Текст книги "Атака мертвецов"

При помощи телефонистов, раз уж они здесь, Буторов с трудом связался с Инстербургом. Узнал, что штаб командующего армией все еще там. Спросил, что ему делать в сложившейся обстановке. Немного погодя, вечером получил приказ: не задерживаясь выдвинуться в район деревни Тремпен[11]11
  Тремпен (нем. Trempen) – ныне пос. Новостро́ево в Озерском районе Калининградской области.


[Закрыть] и поступить в распоряжение 4-го армейского корпуса.

До Тремпена было километров сто. Расстояние немаленькое. Выехали на рассвете, стараясь не задерживаться, хоть песчаные дороги порядком измучили лошадей. Николаю не давал покоя немецкий аэроплан, который взялся кружить над головами. Он так внимательно рассматривал отряд, наворачивая круги да опускаясь чересчур низко, что невольно закрадывались тревожные мысли.

Десятого сентября к десяти же часам утра они, не останавливаясь на ночевку, вошли в Тремпен. Туда накануне вечером отступил штаб 4-го пехотного армейского корпуса вместе со штабом 30-й пехотной дивизии после боя, в котором бесславно пропал весь Коломенский полк[12]12
  Во время отхода из Восточной Пруссии в конце августа 1914 г. 4-го корпуса генерала Алиева его прикрывал 119-й пехотный Коломенский полк, который неподалеку от дер. Адамсхейде был окружен и целиком попал в плен вместе с полным комплектом полкового знамени.


[Закрыть]. На счастье людей Буторова, к их приезду настало затишье, что позволило как следует отдохнуть.

Зато на другой день, спозаранку, бой разгорелся с новой силой. Часов в шесть утра Соллогуб, взяв часть двуколок и медицинского персонала, отбыл на правый фланг. Артиллерийская, пулеметная и ружейная стрельба становилась интенсивнее и громче, постепенно приближаясь. Бой был сильным и распространялся по всей линии фронта, потому Буторов никак не мог составить о нем даже приблизительного представления.

Вскоре появился полковой врач Ярославского полка, который сказал:

– Нам требуется ваша помощь на левом фланге. Там раненых много.

– Это куда ехать? – поспешил спросить Николай, видя, что доктор поворачивает лошадь, уже собираясь мчаться назад. Тише добавил, краснея под удивленно вытаращенным взглядом: – Нам в штабе не успели еще карты выдать.

Врач сжалился, пояснив:

– Дорога простая. При выезде из деревни нужно взять вправо и ехать дальше все время по прямой.

Собрав студентов-медиков и оставшиеся двадцать шесть двуколок, отряд вышел из деревни. Повернули направо и скоро добрались до развилки трех дорог.

– Вот так номер! – почесал затылок старший санитар. – И куда прикажете двигаться дальше?

Подумав, Николай выбрал среднюю, наиболее прямую. Путь этот оказался тяжелым. Песчаный грунт, частые подъемы. Ехали большим шагом. И вдруг дорога круто вильнула влево и завела в ложбину, сплошь забитую околотками разных полков. Они чего-то ждали, говорили слишком возбужденно. Видно, что нервничали. Буторову показалось, что в этой ложбине царит паника. Пока тихая, но готовая в любой момент взорваться, заставляя бежать без оглядки. Такая и до России погонит, недорого возьмет…

На выезде, когда впереди открылся горизонт с видневшимися вдали перелесками, встретились два казака. Ехали они спокойно, легкой рысцой, не обращая внимания на посвист редких пролетающих пуль.

– Эй, служивые! – окликнул их Буторов, когда приблизился. – Не знаете, где Ярославский полк[13]13
  117-й Ярославский пехотный полк входил в состав 30-й дивизии 4-го армейского корпуса.


[Закрыть]?

Казаки, не спеша, остановили лошадей, перекинулись меж собой парой фраз.

– Что-то не припомним, где он может находиться, – спокойно, с расстановкой произнес один из них. – Но в этой стороне, куда вы едете, точно его не найдете. Там такого нет.

– Назад вам надобно, – чинно кивнул второй.

Скупые движения и ровный, деловой тон казаков были настолько неторопливы и действовали успокаивающе, что невольно подумалось: «Какие же паникеры в ложбине сидят! Ничего ж плохого еще не произошло, а уже боятся».

