Текст книги "У бога за пазухой"

Глава 8
Дневник Ярославина, листы 9—12

27 января 2018 (1238)

Остатки тумена Кулькана простояли у крепости пять суток. Атаковать нас не пытались, зато успели разорить окрестные сёла (мы видели дымы, угнанный скот и пленных) и построить тын, укрепив свой лагерь.

Затем к монголам прибыло подкрепление. По моим наблюдениям – два тумена. Вот чего они ждали. Значит, скоро приступят к активным действиям.

Я предупредил об этом людей. Все, слава Господу, настроены дать врагу решительный отпор. Никто не ропщет, хоть и понимают, что нас, в конце концов, просто разадавят. Не надеются даже одолеть эти неполных три тумена. Придётся их разочаровать или обрадовать – это с какой стороны посмотреть. Если будем действовать так, как я задумал, можем даже выйти победителями.

Только я смотрю дальше. Ну, побьём мы здесь тумены эти, Батый пришлёт ещё, а то и сам двинет на Козельск всей силой. Последнее даже вернее. Мало того, что мы Кулькана умертвили, так ещё и целое монгольское крыло тут положим. Я бы уж точно безнаказанным такое не оставил, сам бы пошёл наказывать зарвавшихся бунтарей.

Но у меня на то и расчёт. Сейчас Батый двинул свою рать на Владимир, где будет в феврале. Взяв его, пойдёт к Новгороду. Это март. Надо успеть расправиться с нашими туменами до середины февраля, чтобы ему сообщили об этом, и он отвернул от ещё непокорённых русских земель, придя сюда, за мной. Пусть я оттяну все силы Батыя на себя в этом небольшом городке, пусть мы все погибнем, но спасётся Святая Русь. Вряд ли после сечи здесь, в Козельске, у монголов останется достаточно сил для повторного завоевания. Они уйдут ни с чем. Не могут не уйти. Знаю этих вояк с их организацией. Большие потери влекут отказ от дальнейших боевых действий и отступление.

Не знаю только, как признаться в этом козельчанам. Гридни, полагаю, воспримут мою задумку как должное. Это воины, им не привыкать. Нужно умереть за Русь – умрут, не раздумывая. Но простые люди…

29 января

Все описанные мною события происходили до сегодняшнего дня. Спешил запечатлеть их, пока свежи в памяти. Теперь буду излагать по текущим дням. Надеюсь, время будет, и я проживу достаточно долго, чтобы внести всё в дневник.

Сегодня не сдержался, выложил свои мысли Ульяне с Васяткой. Всё же они народом правят, потому и должны знать. Затаив дыхание, ждал их ответа.

Сын с материю многозначительно переглянулись, после чего малец просто сказал:

– Я всё понимаю, дядя Рома. Я ж не маленький.

Мать была более многословной:

– Поганые не пощадят нас в любом случае, Роман Ингваревич. Когда-то дед Василия, Мстислав Святославич, перебил их посольство…

Больше мне ничего не пришлось объяснять. Уж я-то знаю, что месть монголов распространяется не только на злейшего врага Орды, но и на весь его род. Выходит, отрок Васятка уже смертник, а его мать, если и выживет – будущая бесправная наложница Батыя либо другого чингизида из его войска.

– Козельчане знают? – спросил я.

– Конечно. Как видишь, никто не ушёл, – гордо подняв голову, ответила Ульяна.

Да, такое отношение людей дорогого стоит. Они готовы были умереть за своего князя. Воевать с такими солдатами одно удовольствие. И я не мог их подвести.

Крепость готовится к штурму. На внешние брёвна стен и вал под ними почти беспрерывно льют воду, которая на морозе превращается в склизкую ледяную корку. На башнях и между ними вдоль гребня стены дежурят усиленные дозоры. Во дворах варят смолу. На неё у меня особые виды. В захабе между стен тоже ведутся работы. Там долбят ямы, накрывая их деревянным настилом. Я надеюсь успеть закончить все свои приготовления до того, как монголы ворвутся в город.

31 января

Не успел. По крайней мере, до первого штурма. Сегодня пришлось отражать первый приступ.

