Текст книги "Обретение любви"

5

Карьерные амбиции… Нетерпимость к чужому мнению… Нарушение прав участников учебного процесса… Вымогательство денег… Необъективность… Несправедливость… Тоталитарный стиль руководства (впрочем, это та же нетерпимость к чужому мнению, только другими словами)… Грубость, граничащая с хамством…

Некоторые обвинения подкреплялись примерами, некоторые подавались с преамбулой «ни для кого не секрет». «Ни для кого не секрет, что заведующая кафедрой систематически вымогает деньги у студентов, угрожая им проблемами на экзаменах…» Это о чем? Как-то раз на лекции Галина упомянула о том, что издательство «Лiтопис часiв»[34]34
  Летопись времен (укр.).


[Закрыть] объявило сбор средств для выпуска очень интересной и толковой монографии покойного доцента Кирьянчика, посвященной истории украинского национально-освободительного движения в XX веке. К слову пришлось, про то, что сама отправила сто пятьдесят гривен, умолчала. Кто-то из студентов попросил информацию. Галина ответила, что ее можно найти на сайте издательства. Это разве вымогательство? Хоть раз, хоть копейку взяла она за экзамен или зачет? Никогда в жизни! Приносили, предлагали – выставляла за дверь. Если за кого-то просили, шла навстречу, без этого никак. Ты – мне, я – тебе, все друг с другом повязаны сотнями невидимых ниточек. Но деньги или подношения не брала. И уж тем более не вымогала. Ни для кого не секрет? Ни для кого не секрет, что на свете существуют бессовестные люди. Раз на свете существуют, то и на кафедре должны быть. Подписи неровным столбиком под письмом ректору (копия ушла в министерство – выстрелили дуплетом): профессор Хащенко Григорий Артемович, доцент Полянский Петр Ревмирович, доцент Тертычная Полина Федоровна, ассистент Пивовар Алиса Максимовна. Чтоб их всех разорвало, об землю ударило да землей засыпало. Так говорил дед Мирон. Маленькая Галочка пугалась – разве можно такого желать людям, пусть и не очень хорошим? Когда выросла да пожила, поняла, что некоторым и не такого пожелать можно. Люди не помнят добра, не ценят хорошего отношения. Сколько раз закрывала она глаза на прогулы Полянского и на то, что от него «попахивает»! Входила в положение, жалела. Несчастный человек, жена с сыном в аварии погибли, мало кто после такого горя пить не начнет… Дожалелась. Тертычная – дура, каких поискать. Куриные мозги, которых еле-еле хватило, чтобы вызубрить учебник и несколько методичек. Как она кандидатскую вымолила и как доцентом стала, все знают. Дура Тертычная, и характер у нее склочный, но до пенсии ей уж не так много осталось, вот Галина и терпела, жалеючи. И Алиску жалела, списывая все ее выходки на одиночество. Одиночество одиночеству рознь. Алиска воспринимает свое одиночество как невостребованность, показатель неполноценности. Главная ее цель, заветная мечта – не встретить хорошего человека, а выйти замуж «за того, кто возьмет». Только вот мужики жениться на Алиске не торопятся. Погуляют немного и расстаются. То ли Алискина алчность отпугивает, то ли любвеобильность, то ли слава, которая благодаря этой любвеобильности о ней идет. Дурная слава в определенном смысле привлекает мужчин. Гулять с уступчивыми, сразу на все согласными приятно. А вот жениться – нет. Замучаешься каждый день из постели жениных любовников вытряхивать. У Алиски вечные «ситуации» – постоянно отпрашивается, то на два дня, то на три. Два-три дня без ассистента перебиться можно, но уж очень часто у нее «ситуации». И все время «вопрос жизни и смерти». Подумать только – идешь навстречу людям, а они на тебя кляузы пишут! Верно говорят: не делай добра, не получишь зла. Избавилась бы в свое время от Полянского, Тертычной и Пивовар, так некому было бы сейчас Хащенко поддерживать! А письмо от одного профессора – это совсем не то, что письмо от группы сотрудников.

– Я жду объяснений, Галина Дмитриевна. – В сухо-деловитом голосе ректора отчетливо прозвучали нотки раздражения. – Желательно в письменном виде.

