Текст книги "Начало Игры"

Глава 7

Огонь, наконец, разгорелся по-настоящему. Сырая кожа сапога испускала густой дым, который однако благополучно вытягивался в трубу.

– Огня он не любит. И он дал нам это понять. Я бы даже назвал его почти честным противником. К тому же, он полностью в себе уверен.

– Да кто он, в конце концов, колдун что ли? Змеями кидается?

Сфагам вздохнул.

– Ладно, терять нам нечего…Лактунбы – это самая страшная секта древней животной магии. Их запретили ещё лет сто пятьдесят назад. Колдовать у нас в Алвиурии никому не возбраняется. Но они уж такое вытворяли…

– Это из-за него деревню бросили?

Сфагам кивнул.

– Теперь я понимаю… задумчиво протянула Гембра.

Они устроились напротив огня. Сфагам установил над очагом большое бронзовое зеркало так, чтобы в нём отражалась большая часть комнаты. За окном давно стояла темень. Три обнаруженных масляных светильника было решено жечь по очереди.

Повернувшись к огню, Сфагам закрыл глаза. Теперь он мог без труда настроится на тонкий образ своего противника. Он явился в виде вязкой пятнистой грязно-серой пелены, которая прыгала, перетекала и пульсировала, то ближе, то дальше. Враг прекрасно знал с кем имеет дело и умел маскироваться. Пелена сгущалось где-то поблизости, но вплотную не подступала.

– А что он может?

– Много чего… Мне кажется он не спешит. По крайней мере сейчас. Но всё может измениться каждую секунду. Пока я его держу… Он, может быть ждёт пока мы про него забудем хотя бы на минуту. А может быть, продолжает играть и хочет, чтобы мы потеряли спокойствие. И тогда он возьмёт нас шутя. Без боя. Мне показалось, что ты его чем-то заинтересовала.

Гембра презрительно хмыкнула.

– Нет, это не то, что ты думаешь. Совсем не то…

– Фу! Даже есть расхотелось. – Девушка нервно сжимала рукоятку меча. Каждая секунда молчания казалась невыносимой. Очаг потрескивал предательски мирно. Тихой и спокойной казалась и сама комната, где ничто, не говорило о смертельной опасности, нависшей над её случайными гостями.

– Ты уже попадала, наверное во всякие переделки?

– А то! Стычек было – не сосчитать! Тонула… – Гембра изобразила на лице игривую задумчивость. – Три раза. Сегодня не в счёт. С высоты падала – раз пять, не меньше! На колу не сидела – врать не буду! Зато вешали… Вешали меня… – Она устремила взгляд в потолок, сощурила один глаз, наморщила лоб и почесала макушку, как бы напряжённо вспоминая.

– Вешали меня три…, не, четыре, точно! Четыре раза. И до сих пор прыгаю.

– Четыре раза? Не многовато ли?

– Не веришь? – Гембра искренне обиделась. – Я, если хочешь знать, никогда не привираю! Что было, то было!

– Да я верю, верю… Но четыре раза!

Гембра была довольна, что ей удалось хоть чем-то удивить своего невозмутимого товарища.

– Четыре, точно! Вот слушай. Первый раз давно ещё было. Лет десять назад, а может и больше. Я тогда ещё совсем девчонкой была. Во, и тоже босиком бегала! – Гембра качнула ногой.

– А за что вешали-то?

– За шейку, ясное дело!…За проделки всякие. Первая любовь и всякое такое. Ну ты понимаешь…

– Пытаюсь представить. С твоим-то характером, да с твоими-то проделками…

– Это точно! Так ведь за правду вешали! За справедливость! Так бы за правду и повисела, если б тогда один козёл со мной развлечься не захотел. Ну перед этим, понимаешь, – Гембра выразительно провела пальцем по тонкой мускулистой шее и подняв его вверх, скорчила рожу, высунув язык. Ну я его развлекла!…

– Я думаю! – Сфагам улыбнулся.

– Мне, между прочим, ещё гадалка накаркала. Болтаться, говорит, тебе девка в петле. И никуда тебе, говорит, от этой судьбы не деться! А через два дня её саму на базарной площади вздёрнули. Проворовалась. А может нагадала чего не надо… кому не надо!

– Драпанула я тогда из дома. И не вернулась больше. Висеть-то неохота…

– А второй раз?

– Второй раз приняли меня за лазутчицу. Война, помнишь была. За южные леса?

