Текст книги "Синдром Кандинского"

Итак, я шел по дороге, пока меня не подобрала попутная машина. Мне было все равно куда ехать, и шофер отвез меня в небольшой городок, названия которого я сейчас не помню. Все утро я прошатался по городу, пытаясь найти что-нибудь поесть, пока не встретил женщину такого б… вида, что даже младенец понял бы, чем она занимается. Я не знаю, почему подошел именно к ней. Возможно, в тот момент мне показалось, что в подобной ситуации помочь может только такой человек.

Я объяснил ей, что со мной произошло, что очень хочу есть, и она дала мне три рубля. Затем спросила, знает ли кто из моих знакомых, куда я поехал. Я ответил, что не знает и не может знать. Женщина дала мне еще пять рублей, сказала, где я могу купить продукты, а потом предложила переночевать у нее. Она продиктовала адрес, но просила никому не говорить о том, где я буду ночевать, потому что у нее плохие отношения с милицией. “Постучишь три раза, – пояснила она, – а когда спросят: “Кто?”, ответишь: “От Клары”. Тебя проведут ко мне”.

До самого вечера я болтался по городу, пообедал и даже поспал час в скверике на траве. Когда начало смеркаться, я поехал в гости к Кларе.

Дом оказался на самой окраине, к тому же на отшибе, в стороне от дороги. Мне пришлось порядком побродить, так как дом был полностью скрыт густыми зарослями ежевики и вела к нему даже не дорожка, а едва заметная в темноте тропинка. Ни в одном окошке света не было, и мне пришлось искать дверь в абсолютной темноте. Без всякой надежды я постучал и уже собрался было уходить, как за дверью спросили: “Кто?” Я ответил, и меня впустили в совершенно темную прихожую. Затем кто-то взял меня за локоть и повел по коридору. Страшно мне не было. Я не раз бывал в подобных домах, где образ жизни хозяев требовал определенной конспирации. Наконец рядом распахнулась дверь, и я попал в большую комнату, по углам которой в бронзовых трехголовых подсвечниках горели свечи. Посреди гостиной стоял накрытый стол с вином и закусками, а за столом сидело не менее десяти человек. Клары среди них не было, зато у плотно занавешенного окна я увидел уже знакомого кавказца и его белокурую подругу. Я обрадовался этой встрече, кивнул им, но они сделали вид, что не знают меня. Провожатый усадил меня за стол как раз между моими спасителями. Слева сидел кавказец, справа – его знакомая. Мне налили вина, положили на тарелку жареного мяса и сказали, чтобы я не стеснялся, брал все, что захочется. За ужином я все время думал, как могло произойти, что я снова встретил эту необычную пару – и так далеко от первого места встречи. Но ни к какому выводу не пришел, а потому приписал все случаю.

Все сидящие за столом по очереди подходили ко мне и просили пить за хозяина дома, которого звали Самаэль. Чокаясь, они говорили одно и то же: “Самаэль здесь хозяин, и нет хозяина, кроме него”. Затем выпивали и отходили. При этом соседка справа все время говорила мне: “Не пей. Только делай вид, что пьешь”. Но я ее не послушал.

Когда очередь дошла до кавказца, я тихо спросил, помнит ли он меня. Он ответил, что не помнит и видит в первый раз, но это неважно, потому что сегодня вечером я их гость. Тогда я так же тихо спросил: где сам хозяин – Самаэль, за которого мы все пьем? И он ответил: “Пей спокойно и ни о чем не думай. Хозяин здесь, он все видит, все слышит, но за столом его нет”.