«Значит, уже вызывал каждого для беседы, – догадалась Галина. – Прозондировал ситуацию и решил, что профессор Любченко из противовеса превратилась в проблему, которую надо устранить. Или же это эндшпиль, завершение партии по моей замене на Хащенко? Давно решили, только действовали постепенно, осторожничали, чтобы уж наверняка. Наверняка? Ну, это мы еще поглядим!»

Письменное объяснение, состоявшее из одного-единственного предложения, Галина написала прямо в ректорском кабинете.

– Все сведения, изложенные в письме, являются ложными… – вслух прочитал ректор. – Четверо против одного… Хм!

– История знает много случаев, когда против одного, говорящего правду, выступало тысячи лжецов! – запальчиво возразила Галина, на пике обуревавших ее эмоций отчасти утратившая самоконтроль. – И что с того?! Я не должна оправдываться. Вину доказывают те, кто обвиняет. Кому я нахамила, сколько с кого я взяла, чьи права нарушила… Я требую фактов!

– Если понадобится, Галина Дмитриевна, будут и факты. – В тускло-серых глазах ректора мелькнула откровенная неприязнь. – Но от фактов уже не получится отмахнуться, придется давать им законный ход, разбираться, принимать меры. Вам этого хочется?

Еще неделю назад Галина и представить не могла, что ректор станет так вот открыто ей угрожать. Евгений Брониславович далек от идеала, он не самый лучший руководитель и не самый хороший (самый хороший?) человек. Но при всем том и не самый плохой. Так казалось Галине. И еще казалось, что позиции ее довольно крепки. Казалось… Что надо делать, если кажется? Сплюнуть через плечо и перекреститься.

– Да, хочется! – твердо заявила она, глядя прямо в глаза Евгению Брониславовичу. – Я требую фактов и разбирательства по каждому из них!

– Надеюсь, что вы понимаете, чего требуете. – Ректор отвел взгляд в сторону. – Разбирательство будет долгим, из… э-э… административной сферы, оно может перейти в… хм… может перейти и в уголовное дело, это уж в зависимости от того, как все повернется… Разумеется, что вы не сможете заведовать кафедрой в то время, пока… Ну, вы понимаете. Я издам приказ о вашем временном отстранении от должности, назначу исполняющего обязанности…

– Кого, например? – быстро спросила Галина.

– Хотя бы Григория Артемовича, – не раздумывая и без запинки ответил ректор. – Он видится мне самой подходящей кандидатурой.

– Интересно получается, Евгений Брониславович! Меня отстранить на время разбирательства, а на мое место поставить того, кто облил меня грязью?! Почему? Логичнее было бы назначить Юткевича!

Профессор Юткевич старался держаться в стороне от кафедральных и университетских склок. Его привлекала исключительно наука. Изучить, исследовать, поделиться знаниями со студентами и аспирантами, написать статью… На всей Украине не было равных ему специалистов по истории ХХ века. Во всем университете не было сотрудника, к которому так хорошо подходило бы определение «не от мира сего». В заведующие Юткевич совершенно не годился, но профессоров на кафедре было всего трое, и двое из них были втянуты в склоку. Кому же еще заведовать при таком раскладе, как не Юткевичу?

– Александр Семенович не справится, – тоном, не допускающим возражений, ответил ректор. – Он прекрасный ученый, но нисколько не администратор. И позволю напомнить вам, Галина Дмитриевна, что речь идет о разбирательстве по поводу вас, а не Григория Артемовича. Стало быть, у меня нет абсолютно никаких препятствий для его назначения…

– Но ведь он… – Подступивший к горлу комок не дал Галине договорить, но ректор прекрасно понял, что она хотела сказать.

– Не только Григорий Артемович, но и еще трое сотрудников, – напомнил он. – И должен признать, что их обвинения в ваш адрес выглядят… э-э… довольно вескими. Я бы на вашем месте задумался, Галина Дмитриевна. Не стал бы становиться в позу, горячиться и чего-то требовать…

Вздох, приветливая улыбка, дружелюбный, чуточку грустный взгляд. Даже серые глаза ректора, кажется, поголубели. Галина поняла, что сейчас угрозы сменятся уговорами, и не ошиблась.

– Хотелось бы, Галина Дмитриевна, решить дело миром. Пострадает ведь не только ваша репутация, но и репутация всей кафедры. Да и на университет ляжет пятно. Дурная слава далеко бежит, кругами по воде… Неприятно. Не мне вам объяснять, какое значение придается репутации при распределении грантов и прочих плюшек-галушек…

В правильной, академической речи ректора иногда мелькали жаргонные, простонародные или какие-то откровенно дурацкие словечки.