Сфагам кивнул.

– Ну вот. Вешали меня тогда на суку с лошади. У дороги с видом на деревню. Хорошо, на дороге нужные люди оказались в нужный момент. А стояло бы дерево чуть подальше…Так и осталась бы на том дереве. Да и лошадка выручила. Топталась, топталась, время тянула. Как знала. Лошадка-то умная была. Понимала всё…

А в третий раз под мостом чуть не повесили. Товар везли – всё по правилам. Через мост проехали – ну, на ихнюю землю. Только въехали – раз – слева-справа – молодцы. Все в доспехах. И ещё грамотей с ними один – суслик-глазки узкие. Свиток достаёт. Туда-сюда, мол, платите, говорит, за то, за это. И денег заломил – хоть до гола раздевайся! Ну мы ему, конечно – шиш! Те – за мечи. Ну и поцапались. Думали– отобьёмся, а они как повалят из кустов. Ну и прижали нас. Но их двоих мы положить успели. Построили рядышком нас на мосту. Меня – последнюю с ихней стороны. Всем – петельки и вниз, по очереди. Смотрю, наших уже трое болтается. Скоро до меня дойдёт. А тут с другой стороны едет кто-то. Жрец вроде. Ну туда-сюда… Разговор…Ля-ля, тра-ля-ля! Ну тут я одному ногой врезала – и в воду! Руки-то не связали. Думали, не денемся никуда. А с ними потом тоже разобрались. До императорского суда дошло! Получили своё за обдираловку!

Гембра вошла во вкус. Сфагам слушал её с радостью. Ему нравилось, что она, наконец, стала говорить привычным для себя простым и бесхитростным языком, оставив мучительные и забавные попытки удивить его правильностью высокопарного слога.

– Ну а четвёртый раз – целое представление было! Везли мы с Востока товар. Пряности там, составы всякие, для храма всякие штучки хитрые, ну и всё такое прочее. Вся дорога спокойная была. Я аж удивилась. Нет, думаю, так всё просто не пройдёт! И точно! А везли в такой городишко… Ну, не городишко даже, а крепость. На берегу стоит. А оттуда товар уже с другой охраной на кораблях – туда – через залив. Заезжаем в крепость. Рады, понятное дело, – довезли! А начальник гарнизона, самый главный, вроде, так на меня сразу глаз и положил. Ну я ему язычок показала, ну может, разок глазки состроила. Ну так просто, для шутки. Понятное дело! Кто ж знал, что он так сразу заведётся! Как пообедали, так сразу лапать начал. И при любовнице своей, представляешь! Скажи, дурак какой! Когда мужик с головой не советуется – караул! А у той, ну у любовницы – штаны зелёные, а рожа ещё зеленее от злости. Обрыдла, подруга, ясное дело! Туда-сюда, значит… Вечером солдаты заваливают. И к сумкам…Раз – а там у меня и ещё у двух ребят из охраны, ну для отвода, понимаешь…, коробочки, значит. Ну, из тех, что везли. Со всякой этой восточной дрянью. Коробочки-то маленькие – во! А стоят виргов по пятьсот-шестьсот! Ну я то сразу всё поняла. А им ведь разве чего докажешь? Разобрались быстренько! А сука та стоит – скалится. Знаешь, говорит, что тебе, воровка, по закону положено? А я, вообще-то, таких дел не люблю. Цап её за волосы и мордой об стенку! Жаль, меч до того отобрали! Ну те, ясное дело, навалились – растащили. А начальник стоит с постной такой рожей и говорит – «Ничего, говорит, не поделаешь. За такие дела будете завтра утром повешены на городской стене над воротами. Чтоб другим не повадно было!» Наши то другие заступиться думали. Куда там! Дело ясное! А сука эта так и суетится! А ты, говорит, – это мне, – раз такая боевая, будешь голенькая болтаться! Согласен, спрашивает. Ну своему этому… А тот-то согласен. Ещё бы! Если на лежанку не затащил, так чтоб хоть повесить голую. Что б не так обидно… Ну и в подвал нас. А утром вешать потащили. Стою на зубце. Голая. А утром-то холодно. Ветер сильный и камни холодные. Стою – дрожу. Зуб на зуб не попадает. Ребят по сторонам поставили. Парни хорошие, честные. Жалко… Один вообще первый раз в охране. Ну стою, значит. Руки за спиной связаны. Верёвку сначала свободно накинули – вот так, – Гембра провела пальцем над ключицами. Второй конец внизу на крюк какой-то намотали. Ну всё думаю, девушка. Отвоевалась, отпрыгалась! Погремят теперь мои косточки на ветерке.