Поблагодарив казаков, Николай повернул отряд и погнал рысью обратно к перекрестку. Благо дорога шла теперь под уклон.

В опустевшей ложбине встретили вестовой отряд, оставленный для связи со штабом. В нем подсказали, что на пересечении нужно брать не среднюю, а правую дорогу и что надо бы поторопиться, так как в полку много раненых и отряд уж давно там ждут не дождутся.

Быстро подъехав к перекрестку, встали на нужную дорогу, но скоро вынуждены были с нее сойти, чтобы пропустить шедшую навстречу колонну пехоты и ехавшую за ней батарею.

Первая с момента выезда на войну крупная воинская часть, повстречавшаяся отряду.

Проезжая полем вдоль дороги, Буторов и его санитары с любопытством разглядывали плотные колонны солдат и тяжелые орудия в конских упряжках из четырех лошадей. Пехота встала и посторонилась, пропуская вперед артиллерию. Та покатила с неимоверным шумом и грохотом. А солдаты, довольные случайно подвернувшемуся привалу, скинули винтовки с плеч. Кто присел на край дороги, кто просто стоял расслабленно, уперев приклады в землю. Некоторые глядели сердито на проезжающие пушки, словно вовсе не рады нежданному отдыху. Слышалась добродушная ругань. Появились кисеты, зачиркали спички, запахло махоркой. Но перекур оказался недолгим. Батарея прошла. Заголосили луженые глотки унтеров. Посыпались команды. Солдаты, нехотя вставая, начинали сходиться, и колонна, снова став монолитной, задвигалась, потекла по дороге.

– Перегруппировка? – предположил старший санитар.

Хорошо бы. Коли так, еще не все потеряно…

Чуть дальше навстречу попался неуклюже сползающий с холма несуразных размеров полковой фургон для раненых. Рядом с ним ехал незнакомый врач.

– Вы куда? – не замедлил спросить он.

– За ранеными, – ответил Буторов.

У врача удивленно поднялись брови:

– Да там же немцы!

Пребывая под впечатлением от недавней встречи с рассудительными казаками и спокойного вида только что прошедшей колонны, Николай лишь улыбнулся. Возможно, этот врач такой же паникер, как и те, что прятались в ложбине. Однако, заметив одиноко ехавшего верхом артиллерийского полковника, он решил перестраховаться.

– Разрешите уточнить? – спросил офицера, взяв под козырек. – Можно ли здесь проехать вперед за ранеными?

– Если поторопитесь, успеете, – буркнул полковник, машинально козырнув в ответ.

И проследовал дальше, не считая нужным продолжать беседу. Видимо, понял, что имеет дело с ужасным профаном. А Буторов повернулся к отряду и решительно махнул рукой:

– Поехали!

Стрельба прекратилась, и сразу же исчезли все звуки. Словно вымерло все кругом. Даже тарахтение двуколок и топот лошадей, перебиравшихся с горки на горку, нисколько не нарушали полнейшей, в буквальном смысле слова мертвой, тишины.

Солнце вскарабкалось уже довольно высоко и начинало припекать. В поле то справа, то слева виднелись редкие, одиночные фигурки солдат, медленно бредущих к Тремпену. Санитарный отряд приближался к фольварку, такому же зловеще-молчаливому, как и вся тишина, окутавшая окружающее пространство.

Остановив двуколки в тени редких деревьев, что росли вдоль дороги, Николай подозвал вестового и поехал с ним к маячившим впереди зданиям. На противоположной стороне фольварка, у колодца, наполовину закрытого непонятной надстройкой, копошились какие-то люди.

– Русские, кажись, – неуверенно обронил вестовой.

Похоже на то. У немцев форма больше серая, чем зеленая.

Подъехали ближе. Точно, наши!

Солдаты, обступив колодец, жадно пили воду. Только-только, казалось бы, достали полнехонькое ведро, а в нем уже пусто, и снова гремит, разматываясь, цепь. Плеск воды внизу и натужный скрип ворота, поднимающего живительную влагу.

– Быстрее, братцы. Быстрее, – торопит усатый капитан с перебинтованной головой.

Вокруг полно раненых. Они сидят, лежат, стонут, просят пить…

– Дуй за двуколками, – сказал вестовому Буторов, а сам направил коня в сторону колодца.

Возле офицера спешился. Выяснил, что это и есть Ярославский полк.