– Давайте попробуем рассмотреть иной путь развития событий, Галина Дмитриевна…

– Хоч того самого, аби в iншу миску[35]35
  Хочется того же самого, только в другую миску (укр.).


[Закрыть], – негромко проворчала Галина.

Евгений Брониславович предпочел сделать вид, что не расслышал.

– Я ничего не имею против вас как сотрудника и заведующей кафедрой, – елейным голосом продолжил он, – но вряд ли вы сможете полноценно руководить кафедрой, находясь в конфронтации с половиной ее состава. Это будет вызывать все новые осложнения, и в конечном счете все станет еще хуже, чем сейчас…

Галина подумала, что хуже, чем сейчас, вряд ли уже станет. Ее грубо и бесцеремонно «выжимают» с заведования. Облили грязью и «выжимают».

– Дело за вами, Галина Дмитриевна. Вам предстоит сделать выбор. Не могу приказывать, не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, что я пытаюсь на вас надавить…

«А ведь Ленин был прав, когда писал Горькому, что интеллигенция, мнящая себя мозгом нации, на самом деле является не мозгом, а г. ном», – подумала Галина. Впервые в жизни она в чем-то согласилась с Лениным. Простой человек сказал бы просто: «Геть!» – а этот церемонии разводит. Не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, что я пытаюсь на вас надавить? Да ты не пытаешься, ты давишь, изо всех сил давишь…

– Ну не получилось у вас с заведованием – что ж теперь? – Ректор сочувственно вздохнул. – Можно ведь уйти с заведования без лишнего шума и остаться на кафедре в качестве профессора. Мы вас очень ценим…

«Надолго ли останусь? – усмехнулась про себя Галина. – На месяц, на два, самое большее на три… Хащенко постарается устроить мне веселую жизнь. Придирки, выговоры, подставы… У подлецов богатый арсенал для сведения счетов. Окончательного сведения. После случившегося мы с Хащенко на одной кафедре не уживемся. Съест он меня. Съест? Если поддамся, то съест…»

Ректор говорил долго. Галина слушала, не перебивая, иногда кивала – выигрывала время, собиралась с мыслями, просчитывала расклады. Просчитав, окончательно поняла, что осталась одна против всех. Никто из сотрудников, даже те, с кем у нее хорошие отношения, не выступит в ее защиту. Кто рискнет испортить отношения с ректором? Это ей можно рискнуть, потому что терять уже нечего. Или почти нечего. Кроме как на себя надеяться не на кого. Есть ли у нее шанс? Определенно есть. Если противостояние затянется и привлечет к себе внимание общественности, ректору будет труднее с ней расправиться. Одно дело творить беззаконие при закрытых дверях и совсем другое – при открытых. И уголовное дело сфабриковать тоже будет труднее. Как фабрикуются эти дела, Галина знала. Год назад на заведующую кафедрой экономической кибернетики доцента Грушевскую завели уголовное дело по обвинению в нарушении финансовой дисциплины при оформлении командировок. Сначала несколько раз засылали к Грушевской «казачков» с предложением взятки за экзамен, а когда поняли, что ничего не выйдет (поговаривают, что Грушевская все же брала, но с великим разбором, не с каждого), придрались к оформлению командировок. Нашли какие-то нарушения, кое-как натянули их на сумму, необходимую для возбуждения уголовного дела… Грушевская теперь пенсионерка с условным сроком. «Со мной так не получится! – решила Галина. – Я – не Грушевская. Я подниму такой шум, такую волну, что их всех смоет! Воевать так воевать!»

Под конец своей длинной речи ректор расслабился – сидел вольготно, не хмурился, глядел доброжелательно. Не иначе как принял молчание Галины и ее кивки за согласие. Да он и не сомневался, наверное, что она поупирается-повыкаблучивается, но в итоге согласится уйти по-тихому. У профессора Левченко была репутация человека вменяемого. Тем больше удивил его ответ.

– Я вам искренне советую, Евгений Брониславович, оставить эту грязную затею! – Галина встала, смерила ректора презрительным взглядом и добавила: – До сегодняшнего дня я была о вас лучшего мнения. Как же неприятно разочаровываться в людях!

– Вы пожалеете, но будет уже поздно! – донеслось ей в спину.

