Текст книги "Жить! (сборник)"

Александр Феденко
Ветер

Тихая погода стояла уже три недели. Катсуро три недели лежал под дубом и безмятежно спал. Не беспокоимый никаким дуновением, спал и дуб. И все ветви и листья дуба тоже спали.

Один молодой листок, не выдержав тяжести бездействия, сорвался с ветки и озорно закружился в загустевшем воздухе.

Разбуженный его падением, Катсуро открыл один глаз.

– Быть буре, – сказал он и открыл другой глаз.

Катсуро поднял голову, и потревоженный им воздух ухватил танцующий лист у самой земли, не дав упасть. Катсуро встал, и его волосы растрепал порыв ветра.

Лист унесло. Дуб взволнованно заскрипел.

Ветер крепчал – с крестьянина, работавшего неподалеку, сорвало шляпу. Крестьянин побежал было за ней, но шляпа быстро скрылась за мельницей, что стояла на холме. Мельница расправила крылья, мечтая о полете и воображая себя необыкновенной летательной машиной, но ветер так ее скрутил, что она взмолила о пощаде.

– Я остановлю тебя, – прокричал Катсуро ветру, и огромная бочка с дождевой водой, стоявшая в соседней деревне, тут же поднялась и с силой пушечного ядра полетела в грудь Катсуро.

Катсуро не сдвинулся с места, он стоял, подставив ветру лицо, и смеялся.

– Ты слаб, если зовешь на помощь старую бочку.

Ветер рассвирепел. Он хватал с земли и поднимал в вихре стада коров и овец, срывал крыши с домов, вытряхивал оттуда испуганных людей. Катсуро даже не покачнулся.

Огромный военный корабль с хмурыми моряками пролетел над Катсуро. Моряки кричали, что восхищаются его храбростью, но ветер сразу уносил их слова за вереницу гор.

Катсуро оглянулся на корабль и увидел, что ветер, как лепестки с цветка, обрывает с мельницы на холме ее парусиновые крылья – насмешливо, одно за другим, то подкидывая вверх, то с треском обрушивая о землю и волоча низом. Лишившись их, мельница сделалась похожей на человека с отрубленными руками, мечтать ей стало не о чем, и ветер смел ее, словно спичечный домик.

Монастырь с монахами пролетел над Катсуро. Монахи выглядывали из окон и говорили, что завидуют его стойкости, но ветер сразу уносил их слова за бескрайнее море.

Катсуро посмотрел вслед монахам и увидел, как его дом, в котором он родился, зашатался, беспомощно моргая глазницами окон, рассыпался и скрылся из виду. Но сам он не сдвинулся с места.

Огромный императорский дворец с золотыми фонтанами, чудесными садами и семиярусной башней пагоды пролетел над Катсуро. Сам император, увидев Катсуро, обмолвился, что преклоняется перед величием его духа. Но ветер сразу унес слова императора на другой конец земли.

Катсуро оглянулся полюбоваться семиярусной башней пагоды и увидел, что голый дуб лишился сил своих и рвутся жилы, державшие его за землю. Тысячелетний корень лопнул, как годовалый тростник, и дуб унесся вдаль. Ветер теперь разрывал самую землю, на которой не осталось ничего и никого, кроме Катсуро.

– Ты слаб, – сказал ветру Катсуро, – если ломаешь других, чтобы сломить меня.

– Ты проиграешь, Катсуро, – шепнул ему на ухо ветер. – Невозможно победить того, кого нет.

И ветер вдруг исчез, стих в одно мгновение, и его вовсе не стало. Катсуро со всей силой, с которой он сопротивлялся ветру, подался вперед и упал. Поднялся и упал снова. Без ветра стоять он уже не мог и остался лежать, закрыв глаза, сокрушенный…

Вокруг не было никого, кто бы мог помочь Катсуро подняться. Даже дуб – преданный друг его – погиб.

Прошла неделя – Катсуро был недвижим.

Еще одна – кривой желудь, ухватившийся за трещину исковерканной земли, дал росток, но закрывшиеся глаза Катсуро не могли его увидеть.

