Текст книги "Iстамбул"

Участковый отомстил за своё падение и теперь уходил, бормоча проклятия. Машина, моргнув фарами, загудела включённым двигателем. Послышался звук вновь открываемой после захлопывания двери и голос лейтенанта:

– Эй, как вас там? Запомните, Коли Беса больше нет! А есть Николай Васильевич Марченко, уважаемый человек, предприниматель, совладелец завода. И, между прочим, депутат областной Думы. Понятно? Кстати, женщинам тем передайте, чтобы лучше попритихли. Через десять дней объявим ваших алкашей в розыск, а через три месяца… впрочем, там видно будет.

Дверь захлопнулась, машина взревела и уехала. И Саша, в бессилии колотящий кулаками по грязи, вдруг почувствовал, что стекающие по лицу капли имеют почему-то солоноватый вкус…

6

Вскоре зацепочка всё же появилась. В Маньчжурском Китае, в Харбине, переполненном очередной волной русской эмиграции, появилась необычная больная. Резидент советской разведки сообщил о ней сведения, какие только смог собрать. А сведения, надо сказать, были довольно скудные.

Очень молодая девушка, в тяжелом физическом и особенно в тяжелом психологическом состоянии. Находится в закрытом и специально охраняемом боксе при лазарете Красного креста. Появилась не более месяца назад (а было тогда ещё только начало сентября 1918-го). Появилась при загадочных обстоятельствах – ни сведений о ней, ни сведений о том, кто поместил её в лазарет, не имелось. Однако удалось узнать об огромной сумме денег, одновременно с поступлением на лечение девушки пожертвованной в означенный лазарет. А ещё удалось узнать, что столь крупную сумму наличности, скорее всего, неизвестный жертвователь собрал накануне, продав нескольким местным ювелирам очень качественные и крупные бриллианты.

Кроме того, три огромных бриллианта были помещены неким военным в харбинское отделение русского, уже несуществующего в России, императорского банка под залог с невероятно невыгодным для себя условием – залог переходит в собственность банка, если заёмщик в течение трёх дней не вернёт полученные деньги. Как и следовало ожидать, никто за бриллиантами через три дня не пришёл.

Это было всё, что смог собрать о странной больной советский резидент. Ни имени больной, ни национальной принадлежности, ни даже как примерно выглядит девушка, выведать не удалось.

Сразу после полученной шифровки о странной девушке из Центра был командирован в Китай новый агент. По только что изготовленным новым и совершенно легальным документам, естественно, под вымышленными именем и фамилией он прибыл в Китай. И только в Центре знали, что новый агент около полутора месяцев назад и тоже под вымышленным, но, конечно, другим именем, лично принимал участие в расстреле царской семьи и лично прекрасно знал всех членов семьи в лицо.

Однако, как ни спешил новый агент, он всё-таки опоздал. Девушка пропала. Только-только нащупанная ниточка оборвалась у него прямо перед носом. Но в работе разведчика это обычное дело, и поиски необычной больной, которая не могла ни испариться, ни провалиться просто так сквозь землю, продолжились.

Исчезновение таинственной пациентки из лазарета, находившегося под патронажем Красного креста, было осуществлено профессионально. Ни шума борьбы, ни выстрелов, ни единого вскрика не услышали врачи и медсёстры, постоянно проживающие при больнице. Лишь только на рассвете они обнаружили у отдельно стоящего здания с боксами почти уже остывшие трупы охранников с перерезанным горлом, а внутри – восемь трупов застреленных в упор медсестёр и сиделок, а также хладнокровно умерщвлённых четырёх больных в разных боксах. Пятой больной, из-за которой и была приставлена к зданию дополнительная охрана, в ее отдельном боксе не было.

Официальное расследование властей ничего не дало, однако это не означало, что в деле кровавого похищения поставлена точка. Какие-то неприметные людишки неопределённых национальных и государственных принадлежностей сновали вокруг зданий, арендуемых Красным крестом, вели какие-то, вроде ничего не значащие, разговоры с сотрудниками, пристально приглядывались к любым посетителям (незаметно для них), кое за кем вели слежку, кое к кому подсылали для более тесного знакомства щедро оплаченных местных куртизанок.