– Почему косточки?

– А ты чего, не знаешь, что ли? Если в городе вешают, ну на базаре там, или ещё где в приличном месте – то на три дня. Чтоб тухлятину не разводить. В особых случаях – на неделю. – Рассказчица наставительно подняла палец.

А если на стене, то это надолго – пока скелетик не рассыплется! А до тех пор, думаю, будем ворон пугать и стенку украшать прямо над въездом. Навроде герба. Ну вот, значит, подваливает ко мне эта сука с вот такой доской. – Гембра изобразила руками изрядных размеров четырёхугольник. – А на ней написано…Сейчас вспомню… Так, значит…

" Я Гембра – воровка. А каждой воровке… м-м-м… петля…нет, не так! Сейчас! «А каждой воровке найдём по верёвке!» Во! Или «награда – верёвка!» Ну что-то вроде того. И буквы здоровые, чтоб аж с соседней крепости видно было. Ну это я шучу, ясное дело! – быстро добавила она. – Главный сначала рядом стоял, а потом свалил куда-то. Позвали.

Сфагам слушал Гембру очень внимательно, глядя, как отражаются и пляшут огненные язычки в начищенном металле носка сапога. Другая часть его сознания пребывала в трансе, принимая сигналы тонкого мира. Внутренний глаз вглядывался в серую завесу, идя ей навстречу и осторожно раздвигая клочья вязкого тумана, из которого выплыли очертания комнаты небедного деревенского дома. «Охотились на тигра!» – высокий мужчина в костюме лесничего бросил на стол что-то завёрнутое в тряпку. Взгляд его был растерянным и подавленным. Одежда на плече – разорвана и в крови. Робкие женские пальцы развернули тряпку. На стол выкатилась отрубленная человеческая рука с неестественно длинными пальцами и острыми треугольными ногтями… Раздался сдавленный женский вскрик. Несколько детских лиц в ужасе отшатнулись от стола. Мужчина ещё что-то сказал тихим, но твёрдым голосом, но слова были неразборчивы. Комната скрылась в тумане, но через несколько секунд сквозь мглистую пелену вновь начало проступать изображение. Короткая палка шевелила угли в очаге… От бесформенных комков отделился почерневший остов отрубленной конечности. Что-то едва заметно блеснуло. Тонкие детские пальцы осторожно, но без страха сняли с ломкой хрустящей фаланги небольшое кольцо с тусклым, не треснувшим от огня, синим камнем. Тщедушный белобрысый мальчик лет шести поднял ручонку к свету, любуясь украшением в неярком свете узкого окошка. Снова туман… Дальнейший ворох образов и ощущений был труднопередаваем. Их связь была смутной и неизъяснимой, как во сне. Зовущий женский голос, переходящий в стонущий клёкот болотной птицы, и как что-то безусловно связанное с этим, то ли причиной, то ли следствием – тень гигантского богомола, выползающая из тёмного угла за очагом на ярко освещённую стену. И туманная завеса… Сгорбленная старуха закутанная в чёрное берёт мальчика за руку. Она еле идёт, даже слегка опирается на его хрупкое плечико. Они раздвигают руками камыши. Шорох листьев и шум ветра… Старуха идёт уже твёрже и прямее… А теперь она уже шагает широкой мужской походкой и мальчик едва поспевает за ней. Она, кажется, становится даже выше ростом. Камыши расступаются, открывая тихую заводь с густой зелёной ряской. На другом берегу необычные деревянные постройки. Круг из брёвен. Из центра курится дымок. И опять всё тает в сером тумане. Внутренний глаз более ничего не различал. Впрочем Сфагаму и так было уже всё ясно. Не теряя из виду пелену, он снова перевёл внутренний глаз на рассказчицу.

– Надевает она мне доску эту…

«Это повторится» – вспыхнула внезапная мысль. «Верёвка, надпись…Это должно повторится. Это МОЖЕТ повториться. Скоро…Если. Если…» Серая пелена сгустилась и отсекла дальнейшую цепь.