После того, как с каждым выпил по фужеру, я совершенно захмелел и сейчас некоторые подробности помню плохо. Например, я не заметил, в какой момент со стола исчезли закуски и вино, но помню, что с него сдернули скатерть, а потом все присутствующие по очереди принялись нараспев читать какие-то слова. Меня же попросили негромко повторять их за читающим, а смысл обещали объяснить потом. Моя соседка справа, однако, снова прошептала, чтобы я не повторял эти слова, а только делал вид, шевелил губами. Но я опять ее не послушал. Позже я обо всем догадался. Ты же знаешь, у меня есть дурацкая привычка читать вывески, заголовки газет и разные названия наоборот. И вот, когда мне наскучило долдонить эту абракадабру, я решил развлечься. В этот момент один закончил читать, а следующий начал все сначала. “Сан йулимоп, йынтремссеб йытявс, йикперк йытявс, ежоб йытявс. Нима. Вокев икевов…” – читал он нараспев, а я переводил все наоборот, пока не понял, что это за текст. Догадавшись обо всем, я испугался и перестал повторять, сделал вид, что совсем опьянел и засыпаю. Тогда мой сосед слева сказал присутствующим: “Наш друг совсем пьяный. Я отведу его наверх к Кларе, пусть поспит, а вы пока приготовьте все, что нужно”. Он помог мне подняться и повел на второй этаж. Его белокурая подруга пошла с нами. На лестнице, в темноте, она шепнула мне: “Не спи”, и я наконец решил ее послушаться.

Наверху, в большой комнате с широкой тахтой посредине, нас встретила Клара. Она была вся в черном и держала в руке подсвечник с горящими свечами. Мои спутники передали меня хозяйке дома, а сами сразу ушли. Клара спросила меня, хорошо ли я поел, попил, и я, притворяясь сильно пьяным, ответил, что хорошо. Затем она предложила мне лечь, поставила подсвечник на пол, сняла с меня куртку, помогла разуться и, когда я лег, накрыла мне ноги покрывалом. Сев у изголовья, она гладила меня по голове и изредка спрашивала: “Ты спишь?” Каждый раз я заплетающимся языком отвечал: “Да, уже засыпаю”. Помня, тем не менее, о совете своей белокурой соседки, я не спал, да и не мог бы уснуть, даже если б захотел. Мне было по-настоящему страшно, и все это время я лихорадочно соображал, как же выбраться из этого страшного жилища, если я не помню даже, в какой стороне входная дверь, а в доме совсем темно. Я уже догадался, что мне уготована какая-то нехорошая роль, но мог только вообразить, что сделает со мной эта женщина, если я случайно усну.

Клара еще раз спросила, сплю ли, но я решил промолчать, застонал, будто во сне, и перевернулся на бок, лицом к занавешенным окнам. После этого Клара встала и бесшумно выскользнула из комнаты. Одной секунды мне хватило, чтобы вскочить с тахты, сунуть ноги в туфли и надеть куртку. Я подбежал к окну, рывком раздвинул шторы и дернул раму так, что у меня под ногами дрогнул пол. Окно оказалось забитым. В комнате, кроме тахты и подсвечника, ничего не было; я схватил тяжелый бронзовый подсвечник и со всей силы швырнул его в окно. Когда отзвенели осколки стекла, я услышал, как, громко топая, вверх по ступенькам поднимаются несколько человек. Не дожидаясь, я пролез в окно, порезал себе лицо и руки и, не раздумывая, спрыгнул вниз. Я уже не помню, как бежал от дома. В памяти остались лишь скрип и хлопанье дверей, звон разбитого стекла и придушенные крики: “Лови его!”

Потом всю ночь, дрожа от страха, я прятался по подъездам, прислушивался к каждому шороху. Стоило этажом ниже пробежать кошке, как я срывался с места и, обливаясь холодным потом, через чердак перебирался в соседний подъезд, а оттуда в соседний дом. И ты знаешь, именно в ту ночь я понял, как много значит моя жизнь и как дешево ее оценивают те, кто, казалось бы, помогает или берется спасать, потому что никогда не известно, ради чего тебя спасают и кто этот спаситель.

И вот сейчас я мучительно пытаюсь разгадать, кем ты была в моей жизни, сидела ли ты справа от меня или слева, и что было бы, если бы я послушался тебя, сидящую у моего изголовья, и сделал так, как ты говорила. Не знаю.

Прости меня, я не хочу тебя обидеть, просто делюсь своими размышлениями. Жизнь не так уж и сложна, и выбор у нас невелик. Мы никогда не знаем, что следует выбирать, а потому, однажды сделав неправильный шаг, пускаем жизнь под откос, падение принимаем за полет, а движение вперед – за бессмысленный путь в никуда».