И результаты, вероятно, у многих из этих неприметных для обывателя людишек стали появляться. По каким-то направлениям работа активизировалась, по каким-то свернулась. Шифрованные сводки летели в разные концы мира целыми пачками. Связисты разных разведок перехватывали друг у друга радиошифровки, вычисляли часто меняющиеся места дислокации узлов связи, но выявить что-нибудь из информации, передаваемой агентами, было трудно – не хватало квалифицированных дешифровальщиков.

Отличный немецкий радиопередатчик, трофей только недавно закончившейся Брестским миром войны, работал на конспиративной квартире советской разведки исправно и ежедневно передавал в Москву подробные отчёты в рамках операции «Месть». Разведчикам удалось вычислить вначале китайца, ежедневно приходившего в приёмную больницы и выписывавшего себе на листочек состояние нескольких больных, в том числе двух-трёх больных из изолированных боксов.

Список больных, как обратили внимание служащие больницы, был обыкновенно случаен, но всегда включал в себя пациентку из бокса № 1. Когда же произошла кровавая драма с похищением таинственной пациентки, китаец три дня подряд приходил, записывал те сведения из общей больницы, которые ему, как обычно, предоставляли. Но никаких сведений о пациентах боксов ему не сообщали – до поры, до времени полиция попросила держать в тайне правду об их насильственной смерти. Больше китаец в приёмной Красного креста не появлялся. Но за ним успели установить слежку, и ещё через неделю он вывел советских разведчиков на того самого «благотворителя», который поместил больную истощённую девушку в больницу.

«Благотворитель» оказался офицером Белой армии, дезертировавшим с фронта как раз летом 1918-го, в те дни, когда белые заняли Екатеринбург. Про привезённую в Китай девушку он так ничего и не успел сказать – умер в результате очередного, слишком пристрастного допроса в подвале арендуемого на время операции дома. Про то, откуда у него оказались такого прекрасного качества бриллианты и куда делись остальные – тоже не успел, хотя это для наших чекистов было не так уж и важно. Главное – это то, что раненая больная девушка была привезена именно из России, из-под Екатеринбурга и в конце лета 1918-го года. А эти сведения уже сами по себе были вполне весомы.

Однако нащупанная было ниточка расследования со смертью объекта «Благотворитель» опять оборвалась. И неизвестно, как бы развивались события дальше, но советскому дешифровщику в Москве удалось распознать шифр, по которому шли сообщения немецких разведчиков из Харбина. Исходя из полученной информации, стало ясно, что интересующая Советы особа была похищена из лазарета Красного креста именно агентами немецкой разведки и сейчас проходит в их донесениях, как объект «Ната-СС». С Натой-СС ведет работу агент Марта, готовящаяся к какой-то крупной игре, в которую собираются втянуть её немецкие спецслужбы.

В какую игру собирались втянуть «Марту» немцы и какую роль предназначалось играть в дальнейшем самому объекту всеобщего интереса Нате-СС, было пока непонятно. Но уже через день после дешифровки немецких донесений из Москвы в Харбин было послано указание новоприбывшему советскому агенту ЧК: найти и ликвидировать обеих.

7

Кажется, он разболелся не на шутку. Вчера, когда уже ближе к утру удалось добраться до дома, он чувствовал себя намного лучше. Хватило сил скинуть мокрую насквозь одежду, кое-как умыться и залезть под три тёплых одеяла в постель. Чтобы не простыть, выпил залпом полстакана водки и почти сразу провалился в тяжёлый сон.

Снились кошмары, в которых перемешивались люди и судьбы, он сам, почему-то вновь и вновь падающий и задыхающийся в топкой грязи, свет фар и фонариков в ночи, озлобленные голоса, шум мотора. Казалось, выбраться из этого ада невозможно – тебя вновь и вновь бьют, в тебя даже стреляют, ты падаешь и теряешь сознание, но почему-то знаешь, что ты никуда от этой грязи, заполняющей нос, рот, лёгкие, не денешься. Ты должен умереть – так кто-то решил, и сопротивляться, даже мысленно, бесполезно. Однако, ведь почему-то же он сопротивлялся? Даже не видя желающих уничтожить его злых сил и не имея надежды на спасение. Значит, всё-таки надежда была? А если была надежда, пусть и неосознанная, значит, спастись из ада всё-таки возможно?