Через три недели пустынная земля отозвалась едва уловимой поступью босых ног. Юная девушка, легкая, как воздух, подошла к телу Катсуро и села рядом.

– Здравствуй, Катсуро. Я так много слышала о тебе. Там, за вереницей гор, за бескрайним морем, на другом конце земли, только и разговоров о Катсуро, победившем ветер.

Катсуро приоткрыл один глаз и посмотрел на девушку. Она была мила. В глазах ее таилась невесомая нежность. А в длинных вьющихся волосах запутался высохший дубовый листок.

Заметив его, Катсуро открыл второй глаз…

Фарид Нагим
Бог в 3D формате

Сергей так долго смотрел на снегопад, что снежинки почернели. Вблизи они падали быстро, отрывисто, а вдали торжественно парили. Вдруг мохнатое коловращение замерло, и перед его изумленным взором протянулись анфилады, разверзлись залы, затрепетали снежные язычки свечей, выстроились слуги в ливреях, и завертелись дамы, разряженные в пух и прах. Они долго не отпускали его взгляд, приглашая, углубляясь в занавешенное пространство до крыши высотки, и возвращались, выступали перед ним в 3D формате, поводили рукой у лица.

С высоты падающих снежинок Сергей видел себя маленькой одинокой фигурой в сугробах, и душа его наполнялась досадой и таким детским отчаянием, что хотелось засмеяться. Вот уже которые сутки космос обрушивал на этот пятачок земли ужас и боль. Небо топталось по голове, холодной коростой давило плечи. И было странно, что эта детская радость, эта пуховая невесомость железом стискивала шею, ломила кости, стирала до крови ладони.

Осенью Сергей Тищенко подписался на работу дворником в Москве. Весь октябрь они убирали листья, а с конца ноября на город обрушился снег. Их бросали на разные участки, и они вставали в пять утра, чтобы успеть расчистить «магистральные» пути и козырьки крыш. А снег все шел и шел. С утра вспыхивала, будто нехотя, метель, и валило до ночи, всю ночь, все дни. Даже не верилось, что сугробы растают с весной. Возвращались к девяти, а то и позже. Ботинки снимали вместе с носками, – так крепко те примерзали к подошвам, а сброшенные рукавицы стеклянно сжимали осклизлую, полированную черенком пустоту и не расправлялись на горячей батарее. Сил оставалось лишь помыть ноги и бухнуться на свою раскладушку. Мелитопольские ребята говорили, что прошлая зима в Москве была бесснежная, а деньги те же – триста долларов в месяц, без учета штрафов. А вот нашим всегда не везет. В их бригаде восемь человек, все земляки, но вели себя не по-товарищески: с завистливыми и злыми насмешками друг над другом, недобрыми подставами. С ними завербовался один пожилой и физически слабый пенсионер, но скидок на возраст никто не делал, наоборот, укоряли и посылали на тяжелые «леваки», строго следя, чтобы работал наравне с молодыми, словно проверяя на прочность. Старик держался на последнем дыхании и все поминал недобрым словом кума, который подбил его поехать на эти заработки в Москву.

Сергея и старика часто отправляли на автостоянку. Она не входила в обязательную территорию их бригады – это была личная договоренность Комбата с владельцами стоянки, и все деньги он, видимо, забирал себе. Работа там считалась наказанием: двигать лопатой между машинами приходилось с превеликой осторожностью – царапнешь нечаянно сияющий бок – и пропал трехмесячный заработок! Вот и двигались, как на минном поле. А владельцы все – ВИПы, лица у всех – кирпичом. Сергей уже многих узнавал. Они вежливо здоровались, говорили что-то незначащее. Вежливость их была холодной и равнодушной. Лишь на праздники они проявляли человечность, но, пьяная и наигранная, она отталкивала сильнее холодного пренебрежения. Вроде бы люди одной страны, а другие – чужие и богатые до оторопи. У некоторых было по две-три машины на разные нужды и представительские функции.

– Сынок, сколько ж стоит такая краля? – Старик показывал на спортивный автомобиль.

– Тысяч тридцать баксов.

– Это сколько ж хривень?