На письмо ушло довольно много времени, и последние строчки Антон почти скомкал. Руки у него сильно дрожали, шарик от чрезмерного усердия рвал бумагу. Антон боролся с тошнотой, обливался горячим потом и думал уже не о словах, а как бы поскорее закончить и ввести себе очередную дозу морфия.

Дописав, Антон швырнул листки на кровать, достал жгут, стерилизатор и, уже не торопясь, аккуратно сделал вожделенный укол. Постепенно ослабляя жгут, он откинулся к стене и некоторое время просидел в неподвижности, смакуя вхождение в непостижимый мир грез, существующий как бы по ту сторону игольного ушка.

Наконец Антон встал, не спеша оделся, сложил письмо вчетверо и вышел во двор. По огороду деловито бродили рыжие куры, с осторожным любопытством поглядывая на нового жильца. Антона слегка пошатывало, хотя в ногах он чувствовал какую-то неестественную легкость, словно земля перестала удерживать его на своей поверхности, ослабила притяжение. Мол, отталкивайся и лети на все четыре стороны.

Антон вышел за калитку и остановился рядом с лавровым кустом, который отнюдь не выглядел сейчас благородным лавром, а был, как все придорожные кусты, пыльным и чахлым. Изрытая ухабами улица была совершенно пуста. Убогий вид ее резко диссонировал с роскошными живыми оградами садов, за которыми виднелись богатые особняки, обсаженные кипарисами и мандариновыми деревьями. Кое-где над оградами нависали фигурные листья инжира или полотнища банановых пальм. Изредка во дворах перегавкивались собаки, сообщая друг другу о приближении чужого, и лишь неподвижное полуденное солнце работало в полную силу, отчего воздух, как бы закипая, устремлялся вверх, в разомлевшие белесые небеса.

Неожиданно Антон увидел знакомую фигуру в белом платье. Наташа шла по дороге в сторону вокзала и небрежно помахивала плетеной хозяйственной корзиной. Она тоже заметила Антона, перешла на его сторону и, улыбаясь, приблизилась к нему.

– Здравствуйте, папочка, – поздоровалась она и протянула руку. – Жаль, что вы сбежали ночью. Хотя, может, это и к лучшему.

– Я не сбежал, – ответил Антон. – Вы же сами сказали, что после ужина я могу уйти. Вот я и ушел.

– Вы так хорошо сыграли свою роль, – кокетничая, похвалила его Наташа. – Маме очень понравилось. Бедная мамочка.

– По-моему, никакая она не бедная, – возразил Антон.

– Бедная, бедная, – перебила Наташа.

– Кто знает, может, я действительно когда-то был вашим отцом. Елена Александровна почти убедила меня в этом. Вот только сын мой мне не понравился. Я не люблю людей, которые точно знают, как надо жить. Они признают только то, что можно пощупать, и стараются урвать на этом свете как можно больше. Кажется, он испугался, что я лишу его наследства.

– Да, – равнодушно согласилась Наташа. – Саша такой, крепко стоит на земле. А насчет того, чтобы вы были моим папочкой, я согласна. Поэтому идемте со мной. Как дочь, я имею на вас некоторые права. Я в железнодорожный магазин, за хлебом. Там, знаете, продают такие огромные буханки. Очень вкусный хлеб и всегда свежий.

– Ну что ж, пойдемте. Я только опущу письмо. Это здесь, рядом, за углом. – Они пошли по дороге, и Наташа взяла своего спутника под руку.

– Вы что, не выспались? – спросила она. – Глаза у вас пьяные.

– Да, я всю ночь пил водку с какими-то двумя мерзавцами. Кстати, один из них на прощание мне сказал, что Бог любит юродивых и героев. Вы не знаете, что это значит?

Наташа пожала плечами и, подумав, ответила:

– Наверное, так оно и есть. Юродивые довольствуются тем, что имеют, а герои все берут сами. Вы-то кто, юродивый или герой?

– Не знаю, наверное, ни тот ни другой, – пожал плечами Антон.

– Значит, вы иждивенец, как и я. Они правы. Бог не любит иждивенцев, но нас много, и Ему приходится с этим мириться.

Они подошли к сгоревшему бараку. Антон открыл и с силой захлопнул покосившуюся калитку, затем достал письмо и опустил его в почтовый ящик.