Утром проснулся оттого, что стало слишком жарко. Скинул все одеяла и лежал почти голый, прислушиваясь к ставшему хриплым собственному дыханию. И лишь через несколько минут сообразил – а в доме-то тепло. И на кухне, кажется, чьи-то шаги слышатся. Он хотел вскочить, но получилось лишь сесть, опустив ноги на пол, потому что сухой, разрывающий лёгкие кашель согнул его пополам.

– Саша? – послышался голос Машки и шлёпанье её босых ног по полу. – Наконец проснулся! Ты что, никак простыл?

Она влетела в комнату, положила свою сухую ладонь на его взмокший лоб и покачала головой.

– Маша… – Он стряхнул её руку и попытался поднять на неё глаза.

– Лежи уж! Вижу, что плохо тебе. Да разве ж можно осенью в таких курточках бегать? Видела вон в прихожей – вся мокрая. И одежду промочил. Упал, что ль, куда?

Саша кивнул, а сам усиленно соображал, как сказать Машке, что дело совсем плохо, что вызволять Толяна из плена милиция отказалась, а сами они – что Моськи против слона. Машка укрыла его одеялом, сама присела рядом и вкрадчиво спросила:

– Ты, Сашенька, всё рассказал милиции, что знал?

– Да я… – только и смог прохрипеть Саша, и кашель вновь одолел его. Лицо его покраснело, дыхания не хватало.

Машка постукала его ладошкой по спине, поняла, что это средство сейчас не помогает, и вздохнула:

– А ты не говори. Просто кивни – и я пойму. Живы-здоровы наши мужички-то? А?

Саша не смог не кивнуть, ведь в противном случае выходило, что Толяна и в живых-то уже нет.

– Я так и знала. Да и кому они нужны? Один старый, другой лентяй и алкоголик… – И отвернувшись, тут же прошептала, перекрестив рот. – Прости, Господи!

Саша опять зачем-то кивнул, наверное, просто потому, что направление Машкиных мыслей было в данный момент самое правильное и действенное. Не надо ей ни знать всей правды, ни тем более поднимать какой-либо шум попусту.

– Наверное, они бандитам этим что-то…

– Ага. – Кивнул Саша.

– Да? – Машка помолчала, обдумывая странный диалог будто бы понимающих друг друга с полуслова людей, а на самом деле ничего не понимающих, потом махнула рукой, резко встала и со злостью закончила. – Ну и чёрт с ними!

На кого была направлена порция злобы – на горе-мужей или на бандитов – осталось непонятным. Саша промолчал.

– Ну, я пойду?

– Ага, – не размыкая губ, проговорил Александр.

– Кстати, я тебе печку протопила. Смотрю – ты замёрз, тут у тебя… да и вообще…

– Спасибо.

– Ну давай. – Она уже почти вышла, но вернулась. – Кстати, тебе надо таблетки принять. Есть?

– Ага.

– Точно? А то я домой сбегаю.

– Есть. Маша, спасибо, ты не беспокойся. А Толян вернётся.

Она громко хмыкнула и вышла.

Саша расслабился и вновь начал засыпать. Ночные кошмары пока ещё неясными образами стали возвращаться. Откуда-то появились страдающие, умирающие вместе с ним девушки. Убийцы стали многочисленнее и свирепее…

Он проснулся в холодном поту и понял: он беспрестанно думает о расстрелянной в 1918-м году семье Николая II. Да, да, ещё лет десять-пятнадцать назад эта тема вдруг выплыла на страницы печати, даже время от времени звучала на телевидении. Царские останки, идентификация… Он тогда читал всё, что только мог отыскать. Доступного Интернета тогда ещё у людей не было, книги, газеты, журналы покупал, брал у друзей или выискивал по библиотекам. Кажется, ещё в том, прошедшем уже XX веке, точно – при Ельцине, когда он ещё был президентом – провели какие-то слишком уж поспешные похороны царских останков в соборе Петропавловской крепости. А ведь в спорах о подлинности останков так и не была поставлена точка… Странная торопливость. Ещё тогда Сашу покоробила эта псевдозабота о безотлагательном и скорейшем захоронении разрозненных костных остатков царской или якобы царской семьи. И, между прочим, Ипатьевский дом в Свердловске в то же время зачем-то снесли. По указанию, говорят, того же Ельцина. Зачем? И тут какая-то спешка?