Козельчане молодцы, не подвели. Не только мужское население, но и женщины со старшими детьми могут стрелять из луков. От вражеских стрел их защищает кровля, но недаром славятся своей меткостью монгольские нукеры. Среди горожан появились первые убитые и раненые. Раненых отнесли в детинец, убитых пока сложили в ледник с надеждой вскоре похоронить по-христиански. Если Господь даст, похороним.

А пока я не могу впустить в город ни единого монгола. Не время ещё.

Подступы через Жиздру и Другузку для них чрезвычайно неудобны, несмотря на то, что обе реки стоят во льду. На севере тоже крутой откос и канал. Остаются ворота за рвом, самое уязвимое место. Взять их, и город, считай, захвачен. Так, полагаю, рассуждает монгольский темник. Но и нам это на руку – позволяет сосредотачивать силы на основном направлении удара. Осадных орудий у врага нет. Ему пришлось идти в бой с подручными средствами.

Приступ шёл ни шатко, ни валко. Лесины скользили по ледяному насту, падая вместе с людьми. Забраться по накинутым верёвкам тоже было не так-то просто, и защитники успевали их рубить. Да ещё стрелы, камни, сулицы, непрерывно посылаемые в толпу монголов. Мыслимо ли такое выдержать? Если даже кому и удалось прорваться на стену, он так и остался здесь навечно. Недаром же я гридней промеж козельчан распределил. Правда, им пришлось добротные латы на простые доспехи сменить или скрывать под одеждой, чтобы раньше времени наше пребывание здесь не обнаружилось (монголы, подозреваю, ещё ни в чём не уверены), но гридням не привыкать. Умение сражаться у них никто не отнимал, в чём враг, с трудом взбираясь наверх, тут же убеждался. Русский воин, заносящий над ним ужасный прямой клинок – вот, что видели монголы в последний миг своей жизни.

Первую атаку мы отбили сравнительно легко. Штурмующие откатились за палисад зализывать раны. Перед крепостью осталась лежать пара сотен трупов. Эх, лишь бы стрел да сулиц нам хватило. Ну, Козельск не только сельский город, но и оружейный. На границе стоит. Издавна Русь от половецких набегов защищает. Всегда к обороне готов. Правда, стольких поганых ещё не видывал, но, дай Бог, сдюжим.

20 февраля

Почти неделю шёл снег и задувал пронзительный ветер. Всё это время в лагере монголов царила суматоха. Стучали топоры, свозились брёвна. Похоже, сооружали штурмовые приспособления.

Мы тоже время даром не теряли. Перелопатили весь захаб у ворот между внешним и внутренним валом, забив его сухой древесиной, пропитанной горючей смесью. Сверху всё закрыли настилом. Осталось пустить под него эту самую смесь и подпалить. Но это, когда монголы ворвутся в город. Ещё и снег расчистили, словно для них. Добро пожаловать, мол, гости дорогие. Ждём с нетерпением.

Вчера утром из монгольского стана с улюлюканьем вырвалась конница, закружила перед рвом, обстреливая защитников на стенах. Следом хлынули тысячи пехотинцев с верёвками, крючьями да лестницами. Я подумал, было, что всё повторится по примеру первого приступа, но через несколько минут, когда люди уже были расставлены по позициям и вели бой, из-за вражеского тына вдруг двинулся… дом. Небольшой вытянутый сруб с двускатной крышей, похожий на низенькую баньку. Помню, удивила меня эта конструкция, ведь монголы не мылись. Даже в реку избегали заходить. Поставленный на большие тележные колёса дом проворно тянула четвёрка лошадей. В переднем торце зияла дыра, из которой торчал, покачиваясь, край толстого бревна подвешенного к внутренней стороне крыши. Вот оно что – таран. Монголы рассчитывали пробить ворота, пока мы рассредоточены по стенам. Если бы я в тот момент бросил основные силы на защиту ворот, их бы наверняка удалось отстоять, но стену мы бы где-нибудь да потеряли. Поэтому я оставил всё как есть. Тем более что намерения врага вполне отвечали моим замыслам.