– Здесь же давно никто не живет, – удивилась Наташа.

– За почтой они, наверное, приходят, – ответил Антон. – Они живут где-то рядом.

– Родственники? – поинтересовалась Наташа.

– В некотором смысле, – уклончиво ответил Антон. Он заглянул в щель почтового ящика и все же пояснил: – В этом сгоревшем бараке у меня когда-то была большая, светлая любовь, но так давно, что я уж и не помню ее вкуса. Как видите, остались одни декорации.

Они не торопясь прошли мимо грязной, обшарпанной шашлычной и вышли к пакгаузу. Земля здесь была пропитана гудроном, и запах его ощущался столь остро, что Наташа зажала нос двумя пальцами и гундосо пошутила:

– Лет через сто здесь откроют большое месторождение нефти.

Они миновали вокзал, и вскоре Наташа остановилась, показав пальцем на дверь с огромным висячим замком.

– Закрыт, – вздохнула она и вдруг предложила: – Может, прогуляемся? Глядишь, попозже и откроют.

– Жарко, – поглядев на небо, ответил Антон. – Да уж ладно, давайте погуляем. Делать все равно нечего.

– Ну-у. – Наташа с шутливой укоризной посмотрела на своего спутника. – Женщинам так не говорят: «да уж ладно». Могли бы и соврать, что с удовольствием.

– Не люблю врать, – ответил Антон.

– Поэтому и пишите письма сгоревшему бараку.

На вокзале завели Челентано. Несколько таксистов, ожидающих поезда, лениво переговаривались в тени дерева, выдавая не более одного слова в минуту. Они томно разглядывали редких прохожих, поплевывая сквозь зубы и оживляясь лишь при появлении женского пола.

– А вы сейчас один живете? – спросила Наташа.

– В смысле, успели ли мы разъехаться? – спросил Антон. – Она здесь, в Гагре. Кажется, нашла мне замену.

– Значит, я угадала, это вы ей пишете письма, – сказала Наташа.

– Да, – ответил Антон. – Недообъяснился. Хотя… все это уже никому не нужно.

– Ну, это вы зря, – сказала Наташа и засмеялась. – Вы еще молодой, красивый. Пройдет немного времени, и помиритесь. Я вот тоже сама ушла от мужа, а теперь жалею. Встретила симпатичного мальчика, влюбилась и ушла. Э-эх, любви захотелось. Он моложе на двенадцать лет, а мне все равно было. Я совсем голову потеряла. Знаете, все с самого начала: любовь, цветы, ухаживания, разговоры. А потом поняла, что не он, так другой был бы. Просто мне надоел мой муж. А этот – молодой, с горящими глазами… Правда, они у него быстро погасли. Наелся, они и погасли. Вам же не много нужно: получили свое – и вперед, к новым вершинам. Ну и черт с ним. Я ему благодарна за то, что он еще раз дал мне пережить девичью любовь. Ему нужна была опытная педагогиня, он, так сказать, входил в жизнь, и я его всему научила. Теперь у него есть опыт. – Наташа опечаленно вздохнула. – Он, дурачок такой, закомплексованный был. Я с него все комплексы сняла. Теперь снится по ночам. Приходит и гладит по голове. Ласковый был, паразит.

– А муж? – спросил Антон.

– А что муж? Муж в Москве. Говорит, переживает. Нашел себе утешительницу. У них тоже любовь жгучая как горячий борщ… Жизнь продолжается. Да даже если б он и захотел начать все сначала, не получилось бы. Я его не люблю. Он мне теперь вроде дальнего родственника: отношусь хорошо, но не люблю. Если бы я не ушла, может, все и обошлось бы. Да и баба у него теперь такая, что от себя не отпустит. Цепкая. Даже дома красится, как попугай. Я дома черт-те в чем ходила. Это сюда приехала, надела мамино платье – это вот. Теперь вылезать из него неохота. Не хочется прощаться с праздником.

– Не прощайтесь, – сказал Антон.

– А куда денешься? – вздохнула Наташа. – За летом, как известно, идет дождливая осень, потом – длинная холодная зима. А у меня пальто черное.

– Купите себе белое, – сказал Антон.

Наташа посмотрела на него с сожалением и ответила:

– На какие шиши? Ну ладно, хватит о любви и тряпках. Я хотела сказать, что рада нашему знакомству. Как-то вы мне сразу понравились. Вы странный. И взгляд у вас странный. Будто вы все о нас, бедненьких, знаете… знаете, что с нами будет, и жалеете нас, но ничем помочь не можете. Вы ведь знаете?

– У вас вся семья такая… как ваша мать? – поморщившись, спросил Антон.

– Ну, так знаете или нет? – с улыбкой спросила Наташа.

– По-моему, вам просто неинтересно жить, и вы лепите из меня героя для романтической истории. Хотите, я научу вас интересно жить?

Они уже прошли пару автобусных остановок и, разглядев в проходе к морю открытое кафе под могучим платаном, свернули налево, расположились на ажурных проволочных стульях и почти одновременно сказали: «Хорошо-то как!» Наташа рассмеялась, положила сумку под столик и добавила:

– Здесь есть все, что нужно для незапланированного праздника.

Несмотря на полуденный зной, на пляже под железобетонным парапетом, над которым располагалось кафе, загорали всего десятка два отдыхающих. Море было спокойным и каким-то странно расслабленным. Оно, словно живое, едва покачивалось в своей гигантской яме, слепило бликами и потрясало чудной прозрачностью воды. Лежавшие на небольшой глубине камни казались куда более реальными, чем серая береговая галька.

– Здесь официантов нет, – сказала Наташа. – Надо войти вон в ту дверь. Может, там есть мороженое. Кстати, там и вино есть – "Апсны абукет». Дерябнем по стаканчику?

– Да, вашему брату до вас далеко, – рассмеялся Антон и, медленно поднявшись, отправился за вином.

К столу он вернулся, держа в руках большой графин с кроваво-красным вином и две вазочки мороженого. Он сел, торопливо разлил вино по стаканам и виновато проговорил:

– Если можно, я сразу выпью. Очень хочется пить. Еще пятнадцать минут, и я бы прыгнул в море.

– Хорошее вино, – выпив, сказала Наташа. – Я сниму босоножку? Ногу натерла.

– Ради бога, – ответил Антон, – мне не жалко.

– Да? – рассмеялась Наташа. – А чего вам жалко?

– М-м. Вас жалко, – немного подумав, ответил Антон. – Очень печальную историю вы мне поведали. Я чуть не расплакался.

– Меня жалеть не надо. Я женщина опытная, все уже знаю, все понимаю, могу сама собой распорядиться без всякого для себя вреда.

– Вообще-то мне весь ваш пол жалко, – сказал Антон. – Познакомишься вот с какой-нибудь девушкой, глаза ясные, поначалу думаешь: перед тобой чистый лист бумаги, а узнаешь поближе, там столько всего понаписано. О-го-го! Правда, написано все одно и то же, только разными почерками. Всякая тайна в конце концов оборачивается вереницей житейских драм и неинтересных подробностей. Таких похожих друг на друга так, что даже противно становится. Вот, хотите, я всю вашу жизнь расскажу? Если и ошибусь, то только в хронологии или в профессии. Но это и неважно: в редакции вы сидите, чай пьете, или в бухгалтерии на обувной фабрике.

– О своей жизни я сама все знаю. Вы обещали научить меня интересно жить. Я слушаю, начинайте.

– Хорошо, только не обижайтесь, – сказал Антон и налил в стаканы вина. Когда они выпили, он продолжил: – Вы очень правильно живете, поэтому с вами ничего не происходит. А ваш уход от мужа – это всего лишь банальная попытка как-то изменить скучную жизнь.

– Уже интересно. Продолжайте, – кивнула Наташа.

– Вам нужно почаще совершать глупые поступки.

– О-о-о! Я их уже столько насовершала, что до конца жизни хватит расхлебывать, – рассмеялась Наташа.

– Это не совсем то. Вы живете по законам, установленным не вами, в рамках системы, которая, может, и не соответствует вашему характеру, а глупый поступок ломает эту систему. Знаете, как случай ломает привычный уклад. Большинство людей не совершают глупых поступков, проживают жизнь правильно от корки до корки, и ничего необыкновенного с ними не происходит. А случай может все, он всемогущ. Вы случайно появились на свет, случайно встретили своего будущего мужа, а потом и того доброго молодца. Но случай тоже, как это ни странно звучит, подчиняется своим законам. Если вы любите туризм, то, скорее всего, встретите такого же любителя таскать тюки с барахлом и ночевать в палатке на голой земле. Если вы любите сидеть дома и вязать, случаю будет очень трудно подобрать вам подходящую пару. Если же вы мечтаете о настоящем принце королевских кровей, вам придется ох как много поработать. Это только в сказках принц берет в жены замарашку. Такие сказки обычно заканчиваются свадьбой, и ни один сказочник не рискнул описать жизнь кухарки или прачки с королевским отпрыском. Сами знаете, что из этого вышло бы. Так что случай может все, но в пределах потребностей и возможностей каждого отдельного человека. А вот глупый поступок действительно может все. Глупым поступком вы сбиваете с толку собственную судьбу, случай в панике начинает подсовывать вам чужие варианты. И вот здесь главное – не ошибиться. И здесь опять же все целиком зависит от ваших способностей и потребностей. Кухарка, конечно же, позарится на большую медную сковородку. Когда у тебя большой выбор и нет времени на раздумья, ты вцепляешься в то, что по крайней мере тебе знакомо. Да и зачем кухарке принц? С ним хлопот не оберешься. А вот умный человек может извлечь из глупого поступка большу-ую пользу. Надо только победить в себе жадность и не хватать все, что попадет под руку. Бескорыстие – еще одно условие игры. Иначе случай раскусит тебя и откупится каким-нибудь кошельком с тремя рублями на заплеванном тротуаре. В общем, чтобы что-то происходило, надо совершать глупые поступки, не бояться неприятностей и даже самому нарываться на них.

– Нет уж, неприятностей у меня и так хватает, – сказала Наташа.

– Неприятностями их только называют. На самом деле это повороты, которые мешают нам скучно жить. Мы же не любим, когда нас тормошат, а потому любой незапланированный поворот судьбы считаем неприятностью. Это как со справедливостью. Человек считает справедливым только то, что ему выгодно, что помогает ему сохранять оптимизм. Дали сто рублей – справедливо. Отругал начальник – несправедливо. Недогадливый обыватель просто не видит за этой «несправедливостью» отчаянных подпрыгиваний случая, который кричит ему: «Воспользуйся! Дай в ухо начальнику, уволься, продай последний шкаф и поезжай в Сочи. Там, на пляже, в пятой кабинке, ты найдешь золотой перстень с бриллиантом размером со сливу. Затем не поленись, купи газету “Сочинская правда”. В ней ты прочтешь заметку о том, что пуп земли, шахиншах Берега Бычачьей Кости, обещает десять миллионов долларов тому, кто найдет и вернет фамильный перстень. К десяти миллионам долларов прилагается крохотный островок в Атлантическом океане, на скалах которого стоит маленький замок, кишащий привидениями. Торопись, – вопит случай, – или ты сейчас врежешь начальнику в ухо, или я отдам перстень другому». – Антон перевел дух и запил свой зажигательный монолог вином.

– Все это, конечно, интересно, – сказала Наташа. – Допустим, я вам поверила и сегодня, например, пойду на танцы. Вы считаете, что со мной произойдет что-нибудь интересное?

– Ф-фу, танцы, – разочарованно проговорил Антон. – Хотя можно и танцы. Какая разница? Только я не вижу в этом ничего глупого. Вы заранее соберетесь и пойдете веселиться, как все. Что же здесь глупого? Все так делают. Скорее всего, вы простоите весь вечер у стенки. Насколько я понял, вы не знаете, как себя вести на танцплощадке. Вернее, забыли. Там ведь тоже свои законы. Вот если вы, ни о чем не помышляя, проходя мимо и услышав музыку, на глазах у всего честного народа, не задумываясь, с воплями перемахнете через забор, с вами обязательно что-нибудь произойдет. И главное – не сопротивляться этому. А то ведь, совершив глупый поступок, вы испугаетесь, и снова будете вести себя нормально: начнете извиняться перед билетершей, сбежите обратно. И тогда все встанет на свои места. – Антон разлил остатки вина и неожиданно предложил: – Давайте выпьем на брудершафт.

– Обожаю пить с красивыми мужчинами на брудершафт, – рассмеявшись, ответила Наташа. – Только здесь как-то неудобно.

– Ерунда, – сказал Антон. – Никто же не знает, кем мы приходимся друг другу. – Антон внимательно посмотрел на Наташу и добавил: – Какая же вы трусиха!.. А может, даже и ханжа.

– Нет, я не ханжа, – ответила Наташа. – А, кстати, это будет считаться глупым поступком или умным?

– Пока не знаю, – ответил Антон. – Будем считать, что вы сделали первый шаг – дали начальнику в ухо.

Они скрестили руки, не торопясь выпили вино и три раза поцеловались, причем Наташа, целуясь, пощекотала ему губы кончиком языка.

Время летело быстро. Посетители приходили и уходили. Как-то незаметно опустел пляж, а солнце, изрядно потускневшее, опустилось ближе к морю и увязло у горизонта в жирных окровавленных облаках. С моря задул легкий бриз, и листья платана над столиком затрепетали, зашелестели мишурным шелестом. Нагретый камень медленно остывал, воздух стал более прозрачным, а море из бирюзового сделалось грязновато-белесым, словно в него влили молока и хорошенько размешали.

Антон, облив себя вином, безрезультатно пытался носовым платком стереть с белых брюк яркое розовое пятно, а Наташа наблюдала за ним и заплетающимся языком говорила:

– Бедный Антошка, тебе совершенно не во что переодеться?

– Ерунда, – ответил Антон, – одним пятном меньше, одним больше.

– Мы сейчас пойдем ко мне, и я выстираю брюки, – предложила Наташа. – Только вначале к тебе.

– Ты не передумала? – спросил Антон. – Смотри, втянешься, проклинать потом будешь.

– Нет, – упрямо ответила Наташа. – Я только один раз. Ты обещал, Антон. Я, как и ты, хочу всего попробовать. Я многое видела в этой жизни, многое перепробовала, но это… – Наташа понизила голос, оглянулась и заговорщицки прошептала: – Давно хочу попробовать морфий. А втянусь, черт с ним. Будем вместе кочевать по стране, а когда устанем, выроем в лесу берлогу и заляжем туда на веки вечные. Я буду твою лапу сосать, а ты – мою. Ты согласен помереть со мной в одной берлоге?

– Согласен, – энергично закивал Антон. – А берлогу в лесу мы можем вырыть прямо сегодня. Пойдем в лес?

– Только вначале к тебе, – напомнила Наташа. – А потом хочешь – в лес, хочешь – по дрова.

– Ну, тогда вперед, – сказал Антон и поднялся со стула. Он помог встать своей спутнице, удержал ее, когда она опасно качнулась к низким перильцам, и, взяв ее за руку, воскликнул: – Держись, у нас очень богатая вечерняя программа! Черт, я совершенно отвык от этого кайфа, но почему-то силен как бык.

– Береги силы, Антошка, тебе еще берлогу копать, – сказала Наташа и громко икнула. – Пардон, – извинилась она и запоздало прикрыла рот ладонью.

До Чанба они добрались, когда уже совсем стемнело. Антон пару раз ошибся калитками, затем нашел-таки нужный дом и, оставив Наташу под деревом, сходил на разведку. Во дворе было тихо, в хозяйском доме работал телевизор, а в каморке напротив играли в карты. Двери были раскрыты настежь, и оттуда то и дело раздавались смех и громкие возгласы: «Без двух… кто играет семь бубен…»

Антон вернулся к калитке, позвал Наташу, и они быстро прошмыгнули к нему в комнату.

– Я не буду включать свет, – сказал он.

– Не надо, – игриво ответила Наташа. – Я знаю, как выглядит этот клоповник. Лучше не видеть. А где тут можно сесть? Посади меня, Антон, а то я упаду. – Она обхватила его шею руками и зашептала: – Вот видишь, я уже падаю.

– Вот сюда, – прошептал Антон, – здесь кровать.

– О кровать, мечта моя, кровать, – пропела Наташа. – Ты знаешь, я хочу тебя, но борюсь с собой и буду бороться до последнего. Ты понял, до последнего.

– Борись, борись, – усаживая ее, ответил Антон.

Наташа отцепила руки и затихла, а Антон повалился спиной на кровать и через некоторое время пробормотал:

– Я полежу немного, отдохну…

– Что?! – возмущенно воскликнула Наташа. – Ты притащил меня сюда и бросил на самом краю этой поганой больничной койки?!

– Больничной? – рассеянно проговорил Антон. – Почему больничной? – Он закрыл глаза и мгновенно почувствовал, как уносится куда-то в чернильную темень, из глубины которой, словно из трубы, до него едва-едва доносился голос его спутницы:

– Предатель! Наркоман! Заманил меня в свою халупу и бросил одну в темноте.

Антон почувствовал, как кто-то толкает его в бок и пристраивается рядом. Затем на грудь ему легла чья-то голова, и он машинально принялся гладить эту голову. Неожиданно в неопределенном далеке, в беспросветной темени, он увидел белую точку, которая быстро увеличивалась в размерах. Вскоре Антон сумел разглядеть в этой точке женскую фигуру. Затем она приобрела знакомые очертания, а еще через некоторое время он увидел, что это Лена. Она летела к нему навстречу сквозь черный бездонный космос. Ее широко раскинутые в разные стороны руки и ноги напоминали крылья мельницы, и она медленно кружилась. Антон едва успел схватить ее за руку, и, остановив друг друга, они еще долго вращались вокруг невидимой оси, пока Антон не привлек Лену к себе. Он обнял ее, и Лена, как когда-то, прильнула щекой к его груди.

– Ты спишь? – спросила она.

– Нет, что ты! – встрепенулся Антон. – Я приехал сюда, чтобы найти тебя.

– Правда? – услышал он. – Скажи мне это еще раз.

– Я приехал сюда, чтобы отыскать тебя, – повторил Антон. – Посмотри, я снова в белом смокинге. Помнишь, как мы с тобой познакомились? Я снова такой, каким был тогда.

– Ты сильно поседел, – тихо произнесла она, – и смокинг твой совсем не белый. На нем пятна от вина.

– Да, он немножко грязный, – согласился Антон. – Это ерунда. Главное, я нашел тебя, Леночка.

– Кого ты нашел, Сережа? Я не Леночка. – Наташа приподняла голову и провела ладонью по лицу Антона. – Сережа, ты спишь?

Очнувшись от забытья, Антон открыл глаза и хрипло спросил:

– Кто здесь?

– Господи, – проговорила Наташа и села на кровати. – Я уже почти уснула. Это я, Антон.

– Наташа? – сразу вспомнил он. – Фу ты, черт! Я тоже уснул. А кто такой Сережа? Я слышал, ты назвала меня Сережей.

– Это я так, – ответила Наташа, но затем неохотно пояснила: – Сережа – это мой бывший муж. Я тебе о нем рассказывала. Ладно, хватит спать. Ты обещал мне обширную вечернюю программу, а сам, как бегемот, завалился и дрыхнешь.

Антон сел на кровати и потряс головой. Затем он встал и включил свет.

– Ну, зачем? – вскрикнула Наташа и прикрыла глаза рукой. – В темноте было так уютно. По крайней мере, не видно этих подлых стен.

– Мы едем в лес, как ты и просила, – сказал Антон. Он вытащил из-под кровати картонную коробку, перевязанную галстуком, достал оттуда бутылку шампанского и показал Наташе. – Это вместо обещанного морфия. И не спорь. Выпьем шампанское в лесу. Пить его в такой конуре – все равно что есть салат из омаров алюминиевой ложкой – к празднику не имеет никакого отношения. Вставай, мы уходим.

– Вот так всегда, – простонала Наташа. – Только почувствуешь себя женщиной, как тебе либо суют в руки бутылку, либо тащат в лес. А здесь и то, и другое.

Машину они остановили по дороге к вокзалу. Усевшись на заднее сиденье, Антон обнял Наташу за плечи и сказал водителю:

– В лес, шеф. В смысле – в горы.

– Альпинисты, что ли? – не оборачиваясь, спросил водитель. Он лихо вырулил на темную улицу и, не обращая внимания на колдобины, на большой скорости поехал в сторону Старой Гагры.