Мысли обо всём этом прокручивались и прокручивались у него в голове, помимо его воли заставляя дальше рыться в самых потаённых уголках памяти и восстанавливать картины того далёкого расстрела в деталях, частично подзабытых, частично подсовываемых услужливым воображением. Тайна…

Он вспомнил о золотом изделии, сохраненном – теперь он был уже практически уверен в этом – только в его слепках и оттиске.

«Хочу прикоснуться… посмотреть…» – уловил он мысли, влекущие его туда, к жалким остаткам, и даже не остаткам, а изображениям остатков от золотого украшения, достойного, чтобы принадлежать царской семье.

– Да и лекарство надо какое-нибудь принять, – пробормотал он, вставая и накидывая тёплую рубашку. – Тут Машка права. Надо.

Полюбовавшись оттиском, погладив пальцами высохшие окончательно слепки, он отодвинул ставшие для него теперь такими ценными куски глины и бумагу и пошёл ставить чайник. Он даже ещё не догадывался, что скоро станет обладателем ценности, многократно превышающей ценность запечатлённых им наскоро изображений. Да и как можно предвидеть то, чего ещё не случилось?

8

Работа разведчиков разных стран в Харбине кипела – с разной степенью результативности или пробуксовки. Вяло летели донесения, шифровки, дешифровки…

Поздней осенью 1918-го года взлетел на воздух особняк, служивший полтора последних месяца конспиративной квартирой германских разведчиков. Ночной взрыв был такой разрушительной силы, что на месте бывшего дома осталась огромная воронка, а вокруг в радиусе двух сотен метров лежали лишь груды дымящихся каменных обломков, под которыми невозможно было не только идентифицировать трупы погибших, но даже и примерно сосчитать, сколько же всего человек погибло.

Среди каменных завалов не распознали раскуроченный и мгновенно сгоревший замаскированный под беседку брусчатый домик. А ведь там-то и содержались, по сведениям советской разведки, кстати, очень дорого оплаченным, и объект «Ната-СС», и объект «Марта». Ходили слухи, что взрыв – дело рук тоже советской разведки, но никаких доказательств не было, да и дело о взрыве, в общем-то, не заводилось.

Горы камня и щебня на окраине Харбина ещё долго высились, окружая страшную воронку, за зиму наполнившуюся водой и распространявшую специфическое зловоние. Весной воронку завалили теми же обломками, которые окружали её, а сверху старательные китайцы тачками навозили не одну тонну грунта. Хозяин бывшего особняка щедро расплатился с рабочими и выставил участок на продажу.

Однако так никто и не купил странный участок с проваливающимся то тут, то там грунтом. А с течением времени в вихре событий, охвативших соседнюю с Россией страну, земля и вовсе была национализирована. Память о страшном взрыве стёрлась. И только в секретных архивах многих стран через сообщения разведчиков-легалов и разведчиков-нелегалов сохранился адрес дома в Харбине, подвергшегося неимоверной силы взрыву. К этому же сообщению разведчики послали вслед (во многих случаях даже без шифровки, что означало полное закрытие разрабатываемой операции) ещё одну радиограмму. Слова открытой и перехваченной всеми контрразведками мира радиограммы в донесениях разведчиков разных стран были различны, но смысл сводился к одному: объект Ната-СС уничтожен.

Не так давно прибывший в Харбин советский агент исчез так же незаметно, как и появился. В Москве ему была организована личная встреча с высшими чинами ЧК и одним из самых важных представителей ЦК. После этого агент-разведчик под очередным своим новым именем был осуждён на 20 лет лагерей. Однако, отработав на Беломорканале три года в должности учётчика, он был досрочно освобождён и приглашён в Москву на скромную должность министерского работника с предоставлением квартиры в центре города.