Сергей сделал пересчет. Казалось, старик не удивился. Опершись на лопату, он задумчиво смотрел сквозь иномарку и жевал губами.

– Ни за что бы не поехал сюда. Кум уговорил: че ты будешь за жинкой сидеть, мол, шишот долларов ни за фу заработаешь, разомнешься. Размялся – лопата что та рельса!

– Дед, иди к ребятам в будку, погрейся, – предложил Сергей.

– Та ладно! – Старик испуганно помотал головой и схватился за лопату.

Он боялся, что Сергей расскажет бригадиру, мол, дед «гасился» в будке охранников, и его за это оштрафуют. Некоторые ребята так и делали, выслуживаясь перед Комбатом.

– Ну, тогда давай перекурим, старый.

– А дома тэпло. По хозяйству усэ нормально. Ни разу еще снега не было. Моя написала! Новый год без снега будем встречать. А куму скажу на брудершахт пару ласковых…

Сергей глянул на размечтавшегося деда и едва не рассмеялся. Малахай, большая куртка с отвисшими рукавами, гигантские башмаки – дед был похож на беспризорника. Старик тоже хихикнул, думая, что Сергея забавляет злая ложь его родственника.

– Подметаю, говорит, с утра. И то пятьсот рублей на асфальте, то тыща, особенно по выходным. А то ж и доллары! Так и собрал за три месяца восемнадцать тысяч. – Дед беззубо рассмеялся. – Ну, скажу, ты и балаболка, кум! Ну, балаболка…

– Мне такую же туфту прогоняли, дед. А может, нам просто с районом не повезло?

В шесть пришел Миха Комбат. В одежде и поведении он подражал стилю московских мужчин-руководителей. Был деловит, энергичен и все пожимал локтем, проверяя тугую борсетулю под мышкой. Было в его поведении что-то от наглой собаки. Весело поговорил с охранниками, кому-то звонил, брезгливо осматривая очищенные участки, а потом забрал деда на другой фронт работы. Сергей часто и коротко вздыхал и все проговаривал про себя обиженные вопросы: а как же он справится один, там, где вся бригада работала час?.. Пришлют ли ему подмогу? Но так и не решался спросить. Миха, походя, хлопнул по плечу, а он только с бравым видом усмехнулся. Сергей заискивал перед ним, удивляясь этому и презирая самого себя. Три месяца назад Комбат встречал их бригаду на вокзале, а у Сергея был кураж: он неожиданно для самого себя обыграл всех в карты, слегка ощущал себя фартовым, старшим типа – и потому за всех разом задавал ему всякие вопросы насчет будущей работы и жилья. Еще и с «живчиком» перебрал, был насмешлив, даже ироничен. Короче, разволновался, не уследил, и вот все его смешило.

– В центре, говоришь?

– В центре.

– А штрафуют часто?

– В соответствии с поведением.

– Ну, а помыться там можно хоть, в подвале этом?

– Можно, можно…

– Хорошо… Комбат, а как же мы все-таки без паспортов?

– Да кому вы там нужны?

– Это ладно, ну а деньги как, поровну или по-братски?..

На этот вопрос Комбат вдруг обернулся, переложил борсетулю и ударил его в лицо… Вместе со всеми сидел Сергей на вокзале, между газетным киоском и кофейным автоматом, прижимал детский Ванькин платок к глазу и с нескрываемым ужасом смотрел на прохожих. Он понимал, что бить было необязательно, но этим резким и жестоким поступком Миха Комбат ответил на все вопросы. И все это поняли – сидели, нахохлившись, как воробьи, и молчали.

Сергей долго махал лопатой. Спина его потела, охлаждалась, снова потела, и майка липла, как клеенка.

– А прикольный снег! – сказала кому-то девчонка на дорожке за оградой. – На айфоне как цветы получается.

– Прикольный! – шептал Сергей. – Чтоб вы все сдохли…

Снег посинел, а потом пожелтел под светом фонарей. Сугробы выросли выше сетчатой ограды и сползали назад. Сергею казалось, что уже не он двигает лопатой, а она им. С трудом разжимал руки, разминал, переходил к другому ряду, и ботинки громыхали, как булыжники. На проспекте шумел поток машин, и гул этот напоминал море.