Пока монголы тащили таран, с надвратной башни подстрелили двух лошадей и несколько человек обслуги. Но сруб всё равно прижался к воротам. Тут же послышались дружные выкрики раскачивающих бревно воинов, глухие удары и треск дерева.

Я дёрнул Вакулу за рукав тулупа и остриём меча показал на башню. Тот понял меня без слов. Кивнул и помчался вдоль стены в сторону ворот. С ним всё было оговорено заранее.

– Иннокентий! – окликнул я второго гридня, не отходившего от меня ни на шаг. – Скажи Нетече, пусть выступает.

Убежал и этот. А я с местным кузнецом по имени Фёдор пошёл к запалам.

Особенно громкий треск ломающихся ворот, сопровождаемый ликованием штурмующих, возвестил о том, что путь в крепость им открыт. Монголы, оставив бесполезные попытки вскарабкаться на стены, потекли к надвратной башне и хлынули в пролом, быстро заполняя захаб и разбегаясь по нему в обе стороны. Внутренний вал, повторяя изгибы внешнего, отстоял от него не более чем на полперестрела. Этого вполне хватало, чтобы вести неприцельную стрельбу с двух стен по перемещающейся вдоль прохода, зажатой в узком пространстве толпе врагов, нанося им немалый урон. Что и сделали козельчане по моему сигналу.

На монгольские головы с внутреннего и внешнего вала полетели стрелы и сулицы. Почти ни одна из них не пропала даром. Все, так или иначе, угодили в цель. Внизу падали убитые и раненые. Их затаптывали, о них спотыкались. Не устоявшие на ногах тоже не могли больше подняться и гибли под сапогами соратников. Плотность стрельбы ничуть не уступала монгольской. Враг на собственной шкуре испытал свой же способ ведения боя. Научили на свою голову, теперь пожинали плоды.

Это их, конечно, не остановило. Сзади напирали. В проломленные ворота продолжали лезть всё новые и новые сотни, набиваясь в захаб и неизменно попадая под перекрёстный обстрел. Кто был со щитом, додумался поднять его над головой. У кого щита не оказалось, быстро умирал. Но тумены двигались, прибавляя шаг. Уже вся пехота протиснулась в город. Следом за ней заскакивали всадники, нахлёстывая каурых лошадок. Скорее, скорее. Близок последний час урусов!

Голова расползающегося потока монголов свернула за изгиб вала. Я поднял факел и принялся размахивать им над головой. На внутренней стене повторили мой сигнал. Могу представить, как изумились поганые, встретив мчащийся на них монолитный строй конной русской рати. Пятьсот закованных в броню тяжёлых латников с одной и другой стороны, по десять боевых шеренг в каждой, они походя смяли передние ряды врага, остановив его и начав теснить, неумолимо спрессовывая набившиеся в захаб тумены.

Факел в моей руке заходил вправо-вправо. Это для Вакулы. Он с помощниками выбил клинья, удерживающие тяжёлую стальную решётку. Та по направляющим ухнула вниз, подмяв под себя несколько монголов с их лошадьми. Вошла острыми концами в мёрзлую землю на метр, а то и больше, наглухо закупорив единственный выход из города. Оставшиеся снаружи монголы безуспешно пытались её поднять или выломать. Куда им, хилым. Фёдор эту решётку на совесть ковал под моим чутким руководством. К тому же во всадников, сгрудившихся у надвратной башни, тоже густо полетели стрелы. Пришлось им прятаться за спасительным палисадом. Не так уж и много их было, чтобы отстреливаться.

А во дворе, между тем, разворачивалось преинтереснейшее действо. Там оказались взаперти почти все два с половиной тумена. Копошились в неимоверной тесноте, как тараканы, не понимая что происходит и пытаясь оборониться от летящих стрел и сулиц.

– Железные урусы! Железные урусы! – донеслись перепуганные вопли с дальних концов, где орудовала наша конная дружина.

– Железные урусы! – радостно подхватили те монголы, кто ещё не вступил в бой.

Как же, они оказались правы – бежавший из-под Коломны отряд, виновник смерти Кулькана, и в самом деле был здесь. Месть скоро свершится!..

