Текст книги "Синдром Кандинского"

Я согласился с ней и хотел было уйти сразу, но она остановила меня, сказав, что на прощание хочет что-то показать мне.

– Ты не бойся, – успокоила она меня, – это недолго. Я покажу тебе дорогу, по которой иду. Куда она ведет, я не знаю, но это намного интереснее, чем всю жизнь зарабатывать маленькую пенсию на лекарства.

Она усадила меня на диван, вышла из комнаты и вскоре вернулась со шприцем. Я ни о чем не спрашивал ее, поскольку сам обо всем догадался.

Она очень профессионально сделала мне укол в вену, и, открыв глаза, я увидел совершенно другую комнату. Казалось бы, меня окружали те же вещи, но выглядели они иначе. До сих пор они были обращены ко мне лишь одной своей стороной, а теперь я получил возможность видеть их сразу со всех, объемно. Кто не испытал этого, не поймет, как красив сломанный стул с продавленным сиденьем в развернутом виде, когда он обращен к тебе всеми своими плоскостями.

– А теперь закрой глаза, – приказала она, – и иди за мной.

Больше всего меня поразило то, что я видел ее и с закрытыми глазами, причем видел отчетливо каждую клеточку ее тела, видел ее спокойное красивое лицо и не узнавал этого лица. От привычного оно отличалось примерно так же, как на ощупь воздух отличается от батиста. Она смотрела прямо перед собой, а я видел ее анфас и оба профиля.

– Вот эта дорога, – сказала она, указывая вперед, в ультрамариновую бесконечность. – Здесь дороги не уходят, как на земле, за горизонт, поэтому я вижу ее всю, до самого конца. А вон и твоя дорога, – сказала она.

– Где? – ничего не видя, спросил я.

– Дорога всегда начинается там, где ты стоишь, – ответила она, и я вдруг понял, что мы находимся в одном из уголков Вселенной и под ногами у нас струится уходящая во все стороны гладь.

Вечером этого дня я ушел от нее. Она объяснила, как доехать до пансионата, и я почти сутки добирался до Севана, но тебя там уже не застал.

С тех пор я много раз пытался оказаться в том месте, где мы с ней побывали, но безрезультатно. Похоже, я крепко привязан к земле, хотя и не чувствую этой привязанности.

На этом моя история кончается. Для чего я рассказал ее тебе? Я хочу, чтобы в том, что произошло, ты увидела не только мою “слабость”, “беспринципность” и “злой умысел”, но, может быть, и желание понять, где те пределы, за которыми человек избавляется от животных инстинктов и становится просто разумным существом».

Дописывая последнюю строчку, Антон подмигнул листу бумаги, затем залихватски расписался и швырнул ручку в кейс.

Закончил писать он в шестом часу. Сложив письмо вчетверо, Антон оделся и, немного прихрамывая, вышел на улицу. Опустив письмо в почтовый ящик, он вспомнил, что на корабле будут праздновать день рождения, и вернулся за шампанским. Затем Антон отправился на вокзал, выпил там чашку плохо сваренного кофе, после чего взял такси и доехал до пристани. До встречи с Ниночкой оставалось около получаса. Жара уже начала спадать, но солнце так раскалило камни, что до ночи о прохладе нечего было и мечтать. Антон маялся в своем мятом, грязном костюме, ловил на себе недоумевающие, а иногда неприязненные взгляды и про себя чертыхался, жалея, что согласился на эту дурацкую прогулку по морю. В конце концов он подошел к киоску, где в розлив торговали коньяком и портвейном, взял сто граммов безбожно разбавленного коньяка в большом граненом стакане и устроился под старым, в два обхвата, платаном. Отсюда ему была видна вся пристань, и, попивая коньяк мелкими глотками, он принялся разглядывать праздношатающихся курортников и местных то ли искателей приключений, то ли мелких мафиози, работающих больше за право называться таковыми, чем за деньги.

От коньяка Антону сделалось еще хуже. Пот стекал у него между лопатками и по лицу, и Антон часто вытирал лоб и щеки рукавом или полой некогда белого смокинга.