Только ночью Сергей закончил очищать пожарный выезд. Лопата тянула к земле, словно намагниченная, и он толкнул ее за микроавтобус, который давно никто не забирал. Лопата покачалась и вывалилась назад, но сил даже просто махнуть на нее уже не было. Мышцы болели так, что дышать было тяжело. Перешел дорогу, оглянулся на будку, и вдруг, прямо на его глазах, в длинный раструб прожектора крупными хлопьями ворвался снег. Гладко очищенная им поверхность махрилась и пухла на глазах. Сергей смотрел с детским негодованием и отмахивался от кошмарного видения, а потом раскинул руки, как это делают безмерно счастливые люди, и хотел выкрикнуть проклятья, но из груди вырвался только хрип. На лице блестели капли пота и растаявших снежинок.

– Боже, помоги! – выкрикнул он тонко и жалобно. – Дай мне сил!

Снег колол запястья мокрыми уколами. В снежном море колыхались огни ночных автомобилей.

В конце декабря заехала новая бригада. Ребята еще не знали, что их ждет. Они были радостно и тревожно возбуждены, как все новенькие, как все приезжие в большом городе, и снисходительно подшучивали над стариком. «Если уж пенсионер справился, то мы и подавно», – думали они.

– Дед, ты, наверно, не снег чистил, а все больше песок с трухой?

– Какой песок?

– Который с тебя сыплется.

Сергею казалось, что он отслужил в армии или отсидел. Ему было так же тревожно перед открывшейся свободой.

– Веник принесите, надо подмести за батей.

– Какой веник? Пылесос!

– Что пристали? Зато не скользко. Да, старый?

– Старый не старый, а восемнадцать тыщ отправил жинке, дармовых.

– Как это? – насторожились шутники.

– А по выходным подметаешь возле ресторанов и – то пятихатка под ногами, то тыща, а то и доллары, так и собрал… А уж сигарет сколько валяется, почти полные пачки, тут тебе и ПарлаМент, и Фог, и Шмог, кури не хочу. Они ж все выходят пьяные, карманы выворачивают, бабки немереные, такси ловят…

Ребята корыстно замолчали. Сергей усмехался и все проверял карманы с билетом и деньгами. Кроме девяти стодолларовых купюр у него скопилось еще полторы тысячи рублей, которые ему давала забавная тетка за то, что счищал снег с ее старенького «Ягуара». Можно будет купить пива, еды в дорогу, носки там всякие и, наверное, робота для Ваньки. Миха раздал паспорта и предупредил, что до вокзала лучше добираться по одному. Большие шоблы пакует милиция, потрошит сумки, знает, что работяги едут на праздники, везут бабло домой. Сергей боялся Москвы, предстоящий путь казался непреодолимым, опасным без защищающих его лопаты и оранжевой жилетки. Он слышал, что на окраинах есть огромные супермаркеты, где можно дешево купить все что угодно и даже то, о чем ты никогда в жизни не знал. Но решил ехать сразу на вокзал, задолго до отправления поезда – так надежнее и вернее, а подарки можно и там посмотреть в маленьких киосках. Оглядел подвальную комнату, свою костлявую раскладушку, на которой уже лежала чужая куртка. Ему показалось сейчас, что он и дня бы здесь не протянул. Закинул ремень тяжелой сумки на плечо и пошел.