Да, свершится, но не та, о которой вы думаете, гости незваные.

Снова машу факелом, на этот раз вверх-вниз. На внутреннем валу опрокидывают дымящиеся чаны с огненной смесью. Выжидаю какое-то время, чтобы вязкая жижа сбежала по желобам, заполнив пространство под настилом, после чего киваю Фёдору. Вдвоём мы одновременно поджигаем фитили. Пламя быстро бежит по брандерным канавам к настилу, на котором топчутся монголы, и…

Знал, конечно, что полыхнёт неслабо, но действительность превзошла все мои ожидания. Вероятно, скопились пары от пропитки, а тут ещё и вара подлили. Настил в самой гуще вражеского войска просто взорвался морем огня, раскидывая доски, брёвна и людей. А потом всё это ухнуло в образовавшийся провал, прямиком в полыхающую преисподнюю. Орали нечеловеческими голосами сгорающие заживо люди, надрывно ржали кони, грозно гудело пламя, выбрасывая высоко в небо длинные, скручивающиеся огненные языки, звонко стреляло горящее дерево. Кругом был чад и летящие искры. Сильный жар чувствовался даже на стене. Воздух, мгновенно потеряв зимнюю свежесть, наполнился запахом гари, словно в огромном костре жгли не только дрова, но и старые тряпки, кожу, мясо, шерсть, а ещё плавили металл. Те, кто избежал страшной участи своих менее счастливых собратьев, стремились уйти как можно дальше от места пожара, но гридни двумя конными фалангами сжимали железные клещи, а сверху, с обеих стен, сыпал смертоносный дождь сулиц и стрел. Сопротивлялись только стоявшие перед самой конной ратью. Но длилось это лишь до тех пор, пока жар полыхающего перед воротами пламени не начинал жечь им спины. Тогда в отчаянии монголы бросались в последнюю безумную атаку и быстро гибли под клинками. Всё лучше, чем сгореть заживо. Это была уже агония собранного под Козельском вражьего войска.

Пришлось долго заливать пламя и забрасывать его землёй. Провозились до темноты. Зато нас больше никто не атаковал, поэтому спокойно подняли решётку и всей конной ратью выехали из крепости.

Обогнули таран, которому мешали съехать вниз перебитые лошади. Не обращая внимания на тела монголов, периодически попадающие под копыта наших коней, начали набирать ход. Вражеский палисад за рвом выглядел безжизненно. Лишь кое-где за низким частоколом горели редкие костры. Не встретив никакого сопротивления, мы ворвались в лагерь. Между юртами заметались люди.

– Рязань! Коломна! – выкрикнул я, вспомнив чьё имя ношу.

Гридни поддержали меня дружным рёвом.

– Чернигов! Козельск! – не отставал и Нетеча со своими ратниками.

– Владимир!.. – неслось ещё откуда-то из наших рядов.

Разношёрстное, однако, у меня войско. Словно вся Русь поднялась против захватчиков и сейчас шла на них в едином строю, как недавно под Коломной. Только теперь уж точно победа была за нами.

Порубили всех, кого нашли – сотни полторы человек. И это всё? Я рассчитывал на большее. Но лошадей в стане почти не было. Пленные перебиты. Вещи раскиданы, будто хозяева собирались в дикой спешке. Успели уйти, сволочи. Поняли, что их песенка спета, что рано или поздно мы придём сюда и никого не пощадим. Ну, это и к лучшему. Должен же хоть кто-то спастись, чтобы прискакать к Батыю и, рискуя головой, рассказать ему о нашей победе. Пусть узнает, что злой город Козельск по-прежнему стоит невредимый, угрожая одним своим существованием втоптать в грязь честь и достоинство монгольского владыки, внука самого Чингисхана, отобрав у него право властвовать. Захочет ли он после этого сам прийти сюда? Придёт, никуда не денется. Это вызов, который гордый чингизид не сможет не принять.

Глава 9
Перемышль, Калужская область, 14 мая 2018 года

Дочитав последний листок материала по Ярославину, Брагин поднял на Сергея заинтересованный взгляд.