– А я ей – «Сама, говорю, писала?» А она – Я для тебя, говорит, ещё не так постараюсь! Сейчас я тебе и петелечку поправлю. – И узел за ухом затягивает Ну, мне тут радости мало – верёвка под горлом, доска тяжёлая, вниз тянет. Народ внизу собрался, пальцами тычут. Думаю, самой, что ль прыгнуть? Хоть быстрее будет. А потом думаю – нет! От меня так просто не отделаешься! Выберу, думаю, момент, пока эта сука вокруг меня крутится, цап зубами за одежонку – и вниз за компанию! Мне поближе – ей подальше. Жаль, думаю, не увижу, как её с дороги соскребать будут. А она, сука, как почуяла! Вертится, вертится, а совсем близко не подходит. Стала сзади и пальчикам так между лопаток – тик-тик. Сейчас, говорит узнаешь, как мужикам язычки показывать! Скоро всему городу язычок покажешь! А тут слышу – на лестнице снизу голоса какие-то. Спорят чего-то. Вроде решают чего. Ну думаю – время тянуть надо, мало ли там чего. Вниз-то всегда успеется! Эй, говорю, подруга заботливая, сделай что ли верёвку покороче. А то с такого размаха ещё башка оторвётся. Ворота не отмоете, да и вида не будет. А та, – башка, говорит, не оторвётся, не бойся! А верёвочку я тебе ещё подлиннее сделаю. Чтоб ты у всех проезжающих прямо над головой болталась. Ну и начала там ковыряться. Тут главный поднимается. Рожа – как дерьма наелся! Другие с ним… Нашлась там, выходит, одна душа честная. Видел один из ихних, как эта сука нам коробочки подбрасывала. Ну а как разобрались, что к чему – сука эта так и побелела вся. А сказать то нечего! Вдруг ко мне как кинется! Столкнуть хотела, зараза! Ну ничего… Я её ногой встретила! Ну, те, значит, туда-сюда. Потрепались, извинились. За стол пошли есть-пить, мирится. Лишних сорок пять виргов заплатили, сверх договора.

– Так они оценили твою жизнь?

Гембра на мгновение растерялась от неожиданного вопроса.

– Ну да, вроде того… Выезжаем, значит из ворот. Главный чуть впереди едет. Провожает. Я рядом – чуть подальше. Вдруг смотрю, чего-то главный вроде как задёргался. Повернулся – вся башка мокрая и в дерьме! А народ вокруг хохочет и вверх показывает. Смотрю – а над воротами эта сука болтается. Тоже голая и дерьмо из неё так и валится. Представляешь, какое попадание! Прямо другу на голову! В меня, наверное, целила!

Гембра по-детски звонко расхохоталась. Её смех прорезал зловещую пустоту притихшего дома.

– Тише,… слышишь… там, наверху?

Сфагам застыл, прислушиваясь. – Нет, это не он… А ведь ещё чуть-чуть и на её месте была бы ты.

– Ну и поболталась бы! Куда б делась-то! Судьба, значит, такая! Хотя, неохота, конечно. Ну вот…Четыре раза вешали, ещё раз пятнадцать твёрдо обещали, раз пятьдесят собирались, раз двести просто грозились, и пока ничего! Я везучая!

– Я уже заметил.

– Я тебе ещё не такого расскажу! А бои какие были!

Неожиданно взгляд девушки стал растерянным и тоскливым.

– Знаешь, не по себе мне что-то. Когда врага видишь – это ещё как-то… Ну ты понимаешь… А тут… Сама, вроде, не боюсь, а во мне кто-то сидит и боится.

– Не будем баловать его нашими страхами. Пусть приходит. Встретим, как сможем. Уж если умрём, то не от страха. – Сфагам продолжал смотреть на огонь. «И это тоже повторится… Стихия огня… Двое у очага. Битва субстанций… Это МОЖЕТ повториться. Не скоро, но может. Позднее. Если… ЕСЛИ…» Снова серая пелена, вязка и тяжёлая. Если удастся прорваться сквозь эту пелену…

– А с тобой тоже, наверное, приключалось всякое интересное?

– Мне часто приходилось выезжать за пределы Братства с поручениями от наставника. Всякое бывало… Не то, что с тобой, конечно, но бывало. Но, ты знаешь, я не умею об этом рассказывать так интересно, как ты.

– Да неужели?

Сфагам улыбнулся.

Осень раскинула мокрые крылья,

Дни всё короче и листья мертвей,

Тонет в усталости мысли усилие,

Нет ни весны и не грусти по ней.