– Все, что от него осталось, – процедил капитан сквозь сжатые зубы и заговорил с жаром, отчаянно жестикулируя и волнуясь, еще, как видно, не придя в себя после пережитого: – На идеальных позициях стояли. Не позиция, а сказка. Черта лысого нас бы оттуда немец выкурил. Не было совершенно никаких причин отходить. Но нам приказали… Отступать пришлось среди бела дня. Шли по ровному, совершенно гладкому полю. А тут немецкие пулеметы. Строчат, гады, словно ленты у них бесконечные. Бьют и бьют, не переставая. Целыми рядами людей косили… – нахмурился, помолчав. Потом вздохнул: – Раненые в большинстве так и остались там, в поле. Их даже перевязать некому. Околотки, естественно, драпанули, только их и видели. Еще удивляюсь, что вы здесь… А ну, ребята, кончай воду хлебать! Идти надо…

Собрав уцелевших солдат, капитан повел остатки своего воинства дальше.

Легкораненые все продолжали стягиваться к фольварку. Они же несли тяжелораненых – в основном в палатках, внутри которых те выглядели неживыми грудами бесформенных масс. Когда с прибытием обоза началась погрузка, Буторов понял, что места всем явно не хватит. В одну двуколку входило лишь двое носилок.

– Вы бы вперед проехали, – говорили солдаты. – Там наших много. Тащатся еле-еле. Еще и других на себе волокут…

Что же делать? Буторов заметался в растерянности. Послал за студентами-медиками, но тех не нашли. Уже, наверно, убежали вперед – на перевязки.

Тяжелораненых все больше. Их подносят и подносят. Нет, определенно всех не забрать…

Один пожилой, раненный в живот бородач, лежавший на земле, неожиданно схватил Буторова за голенище сапога. Николай думал, тот запросит пить, и приготовился уже ответить дежурное «вам нельзя» да идти себе дальше, как вдруг встретил его глаза. Сколько боли было в них! Боли, сожаления и страха.

– Не бросайте, братки, – слезливо запричитал раненый слабым, надтреснутым голосом, сообразив, очевидно, что всем в двуколках не разместиться. – Христом богом вас молю!.. Заберите… Не оставляйте херманцу…

Заголосили в том же духе и те, кто находился поблизости. Солдаты, которые только что героически жертвовали своими жизнями, а теперь полуживые развалины, умоляли сжалиться над ними, забрать во что бы то ни стало. Просили как милость, как подаяние…

Николай водил по сторонам растерянным взглядом, чувствуя подступающие слезы, и не знал, что предпринять. Еще и легкораненые торопили с погрузкой.

Санитары, слава богу, нашли выход. Притащили из какого-то сарая солому и начали заменять ею носилки, которые попросту выбрасывали. Работа закипела. Видя, что здесь обойдутся и без него, Николай взял десять двуколок и поехал вперед. Не одолев и версты, завяз в целой толпе раненых, ковыляющих, ползущих и подносимых со всех сторон. Кто-то уже залез на лошадей, остальные так набились в повозки, что те чуть ли не разваливались, а туда старались впихнуть еще людей. И ведь впихивали!

Но не было никакой грызни, ругани за места. Офицеры уступали солдатам, а те, в свою очередь, офицерам.

– Не надо меня… Не надо, – настаивал один капитан с тяжелым ранением головы, едва ворочавший языком. – Снимите… Пусть положат того… Солдата… Он в грудь ранен…

Его денщик, который и принес капитана, заботливо укутывал того шинелью, а Буторову шептал:

– Они еще контужены, помутились умом…

Забрать сразу всех не вышло, как ни старались. Не оборачиваясь, Буторов с тяжелым сердцем отдал команду:

– Закончить погрузку! Возвращаемся…

Когда взяли направление на Тремпен, а крыши фольварка исчезли за буграми, к отряду, откуда ни возьмись, крупной рысью подскочил офицер.

– Вы что тут делаете? – спросил он быстро, с удивлением разглядывая длинный хвост перегруженных двуколок.

– Раненых подбираем, – по-будничному, как о само собой разумеющемся, ответил Николай.

Тот почему-то удивился еще сильнее.

– И немцев?

У него что, пленные? И куда их брать прикажете?

– Да, и немцев, но у меня больше нет мест.