– Нормально так-то. Несчастный случай, никаких вопросов. Надо, правда, ещё протокол осмотра того заброшенного пирса приложить, чтобы прокурорские не докопались.

– Прикладывай. Ты же исполнитель, тебе и карты в руки, – с деланным равнодушием проговорил Ермаков.

– Так-то да… – неуверенно протянул Коля. – Но хотелось бы найти там что-нибудь подтверждающее слова потерпевшего. Понимаешь о чём я?

– Какие проблемы? Его шмотки я тебе принёс. Оторви окровавленный лоскут от рубахи, насади на какую-нибудь железяку на том причале да изыми протоколом при понятых. Любой эксперт даст тебе положительное заключение.

Вздохнув, Брагин покачал головой:

– Ох, толкаешь ты меня, Серёга, на должностной подлог.

– Да брось. Это железобетонный отказняк. Ярославин другие показания всё равно не даст.

– Уверен?

– На все сто. Не в его интересах болтать лишнее.

– Что, грохнуть могут? – Брагин прищурился, чуть подавшись вперёд.

– Нет, – успокоил Сергей. – Там просто история не совсем обычная. Боится, что за чокнутого примут и отправят в дурку, если правду скажет. На самом деле, Коль, там ничего криминального. Слово даю.

– Чего ты так печёшься о нём? – не переставая с подозрением щуриться, Брагин склонил голову набок.

– Просто человек хороший. В трудную ситуацию попал.

– Да-да, и личность непонятная. – Николай приподнял край листа, на котором, как догадался Ермаков, был ответ из Коломны. – Нигде не значится. Ни в рождённых, ни в проживающих. Странно, правда? Прокуратура завернёт отказной лишь на том основании, что не установлена личность потерпевшего.

– Установлена. – Сергей достал из папки другой листок и протянул Брагину. – Замени ту бумажку на эту.

Прочитав документ, Николай положил оба листа рядом, сравнил, после чего хмыкнул:

– Долго мучился?

– Время компьютеров, уважаемый. Да здравствуют сканеры, редакционные программы и цветные принтеры. Главное, что наш Ярославин признан уроженцем города Коломны, хотя и является лицом без определённого места жительства. Бомжей, как ты знаешь, тяжелее искать.

– Вот именно. А если прокурорские тоже запросят Коломну?

– Оно им надо? Ну, в крайнем случае, скажешь, что получил материал уже с этой бумагой, ничего не знаешь. Дата на ней прежняя. И потом, в прокуратуре ведь не оперативники сидят, а крючкотворы, которым надо, чтобы в материале не было противоречий. Вот мы эти самые противоречия и устраняем. Или ты хочешь тяжёлого «глухаря» возбудить?

– Боже упаси! – Брагин трижды сплюнул через левое плечо и постучал костяшками пальцев себе по лбу.

– Тогда работай.

С чувством исполненного долга Сергей вернулся в свой кабинет. Селивёрстова не было. Наверное, отрабатывал «хвосты» по заволокиченным материалам, иначе бы они вдвоём уже мотались по Перемышлю в поисках злодеев или наворованного добра. Ну, раз так, можно и своими делами заняться.

Сев за стол, опер придвинул к себе стопку бумаг, вздохнул и начал их разбирать.

Звонок телефона отвлёк в самый разгар аналитической работы.

– Да! – недовольно бросил Сергей в трубку.

– Э-э, Серёжа?.. Здравствуйте. Это Артур Генрихович из больницы. Вы меня слышите?

– Да-да, Артур Генрихович, здравствуйте, – смягчившись, пробормотал Ермаков. Но, почуяв неладное, встревоженно спросил: – Что-то с Ярославиным?

Он ещё в первый день попросил хирурга звонить ему по любому непредвиденному случаю. Не имел в виду ничего экстраординарного, но непонятная ситуация вокруг Ярославина заставила подстраховаться. Интуиция подсказывала, что это лишним не будет.