Кутает осень сердечным уютом,

Здесь мягче вода и огонь горячей,

Сонна тревога, – развеялась утром,

И птицей танцует на слабом плече.

– Это твои стихи?

– Нет, это из «Осенних песен» Тианфальта. Он считался вторым поэтом в столице после Далринка. Но я назвал бы его первым. Он был любимцем императора, а сам любил вино и развлечения. А потом его отравили завистники. Он было уже умер, но придворные лекари его всё-таки вытащили. Он прожил ещё двадцать один год, но стал совсем другим. Удалился от двора и жил почти, как отшельник. Никого не хотел видеть и писал совсем другие стихи…

Бессмыслен путь, мечты нелепы,

Заглохнет эхо – не жалей!

Ведь дни твои на этом свете, –

Лишь хоровод больных детей.

– Это – уже после…

– Мрачные стихи – проговорила Гембра.

– Не мрачнее, пожалуй, чем жизнь…А ещё незадолго до смерти он написал своё знаменитое загадочное стихотворение, смысл которого никто до сих пор не разгадал. Оно начинается словами: «Мой старый друг, что завтра умер, давно смеётся надо мной.»

За окном послышался негромкий прерывистый свист. Он становился то тише, то громче, будто описывая круги вокруг дома.

– Зажигай второй светильник и держи меч наготове, – тихо скомандовал Сфагам.

Входная дверь не издала ни звука, но свистящий писк, будто бы раздавался уже в самом доме. Затем он прекратился, замерев где-то вверху. Вернулась гнетущая тишина.

– Слышишь?

– Нет.

– Шаги.

Гембра прислушалась. Теперь уже и она различала странные звуки, доносившиеся из одного из многочисленных коридоров первого этажа. В этих звуках и в самом деле нелегко было распознать шаги. Они не подходили, а будто бы подкатывались ударяя об пол не два, а три раза. И сами звуки были неравномерными, так что нельзя было понять, как далеко находится идущий. ЭТО НЕ БЫЛИ ШАГИ ЧЕЛОВЕКА. Глухой стук всё ближе подкатывался к двери. Внезапно девушкой овладел приступ паники. Её взгляд заметался по комнате: стол, светильник, очаг, книги, меловые знаки на двери, окно, снова очаг, снова дверь, Сфагам стоящий с мечом наготове, стул, окно, снова дверь, засов… Засов!!! Дверь не заперта! Одним кошачьим прыжком она подскочила к двери и с лязгом закрыла засов. Шаги остановились за самой дверью. Паника прошла. Наступило полумёртвое безразличие. Взгляд Гембры медленно и бессмысленно полз по стенке сверху вниз, ощупывая щели, трещинки и пятна. За дверью – тишина. Сползая вниз, взгляд остановился на закрытом засове. Вновь послышался тихий прерывистый свистящий писк. Совсем рядом. Прямо за дверью. Если б не эта деревянная преграда, можно было бы дотянуться рукой. Снова тишина. Чего стоила каждая секунда этой тишины!

Страшный, сострясший весь дом удар в дверь, казалось оглушил Гембру изнутри. Эхо прокатилось нервной волной по всему телу. Дверь не подалась. Снова тишина. Сфагам продолжал стоять всё в той же позе невозмутимой готовности. За дверью послышался хриплый прерывистый вздох. Он был не менее чем втрое длиннее, чем вздох любого из людей. Сфагам и Гембра молча переглянулись.

– Иди к окну. Когда он войдёт – беги. Прошу тебя.

Гембра отрицательно мотнула головой и сжала рукоятку меча.

Сфагам вздохнул и показал Гембре рукой, чтобы та отошла немного назад. За дверью вновь послышалось хриплое дыхание. Теперь тяжкий вздох показался ещё длиннее. И затем, после очередной паузы невыносимого безмолвия до невольных гостей страшной комнаты донёсся уже знакомый прерывистый писк. Сначала он звенел не громче комариного писка, но затем, набирая силу, перешёл в негромкий и писклявый человеческий смех. Непонятные шаги стали откатываться – глухо и тяжело. Затих и смех. Когда шаги заглохли окончательно, порыв ветра поддел приоткрытую ставню. Громкий хлопок заставил Гембру вздрогнуть. Сфагам подошёл к окну и плотно затворил его.

– Ты говорил, эта штука испортит ему настроение? У меня, признаться, настроение тоже не очень… Но он всё таки не вошёл.