– Ну да, ну да, – задумчиво обронил офицер. И вдруг выдал: – В таком разе вам действительно бояться нечего. Немцы вас все равно отпустят по Женевской конвенции.

Теперь удивился Буторов:

– Да мы отнюдь и не мечтаем к ним попасть!

– Разве не знаете, что наши отошли? Тут свободное пространство верст в пять образовалось. Можно ежеминутно ждать немецких разъездов. С таким обозом вам вряд ли уйти. Во всяком случае, поспешите.

На прощание Николай горячо пожал руку незнакомца, и тот умчался прочь.

Да, нужно было поторапливаться. Но студенты-медики до сих пор не нашлись, а везти раненых рысью было бы верхом безответственности. Не для того их подбирал, чтобы угробить по дороге. Пойти на такое Буторов не мог.

Эти несколько верст тянулись мучительно долго. Нестерпимо пекло не на шутку разгулявшееся солнце. Давила на голову духота. И подозрительная тишина вокруг настораживала. Дорого бы дал Николай за одно только легкое дуновение свежего ветерка. Все, кроме, пожалуй, свободы…

Кое-где поднимались прямые столбы черного дыма пожаров. Каждый раз въезжая на холм, Буторов опасался увидеть неприятельский разъезд. Глупо быть плененным двумя-тремя немцами, когда с тобой здоровые санитары, а у раненых полно винтовок. Но что делать с Женевской конвенцией? Есть ли у Николая право, как у врача, как у старшего всей этой команды, подвергать солдат, взятых им под защиту Красного Креста, риску получить новые раны, а то и умереть? Перед ним стоял выбор. И хорошо ли, плохо ли, но в итоге, думая о тех, кого сейчас везет, он решил – если дорогу заступят немцы, надо сдаваться.

Студенты-медики нагнали обоз уже под самым Тремпеном. Все живы и здоровы.

Не успела развеяться эта радость, как последовала новая. Пересекли, наконец, свою обидно жидкую цепь стрелков. Только вздохнули с облегчением, как вдруг откуда ни возьмись выбежал полковник, тот самый артиллерист, скупо бросивший на дороге: «Если поторопитесь, успеете». Сейчас он был приветливее и больше расположен к разговору, чем тогда.

– Я виноват, что не уведомил вас, – протянул он руку, широко улыбаясь. – Вы многим рисковали. Как я рад, что вам удалось выбраться! Ваше счастье, что не было артиллерийской стрельбы. Нам бы самим пришлось вас расстреливать. Очень, очень рад, что вы-таки проскочили. Позвольте узнать вашу фамилию. Какой вы части?

Удовлетворив его любопытство, Буторов повел устало бредущий отряд к Тремпену.

Город горел. Казалось, его все покинули. Кругом запустение и пожары…

Несмотря на это, среди сплошного дыма и летающего пепла удалось разыскать двух студентов-медиков, которые были в группе Соллогуба. Последний, по их словам, со своей частью двуколок, перегруженных ранеными, ушел на Гумбинен, минуя Инстербург. Эти же двое вытянули жребий остаться с теми, кому не хватило места в повозках, и терпеливо ждать плена. От них узнали, что старший врач и несколько санитаров получили легкие ранения.

Забрав невезучих студиозусов и солдат, за которыми те присматривали, отряд направился дальше. Солнце вроде сжалилось и палило теперь не столь нещадно. Даже небольшой ветерок поднялся. Стрельбы не слышно. Чем не благодать?

Вдруг справа разорвалась шрапнель. Кони дернулись в испуге. Далеко, слава богу. Следом прогремело еще два взрыва. Уже немного ближе. Пора уносить ноги…

Выехав из Тремпена, тронули лошадей рысью. Жестоко, да. Но куда деваться?

Зато Соллогуба нагнали. Тогда и поехали шагом. Свидеться с остальными Сашка уж и не чаял, уверенный, что весь отряд угодил в плен.

На дорогу от Тремпена со всех сторон стягивались отступающие части. Колонны скрывались за горизонтом сзади и спереди. Продвижение становилось все медленнее. Солнце почти село, когда на соединении двух дорог какой-то штабс-капитан, весь в пыли, с измученным, посеревшим лицом, остановил головную двуколку и пропустил вперед обоз, шедший по другой дороге. Два корпуса сливались в один поток. Проходили парки, снарядные ящики, артиллерия, саперы, опять артиллерия, опять ящики, и не видно было им конца и края. Каждый раз, как только Буторов хотел тронуться, на него сердито прикрикивали, и снова приходилось ждать.

