть врагов и заставить людей жить в страхе – вот цель того, кто оплачивал крах поднимающейся на ноги империи. И это – не один человек, не группа заговорщиков, не отдельное государство или альянс государств и даже не масонский (или сионистский – как хотите) заговор, во что упорно находятся желающие верить.

Это – гнусная и, к сожалению, до сих пор несломленная сила – деньги. Деньги, не желающие поступиться ни толикой прибыли. Деньги, играющие судьбами людей и не ставящие их жизни ни в грош, касалось бы это так называемых сильных мира сего, обыкновенного работяги или выжившего из ума старика. Деньги, возомнившие себя не только повелителями, но даже и созидателями. А ещё – власть. Несовместимая с простыми человеческими качествами (особенно после того, как перестала переходить по наследству), но такая вожделенная…

Судьба последнего русского царя и его семьи, в общем-то, не волновала никого, кроме горстки преданных лично семье человек. Несколько слуг, доктор, подруга императрицы, офицеры прежней царской, а теперь несуществующей армии. Родственники – не в счёт, они сами либо уже погибли, либо ждут своей участи под арестом. У тех, кто успел эмигрировать, или у зарубежных родственников – своих забот слишком много. Последствия ещё не полностью затушенного пожара Первой мировой войны волнуют их гораздо больше, чем семья того, на ком уже давно поставлен крест.

Россия погибает? Империя рушится? Да гори оно всё поярче! Чем слабее сосед, а тем более такой огромный, как Россия, тем и лучше. Тут даже и денег не жалко – подмаслим и белых, и красных, пусть столкнутся в смертельной схватке. Пусть истребляют друг друга.

Но козыри в этой грязненькой игре всё-таки неплохо было бы повыдергать в свою пользу. И вот уже денежный мешок зашевелился, всё ещё скупясь, всё ещё раздумывая: а надо ли? Всё ещё робко прощупывая игру мечущихся в агонии большевиков. Посмеют или не посмеют? Расстреляют или не расстреляют? Всех или одного только царя?

И всё-таки официальное сообщение в газетах о расстреле Николая II потрясло вяло топчущуюся под Екатеринбургом Белую армию. Одним рывком освободили город и окрестности от красных, ворвались в Ипатьевский дом, где томились затворники, – и ужаснулись. Погром, полное отсутствие кого-либо и чего-либо, сломанная мебель, горы хлама во дворе. Среди вороха мятых и грязных бумаг – плотная, аккуратная и толстая книжечка – личная Библия императрицы.