– Вся ночь впереди. У него полно времени. – Сфагам вернулся к очагу. – Это конечно глупо, но постарайся успокоиться. Твой страх ему только в помощь.

– Тогда расскажи ещё что-нибудь.

– О чём же тебе рассказать? – голос Сфагама стал мягче.

– Ну, если о приключениях тебе неинтересно…тогда расскажи мне про учителя и ученика.

Монах задумчиво шевелил кочергой поленья в очаге. Отблески пламени играли светом и тенью на его спокойно-сосредоточенном лице.

Гембра залезла на стул с ногами и обхватив руками колени, положила на них подбородок, приготовившись слушать. Огненные блики плясали в её огромных чёрных глазах.

Глава 8

Вот уже много дней над хижиной отшельника шёл дождь. – начал свой рассказ Сфагам. Нескончаемые потоки воды, как будто, хотели смыть её с высокого уступа горы, испытывая на прочность ветхую крышу. Отшельник сидел неподвижно возле маленького окошка и с самого утра молча вглядывался в бездонный шумящий туман, пронизанный водяными нитями.

– Послушай, – сказал он ученику. – Четыре дня мой дух будет витать в созерцании иных пределов. Я оставляю моё тело на твоё попечение. Ты должен всё время находиться рядом и следить, чтобы оно не стало добычей чуждых сил. Ты знаешь, как это делать. Если вдруг тебе надо будет во что б это ни стало отлучиться – сожги тело, но ни в коем случае не оставляй без присмотра. Иначе твоим учителем может стать кто-нибудь посторонний.

Ученик ответил, что выполнит всё в точности. Отшельник ещё долго смотрел в окошко, а затём лёг на циновку и погрузился в глубокую медитацию. Его тонкое тело, отделившись от бренной оболочки, которая осталась недвижно лежать в тесной хижине, поднялось высоко вверх. Оно летело навстречу ветру и дождю, пропуская сквозь себя потоки густого влажного воздуха, внимая бурым и сине-серым песням гор, отталкиваясь от вязко-колких замшевых волн, которые испускала смятая дождём трава и ловя неслышные шевеления затаённой в камнях жизни. Туманно-серая оболочка пейзажа сделалась прозрачной и открыла сияющее плетение бесчисленных тончайших нитей, пронизывающих всё – и небо, и землю, и камни, и воду и воздух. Все эти нити колебались и вибрировали так, что задень, казалось, одну – и это мельчайшее движение тотчас же отзовётся во все стороны, меняя рисунок мироздания. Но парящие облачка голубых и серебряных блёсток-звёздочек – тонкие тела, путешествующие в эфире, проплывали сквозь эти нити, почти не колебля их. Привычные контуры предметов просматривались сквозь эти сотканные из сияющего кружева фигуры, как едва различимые слабые очертания, как смутный набросок, сделанный художником, ещё не начавшим накладывать краски. Здесь не было разницы между зрением и слухом, а звуки-формы не сталкивались с оформляющей их мыслью, а сами были знанием. Полёт был лёгок и быстр.

Гембра слушала, как заворожённая, слегка покачиваясь на стуле, машинально стирая грязь с большого пальца ноги.

Первые два дня ученик провёл в неустанных занятиях, не забывая присматривать за телом учителя. Но уже к середине третьего дня тягостная тревога прочно поселилась в его сердце. Занятия не ладились и он не находил себе места. А присутствие в тесной хижине застывшего в неподвижности тела учителя ещё более усиливало чувство тоски и заброшенности. «Это учитель посылает мне испытание.» – думал ученик, решив выдержать срок до конца. Но будто какая-то сторонняя сила терзала его изнутри, подталкивая к тому, чтобы покинуть тесную обитель. Окутанный туманом простор, открывавшийся с горы казался ему тюрьмой. Ему нестерпимо хотелось спуститься с горы в деревню, с кем-нибудь повидаться, с кем-нибудь поговорить, увидеть человеческие лица, услышать голоса. «Ты ещё недостаточен сам для себя. Нити, привязывающие тебя к обыденному миру ещё крепки, как железные цепи.» – вспомнились слова учителя.

Утром четвёртого дня ученик, совершив все необходимые ритуалы, сжёг тело учителя на площадке для обрядов перед хижиной. Теперь его уже ничего не держало и он стал спускаться с горы.