– Послушайте, господин штабс-капитан, – пытался вразумить офицера Николай, – мы везем до тысячи только тяжелораненых. Израсходовали все перевязочные средства. Каждая минута задержки может стоить ряда жизней…

– Что вы пристаете с ранеными! – вдруг сорвался тот, закричав озлобленно. – Вопрос идет об оставлении Восточной Пруссии, а вы с ранеными! Не про-пу-щу! Точка!

Вот оно что! Отступали, отступали и докатились. Теперь в России придется воевать. Горько. Повисло скорбное молчание, будто на похоронах стояли. На душе мерзко и тоскливо.

Стой, не стой, а ехать-то надо. Не то действительно, чего доброго, прямо здесь придется хоронить умерших. Всеми правдами и неправдами Буторов упросил-таки, чтобы их отряд пропустили. Наконец, они вклинились в колонну. Ехали бесконечно долго, все время шагом.

Несмотря на вечер, стояла невероятная духота. Виной тому была поднятая пыль, в которой задыхались люди, болели глаза, пересыхали глотки. Раненые стонали, просили пить. Пришлось остановиться и дать им воды. Когда тронулись дальше, хвост шедшей впереди колонны скрылся из виду. Образовался приличный разрыв.

Впереди показался мост через реку. Там забегали, стали показывать знаками, чтобы скорее переходили на противоположный берег.

– В чем дело? – спросил Буторов у солдат на мосту.

– Взрывать будем, – пробасил какой-то здоровенный сапер. – Тут перед вами колонна кончилась. Так мы думали, что уж все. Никого не будет. Хотели того… А тут вы.

– Вы что? Белены объелись? – взвился в седле Соллогуб. – Да за нами еще на несколько верст войска тянутся.

– Ничего не знаю. Нам сказано, мы делаем. Счас пройдете, если через полчаса за вами никто не объявится, то и рванем…

Так и получилось, что в Гумбинен отряд Буторова вошел последним…

Чуть светало, когда Николая потребовал к себе комендант.

– Соседняя полустанка дала знать о появлении немецкого разъезда, – сообщил он, заметно волнуясь. Мясистое лицо на этот раз было бледнее, чем шторка на окне его кабинета.

– И что вы намерены делать?

– Что и должен. Отправлю подрывной поезд и взорву станцию. Всех предупредил, только вы остались. Вот…

– Господи! – Буторов потер виски. – Все всё взрывают. Что за сумасшествие!

– Это сумасшествие называется войной, – обронил печально комендант. – Эвакуируйтесь. Чем быстрее, тем лучше.

– Хорошо. Где мой дежурный санитар? Пошлю его собирать отряд…

Выехали быстро, еще сонные. Но утренняя прохлада скоро всех взбодрила.

Порожний обоз рысью катил по пустынному шоссе. Где-то впереди лежал Сталюпенен[14]14
  Сталюпенен (нем. Stallupönen) – ныне город Не́стеров, Калининградская область.


[Закрыть].

Глава 4. Два орла

– Господин капитан! Господин капитан!

Поначалу Борис даже не понял, что обращаются к нему. Капитанов здесь хватало. Мало того, что штаб следовал полным составом со всеми обслуживающими командами, так еще и в общей колонне между пехотными полками шел. Впереди верхом командир корпуса, за ним начальник штаба, затем офицеры штаба, которые с лошадьми, а следом безлошадные на десяти автомобилях. Правда, скорость была не больше, чем у пеших. А еще слева и справа от штабной колонны с дистанцией саженей в пятьдесят скакали по целине два взвода казачьего конвоя. Очевидно, чтобы уберечь родных командиров от нападения из засады. Не успели вступить в бой, а противника уже опасаются.

Вообще эта странная боязнь возникла у командования, как только поезд прибыл на станцию разгрузки. Там, на вокзале, их ждал начальник штаба фронта генерал Орановский[15]15
  Орано́вский Владимир Ало́изиевич (07.(20).01.1866 – 29.08. (11.09.)1917) – генерал-лейтенант (ст. 01.05.1910). С 1 мая 1910 года начальник 14-й пехотной дивизии. С 23 августа 1913 года начальник штаба Варшавского военного округа. С 1 августа 1914 года по 13 февраля 1915 года в чине генерал-лейтенанта исполнял должность начальника штаба Северо-Западного фронта.