Ещё через год со скромным министерским работником на конспиративной квартире была вновь организована встреча, в которой участвовали не последние люди в ЧК и ЦК. Бывшему агенту была вручена высшая правительственная награда, которую тот подержал в руках и, смахнув слезу, передал обратно в руки представителя ЧК на вечное хранение.

Скромный работник столичного министерства так и доработал до пенсии в своей должности, даже во время Великой Отечественной войны будучи освобождён от воинской обязанности. А вскоре после Великой победы ушёл на заслуженный отдых и получил пенсию, соответствующую званию «Пенсионер Союзного значения» с подобающим званию денежным содержанием и немалыми льготами.

Никто из членов его семьи и не догадывался, за какие заслуги скромный служащий получил такой подарок судьбы. И никто из его родственников так никогда и не узнал, какая награда дряхлого и теряющего разум старика лежит в одной из секретных ячеек легендарного и много раз реорганизованного силового ведомства.

9

Саша крепко спал. В печку ещё загодя он подкинул дровишек, а так как, провалявшись почти весь день в кровати, долго не мог уснуть, вместе с таблетками от простуды принял ещё и снотворного. Ему было тепло, хорошо, даже сновидения оставили его в покое. Крепкий организм, судя по всему, уже шёл на поправку.

Среди ночи – то ли во сне, то ли наяву – ему слышались голоса. Шум подъезжающих и отъезжающих машин, треск ломающихся досок, чьи-то всхлипывания, завывание ветра.

А потом он почувствовал, что всхлипывания – не кажущиеся. Они где-то тут, рядом, тем более сквозь всхлипы слышался дрожащий Толяновский голос, а его плечо кто-то упорно и бессмысленно тряс, не отставая даже тогда, когда он отвернулся к стене и полностью спрятался под одеяло.

– Да ё…! – Трёхэтажный плаксивый мат с каким-то повизгиванием принадлежал Тольке Парамонову – точно так тот стонал в детстве, если в драке терпел фиаско и размазывал по битой морде всё, что лилось из глаз, носа, рта и лопнувших сосудов. – Он что, мёртвый?!

Пришлось скидывать непривычную после снотворного тяжесть с головы и заставлять себя, как ни хотелось отключиться вновь, проснуться. Саша сел, сжимая пальцами виски, потом поднял голову и встряхнул ею, прохрипев:

– Толян, ты что ли?

– Ты гля, Платоныч, он ещё спрашивает! Ему говоришь… рассказываешь… Да отдай ты чайник…

Послышался шум возни. Расплескавшаяся из чайника вода попала Саше на ноги. Потом Толян вдруг резко взвыл, как от боли, чайник громыхнул об пол, а голос Платоныча тихо выругался. Тут уж Саша проснулся окончательно и радостно вскрикнул:

– Так они вас отпустили? Отпустили?!

– Ага, вроде как, – почему-то шёпотом и испуганно произнёс голос Платоныча. Толян так и выл, скрючившись на полу и раскачиваясь из стороны в сторону.

– Они его что, ранили? – Саша кивнул в сторону сидящего на полу в неясном свете уличного фонаря Толяна и хотел подойти к нему.

– Тихо-тихо-тихо… – Платоныч слегка оттолкнул Александра в сторону и прошептал. – Тихо. Лучше не надо.

– Но почему? И чего впотьмах?

От ярко вспыхнувшей лампочки все трое зажмурились и склонили вниз головы. Саша отнял руку от выключателя и ахнул: вся его комната была в кровище. Чайник валялся на полу в огромной луже, тоже кажущейся кровяной из-за попавших туда и успевших растечься красных капель. Толян молчал, прижав к животу обе руки, и всхлипывал. Его одежда, лицо, даже волосы были в крови. Саша боязливо прикоснулся к его плечу:

– Толян… а, Толян…

– Дрыхнешь тут… ничего и знать не желаешь…

Наверное, он был уверен, что спящий крепким сном Сашка мертвецки пьян. Платоныч, кстати, вёл себя довольно странно. Он сначала кинулся тушить свет, потом передумал, бросился к окну, долго там что-то высматривал и, наконец, задёрнув шторы, кивнул в сторону Толяна и прошептал:

– Ты ему дай. Совсем плох.