А внизу в деревенском кабачке играла тростниковая флейта, разносились запахи вкусной еды и слышался тихий неспешный разговор. Ученик присел возле очага рядом с каким-то больным стариком, который пытаясь согреться, всё ближе придвигался к огню. Ученик заговорил со стариком. Тот отвечал глухо и невразумительно, но ученик не обращал на это внимания. Как и большинство людей, он слышал в разговоре только себя.

Тем временем, дух учителя, возвратившись назад и, обнаружив вместо тела лишь обгорелые останки, тоже направился к подножью горы. Залетев в кабачок, он увидел своего ученика, сидящим у очага и вдохновенно рассказывающего о преимуществах отшельнической жизни и необходимости самоограничений на путях поиска Истины. Старик уже давно не слушал его. Он умирал. Жизненная сила тонкими струйками мельчайших мерцающих частичек исходила из него, как мука из прохудившегося мешка и вот-вот должна была иссякнуть совсем. Дух же учителя, к этому времени, пребывал в затруднении, ибо не мог слишком долго существовать вне телесной формы. Силы его стали уже истощаться и тогда, не дожидаясь, пока последние искорки жизни покинут старика, он стал вселяться в его тело. На короткий момент их тонкие тела встретились и прошли друг сквозь друга. Учитель увидел залитый солнцем берег и убегающий из под ног песок, затем шум фруктовых деревьев высоко над головой. Кто-то сидел на дереве и звал его чужим именем. Потом замелькала неразличимая череда образов и ощущений. Девушка вытряхивала красное покрывало. С каждым взмахом возраст её мгновенно, но в то же время неуловимо менялся. Последний взмах – и из-за тяжёлых складок показался силуэт сгорбленной старухи. Тяжесть… Усталость… Тоска. И боль разочарования – умирающий старик тоже пролистал жизнь учителя.

– Что с тобой? Тебе плохо? – ученик потряс старика за руку.

Старик широко открыл невидящие глаза и медленно обвёл ими всю комнату. Затем он устало опустил голову и обмяк на грубом деревянном стуле.

– Ну, отдыхай, отдыхай.

Теперь дух учителя должен был осваиваться в новом, случайно обретённом доме. Он проникал в изношенные члены и органы, возрождая их к жизни. «Придётся немало потрудиться, чтобы приблизить это тело хотя бы к малому совершенству.» – думал учитель, направляя силовые потоки, то в измученные ревматизмом плечи, то в больную печень, то в ослабленное, отработавшее свой срок, сердце.

А ученик ничего не заметил. Он продолжал болтать, не подозревая, что перед ним сидит уже совсем другой человек. Тем более странными показались ему слова старика, который, казалось спал и вовсе его не слушал.

– Кто так горячо доказывает, тратя много слов, не имеет в себе подлинной уверенности, и слова его к себе же и обращены, чтоб смолкла неуверенность, – голос старика был одновременно и чужим, и знакомым. И страх объял ученика…

– Погоди-ка… У нас, кажется, гости, – тихо проговорил Сфагам, медленно поднимаясь с места, – Меч… и не показывай вида. Он уже в комнате.

Гембра напряглась, сжав рукоятку меча.

– Зеркало… – шепнул Сфагам.

Скосив взгляд на полированную бронзовую поверхность, девушка увидела в нём перетекание смутных очертаний, которые, с каждым мгновением, становились всё более отчётливыми. Сфагам схватил масляный светильник и резко повернулся, держа его на вытянутой руке.