Наконец на набережной появилась Ниночка в белых джинсах и такой же белой блузке. И тут же откуда-то из кустов выскочил молодой человек в джинсах и майке, на которой по-английски было написано: «Привет участникам Лондонской конференции по проблемам экологии». Он подошел к Ниночке одновременно с двумя такими же загорелыми молодыми людьми, закурил и сразу начал что-то рассказывать, в основном пользуясь жестами.

Антон стоял в своем укрытии и решал, присоединяться ему к компании или нет. Ему не понравились Ниночкины друзья. Эти молодые люди были из тех, что в Москве зиму проводят в подъездах в бесконечных пустых разговорах, а летом – у тех же подъездов, на старушечьих лавочках, под неумелое бренчание гитары. Говорить с ними можно было только о «телках» и «шмотках», к тому же только на понятном им языке. Всякое отклонение от данной темы встречало либо абсолютное неприятие, либо равнодушие. Поцыкивая сквозь зубы, они выслушивали говорившего, но при этом зевали, почесывались и вертели головами, а затем, будто и не было ничего сказано, возвращались к своим излюбленным темам, начиная всегда одинаково: «Я, б…». Когда-то, еще учась в школе, Антон думал, что между собой они общаются как-то иначе и лишь при появлении чужого начинают валять дурака. А когда убедился, что ничего они не «валяют», что это не маска, а их настоящее лицо, навсегда потерял к ним всякий интерес.

Решив, что все равно надо будет как-то занять вечер, Антон допил коньяк, вышел из-под платана и, прихрамывая, направился к Ниночке.

– Ой, где это вы так испачкали костюм? – спросила Ниночка, когда он подошел.

– Здравствуйте, – сказал Антон и представился молодым людям.

Ниночкин ухажер, демонстрируя неудовольствие, отвернулся и буркнул:

– Зураб.

– Я, Ниночка, сегодня всю ночь рыл подземный ход в Турцию, – ответил Антон. – Рыл в этом самом смокинге. И вот результат. – Словно что-то смахивая с себя, он указал на пятна. – А утром пришла ты, пригласила меня прокатиться на корабле, и я понял, что зря старался. В Турцию мы уйдем на катере. А это, – продемонстрировал он бутылку шампанского, – мы выпьем с турецкими экологами за дружбу народов.

– Это пятна от вина, – ткнув пальцем, показал Зураб.

– Какая проницательность! – дурачась, воскликнул Антон. – Кстати, что вы там решили на конференции? Будете Темзу поворачивать на юг? Или пусть пока так течет? Я интересуюсь, потому что сам собираюсь заняться экологией. Мне небезразлична судьба этой великой великобританской реки. Там, говорят, ерши водятся размером с нашего судака.

Зураб непонимающе смотрел на Антона, было видно, что вся эта болтовня начинает его злить. Ниночка почувствовала напряжение и, решив предотвратить ссору, сказала:

– Дедушка шутит.

– Какие уж здесь шуточки, – сказал Антон. – Вот тут, – он ткнул пальцем в надпись на майке, – написано: «Привет участникам Лондонской конференции по проблемам экологии».

– А, это, – махнула рукой Ниночка. – Это ерунда. Ну, мы идем на корабль или нет?

– Идем, – ответил Зураб, повернулся на каблуках и пошел на пирс.

По дороге на катер к ним присоединились еще несколько молодых людей. Один тащил тяжелую сумку, из которой торчали горлышки запечатанных бутылок, другой нес большую круглую коробку из-под юбилейного торта. От коробки исходил такой аппетитный, завораживающий запах шашлыка, что рот Антона моментально наполнился слюной.

На катере их уже ждали. Внизу, в салоне, куда почти не попадал солнечный свет, в духоте и полумраке уже кто-то танцевал. Чувствуя себя лишним в этой компании недавних выпускников школы, Антон вручил Зурабу шампанское и сказал, что пойдет на корму подышать свежим воздухом. К его неудовольствию, Ниночка радостно объявила, что тоже хочет остаться наверху. Ее обожатель мрачно последовал за ней, и втроем они расположились на задних скамейках так, чтобы было видно, как винт взбивает воду.

Антон сидел через проход от молодых людей и чувствовал, как от Зураба исходят волны недоброжелательности. Он догадывался, что нарушил какие-то его планы, а своим внешним видом лишь усугубил неприязнь Ниночкиного ухажера.