– Да что дать-то?

– Ё…!!! – То же самое трёхэтажное построение их слов, не присутствующих в словарях и прозвучавших тут пару минут назад, вылетело из-под согнувшегося Толяна. – Он не понял! Он всё ещё ничего не понял!!!

– Да не ори ты! – Теперь Саша, конечно, понял, о чём речь. Только вот никак не мог соотнести количество пролитой тут крови с тем, кому эта кровь принадлежит и почему вместо медицинской помощи требуется выпивка.

Платоныч примиряющими жестами отправил сначала Сашу на кухню, а потом стал тихо увещевать не желающего утихомириться Толяна.

Вскоре Толян, хлюпая носом, уже был в более благостном настроении. Алкоголь притупил чувства, развеял тревоги. Давно переросшему свой юношеский возраст, но, по сути, не ставшему мужиком парню хотелось одного – чтобы его пожалели, чтобы о нём позаботились, чтобы к нему больше не приставали. Ни свои, друзья, ни чужие. Никто. И никогда. Его ворчание перешло в бессвязное бормотание, и он затих.

– Уснул, – констатировал Платоныч.

Толян так и не пожелал показать Саше обмотанную тряпкой руку, которая только-только перестала сочиться кровью. Платоныч знаками и жестами уговаривал не приставать к нему ни с расспросами, ни с показами. Руку пострадавшего всё же обвязали выше локтя жгутом, чтобы не возобновилось кровотечение, а потом, когда Толян уснул, перетащили его на диван. Платоныч так же беззвучно показал Саше глазами в сторону кухни – потолковать, мол, надо.

– Выпытывали они у него, откуда золотишко, – вздохнув и опустив глаза, не стал тянуть с ответами на повисшие в воздухе вопросы Платоныч.

– Значит, всё-таки пытали, сволочи… – Саша стукнул кулаком по столу и заскрежетал зубами. Не удержался, чтобы не спросить. – Как вы могли?! Ну как?!! К волку в пасть?

Платоныч закатил глаза, уже готовые вновь наполниться слезами, и замотал всклокоченной головой с безумными глазами:

– Сам не пойму. Ведь знал, что нельзя… а вот жадность…

– Погубила жадность фраера.

– Типун тебе на язык! Кажется, пронесло.

– Ой ли?

– Да. Поняли они, что мы с самого начала правду говорили. Никакого клада не было. Только и была-то одна эта штуковина среди вороха барахла.

– Подожди, Сан-Платоныч. Какого барахла? Ведь вы эту штуку нашли?

– Да.

– Где? Что не в поле за ручьём, я уже и без вас понял. Но где же тогда?

– А ты не догадался?

– Не темни, Платоныч. Мне никто намёков никаких не давал. Это с бандитами вы, оказывается, такие правильные. Сразу им всю правду выложили…

– Да не кипятись. Парни побаивались Валерке правду сказать.

– Да? С чего бы такая робость? Да и Валерка тут…

– Ну… потому что нашли эту штуку… В общем, у соседа вашего.

– Что?!! – От неожиданности Саша вскочил, выпучил на старика глаза, а потом бахнул кулаком по столу, кое о чём догадавшись. – Так это они, паразиты, у Альберта всё повыломали?!

– Нет, ты не так понял…

– Ах, гады… И Толян-то… в поле… за ручьём… Боялись они, говоришь?!!!

– Тихо! Вишь, вскипел… Не ломали они ничего!

– Не ломали!

– Да! На чердаке… чуток проверили… всё равно, говорят, на этот чердак никто годами не лазал. Иконы искали.

– И ты ещё их выгораживаешь? А, Платоныч? Тебе-то, не стыдно ли?

– Стыдно, чёрт тебя подери! Нечто я не человек? Они ведь и меня вначале обманули. Толька как мне эту штуку показал, у меня всё в голове помутилось. Вижу – деньжищами пахнет. Поверил, что в поле выкопали. А перед тем, как к этим… ехать… Анатолий мне всю правду и рассказал.