– Нет-нет, с вашим пациентом всё в порядке. Здесь другое, знаете ли… К нему пришёл какой-то журналист. Уж не знаю, каким образом он пробрался в палату. Персоналу я уже сделал замечание по данному поводу…

– Сейчас буду! – Сергей бросил трубку и пулей выскочил из кабинета.

Не хватало ещё, чтобы историю Романа озвучила местная пресса или телевидение. Вот ведь журналюги проклятые. И как только пронюхали? Впрочем, что тут удивительного. Персонал ЦРБ, рыбаки, Селивёрстовские понятые да и сами менты – источников хоть отбавляй. Земля слухом полнится. А для журналистов это хлеб.

Дежурным по отделению сегодня снова заступил Михалыч. Ермаков кинулся к нему:

– Машина есть? Нужна срочно.

Глянув на его заполошный вид, Михалыч не стал задавать лишних вопросов, а просто сказал:

– Во дворе Якобсон был. Там посмотри.

– Я возьму его на время!.. – уже на ходу крикнул опер и выбежал во двор.

Дежурный УАЗик стоял на положенном ему месте. Водитель – старый седобородый старшина, выслуживший, наверное, весь положенный ему срок и работавший, скорее, по привычке, чем по нужде – сидел за рулём и неторопливо курил в открытую дверцу. Сергей плюхнулся рядом на пассажирское сиденье:

– Юрий Яныч, поехали в больничку. Дежурный дал добро.

Выпустив дым, старшина картаво проворчал:

– Конечно, работать же больше некому. – Выбросив сигарету, он захлопнул дверь, подёргал рычаг передач и завёл двигатель. Показал на пустой двор: – Смотри. Хоть одну машину видишь? Никого, кроме меня. Только Якобсон и работает. Одни лодыри кругом.

Ермаков помалкивал, привычный к тому, что Яныч постоянно ворчал, хоть и несерьёзно, в шутку, но дело своё знал туго. Наверное, так ему проще работалось. Ну и ладно, пускай бубнит, лишь бы рулил быстрее.

– Яныч, вообще-то я спешу.

– Не спеши, а то успеешь, – многозначительно посоветовал старшина, но развернулся и проворно рванул с места.

До больнички домчались за считанные минуты. В хирургии Сергей сразу столкнулся с Артуром Генриховичем.

– Где он? – спросил с ходу.

– Кто, журналист? Ну, Серёжа, вы же не дали мне договорить. Я его прогнал, знаете ли. Нечего больных понапрасну тревожить.

Ермаков перевёл дух. Осталось выяснить, что успел выболтать ему Ярославин.

Они пошли к палате.

– Как он выглядел, кем представился, из какого издания? – поинтересовался по пути Сергей.

– Бог его знает. Солидный такой молодой человек, в костюме. Документов его, уж извините, не видел. Сказал, что журналист, когда я поинтересовался кто такой. Ну и попросил его на выход. Больше мы не общались.

– Хорошо, Артур Генрихович. Спасибо, что сразу позвонили. Остальное постараюсь выяснить у нашего больного.

Перед палатой они расстались. Доктор пошёл дальше по коридору, а Сергей к Ярославину. Тот снова смотрел в раскрытое окно, теперь сидя на стуле и положив здоровую руку на подоконник.

– А, Сергей, опять вы, – лениво произнёс он, узнав гостя. – Что-нибудь ещё вам подписать?

– Нет. Интересуюсь кто тут с вами беседовал. Что за журналист был? – сразу взял быка за рога опер, подтаскивая второй стул и тоже усаживаясь у окна.

– Всё-то вы знаете. – Впервые, пожалуй, за время знакомства Сергей увидел его улыбку. Открытую, дружелюбную. Наверное, больной всё же постепенно приходил в себя. Уже хорошо. – А, это наш уважаемый лекарь вам поведал? Конечно, как я раньше не догадался. У вас ведь есть плоские коробочки для разговора на расстоянии.

– А у вас разве таких нет? – скептически хмыкнул Сергей.

– Только на проводе. Насколько хватит его длины, на том расстоянии и говорим. Переговорник называется. А у вас…

– Телефон, – подсказал Ермаков. – Но сейчас не об этом. Что вы успели рассказать этому журналисту?