Снега не было второй день. Это вызывало досаду, как зуб, переставший болеть перед дверью стоматолога. Всюду признаки наступающего праздника: в журнальном блеске киосков, в сияющих и переливающихся всеми огнями витринах, в лицах людей, в воздухе. Всюду мерещился запах елки, мандаринов, шоколада и еще чего-то вкусного. И машины проносились радостно, сигналили с торжественным значением. Сергей подумал, что уже совсем скоро увидит родных. Душа его вздрогнула, затуманились глаза, сердце и все тело стиснули волны нежности и любви. А некоторые картинки он гнал от себя, не давая им разворачиваться до времени. Купил сигареты. Пачка показалась особенно яркой, праздничной, а сигарета – вкуснее, чем обычно. Он курил и с любопытной, доброжелательной улыбкой поглядывал на снующих московских людей. Ему было радостно, что он выстоял, заработал денег и как настоящий глава семьи привезет их домой, а потом еще завербуется куда-нибудь – и так, тяжело и радостно, будет длиться жизнь. И радость была бы неполной, если б мышцы не болели. Хотелось рассказать кому-нибудь об этом, шутить и поздравлять всех, кто, походя, краем глаза, глянул на него. Он вздыхал, смотрел в небо и морщился – настолько привык, что сверху постоянно сыплется мокрое и колючее.

До вокзала оставался один подземный переход, где продавали конфеты и детские игрушки, Сергей запомнил его. В этом переходе его и подкараулил толстый наглый мент. И откуда вынырнул?! На мента совершенно не похожий, будто переоделся в форму просто. Он энергично и важно представился. Сергей не расслышал. Попросил документы. И даже не взглянув, вдруг спросил быстро, отрывисто: «Откуда приехал?» Будто ждал, что Сергей растеряется. А Сергей уже и так растерялся. Комбат предупреждал, что, если тормознут, нужно говорить, мол, нас депутат такой-то крышует. Фамилию Сергей, конечно, забыл. Да и ни к чему помнить, и так понятно, что это порожняк.

Мент что-то говорил, Сергей ничего не слышал, но понимал: тот зацепился, увидел билет, знает время отправления поезда и кайфует от своей власти. А потом он еще что-то ловко и даже дружелюбно сказал про деньги, мол, и вы свободны, а то на поезд опоздаете. Сергей с отчаянием посмотрел на своего мучителя, потом обернулся, будто надеясь, что его кто-то спасет. Но люди неслись потоком, юрко огибали их и прятали глаза. Только кавказец у цветочного киоска посматривал с насмешливым участием.

– Вы нарушаете установленные законом правила пребывания. – Мент втиснул его паспорт в нагрудный карман и что-то еще такое сказал.

– Что?

– Пройдемте!

Сергею хотелось бухнуться на колени, взмолиться, рассказать о своей беде, о больном ребенке, но вместо этого он вдруг дернул локтем и закричал:

– Да не дам я тебе денег! Понял?! Ты! – Рот сам выкрикнул эти слова. – Я за них три месяца пырял! А ты… ты… – Вся накопившаяся за это время обида рвалась наружу, и он едва уже сдерживал себя. – Ты! Мусор поганый!

Но милиционер все с тем же застывшим на лице подобием миролюбивой улыбки подталкивал его, и было ясно, что он отомстит ему за это, там, где никто не увидит.

Как привязанный, тащился Сергей вслед за своим паспортом по бетонным подземным коридорам. Он так долго этого боялся, что теперь, когда страшное уже произошло, успокоился и даже обрадовался. Хотелось поскорее прийти, будто там могло что-то разрешиться. Москвичи, проходящие мимо, смотрели на него с испугом и презрением. Ему же мнилась какая-то собственная значимость и важность.

Пришли.

– Посиди в обезьяннике и немного отдуплись. – Пэпээсник швырнул его за решетку.

Сергей вздохнул. Почему он, сделавший столько добра людям, сидит в этой тесной зарешеченной клетушке? В чем его вина?! Что случилось в мире, что случилось с ним, если он вдруг начал вести себя как услужливый бесправный раб? И как это незаметно произошло, что он согласился с этим положением? Как много он хотел сказать этому человеку, ровеснику своему, наверное, который вдруг взял да и засадил его за решетку. «Мы же люди… брат… я же деньги эти не украл… трудно жить… дети!» – вспыхивало в голове. Но стоило взглянуть на этого коротко стриженного, плотного человека, и желание говорить пропадало. Актеры с такой внешностью всегда играют в кино каптерщиков или продажных прапоров, и установки по жизни у них непрошибаемые: «Озябни, сынок. У всех проблемы – кто-то их решает, а кто-то нет… Судьба у тебя такой!»