– О чердаке?

– Да. Они – тихо, аккуратно, ничего не ломали. В сундуке старом пошарились – и бегом оттуда. Икон там не было, а вот эта штука…

– Погоди-погоди, Платоныч… Если Толька ничего не ломал у Альберта… но ведь буквально на следующий день после нашей… нашей гулянки… Ты что, хочешь сказать, что ограбили соседа бандиты?

Сан-Платоныч пожал плечами и развёл руки.

– Они искали там… – Всё дальше догадывался Саша.

– Да, да, золото.

– И именно в то время, пока мы…

– Да, веселились тут, не чуя беды.

Саша буравил старика глазами и готов был смять подвернувшийся под руки стул. Потом он оттолкнул стул с презрением, будто он был в чём-то виноват. Платоныч сидел, опустив глаза, и после того, как смолк грохот от упавшего стула, заговорил монотонно и быстро:

– Ничего они в доме вашего Альберта не нашли, а ведь даже мебель вспарывали. Обозлились, решили, что мы с Толяном их обманули. И внаглую нас похитили, прямо на глазах у наших жён.

– Знаю. Бабы-то в милицию сразу обратились.

– В милицию? Ой, не надо было… как бы…

– Да не бзди. Милиции до вас по фиг. Они слишком Беса… уважают.

– Кхм, ясно, я так и думал. В общем, сутки продержали нас с Толяном в каком-то подвале прикованными к батарее. Не кормили, только банку с мутной водой дали. Мы под себя и гадили… и мочились…

– Ну и…?

– А потом пытать начали! Вот тебе и «ну и»! Знаешь, что Тольке сделали? Били. А потом палец отрезали.

– Как это…

– Да так. Взяли тесачок остренький – вжик! И нету пальчика. Нет, не весь. Последнюю фалангу от среднего оттяпали. Кровища так и хлынула. Дали тряпку замотать, а следующим движением пообещали руку по локоть укоротить.

У Саши в голове не укладывалось, как всё-таки люди могут так поступать друг с другом. Ну почему? Неужели не слышали, не знают, что сотворённое зло вернётся к тебе злом, многократно возросшим? Не к тебе вернётся, так к твоим детям. Ну как? Как можно элементарно себя не поставить на место того, над кем ты измываешься? Почувствовать его боль, его унижение, страдание…

Вероятно, он сам ощутил за подонков, пытавших Толяна, все чувства, которые они должны были бы испытывать. Ему было и больно, и тяжко.

– Саша. – Услышал он после продолжительной паузы голос Платоныча. – Ты меня слушаешь?

– Да-да, конечно. – Он встрепенулся и посмотрел в глаза так же, как и он, страдающего старика.

– Бедный Толька.

Саша кивнул и опять задумался.

– Я уж у тебя тоже… можно? А то… как бы среди ночи… не хочу пугать.

– Да-да… О чём ты, Платоныч?

– А утром я помогу тебе тут прибраться… если что. И Толяна вымоем. А?

– Толяна?

– Да. Нельзя ему в таком виде к Машке. Санька, о чём ты думаешь?!!

Саша посмотрел долгим взглядом на старика и, будто рассуждая сам с собой, произнёс:

– Но почему они вас ко мне привезли? Кстати, я вспомнил, что слышал шум отъезжающих машин.

– Слава богу, слышал он. Само собой, такие люди ничего не боятся, всё делают напролом. Чай, и всё остальное слышал?

– Не понял.

Саше действительно было невдомёк, куда клонит Платоныч. А тот тоже не мог сообразить, зачем это Сашке притворяться перед ним – что же тут может быть непонятного?!

– Что ты не понял? – слегка раздражённо произнёс старик.

– Ни хрена. Почему они вас за посёлком не бросили?

– А на хрена им нас за посёлком бросать?! Прямо сюда, к месту и подъехали!

– К какому месту?!!