Существо, стоявшее в двух шагах от них, с трудом поддавалось описанию. Первое, что бросалось в глаза, была массивная, покрытая короткой серо-бурой шерстью фигура. Она была не менее чем на три головы выше самого высокого из людей. Спина была согнута, едва ли не в горб, но при этом держалась неестественно прямо. Фигура двинулась немного вперёд и из густой тени показалась огромная голова летучей мыши с пастью, усеянной редкими, но крупными и острыми зубами. Шеи, будто бы, не было вовсе – оставалось только удивляться, каким образом голове, прилепленной прямо к сутулым плечам, удается так легко вертеться во все стороны. Невероятно длинные руки-лапы гнулись не как у людей, а наоборот, как у насекомого и подгребали к себе сверху. Существо сделало ещё один медленный шаг вперёд. Теперь стало видно, что оно передвигается не на двух, а на трёх ногах. Эти ноги, не то козлиные, не то человеческие, заканчивались мощными тяжёлыми копытами. Голова легонько покачивалась, словно принюхиваясь, руки-лапы тоже слегка шевелились, ощупывая воздух. Внезапно третья «лишняя» нога с неожиданным проворством метнулась вперёд, плотно прижав Сфагама к каменной обкладке очага. Шестипалая перепончатая ладонь с длинными когтистыми пальцами-крюками опустилась сверху на голову Гембры и, сжав в кулак волосы, подняла девушку в воздух. Та выронила меч, но несмотря на пронизывающую боль в шее и позвоночнике, пыталась сопротивляться. Она извивалась, болтая ногами и нанося беспорядочные удары по держащей её лапе. Всё это, однако, нимало не беспокоило нападавшего. Он спокойно поворачивал извивающуюся фигуру то одним, то другим боком, видимо что-то рассматривая в свете огня. Затем Гембра увидела, как открылись, наконец, его как оказалось, закрытые до тех пор, глаза. Они были огромны и светились красным светом. Зрачки были размыты и почти не различались. То ли изо рта, то ли из носа этой безобразной головы стала вытягиваться узкая белая трубочка. Делаясь тоньше, она тянулась всё дальше и дальше, вплотную приближаясь к глазу девушки. Та отчаянно дёргала головой и, превозмогая боль, пыталась отвернуться или отмахнуться рукой. Это, по-видимому, вызывало у чудовища лёгкое раздражение. Тем временем Сфагам сумел таки освободиться от давящего пресса, стремившегося сравнять его со стенкой. Тяжёлое копыто уткнулось в кирпичи, а Сфагам в прыжке нанёс противнику три сильнейших молниеносных удара – в подбородок, в грудь и в пах. Мощнейший из бойцов, получивший хотя бы один такой удар, тотчас же упал бы замертво с размозжёнными внутренностями. Но чудовище лишь слегка отпрянуло, недовольно-удивлённо мотнув головой. Гембра, как пушинка, полетела в дальний угол. Она больно ударилась головой об пол и в глазах у неё потемнело. Последнее, что она увидела, была нелепая тень твари, взметнувшей над головой Сфагама свои длинные крюковатые лапы.

Но сознание вернулось к ней уже через несколько мгновений. В комнате стоял шум и грохот. Сфагам и его страшный противник метались из стороны в сторону пытаясь достать друг друга. Движения монстра казались противоестественными – так могла ходить деревянная статуя. Каждое движение начинаясь вроде бы неуклюже и вяло, но затем вдруг, приобретало поразительную скорость и гибкость. Его стремительные развороты и выпады невозможно было предугадать. Но Сфагаму удавалось уворачиваться, хотя кое-где на его одежде уже виднелись следы крови. Удары меча Сфагама, которые уже давно превратили бы плоть любого живого существа в бесформенную груду мяса, нередко достигали цели, но оставляли на серо-бурой шерсти лишь едва заметные белёсые полоски, не причиняя противнику явного вреда и лишь на несколько мгновений блокируя его движения. Сфагам чувствовал, что все его удары словно вязнут в непробиваемой оболочке, плотно облегающей тело врага. Едва ли чудовище чувствовало и четвёртую часть силы его ударов. Это была известная неодолимая защита лактунбов, их страшно знаменитое «яйцо», против которого бессильно любое обычное оружие. У воина первой ступени почти не было шансов. Для выхода на вторую ступень требовалось время. Совсем немного, но противник это знал и свободных мгновений не было. Побоище продолжалось. Самое большее, что удавалось Сфагаму – это кое-как отбивать атаки чудовища, уворачиваясь и маневрируя. Не в силах пробить «яйцо», он всё же продолжал искать наиболее уязвимые места. В какой-то момент ему удалось в прыжке сделать сильную и неожиданную подсечку, ударив изнутри под колено опорной ноги. Тварь повалилась на пол, но падая успела поддеть Сфагама своей длиннющей лапой. Тот упал неудачно, сильно ударившись и потеряв несколько секунд. Он ещё не успел вскочить, а над ним уже взметнулись лапы-крюки. Но в следующий момент в голову чудища полетел подхваченный монахом масляный светильник. Пронзительный писк, наполнивший комнату разрывал сердце. Тварь мотала головой и размахивала лапами, поднося их к глазам. Противник был ослеплён, по крайней мере, на время. Успев немного прийти в себя, Гембра двинулась на помощь. Тварь тотчас же повернула голову в её сторону.