Угроза была высказана спокойным деловым тоном и оттого прозвучала особенно пугающе. «Рубикон перейден, – подбодрила себя Галина, толкая тяжелую дверь. – Теперь «или полковник, или покойник», как говорили на Сечи».

Выяснять у Полянского, Тертычной и Пивовар, что подвигло их на такую подлость, не стала. И так ясно, чем закончится разговор с каждым. Полянский насупится и станет отмалчиваться. Тертычная, признающая только один вид защиты – атаку, устроит скандал с истерикой. Ну а Алиска заведет нескончаемую песню про свои обстоятельства, про свою одинокую неприкаянность, расплачется, станет трясти рыжими кудряшками и просить прощения. А завтра, если потребуется, еще одно письмо подпишет… Стоп! А ведь Хащенко ее не просто подбил-уговорил! Он ее охмурил! То-то Алиска в последнее время такой павой ходит, улыбается многозначительно и насчет работы над докторской намекает… Бедная доверчивая дурочка. Он же ее использует и выбросит. Такие проблемные ассистенты, как Алиска, Хащенко не нужны. Он возьмет парочку совсем молоденьких, голодных, готовых на любые жертвы ради карьеры… Чтобы старались изо всех сил, чтобы землю носом рыли без выходных и отгулов. Хащенко по своему менталитету эксплуататор-рабовладелец. От Полянского с Тертычной он тоже избавится. Не сразу, но чуть погодя. Зачем ему алкоголик и истеричная дура? Да еще такие, которые будут считать, что Григорий Артемович им чем-то обязан? Да он весь состав обновит. Наберет себе деревянных болванчиков и будет повелевать ими, как Урфин Джюс. Ну, разве что Лильку Ковтун оставит в ассистентках, а Мишу Федоровича в доцентах. Оба скромные трудяги без особых амбиций, спокойные, покладистые, не создающие никаких проблем.

Надо было объявить на кафедре про свою позицию, не дожидаясь, пока это, переврав все, что только можно переврать, сделает Хащенко. Но не собирать же собрание по такому поводу – глупо, как-то по-детски. И как бы не закончилось то собрание бурным выяснением отношений. Нет, лучше по-другому.

Проходя мимо доцентской, Галина заглянула в нее с порога. Тертычную демонстративно не заметила, Федоровичу кивнула, а доценту Петикян сказала:

– Анечка, загляни ко мне, когда освободишься.

«Анечка» вместо официального «Анна Зауровна» означало, что разговор будет не деловым, а личным. «Когда освободишься» намекало на то, что разговор будет длинным. Петикян явилась в кабинет пятью минутами позже Галины. Явилась во всеоружии – с потертым пластиковым пакетом, в котором лежали спиртовка, коробок спичек, упаковка таблеток «сухого спирта», джезва, банка с сахаром и банка с молотым кофе. Электрических кофеварок Петикян не признавала («На живом огне живой кофе получается, разве непонятно?»). Несколько выговоров за нарушение правил противопожарной безопасности не смогли сломить эту хрупкую, но стойкую женщину. После того как Анна Зауровна пригрозила проклясть старинным проклятьем всех, кто будет ее допекать, от нее отстали. Человек, доказавший на деле свое умение лечить заговорами бородавки и зубную боль, вполне мог проклясть так, что мало не покажется. Лучше не рисковать.

– Горький, как моя жизнь, или сладкий, как мое сердце?

– Сегодня – горький, – ответила Галина и уточнила: – Совсем без сахара.

– Я тоже выпью горький. – Петикян решительно сунула обратно в пакет банку с сахаром. – За компанию и для талии так лучше.

Талия, к слову будь сказано, у нее была осиная. Впечатление усиливали полные восточные бедра и грудь четвертого размера.

Спустя две минуты по кабинету разлился волшебный аромат. Кофе (какой-то особый сорт) Петикян покупала в каком-то таинственном месте у какого-то доверенного человека, не то земляка-батумца, не то дальнего родственника. Сама дожаривала его до нужной кондиции, сама молола на ручной мельнице, которую называла «машинкой» («Блендер-шмендер только для гоголя-моголя годится, кофе ручками надо, ручками»).

Разлив кофе по выставленным Галиной чашкам, Петикян села на стул, подперла щеку ладонью и приготовилась слушать. Пока кофе остывал (то есть за полторы-две минуты), Галина изложила суть дела.