– Только то, о чём с вами и договаривались. Нырнул у причала, поранился, потерял сознание. Больше ничего.

– Он пытался узнать что-то ещё?

– Интересовался моей биографией.

– А вы?

– Да я ничего не успел ответить. Лекарь его прогнал.

Фух, слава богу. Остаётся надеяться, что рассказанная Романом история не заинтересует журналюг. Правда, есть у них достойные кадры. Не хуже оперов землю носом роют. Лучше бы спрятать Ярославина подальше от чужих глаз.

Поболтав ещё немного на отвлечённые темы, Сергей пожелал больному скорейшего выздоровления и отправился на поиски Артура Генриховича. Нашёл его в ординаторской.

– Доктор, когда Ярославина выписывать можно? – сразу набросился с вопросом.

– Ну, состояние у него вполне стабильное, – начал хирург, откинувшись на стуле. – Можно сказать, идёт на поправку. Швы я сегодня уже снял. Остаётся понаблюдать с недельку. Но думаю, что никаких патологий не будет. А что?

– Чем раньше вы его выпишете, тем лучше для него.

– Немного странная позиция, не находите? Насколько я знаю, у Ярославина никого нет. Ему негде жить. Не лучше ли оставить его в стационаре? Всё под присмотром будет. Крыша над головой, питание…

– Артур Генрихович, ему грозит опасность. На него из-за чего-то покушались, а он выжил. Могут прийти опять, чтобы завершить начатое.

– Так организуйте охрану.

– Не могу. Дело замяли. Ярославин давать показания не хочет.

– Значит, он о себе не беспокоится, а вы за него…

– Да, я беспокоюсь. Не хочу, чтобы человек погиб. А вы? Ведь врачам по роду своей деятельности положено чужие жизни спасать.

В задумчивости Артур Генрихович побарабанил тонкими пальцами по столу. Смёл с него несколько невидимых глазу пылинок узкой ладонью.

– Знаете что, – проговорил медленно. – Давайте не будем тянуть. Сегодня же оформим выписку. Найдёте, куда спрятать вашего Ярославина?

Подумав пару секунд, Сергей кивнул. Был у него на примете небольшой домик в Хохловке. Остался после смерти тёти Нюры, матери одноклассника, Стёпки Волкова, с которым вместе после школы поступали в военное училище. Окончили тоже вместе, получив лейтенантские погоны. Только Сергей в армии не остался, попал под сокращение, а Стёпка продолжал служить где-то на Крайнем Севере. Там у него и квартира была, и семья. Возвращаться в Перемышль не собирался. Сам просил Сергея присмотреть за домом, когда приезжал на похороны матери. С тех пор домик пустовал. Изредка Ермаков наведывался туда, если было время, поддерживал порядок. В нём есть всё для проживания. Даже русская печь осталась. Огород опять же – только не ленись. Уж Ярославин-то, судя по всему, ленивым не был.

– Вот и хорошо, – продолжал доктор. – Ещё бы на первое время положить на его место кого-нибудь похожего, чтобы отсутствие больного сразу не бросилось в глаза.

Неплохая идея. И как Ермаков сам до неё не додумался? Опер называется – врач его поучает. А доктор-то молодец, ещё тот конспиратор, оказывается.

– Что-нибудь придумаю, – согласился Сергей.

– Тогда думайте. А я пока выпиской займусь. Да, одежду ему какую-нибудь привезите. Не в пижаме же из больницы забирать. Она, знаете ли, казённая.

В дежурный УАЗ он садился воодушевлённый, весь в мыслях о предстоящем переезде Романа в Хохловку.

– Поработал? Всё получилось? – меланхолично поинтересовался водитель.

Бросив на него просветлённый взгляд, Сергей хотел ответить что-нибудь весёлое, но вдруг осёкся, уставившись на бороду Якобсона. Почти такая же русая, как у Ярославина, только с проседью. Вот же подходящий типаж.

– Яныч, – осторожно начал Ермаков, – а ты не хочешь в больничке поваляться?