[Закрыть]. Он сразу потребовал командира корпуса к себе, и тот не замедлил явиться, прихватив заодно и Сергеевского с Огородниковым.

Перед войной Орановский уже в чине генерал-лейтенанта занимал пост начальника штаба Варшавского военного округа. Ему не было и пятидесяти. Выглядел соответствующе: небольшая голова на сравнительно тонкой шее, туго стянутой воротником застегнутого на все пуговицы мундира; округлое, холеное лицо; большой лоб; короткая прическа с левым пробором и жиденькой, уложенной вправо челкой; аккуратно подстриженные усики; просветленный, прямой взгляд. Сейчас, правда, припухшие веки нависали над глазами, превратив их в узкие щелки, что придавало лицу генерала тоскливое выражение.

Причина этого стала понятна, когда он произнес:

– Господа офицеры, вынужден вам сообщить, что положение на фронте сложилось угрожающее. На сегодняшний день с полной уверенностью можно сказать, что Вторая армия Самсонова потерпела крах. Ее разбитые части в беспорядке отходят из Восточной Пруссии. Сам генерал Самсонов, по непроверенным данным, застрелился.

Неожиданное известие произвело эффект звонкой пощечины. Пусть все уже и так знали о тяжелом положении Второй армии, но какой бы трудной ни была ситуация, каждый тешил себя надеждой на лучшее.

В душе заскребли кошки. Подавленное настроение и явная растерянность Орановского только усугубляли и без того тягостное чувство надвигающейся беды. Борис вдруг понял, что дела здесь идут из рук вон плохо, а в управлении фронтом царит паника на пару с полнейшей неразберихой. От столь неожиданного для себя открытия он испытал ужасный душевный гнет и недоумение.

«Значит, молва не врала», – подумал в растерянности, вспоминая те нелепицы, которые слышал в пути на разных станциях, в особенности здесь, по приезде. Кто-то говорил, что Самсонов погиб, кто-то уверял, что попал в плен. Другие же вообще рассказывали нечто несуразное. Якобы штаб Второй армии, располагаясь где-то в лесной сторожке на пересечении германских шоссе, внезапно был окружен колоннами броневых автомобилей, невесть откуда там взявшихся, и уничтожен в тылу своих же войск. Одному лишь генералу будто бы удалось выскочить в окно и лесами добраться до Варшавы. Самое странное, что этим слухам безоговорочно верили. Причем не кто иной, а высокое корпусное начальство. Командиры, лишенные привычного представления о войне, чувствовали себя совершенно выбитыми из колеи. Повсюду им стали мерещиться бронеавтомобили, шпионы, засады и прочие неприятельские козни. Такое настроение иначе как паникой не назовешь. Она быстро распространялась по корпусу, отравляя абсолютно всех – от высших чинов до рядового состава. И шла не откуда-нибудь, а от собственного охваченного страхом командования, приведенного в полную негодность одними только слухами о самсоновской катастрофе. Говорят, рыба гниет с головы? Боже, как это верно!

В тот день Орановский не только огорошил плохими новостями и без того перепуганных Бринкена с Огородниковым, на бледные лица которых больно было смотреть, но и обрисовал общую задачу корпуса.

– Вы переданы Северо-Западному фронту, – говорил он слегка неуверенно, подолгу разглядывая карту и размышляя чуть ли не над каждым словом. Будто и сам не знал, как поступить с нежданно-негаданно свалившимися на голову четырьмя Финляндскими стрелковыми бригадами, мортирным артдивизионом, двумя сотнями Оренбургских казаков, саперным батальоном, авиационным отрядом с машинами, почти непригодными к полетам, и Донским казачьим полком, вместе взятыми. А это без малого тридцать два батальона при ста тридцати вьючных пулеметах, сто десять орудий, девять сотен конницы да шестнадцать полковых команд в придачу. – …Направляетесь по двум железным дорогам: часть эшелонов уже ранее прошла на Белосток-Граево, часть вместе с вашим штабом убудет на Сувалки-Августов. Корпус должен встать между Первой армией Ренненкампфа и остатками Второй. Сосредоточение основных сил в районе Лыка[16]16
  Лык (нем. Lyck, прусск. Luks) – ныне город Элк (польск. Ełk) в Польше, входит в Варминско-Мазурское воеводство, Элкский повят.