– Ко мне Полина подкатывала, – флегматично сказала Петикян. – Я ее послала. А Алиса, значит, согласилась… Сволочи! Я прямо скажу, Галя (наедине они были на «ты») – уйдешь ты, и я уйду! Боже упаси от такого начальника, как Григорьартемыч. Это же хуже кровавого поноса!

Сравнения и ассоциации у Петикян неизменно были яркими, нестандартными и точными. В то, что она может уйти следом за Галиной, верилось легко. Имея состоятельного мужа, оптового торговца стройматериалами, Петикян работала исключительно из любви к процессу, иначе говоря, чтобы не скучать.

Обсудили возможные варианты развития событий. Галина намекнула, что может слить информацию журналистам. Петикян понимающе улыбнулась и сказала, что это было бы хорошо, только в козлы отпущения надо избрать Хащенко, а не ректора.

– Женя сидит крепко, – сказала она. – Если подставить его под удар, он станет защищаться изо всех сил и тебя топить будет тоже изо всех сил. А если основной удар придется по Григорьартемычу, Женя попыхтит-попыхтит и пожертвует им ради собственного спокойствия. А ты потом сделаешь с ним «цьом-цьом»…[36]36
  Украинское выражение, аналогичное русскому «чмоки-чмоки».


[Закрыть]

– «Цьом-цьом» – это вряд ли, – усмехнулась Галина, вспомнив недавний разговор с ректором.

– Ай, я тебя умоляю, – скривилась Петикян. – Еще как получится! Сделаете вид, что плохой человек хотел вас рассорить, но это ему не удалось. Ты проявишь принципиальность, Женя проявит принципиальность… Когда сегодня «мать-перемать», а завтра «цьом-цьом», это называется принципиальность…

От третьей чашки кофе Галина решительно отказалась. Бормоча под нос про свою бабушку, выпивавшую в день по десять чашек и дожившую до девяноста двух лет, Петикян собрала свое хозяйство и ушла. На пороге задержалась и вопросительно посмотрела на Галину.

– Я не делаю секрета из своих намерений, – сказала Галина. – Ховрах уже в курсе, пусть и другие знают.

Петикян кивнула и ушла. Галина просидела с минуту в задумчивости, а затем взяла мобильный и позвонила человеку, которого, в зависимости от настроения, называла то «другом», то «добрым приятелем», то просто «приятелем», но никогда – «любовником».

– А я только что о тебе подумал! Как твои гости? Как сама? Какие планы на вечер?

Журналисты не могут без вопросов. Задают их с начала разговора. Часто не выслушивают ответов.

– Нормально. Не очень. Есть разговор, – в телеграфном стиле ответила Галина.

– Не очень в смысле здоровья… А-а, тогда бы не было разговора! Сын добавил проблем или на работе что?

– Жизнь добавила, – ответила Галина, давая понять, что неладно и там, и тут. – Ты где? Занят?

– Сижу тут на Подоле в одной ресторации. Обсуждаем с тремя такими же светочами разума, как я, перспективы подписания соглашения об ассоциации между Украиной и Евросоюзом…

– Ставки уже сделаны? – понимающе спросила Галина, глядя на настольные часы.

Часы показывали четверть шестого. Рабочий день можно было считать законченным.

– Ставки уже пропиты! – хохотнул собеседник. – Собираемся расходиться. Где мы с тобой встречаемся? Ты на работе? Давай тогда у Володи. Я буду там через полчаса…

«У Володи» означало на Ботанической площади возле Владимирского собора. Одно из любимых мест. Удобное – рядом с университетом и приятное для неспешных прогулок. Моциону Галина придавала огромное значение и при любой возможности старалась ходить пешком. Оттого, наверное, не хотела учиться водить машину. Ну ее, эту машину, обленишься, начнешь даже в булочную ездить, и через год из стройной женщины, которой частенько кричат вслед «девушка», превратишься в тетушку бегемотиху. Да и какой смысл в машине, если работаешь рядом с домом – только улицу перейти? Движение – это жизнь! И здоровье. К тому же во время прогулки можно обсуждать самые секретные, самые интимные темы, не боясь, что тебя подслушают. Встречные-поперечные могут уловить только отдельные фразы. В соблюдении подобной осторожности были резоны. Последний пример – в конце июня кафедра отраслевой социологии в узком, «свойском», составе отмечала в ресторане «Козацький шлях» «закрытие сезона», иначе говоря – окончание учебного года. Разумеется, выпито было немало. Разумеется, говорили о наболевшем. Хорошенько проехались по ректору с проректорами. Все свои, стесняться некого, говорили, что думали. За одним из соседних столов случайно оказалась заместитель заведующего подготовительным отделением Цегичко, дама, неприятная во всех отношениях, входящая в тройку первых университетских подхалимок-доносчиц. Наутро все сказанное в ресторане было передано ректору. Со всеми вытекающими последствиями, репрессивными. Нет, о наболевшем можно говорить только дома или на улице. Как вариант – на уединенной скамейке в малолюдном парке. Особенно если разговор такой, как сейчас, конкретный – с фамилиями и разными сведениями, не предназначенными для чужих ушей.