– Напрасно, Сергей Викторович, вы проявляете такое упорство, – сказал мент.

Иногда деревянная, исписанная скамья, пол и стены вибрировали – где-то в глубине проходило метро.

– Ну, так что, Сергей Викторович? – давил мент. – Дежурство у меня заканчивается через час, а поезд ваш через полчаса.

В привычной растерянности начав вычисления: сколько же у него останется, если дать… Сергей замер, глядя на своего мучителя. «Не хватит на робота… Да какой там робот?!» И вдруг спохватился, что независимо от желания смотрит на мента с презрением, яростью и мучением. «Ну, подумаешь, сдам билеты, – успокаивал он себя. – Ну, завтра поеду. Ну что такого?»

– Ну, да ладно, колхоз – дело добровольное. – Мент вылез из-за стола с дымящейся чашкой, подошел к решетке. – Ну, ты в натуре, упертый хохол. Короче, Сережа, выбор у тебя невелик. Либо здесь проснуться, либо с любимой под елкой.

В его голосе вдруг появилась простая и дружелюбная интонация. Он поставил чашку на жестяной козырек и все никак не мог вскрыть пакетик с порошком, наверное, от простуды. Пыхтел, мучился.

– Помоги, – он протянул пакетик Сергею. – Скользит… Пальцы, что ли, жирные?

Сергей дернулся на автомате, замер, разозлившись на себя, но все-таки пакетик взял. Осмотрел, понял, как действовать, и легко, с радостной услужливостью вскрыл. Мент взял пакетик осторожно за уголок, в лице появились рачительность и торжество. Он прихлебнул из чашки, задумчиво посмотрел на Сергея и ушел за стеклянную перегородку. И уже оттуда помахал рукой: «Так и запишем: при досмотре найден пакетик с белым веществом. Предположительно героин».

– Да будь же ты мужиком! – крикнул Сергей и едва сдержался, чтоб снова не выругаться.

– Пасть закрой! А в тюрьме посмотрят, кто ты – мужик или баба!

«Мои пальчики на пакетике остались!» В голове Сергея, как в кино, пролетели сцены суда, глаза жены и сына, зона… Много чего пролетело. Как много бы он дал сейчас, чтоб время вспять повернуть, чтоб не спускаться в этот переход с игрушками. В голове не могло уложиться, что вот так просто, ни за что ни про что, жизнь может под откос полететь. И все из-за этой мрази в погонах. Было слышно, как мент по-хозяйски роется в сумке, шуршит обертками конфет, причмокивает.

«Бог их накажет», – говорил отец про своих обидчиков.

«Накажет, жди!» – всегда отвечала мать.

Какие же мелкие были у отца обиды и обидчики!

Снова дрожал пол, вибрировали доски скамьи, и Сергей представлял себе яркий вагон метро, счастливых людей, везущих домой новогодние подарки.

– Слышь, у меня смена заканчивается. Как вопрос собираешься закрывать?

– Как я могу закрыть вопрос? Что конкретно вы хотите от меня?

Мент смотрел с изумлением. Сергей даже хмыкнул.

– Короче, я смотрю, ты вообще не врубаешься, в какой рукомойник попал. – Мент наигранно кашлянул. – Вот сейчас придет мой братуха-сменщик, разговор у него с тобой будет короткий.

– Да пошел ты, – прошептал Сергей.

Сергею было страшно, что сейчас придет новый мучитель, тиран похлеще этого.

Иногда по ногам тянуло сквозняком, видимо, открывали двери. Дрожал пол. Очень хотелось пить.

– Здравия жела! – сказал за перегородкой мент. Голос его заискивал.

– Ты чей сидор здесь потрошишь?! – раздраженно спросил вошедший.

– Вещдок!

– А где протокол задержания? Протокол досмотра? Опись изъятых вещей?

Молчание. Сергей встал и увидел, как мент что-то шепчет и показывает пальцем в его сторону.

– Не слышу, – громко и неприязненно сказал вошедший.

– Да иди ты! – с шутливой женской сердитостью обиделся мент.

Снова потянуло сквозняком. Сергей пересел в другой уголок. Тишина. Только изредка шелест бумаги, позвякивание ложечки.