[Закрыть]…

Пришлось повременить с разгрузкой и ехать дальше. На рассвете пятого сентября поезд был уже в Сувалках, а затем добрался до Августова.

День пролетел в сплошной беготне. Сергеевский то встречал составы с войсками, выясняя, какие части корпуса пришли, то ждал прибывающих, то производил выгрузку, то ставил задачи командирам частей, то мотался на телеграф и обратно.

Зато знал, что 1-я и 3-я Финляндские стрелковые бригады высаживаются вперемешку в местечке Граево и на русско-германской пограничной станции Гросс-Просткен на линии Осовец-Лык. Из этих частей один Финляндский стрелковый полк выдвинут к перешейку среди Мазурских озер у города Арис[17]17
  Арис (нем. Arys, прусск. Ares) – ныне город Ожиш (польск. Orzysz) в Польше, центр гмины (волости), входит в Пишский повят, Варминско-Мазурское воеводство.


[Закрыть], сводный отряд из трех других Финляндских полков наступает на Иоганнисбург[18]18
  Иоганнисбург (нем. Johannisburg) – ныне город Пиш (польск. Pisz) в Польше, центр Пишского повята, Варминско-Мазурское воеводство.


[Закрыть], где по имеющимся сведениям находится казачья сотня разбитой 2-й армии, ничего не знающая о противнике. Севернее Ариса части 1-й армии, главные силы которой сосредоточены дальше на север, наблюдают за перешейками между Мазурских озер. Остатки 2-й армии находятся слева, примерно на фронте Щучин-Млава. По всему выходило, что противник еще где-то за Мазурскими озерами, а где именно – никому толком не известно.

Высадка подходила к концу. Отправлялись вперед сводные отряды случайного состава, кто выгрузился раньше, а штаб все так же продолжал сиднем сидеть в своем уютном вагоне. Словно не на войну приехали, а учебные маневры проводить.

Вечером шестого сентября Сергеевский узнал, что передовые части корпуса, двигавшиеся на Иоганнисбург, встретили серьезное сопротивление германцев и отходят к Бяле. Начальство, выслушав его доклад, и теперь не зачесалось. Приказало спокойно готовиться к выступлению на Лык, запланированному на завтра.

– Начинаем «по-маньчжурски», – невесело усмехнулся Земцов, комментируя это распоряжение. – Воюем отрядами случайного состава, со случайными же начальниками и дезорганизованным управлением.

Кивнув, Сергеевский с нескрываемой злостью добавил:

– В то время как настоящее начальство сидит в Августове, не высовывая носа из штабного вагона, и расстраивает свое больное воображение тыловыми сплетнями…

С утра штаб корпуса выступил, наконец, из Августова вместе с частями 4-й Финляндской стрелковой бригады. Шли несколько кружным путем, через Райгрод, зато по идеально гладкому шоссе.

Сергеевский начал этот марш в автомобиле вместе с другими офицерами штаба. Однако уже через несколько верст они нагнали свой обоз, по неизвестным причинам оказавшийся вдруг впереди.

– …Господин капитан!

Услышав знакомый зычный голос, Борис обернулся. И увидел свою лошадь!

Конечно же, кричала не она. Горланил вестовой, который сам ехал верхом и вел за узду лошадь Бориса.

При переводе в Генеральный штаб у Сергеевского своей лошади не было, хотя в мирное время он имел право получить ее по казенной цене из какого-либо кавалерийского полка. Будучи еще в Финляндии, где в состав корпуса входил драгунский полк, оставшийся впоследствии в Гельсингфорсе, генерал перед самым отъездом приказал командиру драгун уступить Борису одну из строевых лошадей, доставив ее в Выборг ко времени прохода штабного эшелона, и погрузить в этот эшелон. Ему прислали не только лошадь, которая оказалась прекрасно выезженной полукровной кобылой, но и сопровождающего – Петра Семенова, тоже при лошади. Так Сергеевский стал счастливым обладателем двух лошадей и одного расторопного вестового, о чем после ни разу не пожалел.

– Семенов? – удивился и обрадовался Борис, выпрыгивая на ходу.

Из на столь малой скорости двигавшегося «шагом» автомобиля сделать это было проще пареной репы.