Они одновременно замолчали и посмотрели на покрасневшие лица друг друга. И тут Саша понял, к какому-такому месту привезли Толяна с Сан-Платонычем бандиты. Конечно же, не к его дому, а к дому Альберта. Видно, проводили, так сказать, следственный эксперимент. Стали понятны и стуки, и скрежет, и хруст выламываемых досок.

– Они что же… они опять весь дом наизнанку вывернули?!

Платоныч опустил голову и махнул рукой:

– Не поверили… а ведь надо-то было всего один сундук…

– Уж его-то выпотрошили.

– А то. Сверху скинули – тряпки, щепки, бумажки так и полетели в разные стороны.

– Какие бумажки? – равнодушно спросил Александр.

– Да, видно, старухины. Каракули жуткие… бумага старая, так и сыплется… да и чернила местами совсем выгорели.

– Старухины… Старухины?

– Говорят, у Альбертовой жены от первого брака свекровь померла, а может бабка, лет семь уж как. После неё барахло, не перебирая, привезли сюда на чердак. Да старуха-то нищая была! Да притом малость не в своём уме… слепая, трясущаяся… Однако, наши думали, хоть одна иконка-то у ней древняя, да и имеется. Ан нет. Только тряпки. Да кусище золота. Видно, никто из родственников о золоте-то не знал.

– Видно, не знал.

– А то бы на чердак не закинули, – рассудил Платоныч.

– А о бумагах?

– Что, о бумагах?

– Но ведь о бумагах-то, наверное, догадывались? – не унимался Александр.

– Да что это – бумажки? – Платоныч скривился презрительно, потом зевнул. – Пошёл я спать.

Он сделал два шага к выходу, затем вернулся, вытащил из хлебницы кусок батона и, жуя, побрёл искать себе место для ночлега. А Саше, чувствовавшему, что сон не придёт к нему теперь очень долго, не сиделось на месте.

Он бродил по пустой кухне, представляя, как бумаги таинственной старухи, умершей в нищете, но хранившей и, вероятно, очень долго дорогое, хоть и испорченное, ювелирное изделие, ждут его. Почему-то он был уверен, что эти бумаги, истлевая, крошась и постепенно становясь прахом, ждут именно его. И всегда ждали.

Почему люди столь нелюбопытны? Родные этой умершей старухи, сам Альберт, его жена, они что, даже не заглянули в то, что старуха так бережно прятала? Увидели сверху тряпки и решили, что ничего ценного в старом сундуке быть не может? Хорошо хоть на помойку не выкинули, хотя хранение на промокающем периодически чердаке почти то же самое, что хранение на помойке. Ни мелкие воришки, ни бандиты, охотники за драгоценностями, даже не предполагают, что может быть иная ценность, чем золото или бриллианты. Что не всё можно измерить количеством радужных бумажек. Что есть всё же такая вещь, как наша общая история.

Может быть, и в самом деле бумаги старухи не представляют особой ценности, но одним тем, что они очень старые и хранились вместе с золотым изделием царской эпохи, они манят к себе, зовут, даже приглашают в таинственный, забытый, возможно, отвергнутый мир. Зовут его, Александра. Зовут того, кто хочет знать, кто может понять, кто должен понять…

Саша вздрогнул от странной мысли, что бумажки зовут его. Рука потянулась к мобильнику, чтобы сообщить Альберту о новом взломе его дома.

«Господи, я что, совсем рехнулся? Звонить среди ночи… А ведь я хочу не просто сообщить о взломе… я хочу попросить о разрешении… о старых бумажках…»

А вдруг Альберт не так поймёт? Да ещё вообразит, что он, Саша, сам залез к нему в дом, скинул с чердака сундук? Нет… скорее всего, Альберт, конечно, поймёт так, как оно и было… Приедет, сгребёт всё вместе в одну кучу и избавится от хлама. Да, просить бумажки совсем глупо.

«Я что, собрался украсть эти бумажки? – понял вдруг свои мысли Саша. – Ужас… как вор… стыдно, стыдно, стыдно…»

Он уже запахнул на себе тёмную куртку, взял в руки фонарик.

«Нет, я просто посмотрю. Нет, ну действительно, хозяева могут это всё выбросить… или сжечь… прямо сейчас».