– У них и в самом деле нет фактов? – осторожно уточнил друг, когда они закончили обсуждение. – Или…

– Нет! – отрезала Галина и для пущей убедительности добавила: – Клянусь дедовым требником![37]37
  Требник – богослужебная книга, в которой излагаются чинопоследования треб (таинств и др. священнодействий), совершаемых в особых случаях и не включенных в состав храмового богослужения суточного, недельного и годового циклов.


[Закрыть]

Требник на самом деле был не дедов, а невесть кого из прадедов, но получила Галина семейную реликвию от деда и потому звала ее так. Первая половина семнадцатого века, а именно 1639 год! То была настоящая реликвия, ценная не только почтенным возрастом, но и тем, что веками принадлежала роду Павлив. Прикоснешься рукой к прохладной шершавой коже переплета и чувствуешь связь поколений. Переплет тяжелый, доски, не картон какой-нибудь, картона в то время не было, застежки латунные… Вещь! Требником Галина дорожила настолько, что хранила его дома, а не в банковской ячейке, как советовали умные люди из ближнего круга, те, кто знал о реликвии. Какой смысл хранить требник в банке? Он тогда станет уже не твой, а чужой. Как захочется взять в руки, так в банк ехать? А если захочется вечером, на сон грядущий страничку-другую прочесть? Что тогда? Хватит и того, что лежит реликвия не на виду, а в потайном, сокровенном месте.

– Конечно, они могут найти двух-трех студентов, которые в обмен на какие-то преференции заявят, что заплатили мне за экзамен. Можно попробовать истолковать превратно какие-то из моих решений. Но доказательств злого умысла, какой-либо корысти и еще чего-то подобного у них не будет. В этом можешь не сомневаться. Нельзя представить доказательства того, чего не было на самом деле!

– Можно сфабриковать…

– Не тот случай, Валентин. Взятку надо брать с поличным, те или иные предпочтения объяснять реальной выгодой. С финансовыми документами у меня полный порядок, ты же знаешь, какая я маразматичка. Ничего не подпишу, пока не вникну и не пойму, что подписываю. Если они попробуют сфабриковать что-то, то первая же экспертиза выявит фальшивку. Да и невозможно это – подделать отдельный документ. Придется же менять всю отчетность, чтобы концы с концами сошлись… Фактов у них – ноль.

– Это радует. – Валентин озорно подмигнул Галине. – Тогда завтра же начну действовать. Возможно, что и кто-то из коллег заинтересуется. Университет – это тема. А там…

Валентин Андреевич Черевичный, известный писатель и журналист, заместитель главного редактора газеты «Вiдлуння свободи»[38]38
  «Эхо свободы» (укр.).


[Закрыть], слов на ветер бросать не привык. Если сказал, что начнет действовать завтра, значит, начнет.

– А там уж, как говорил дед Мирон: «Пустився в бiйку – чуба не жалiй!»[39]39
  «Пустился в драку – волос (чуба) не жалей!»


[Закрыть] – Галина с благодарностью посмотрела на Валентина. – Что бы я без тебя делала, Валь?

Хотелось много чего добавить к этому риторическому вопросу, но о таком лучше говорить не на улице, а дома и непременно при свечах, хотя бы при одной. Галина любила свечи, они дарили тепло, создавали атмосферу. Свечи, бокал с вином, рука друга на плече… Как мало нужно человеку для счастья! Или не мало, а много?

– Нашла бы себе другого, красивого! – ответил Валентин.

У него был небольшой бзик, нечто вроде комплекса по поводу собственной внешности. Он считал себя старым, лысым и некрасивым. Галина имела на этот счет другое мнение, категорически противоположное.