Артур Генрихович, надо полагать, выпишет ему какой-нибудь больничный, раз уж сам поднял вопрос о соблюдении конспирации.

Старшина хмыкнул:

– А работать кто будет? У меня грыжу, между прочим, давно вырезать надо. Я уже и направление в поликлинике взял. Но кроме Якобсона же в смену выйти некому…

– Так, стой. – Водитель послушно затормозил. – Нет, езжай. Я не об этом. Давай-ка ложись на операцию. Прямо завтра с утра. С врачами я договорюсь.

– А с начальством?

– Чего с ним договариваться? Поставишь перед фактом. Лежу, мол, в хирургии на операции. Выйду на работу, когда больничный закроют. С ними только так и надо. Иначе до пенсии со своей грыжей бегать будешь.

– Я и так практически пенсионер.

– Тогда до смерти…

– Типун тебе на язык.

– Ну что, договариваться?

Водитель подумал, потом решительно махнул рукой:

– А давай. Здоровье и вправду важнее. Якобсон тоже ведь человек. Не железный, между прочим. Сколько может он в одиночку-то вкалывать, а?..

Радостный, что всё так удачно складывается, а Якобсону не придётся даже придумывать диагноз и оформлять подложный больничный, Сергей вошёл в свой кабинет и, потирая руки, уселся за стол.

– Чего такой радостный? – улыбнулся уже вернувшийся к тому времени Селивёрстов и что-то печатавший на компьютере, заражаясь приподнятым настроением напарника.

– Да так, получилось кое-что, – неопределённо сказал Ермаков и продолжил прерванное занятие, взявшись за оставленные на столе бумаги.

Что-то здесь было не так. Материалы, вроде бы, все на месте. Тогда в чём дело?

С холодом в груди Сергей вдруг понял, что листы с распечаткой расшифрованного дневника Ярославина, лежавшие на краю стола, перепутаны. Кто-то в них основательно порылся.

– Андрюха, ты у меня на столе что-нибудь трогал? – спросил он с надеждой. Напарнику такое любопытство простительно.

– Нет. На кой мне… – безразлично бросил тот, но вдруг поднял настороженный взгляд от компьютера. – Что-то пропало?

Ермаков показал собранные листы:

– Кого-то, похоже, заинтересовало содержание моих бумаг. При тебе никто не заходил?

– Чё-о-орт, – протянул Селивёрстов, оттолкнув от себя клавиатуру. – Корреспондент!

– Какой корреспондент? – насторожился Сергей.

– Из криминальной хроники. Зашёл почему-то именно к нам, интересовался работой оперов, какие преступления раскрываем, всё такое. Сказал, что статью пишет.

И здесь уже побывал. Надо же, какой шустрый. Нашёл-таки сенсацию. Пусть не тот самый дневник, но его удобоваримый перевод. Наверняка и сфотографировать успел.

– Молодой парень в костюме? – уточнил Сергей, уже догадываясь, какой получит ответ.

– Ага. Откуда знаешь?

– Неважно. Кто такой и откуда?

Селивёрстов порылся в эконайзере, извлёк визитку и передал её напарнику. На прямоугольном куске белой плотной бумаги незатейливо, без особых изысков было выведено: «Еженедельник „Криминальные вести“. Специальный корреспондент Круглов Борис Борисович» и номер мобильного телефона. Адрес, понятное дело, не указывался. Мобильник по этому номеру был выключен, если вообще существовал.

– Ты его одного тут оставлял? – спросил Ермаков.

– Ненадолго. Только в туалет сходил воды в чайник набрать. Не выставлять же его… Кофе с ним пили. – Напарник виновато потупился, но тут же зашипел злобно: – Вот ведь гад. Хоть ничего секретного там не было?

– Вся секретка у меня в сейфе. А на столе… Ладно, не заморачивайся. Ничего серьёзного. Так, вспомогательные бумаги.

– Ну, слава богу! – облегчённо вздохнул Селивёрстов и провёл рукой по лицу на мусульманский манер.

Только Сергей никакого облегчения не испытывал. Уж очень хотелось познакомиться с этим неуловимым и чересчур пронырливым журналистом.