Широко улыбаясь, драгун царским жестом подвел красавицу кобылу, словно знал, что «его благородие» будет весьма доволен. А ведь прав, сукин сын. Конь на войне – ближайший друг и соратник офицера, особенно штабного.

Не без удовольствия Сергеевский забрался в седло и дальше поехал верхом. Впрочем, его наслаждение длилось лишь до большого привала, устроенного под самым Райгродом.

– Борис Николаевич, – обратился Бринкен по-отечески, словно и не приказывал вовсе, а просил о каком-то незначительном одолжении. – Возьмите со штабс-капитаном Земцовым конвой из двух стрелков от ближайшей пехотной части да поезжайте автомобилем прямо в Лык. Подберите там квартиры для штаба и корпусного управления.

Любая просьба, если она звучит из уст высокопоставленного начальства, является приказом. Делать нечего, снова пришлось отдать лошадь Семенову и пересаживаться в автомобиль.

Вместе с Земцовым и двумя рядовыми быстро покатили в Лык через Граево.

– Нет, это нормально? – возмущался по пути Мишель. – Оставить штаб корпуса без единого генштабиста. Зато комендант со всеми хозяйственниками, чьи прямые обязанности мы с вами едем сейчас исполнять, празднуют бездельника.

Понимая правоту Мишеля, говорить о наболевшем Сергеевскому, между тем, не хотелось. Попробовал отшутиться, брякнув:

– Отведение квартир нынче, по-видимому, входит в ближайшие обязанности Генерального штаба…

На что услышал новую негодующую тираду Земцова и больше в полемику не лез. Вскоре умолк и штабс-капитан, очевидно, утомленный собственной руганью. Только сопел возмущенно большую часть дороги.

Примерно в час дня автомобиль въехал в Гросс-Проткен. Через это селение пролегала государственная граница. До нее вдоль шоссе тянулись домики русских крестьян. Вполне себе ничего – чистенькие и довольно ухоженные, но уж очень скромные на вид. Низкие крыши, крохотные оконца, узкие двери.

Около последнего, на обочине, возвышался бело-черно-желтый столб, на вершине которого горделиво расправил крылья двуглавый орел. Чуть дальше, шагах в тридцати, валялся в придорожной пыли почти такой же столб с другим, уже одноглавым, поверженным наземь орлом. Сразу же за ним начиналась немецкая улица, разительно отличавшаяся от русской стороны. Огромные двухэтажные здания, садики с железными решетками, прекрасные службы, тротуары и прочее, прочее, прочее…

– Совершенно другой мир! – не сдержал своего восхищения Земцов.

Солдаты конвоя, как и он, энергично вертели головами, рискуя свернуть себе шеи.

– Привыкайте, Мишель, – усмехнулся Борис. – Ведь мы и правда в другом царстве, ином государстве.

Через несколько минут быстрой езды автомобиль въехал в Лык, уже более двух недель занятый русскими войсками. Казалось, войны здесь не было вовсе. На улицах полно народу, работают все магазины и кафе. При въезде в город навстречу попались две миловидные барышни, одетые в яркие белые платья. Завидев русских, девушки замахали платками, радостно выкрикивая какие-то приветствия на немецком.

В центре города гремела музыка. Там по главной улице с оркестром и развернутым знаменем во главе проходила колонна одного из полков 2-й бригады, отправленной из Августова коротким путем. Незабываемое зрелище, похожее на самый настоящий парад. По бокам, стараясь держаться ближе к оркестру и знамени, со всем усердием стуча подошвами башмаков о брусчатую мостовую, упоенно маршировала стайка немецких ребятишек. Яркое солнце блестело на русских штыках, мерно раскачивающихся в такт шагов. Веселое щебетание птиц, восторженные крики жителей. Повсюду радостные улыбки, цветы…

– Даже не верится, что идет война! – прокричал чуть ли не в самое ухо Борису перевозбужденный Земцов.

Проехав немного дальше, увидели немецкую гауптвахту. Небольшое караульное помещение, миниатюрный плац перед ним, полосатая будка на входе и солдат «на часах».

– Все как в России, – снова не удержался от комментариев Мишель.

Остановились. Борис, неплохо говоривший по-немецки, выскочил из автомобиля и принялся болтать с прохожими. Выяснив, что ему требовалось, вернулся к машине и с весьма довольным видом отрапортовал: