Текст книги "Синдром Кандинского"

– Вроде того, – устало ответил Антон и закрыл глаза. – Утром будем брать Большой Кавказский хребет. До утра надо еще успеть выбрать горы поудобнее, чтоб наверху поменьше снегу было. У вас здесь, говорят, снежных людей в горах видимо-невидимо.

– Не видел, – ответил водитель. – Бараны снежные есть, а людей не видел.

– Это они только прикидываются баранами, – зевая сказал Антон.

Езда в машине укачала обоих пассажиров, и они уснули, а когда проснулись, машина стояла, в салоне горел свет, а снаружи была такая плотная темень, будто автомобиль накрыли брезентовым чехлом.

– Приехали. Лес, – сообщил водитель. – К хребту – наверх, к морю – вниз. Не заблудитесь.

Машина уехала, и они остались на проселочной дороге, едва видной при свете фар и совершенно неразличимой в темноте. Тишина стояла такая, что они отчетливо слышали дыхание друг друга. Пахло прелой листвой и хвоей.

– И зачем мы приехали сюда? – тихо сказала Наташа. – Так хорошо было в твоей конуре.

– Зачем? – рассеянно спросил Антон. – Сейчас расскажу зачем. Нам надо с тобой где-нибудь устроиться сесть.

Некоторое время они на ощупь продирались через густой кустарник. Затем, когда Наташа сказала, что дальше не пойдет, Антон нагнулся, пошарил вокруг себя рукой и, нащупав сухой холмик, предложил спутнице сесть. Пока Наташа, охая и проклиная поездку, устраивалась, Антон открыл шампанское. Оно выстрелило, как охотничье ружье, напугав Наташу до полусмерти. Выстрел несколько раз отозвался вдалеке эхом, и Антон пошутил:

– Смотри, здесь, как в кабаке, за каждым деревом пьют шампанское.

Наташа вздрогнула от выстрела и схватила Антона за локоть.

– Не бойся, теперь к нам ни один зверь не подойдет, – пообещал Антон. – В Гаграх они знают, что такое охотник.

– Ты их не распугиваешь, а подзываешь, – испуганно озираясь, проговорила она. – Обними меня, мне страшно.

– Успокойся, в этом лесу, кроме ежей, ничего не водится, – ответил Антон.

– Ты не знаешь, здесь даже медведи есть, – серьезно возразила она. – Но вообще-то я не зверей боюсь. Мне просто страшно. Я боюсь того, от чего не убежишь и не спрячешься. Какого черта мы сюда притащились? Вон посмотри, верхушки деревьев почему-то светятся голубым светом. И качаются. Антон, почему они качаются, ветра ведь нет?

– Светятся – это луна, просто ее отсюда не видно. А качаются потому, что длинные. Я тоже при ходьбе качаюсь. – Осторожно отпив из горлышка, Антон протянул бутылку Наташе. – Пей, только не торопись, а то взорвешься. Итак, вначале я расскажу тебе одну историю. Ты слушаешь?

– Да, – сделав глоток, ответила Наташа.

– Так вот. Был у меня друг. О его смерти я узнал через месяц после похорон. Меня не было в Москве, а когда я вернулся, на его могиле успела вырасти трава. Его жена рассказала мне, что в деревне, где мы всегда вместе отдыхали на даче, он поссорился с одной бабкой, которую все считали колдуньей.

– Нашел место, где рассказывать такие страсти, – прошептала Наташа.

– Не перебивай, – ответил Антон. – Это имеет отношение к тому, зачем мы здесь. Так вот. Что-то они не поделили со старухой, и колдунья пообещала ему, что он очень пожалеет о ссоре. И действительно, ровно через неделю друг уходит в лес за грибами и умирает там при самых загадочных обстоятельствах. Его нашли сидящим у дерева с выпученными от ужаса глазами. Корзина с грибами валялась рядом. Через какое-то время друг незадачливого грибника – назовем его Иваном – решил отомстить колдунье. Она многим успела напакостить, и самому Ивану в том числе. Как-то в конце октября, когда все дачники уже разъехались по домам и в деревне не осталось никого, кроме нескольких стариков, он решил навестить старуху. Взял с собой ружье, немного еды и рано утром отправился к этой самой колдунье. С поезда он сошел на две остановки раньше, чтобы его случайно на станции не увидели знакомые, и остаток пути добирался лесом, который хорошо знал. Как это часто бывает в конце октября, шел дождь. Идти Ивану было трудно, на сапоги налипала грязь, и он часто останавливался, чтобы очистить сапоги от глины. К деревне Иван подошел около полудня и долго стоял на опушке леса, наблюдая в бинокль, есть ли кто поблизости, но так за полчаса никого и не увидел. Тогда он пересек раскисшее от дождя поле и огородами подошел к дому колдуньи. Всю дорогу до деревни Иван уговаривал себя, что собирается совершить благое дело – наказать зло. За это время он сочинил, наверное, целый трактат о том, что такое справедливость. Говорил себе, что если каждый порядочный человек встанет на защиту добра и начнет искоренять зло вокруг себя, то очень скоро на земле зла не останется совсем. Когда же подошел к дому старухи, его охватил страх. Нет, он не стал думать иначе. Просто ему сделалось страшно, потому что одно дело рассуждать о борьбе со злом и совсем другое – вступить с ним в борьбу.

Когда Иван подошел к двери, из дома вышла старуха колдунья. Вид у нее был такой, будто она ждала Ивана. Колдунья смотрела на него без всякой злобы и даже слегка улыбалась, а Иван до того перепугался, что поначалу не мог выговорить ни слова. В горле у него пересохло, сердце бухало так громко, что ему показалось, будто взлетевших с дерева ворон вспугнул стук его сердца.

Старуха пристально смотрела на Ивана и молчала. Наконец, он хрипло поздоровался с ней и попросил попить воды.

– Что ж, зайди попей, – предложила колдунья. – Только не за этим ты сюда шел через поле.

– Не за этим, – вконец перепугавшись, согласился Иван.

– Старая я стала, – сказала старуха. – Хорошо, что ты пришел. Ты тот человек, который мне нужен. Долго я искала такого. Тебя ждала. – Она вошла в сени, зачерпнула ковшиком воды из ведра и протянула его Ивану. – На, пей. Остынь немного. Сила тебе понадобится, и я дам ее тебе.

Иван взял ковшик, посмотрел на воду, увидел отражение собственного испуганного лица и попытался взять себя в руки. Свободной рукой он залез в карман, нащупал там коробку с иголками, достал одну и воткнул ее над порогом в дверной косяк. После этого Иван протянул колдунье ковшик с водой и сказал:

– Эту воду я пить не буду. А зачем я пришел, ты сейчас узнаешь.

– Дурак ты, дурак, – хрипло рассмеялась колдунья. – Я знала об этом, когда тебя еще и на свете не было.

Сказав это, она ушла в дом, а Иван, швырнув ковшик на землю, бросился за угол к окнам. Он сделал это вовремя, потому что старуха уже смахнула с одного подоконника горшки с цветами и попыталась открыть окно. Иван успел воткнуть иглу в наличник, и эта первая маленькая победа придала ему сил и уверенности. Иван даже засмеялся от удовольствия и, уже не торопясь, повтыкал иглы в наличники над остальными окнами. После этого он посмотрел в дом сквозь стекло и увидел, как колдунья выбежала из горницы в сени.

Иван знал, где у старухи хранится лестница. Сбегав за угол, он подставил лестницу к стене дома, забрался наверх и воткнул иглу над чердачной дверцей. Затем он распахнул дверцу и увидел колдунью. Она стояла в двух метрах от него и горящими глазами смотрела на Ивана с такой ненавистью, что Иван чуть не упал вместе с лестницей вниз.

– Не нравится?! – выдержав тяжелый взгляд, спросил он. – Погоди, это только начало.

– Хорошо начал, – ответила старуха, – смотри, как бы плохо не кончил.

– Не бойся, – закрывая чердак, ответил Иван, – сделаю все как надо.

После этого он забрался на крышу, накрыл печную трубу дощечкой, а в дощечку воткнул иглу.

– Вот теперь все в полном порядке, – сказал Иван. – Теперь и поговорим. – Он еще раз окинул деревню взглядом и, убедившись, что на раскисшей дороге никого нет, спустился с крыши.

Дождь полил еще сильнее. Тучи так плотно закрывали небо, что казалось, будто наступил вечер. Облетевшие, промокшие деревья раскачивались словно живые и тянули свои тонкие черные пальцы к небу, моля его о передышке.

Иван бросил лестницу под стену дома и вернулся к порогу. Дверь была открыта. В сенях, у лавки с ведрами, стояла колдунья, будто ожидая Ивана. Едва он появился, она схватила с лавки эмалированную кружку с водой и изо всей силы выплеснула в раскрытую дверь. Иван легко увернулся от воды, рассмеялся и спокойно произнес:

– Все, бабка, ничего тебе больше не поможет. Пришел твой конец. Я буду тебе и судьей, и палачом. Иди в дом, может, успеешь помолиться.

– Не делай этого, Иван, – ответила старуха. – Я старая, мне все равно помирать, а тебе я хочу сказать: не бери грех на душу, не твое это дело – человека смертью наказывать.

– Гадину раздавить – это не грех, – ответил Иван. – А ты иди, иди покайся. Может, скостит тебе Господь годик-другой.

– Как знаешь, Иван, – ответила колдунья. – Я тебя предупредила.

Иван достал из рюкзака охотничью двустволку, присоединил приклад и вогнал в оба ствола патроны с картечью. Едва он взвел курок, как старуха бросилась в горницу и закрыла за собой дверь. Иван вошел в сени и на всякий случай воткнул еще одну иглу в притолоку над входом в горницу. Затем он нашел топор, сунул его в щель между дверью и косяком и со всей силы нажал. Задвижка оказалась слабой, шурупы сразу повылетали из старого, трухлявого дерева, и дверь распахнулась. И увидел Иван, как по горнице мечется не старуха, а большая черная кошка с зелеными горящими глазами. Кошка бросалась от подоконника к подоконнику, сбрасывая на пол цветочные горшки, какие-то коробочки, клубки шерсти и старые открытки. Она с ненавистью смотрела на Ивана, не выпуская его из виду ни на секунду.

– Это тебе не поможет, – сказал Иван. Подняв ружье, он прицелился.

Кошка заметалась еще сильнее, и Иван даже удивился, почему она не убегает в соседнюю комнату, дверной проем в которую был всего лишь прикрыт ситцевой занавеской. Наконец, удачно поймав животное на мушку, Иван нажал на курок. Раздался выстрел, и кошку так ударило зарядом о стену, что в том месте на обоях осталось густое кровавое пятно. Сама же кошка упала под стеной, мертвая и развороченная, словно ее рвала целая свора собак.

– Вот так, – удовлетворенно сказал Иван.

Он разломил ружье, вынул дымящуюся гильзу и зачем-то вставил в ствол еще один патрон. Затем он наконец позволил себе выпить воды, а когда вернулся к двери, кошки под стеной не оказалось, зато посреди комнаты стояла молодая красивая девушка с глазами огромными и черными, будто угли.

– Ого! – удивился Иван. – Стало быть, тебя так просто не убьешь.

– Не убьешь, Иван, – ответила она. – Ты бы лучше о себе подумал.

– Ты за меня не беспокойся, – усмехнулся Иван и снова вскинул ружье.

Колдунья вскрикнула, метнулась к окну, вцепилась в оконную раму, дернула ее изо всех сил, но только поломала себе ногти. Упав грудью на подоконник, она застонала и повернулась лицом к двери. В последнее мгновение Иван испугался, подумал, как все-таки страшно стрелять в живого человека, как страшно быть и судьей, и палачом в одном лице и делать черную работу за того, кто сам объявил себя и вершителем человеческих судеб, и главным судьей. Взгляд колдуньи был до того пронзительным, что Иван зажмурился и так, вслепую, нажал на курок. Раздался еще один выстрел, а когда Иван открыл глаза, он увидел, как девушка соскользнула с подоконника и упала на пол, раскинув руки в разные стороны. На груди у нее, куда вошла картечь, образовалась дыра, откуда, словно из подземного ключа, толчками выходила кровь.

Опустив ружье, Иван вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб и, отдуваясь, снова подошел к ведру с водой. Руки у него сильно тряслись. Когда он ковшом зачерпывал воду, тот громко стучал о край ведра.

Напившись, Иван вернулся к двери. Колдуньи на полу уже не было, а вместо нее посреди комнаты стоял двух-трехгодовалый ребенок – девочка с черными как смоль спутанными волосами и такими же черными глазами. Она молча смотрела на Ивана и сосала большой палец.

– Ну и кем ты обернешься в следующий раз?! – с ненавистью воскликнул Иван и едва не разревелся оттого, что отступать было поздно. – Думаешь, если прикинулась ребенком, я не смогу нажать на курок? Черта с два!

Девочка вынула мокрый палец изо рта и, не отрывая от Ивана испуганного взгляда, кинулась к окну. Переборов в себе какой-то леденящий ужас, Иван в третий раз поднял ружье и с раздражением подумал: «Что же они все по горнице мечутся? Есть же вторая комната». А девочка подставила к окну табуретку, влезла на нее и, громко заплакав, забарабанила кулачками по стеклу.

Если бы колдунья сразу обратилась ребенком, может, Иван и не стал бы стрелять, но два первых выстрела побуждали его довершить начатое, добить наконец колдунью во что бы то ни стало. Перед глазами у него маячили кровавое пятно на стене и небольшая темно-красная лужица на полу. Нужно было ставить точку, и Иван навел стволы на девочку, прицелился и выстрелил. Он видел, как девочку ударило лицом об оконную раму, видел, как могучая сила пригвоздила ее к вертикальной перекладине, словно ко кресту, а затем отшвырнула от окна. Колдунья упала на пол, голова ее качнулась и застыла на месте, с лицом, повернутым к Ивану. Большие черные глаза девочки были открыты, и Ивану показалось, что в ее огромных, тускнеющих зрачках он видит свое отражение.

Поставив ружье в угол, Иван перешагнул наконец через порог и вошел в горницу. Девочка лежала, словно поломанная кукла, и из-под нее медленно выползала отливающая гранатом лужица крови. Не отдавая себе отчета, зачем он вошел, Иван стоял над мертвым телом и как загипнотизированный смотрел на растущую лужу. Еще через несколько секунд тело девочки начало таять. Вначале оно потеряло очертания, задрожало, словно раскаленный воздух, и постепенно пропало, а вместо девочки рядом с Иваном проявилась старуха в грязных лохмотьях. Ее беззубый рот был открыт, и оттуда по подбородку стекала густая розовая слюна. Иван брезгливо поморщился, отошел от старухи на шаг, а та вдруг дернула ногами, заскребла скрюченными желтыми пальцами по доскам пола и застонала.

– Вот и конец тебе, – с облегчением сказал Иван. Он подошел к окну, закурил сигарету и посмотрел на улицу. Там по-прежнему шел дождь, шквальный ветер остервенело набрасывался на деревья, и те раскачивались, как большие нелепые метрономы.

На самом деле Иван не чувствовал никакого удовлетворения. Вместе со страхом к нему пришло какое-то нехорошее предчувствие. Внутренний голос подсказывал ему, что надо скорее уходить. Поверив ему, Иван повернулся, еще раз подошел к лежащей на полу колдунье и увидел, что та одной рукой прижимает к своей иссохшей груди клубок шерсти, один из тех, что разлетелись по всей комнате. Он еще ничего не успел сообразить, как колдунья открыла глаза, пристально посмотрела на него и бросила ему клубок. Иван машинально поймал его, а колдунья трескуче рассмеялась, несколько раз дернулась и сразу после этого испустила дух. Как ядовитую змею, Иван отбросил от себя клубок. От осознания близкой беды у него заболело сердце. Он вспомнил все, что знал о колдунах, о том, как они умирают, и, вскрикнув от ужаса, бросился к выходу. Не доходя метра до двери, он понял, что выйти из комнаты не может. Что-то мешало ему сделать последних два шага, как будто между ним и дверью вдруг возникла невидимая стена. И тут он понял, что не только знает ответ, но знает его давно, с того самого момента, как увидел у старухи злополучный клубок. Это прозрение словно разделило его жизнь на две части, и все его прошлое до того самого момента, как он поймал клубок, представлялось ему сейчас чем-то очень далеким и нереальным. Иван вдруг понял, что между ним прежним и настоящим протянулась непреодолимая пропасть, почувствовал, что совсем иначе воспринимает окружающий мир. Вещи предстали перед ним в ином свете, изменили свои очертания и даже налились другим, непонятным ему содержанием и смыслом. Он вдруг поймал себя на том, что стал значительно лучше слышать. В голове у него, словно в радиоприемнике, трещало, свистело, кто-то постоянно болтал и даже напевал. Из всего этого шума ему удалось выделить журчание воды и постукивание веток, шорох сухой травы и хлюпающие шаги лесного зверя. Вместе с тем Иван ощутил свинцовую тяжесть в груди и какую-то необъяснимую злобу на весь этот суетливый, копошащийся мир.

– Теперь ты мой. Ты мой. Ты мой, – услышал он тяжелый, чугунный бас, и бесчисленное множество визгливых голосов поддержало его: «Ты наш, ты наш, ты наш».

В этом доме Иван провел неделю. Он пытался разобрать стены и потолок, но все инструменты остались за дверью, над которой он сам и воткнул иглу. Выпустила его старушка соседка, которая пришла навестить колдунью. Он попросил ее взять палку и сбить иглы, что она и сделала, причитая и все время крестясь. После этого Иван без всякого сожаления убил старушку, потому что она знала его и могла донести в милицию.

…Антон взял у Наташи бутылку шампанского и сделал несколько глотков.

– Зачем ты мне рассказал это? – дрогнувшим голосом спросила Наташа. Все это время она сидела молча, и Антон почти физически ощущал, как она боится.

– Ты, наверное, уже догадалась, – шепотом произнес Антон, – что человека того звали не Иваном. Это был я. С тех пор я и колюсь. Грехи, свои и бабкины, которые она мне передала, тянут душу. Морфием я заглушаю голос того, кто тогда сказал мне: «Ты мой», но раз в году я знакомлюсь с женщиной, заманиваю ее в лес и…

Наташа вскрикнула, вскочила с места и бросилась бежать. Антон видел, как белое пятно мелькает между деревьями, слышал ее охи и слабые выкрики, но все же, прежде чем броситься за ней вдогонку, сделал несколько глотков.

Догнал он ее быстро. Наташа зацепилась платьем за куст, упала и, усевшись прямо на землю, разрыдалась. Антон присел рядом с ней на корточки, обнял ее за плечи и принялся успокаивать.

– Ну-ну, перестань. Успокойся. Ради бога, извини. Я не думал, что ты такая трусиха. Взрослый человек, а испугалась какой-то сказки.

– Уйди, дурак! – сквозь рыдания выкрикнула Наташа.

– Дурак. Конечно, дурак, – охотно согласился Антон. – Ну прости меня. Знал бы, что ты такая трусиха, не стал бы рассказывать. Просто я хотел в занимательной форме сказать, что всякая гнусность, совершенная человеком, в конце концов возвращается к нему же. Извини, разнузданное воображение подвело. Ты просто не дождалась концовки. После рассказа я хотел наброситься на тебя и страшным голосом закричать: «А сейчас я тебя съем».

– Очень остроумно, – всхлипывая проговорила Наташа. – Ты что, совсем ненормальный?

– Может, и не остроумно, зато страшно. А ты все испортила.

– Ты страшный дурак, – сказала Наташа. – Теперь я понимаю, почему от тебя ушла жена. Если все, что хотел сказать, ты втолковывал ей таким же способом, странно, что вы еще как-то жили. – Наташа икнула, и Антон вставил ей в ладонь бутылку шампанского.

– Выпей, только осторожно – пенится.

– Заботливый, гад, – уже спокойнее ответила Наташа и не спеша отпила из бутылки. – Нет, ты никак не мог быть моим папой. Он, по крайней мере, считался с людьми. А ты чудовище.

– Нет уж, – шутливо возразил Антон. – Теперь не отвертишься. Я – твой папа!

– А насчет глупости в занимательной форме – это ты наврал, – сказала Наташа. – Для этого не надо было тащить меня в лес. Про таких, как ты, говорят – непутевый. Напугать хотел, у тебя это хорошо получилось. Все! – Наташа встала и вернула Антону бутылку. – Хватит с меня леса, пойдем вниз.

Только сейчас Антон заметил теплый оранжевый свет между деревьями, а в одном месте была видна половина светящегося окна.

– Похоже, что мы и не в лесу, – показал он. – Мы где-то на окраине.

– Слава богу, – с облегчением сказала Наташа. – Я почти совсем протрезвела от твоей дурацкой сказки. Как представила, что мне придется тащиться ночью по лесу, да еще с таким ненормальным… – Наташу качнуло, и она чуть не свалилась в кусты. – Держи же меня! – вскрикнула она. – Напоил, черт знает куда притащил и идешь рядом. Дожил до… Сколько там тебе?.. И не знаешь, что женщине надо предложить…

– Я знаю, что предлагать женщинам, – перебил ее Антон.

– Сейчас какую-нибудь пошлость скажешь, – ответила Наташа. – Мужики всегда так. Сами доведут жену до развода, а потом говорят о женской неверности, продажности и прочей ерунде…

Они вышли на дорогу и действительно оказались на окраине города. Дорога вела вниз. Откуда-то издалека вдруг донесся голос диспетчера, и они поняли, что вокзал недалеко, отчего оба как-то сразу повеселели.

– Я никогда не отзывался о женщинах плохо, – сказал Антон, – но жизнь есть жизнь. Чем больше я живу, тем больше убеждаюсь, что чаще всего женщина продается, как бы это ни было закамуфлировано под чувства или под необходимость.

– Мужики тоже продаются, и даже чаще, – ответила Наташа. – Ты правильно сказал: жизнь есть жизнь. И в этом нет ничего плохого. Да, ты должен купить женщину. А если ты красавец, да еще хороший человек, можешь взять и так, но лучше подкрепить это чем-то более существенным. Никуда от этого не денешься.

– Наверное, – усмехнувшись, согласился Антон. – Правда, я всегда считал, что существует такая вещь, как привязанность.

– Существует, – непонятно чему обрадовалась Наташа. – Но это не вещь, ее не пощупаешь, а оберегать надо. Узлы почаще проверять, а то развяжутся – и не заметишь. Ты, дорогой мой, наверное, халявщик. Ничего не делая, хочешь, чтобы все держалось само по себе… Тебе не надо – отпихнул и пошел, надо – поманил, она рядом. Надо хотя бы иногда радовать жену: дарить ей подарки, цветы, давать возможность самой покупать разную дребедень, говорить ласковые слова. К тому же женщины любят все красивое. И мужчин тоже, особенно молодых. Разве это плохо? Вы тоже любите девочек. Да еще иногда пользуетесь своей физической силой и насилуете их.

– Ну, о насильниках мы сегодня говорить не будем, – сказал Антон. – А в остальном, может, ты и права, но мне это не нравится. Мне противно играть по правилам, из которых вытекает, что физический объем души таракана равен физическому объему души человека. Я не хочу играть в те же игры, в которые играют мышка-норушка, собачка, верблюд и мой сосед Иван Петрович. Мне скучно говорить об очевидных вещах, обсуждать политические новости. Надоели семейные дрязги и однообразные планы на будущее.

– А зачем же ты приехал сюда, пишешь ей письма?

– Я приехал сюда отдыхать и только отдыхать, – чеканно проговорил Антон. – А насчет женщин я понял, что женщину Господь Бог вылепил не из ребра, а из крайней плоти мужчины. Он создал Адама, сделал ему обрезание, а из кусочка кожи смастерил Еву.

– Остроумно, – усмехнулась Наташа. – Только у меня есть другая версия. Господь Бог вначале сотворил Еву, но увлекся и вылепил ей слишком большую задницу. Тогда он снял лишнее и из этого вылепил ей мужика.

– М-да, – сказал Антон и засмеялся. – Пусть будет так, как ты сказала. Мне все равно, из чего вылепили Адама. А ты молодец. Ты мне нравишься все больше и больше.

– Зато ты мне все меньше и меньше, – тихо ответила его спутница.

С узкой бетонной дорожки они свернули налево, на пляж, и медленно побрели вдоль берега. Море слегка фосфоресцировало, и редкие блестки казались блуждающими огоньками, живущими по ту сторону невидимой преграды, что стоит между реальным миром и его трансцендентным отражением.

– А твой этот сопляк – дурак, – продолжил Антон. – Он ничего не понимает в женщинах.

– Мне от этого не легче, – раздраженно ответила Наташа. В ее голосе послышались истерические нотки, и Антон это почувствовал.

– Тогда зачем расстраиваться из-за какого-то дурака, – громко проговорил Антон. – Ты же умная.

– Для женщины это скорее недостаток.

– Ты очень красивая, – еще громче сказал Антон.

– За что кукушка хвалит петуха… – усмехнулась Наташа.

– Молодая! – почти выкрикнул Антон.

– А это уже грубая лесть, – отрезала Наташа.

Антон рассмеялся каким-то сатанинским смехом, заглянул своей спутнице в лицо и каким-то не своим, противным голосом сказал:

– Этот молокосос еще пожалеет, что бросил тебя. Он идиот! Сволочь и идиот!

И тут Наташу словно прорвало.

– Он не дурак! – закричала она. – Он сволочь и гад! Я не сказала тебе всего. Он не просто ушел. Он предал меня! Предал, как меня еще не предавал никто! Он трус и подлец!

– Громче! – заорал Антон.

– Что? – удивилась Наташа.

– Скажи то же самое громче! Завопи! Вырви из себя это, освободись! Кричи: «Он трус и подлец!» – во всю глотку прокричал Антон.

Наташа изумленно посмотрела на него и вдруг закричала что было сил:

– Он трус и подлец! Сволочь! Кретин!

– Падла! – Антон скакал вокруг нее и размахивал руками.

– Падла! – повторила Наташа. – Сволочь!

– Ну давай, давай! Наддай!

– Я его ненавижу! – закричала Наташа. – Тварь! Педераст проклятый!

– Ну, еще! – неистовствовал Антон.

– Тухляк! Мерзятина! – из последних сил закричала Наташа. – У него изо рта воняло кислятиной! Сука!

– Здорово! – во всю силу легких закричал Антон, а Наташа подняла руки вверх и, потрясая кулаками, завизжала:

– Свинья! Импотент проклятый!

– Ура! – прыгая вокруг Наташи, орал Антон. – Мы его убили! Мы размазали его по этому пляжу, как дерьмо!

Неожиданно Наташа села на песок, обхватила голову руками и застонала.

– Что с тобой? – подскочив к ней, спросил Антон. Он сел рядом, обнял ее за плечи и попытался заглянуть ей в лицо. – Ты что? Тебе плохо?

– Что это со мной было? – обессиленно спросила Наташа.

– Мы убили сопляка, – ответил Антон.

Некоторое время они сидели молча, а потом Наташа шепотом сказала:

– Ты дьявол. Не главный, конечно. Кто там у них пониже рангом, провокатор? Вот ты он самый и есть.

– Я не обижаюсь, – сказал Антон.

– И не надо, – так же тихо сказала Наташа. – Я же не обидеть тебя хотела. Просто сказала, кто ты такой.

– Ну, сказала и сказала. – Антон помог ей подняться с песка, взял за локоть, и они медленно пошли дальше.

Почти всю дорогу они шли молча, а когда подошли к дому, Антон попрощался и собрался было уходить, но Наташа остановила его:

– Пойдем, я тебя накормлю. У тебя же в твоей халупе ничего нет. Да и вообще можешь остаться у нас ночевать. Места много. Мама будет рада.

Антон согласился не раздумывая. Он чувствовал, что перегнул палку, желал как-то загладить хоть часть своей вины, но главное, сейчас ему не хотелось оставаться в одиночестве. После дня, проведенного с Наташей, он вдруг ощутил потребность в общении.

Они подошли к дому, на цыпочках поднялись на второй этаж в тот самый кабинет, где Антону уже приходилось бывать, и, оставив гостя, Наташа спустилась вниз. Вскоре она появилась с подносом, заставленным всевозможными закусками.

Ужинали они долго и без удовольствия, хотя оба были голодны. Говорили мало и в основном о ерунде: вкусно, очень вкусно, как приготовлено, как лучше пить шампанское – с газом или без. Сердечные дела больше не обсуждали. Домашняя обстановка словно провела между ними демаркационную линию. Наташа выглядела очень уставшей. Она часто зевала в ладонь, отвечала невпопад и осоловело смотрела в свою тарелку. Антон думал о том, что зря он согласился зайти в дом. Чувство одиночества не рассеялось. Завтрашнее пробуждение в гостях представлялось ему скучным, а пребывание здесь с последующим прощанием – утомительным. Он с тоской подумал о том, что теперь предстоит завтрак с Еленой Александровной и ее сыном, который обязательно испортит ему настроение. А потом в качестве платы за гостеприимство он должен будет остаться хотя бы на полчаса. И после всего этого придется пройти несколько километров пешком по берегу. Антон хотел было уже сообщить, что после ужина уйдет, но Наташа опередила его. Она встала, бросила салфетку на поднос и сказала:

– Поднос поставишь на стол. Дверь внизу я закрыла на ключ. Располагайся на этом диване. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – ответил Антон. Ему лень было просить Наташу открыть входную дверь. Пришлось бы объяснять, почему он хочет уйти, врать, поскольку правда для подобного объяснения не годилась.

Наташа вышла из комнаты, закрыла за собой дверь, и Антон остался наконец один. Некоторое время он сидел, тупо уставившись на старинный барометр в бронзовом корпусе. Точно такой же когда-то он видел в Политехническом музее, и это воспоминание вызвало у него острый приступ ностальгии по школьным годам. Затем он растянулся на диване, но пролежал недолго. Встав, Антон подошел к окну, потрогал раму и попытался ее открыть. Это удалось ему без труда. В комнату вошли змеиное шипение прибоя и шелест листьев, до которых можно было дотронуться рукой.

Антон посмотрел вниз. До земли было метра три с половиной, и он недолго думая забрался на подоконник, свесил ноги вниз и, еще раз окинув комнату взглядом, прыгнул.

Приземлился он неудачно, на край канавки, а потому сильно потянул связки и повалился на бок под дерево, на сухую взрыхленную землю. Некоторое время он лежал, стиснув зубы от боли, боясь стоном обнаружить себя, и, когда увидел Александра, даже не удивился. Цепляясь за ствол и ветви дерева, Антон с трудом поднялся и на одной ноге прыгнул на дорожку. Александр подошел к Антону неспешной походкой хозяина дома, выражая всем своим видом неприязнь. Затем, остановившись, он сказал:

– Ты давно мне надоел, папочка.

– Ты мне надоел не меньше, сынок, – стараясь удержать равновесие, ответил Антон. – Видимо, в той своей жизни я не успел тебе объяснить, что человеку, который подвернул ногу, надо помочь, а потом уже… – Антон не успел договорить, как Александр вдруг резко ударил его кулаком в зубы. Антон упал на спину, раскинув руки в разные стороны.

– Тебе еще какая-нибудь помощь нужна? – спросил Александр.

Антон сел, вытер губы тыльной стороной ладони и ответил:

– Нет, спасибо. Если бы я знал, что ты вырастешь такой тварью, я бы удавил тебя в колыбели.

Александр сделал шаг вперед, и Антон громко сказал:

– Давай, давай, гад! Пользуйся, что я не могу встать. Ну и повезло же тебе, сволочь!

– Что ты орешь, – испугался Александр. – Ладно, не трону. Иди отсюда, и чтобы больше я тебя никогда не видел здесь. Это мой дом, и я не хочу, чтобы разная шантрапа по ночам прыгала из окон.

– Ты же ходишь вокруг, как пес, дом сторожишь. Значит, видел, как мы с Наташей пришли полчаса назад. А из окна я выпрыгнул потому, что не хочу ночевать в твоем доме, а будить никого не хотелось. Хотя что я тебе объясняю? Сейчас уйду.

Антон встал вначале на четвереньки, затем поднялся на одну ногу и, превозмогая боль, заковылял к выходу. Александр молча шел за ним. Закрывая за собой калитку, Антон сплюнул через забор и на прощание сказал:

– Я понимаю, ты рос безотцовщиной, но оказался все же лучше, чем на первый взгляд. Я думал, ты начнешь меня обыскивать. – Антон вывернул карманы пиджака и брюк. – Это чтобы тебе спокойно спалось.

Александр промолчал, развернулся и так же медленно пошел к дому.