– Эй, нарик! – раздался голос вошедшего из-за перегородки. – Наркоша, слышь?!

Сергей вздрогнул и промолчал.

– Сергей Викторович!

– Да.

– С какой целью были в Масквабаде?

– Дворником работал.

– А раньше где работал?

– Работал в Тюмени, на приборах сидел по перекачке нефти.

– Круто, чувак… Что же вы с Россией дружить не хотите?

– Мы хотим.

– Плохо хотите, видать. Вон твой зема все доказывает, что у вас западэнци победят.

– Какой зема?

– Сержант Байло, который тебя задержал.

– А-а. Вот же козел!

– Опять же, оскорбляли представителя власти при исполнении, сопротивление оказали… Непорядок, непорядок… А ведь мы с тобой ровесники.

– Да, семидесятого, – шепотом сказал Сергей.

– И сын у тебя тоже.

– Да-а, болеет! – Сергею вдруг остро захотелось поделиться с человеком за перегородкой своим горем.

– А че болеет?

– Да заикание… Его в школе даже к доске не вызывают. Смеются, конечно, дети.

Наступила тишина. Из-за перегородки вышел другой милиционер – он был похож на казаха. Сергей едва не рассмеялся, такое у него было умилительное и удивленное выражение. Форма не шла к его облику.

– А как лечите?

– Да никак. Пока только к бабкам водили. Без толку!

– Ясно.

Казах задумался и стал медленно отпирать решетку. Снова замер.

Сергей удивленно поднял брови.

– А, это, иди в туалет сходи, туда-сюда, воды там попей, если хочешь…

В туалете Сергея вдруг пробило… До него наконец дошел этот старый прикол: добрый полицейский, злой полицейский. Поразило, как хорошо это сработало на его личном примере. Сильный ход. В душе, настроившейся на добро и сочувствие, уже не было сил сопротивляться злому насилию.

– На. – Милиционер протянул паспорт и билет. – Собери свой сидор и чухай отсюда.

Сергей почувствовал, что лучше молчать и делать, что сказали, но не выдержал.

– Да я уже опоздал, товарищ старший сержант!

– Да ниче ты не опоздал – там обледенение какое-то, ни один поезд выехать не может.

Сергей засмеялся и начал весело запихивать свои пожитки в сумку. Милиционер остановил его уже на самом выходе.

– Слышь, не в службу, а в дружбу: надо лед с крыльца сколоть и дорожку прочистить. Давай, напоследок.

Так «деды» в армии просили. Сергей посмотрел на него ясным усталым взором и согласился.

– Лом с лопатой найдутся? – только и спросил он.

– Да я же пошутил, дружище! – засмеялся милиционер. – Нет тут у нас никакого крыльца. Иди отсюда. Надоели вы, хохлы.

– Что?

– Бежи отсюда и потеряйся куда-нибудь!

Сергей вернулся в злополучный переход. Купил очень дорогую игрушку – большого робота-трансформера. Он думал о нем все три месяца. «Купить, не купить?» Шел по вокзалу легко и свободно. Встречал милиционеров и не отводил глаз. Смотрел на них с вызовом, и они сами отворачивались с усталой брезгливостью. Он успел на свой поезд и ждал еще три часа. Ходил по вагону, часто курил. Приставал с расспросами к проводнику. Спал.

В родной город приехал ночью. Организм начал странную, отдельную от Сергея жизнь – в животе булькало, сердце прерывалось, а в горле что-то щелкало, перехватывало и клокотало. Он закурил, утишая расходившееся сердце, задыхаясь, будто не ехал, а бежал от самой Москвы.

– Ну что ты, Сюся! – вдруг услышал он знакомый голос. – Ну, будя, будя.

За колонной стоял старик и успокаивал старуху.

– Чого ты? Питание трехразовое, гарное, крыша над головой, сигареты бесплатно «Прима». Оно ж понятно, на каждой работе надо втянуться… Куму надо спасиба сказать! Как там, кум-то?

Сергей улыбался, вдыхая родной запах. Жаль, что в их южном городе не было снега.