«Надо уезжать в Москву, – думал Антон. – Единственное, что я приобрел за последние несколько лет, это способность быстро опускаться. Через два-три дня меня в моем костюме не пустят в поезд или побьют камнями на вокзале».

Уже давно стемнело, на палубе горело несколько тусклых лампочек, свет которых не доходил до задних скамеек. Компания, покинув душный салон, перебралась на верхнюю палубу вместе с магнитофоном, вином и закусками, сваленными в круглую картонку. Антон отвернулся от молодых людей, молча смотрел на бегущую за бортом воду и пытался вникнуть в текст песни. Под грохот гитар и космическое завывание синтезатора певец жаловался на девичье непостоянство и тем не менее клялся неверной подруге в вечной любви. Танцевала только одна пара. Какие-то молодые люди пили вино и хвастали, кто ловчее носком ботинка собьет финтифлюшку со стойки, расположенной на высоте полутора метров. Остальные парочки разбрелись по всему катеру и целовались в темных углах. То один, то другой разгоряченный поцелуями юноша возвращался к компании, наливал себе полстакана вина и быстро уходил к своей возлюбленной.

Впереди уже виднелись огни Пицунды. Катер пошел к берегу, и вся компания перебралась на нос. Ниночка предложила Зурабу и Антону присоединиться к остальным, но Антон отказался, и молодые люди ушли без него. Вскоре Зураб вернулся на корму и, подойдя к Антону вплотную, торопливо сказал:

– Чего ты сюда приперся, дедушка? Тебя звали?

– Если бы не звали, не приперся бы, – спокойно ответил Антон и отвернулся.

– Слушай, выходи здесь, автобусом доедешь, – зловещим шепотом сказал Зураб. – А то, знаешь, можешь и не доплыть до Гагры.

– Успокойся, мальчик, – ответил Антон. – Вы меня сюда привезли на этом катере, на нем я и уеду обратно. Если я тебе мешаю, я уйду в каюту. И не кипятись. Я тебе в отцы гожусь, как это ни прискорбно.

– Скажи спасибо, что Нина здесь, – ответил Зураб. – А за мальчика ты еще ответишь. Я тебя предупредил.

– Отвечу, отвечу, – устало сказал Антон.

И тут послышался голос Ниночки:

– Эй, где вы там? Зураб!

Этот идиотский разговор вконец расстроил Антона. Он уже решил было сойти на берег, но передумал, не желая выглядеть в глазах этого мальчишки трусом.

В Пицунде катер стоял долго. Вначале из него выгружали какие-то мешки, потом старший брат Зураба исчез и появился только через полчаса. Еще минут пятнадцать ушло на то, чтобы собрать молодежь. Антон все это время сидел на своем месте и, устав проклинать себя за глупость и недальновидность, вел воображаемый диалог с Леной. Наиболее удачные ответы он повторял по два-три раза, чтобы запомнить, и к моменту отплытия он так скомпоновал и отточил свою речь, что убедить ею можно было даже самого скептически настроенного человека.

На обратном пути компания снова перебралась в салон, где молодые люди разделились на две группы: одни сели допивать вино, другие повалились спать. Зураб с Ниночкой даже не появились на корме, что вполне устраивало Антона.

Примерно на полпути к Гагре Антон услышал громкий смех с девичьим повизгиванием, а затем магнитофон включили на полную мощность. «Как они это выдерживают?» – подумал он, оглянулся и увидел, что к нему приближаются трое молодых людей.

Антон сразу сообразил, что они идут разбираться. Со страхом и тоской он подумал, что ему обязательно расквасят физиономию, и хорошо, если ограничатся кровью, а то ведь повалят на палубу и ботинками повышибают зубы.

Не дожидаясь, когда те подойдут, он поднялся и встал спиной к перилам, решив во что бы то ни стало удержаться на ногах. Главное было не подпустить к себе всех троих, а по одному он мог бы долго удерживать их на расстоянии вытянутой ноги. Но молодые люди подошли к нему как ни в чем не бывало, будто и не собираясь с ним разбираться. Не доходя двух метров до Антона, они остановились, все трое прикурили от одной спички, и Антон увидел их симпатичные, слегка косые от выпитого вина лица. Он немного расслабился, запустил одну руку в карман брюк и принял непринужденную позу, однако сразу понял, что совершил ошибку. Эти два метра ребята преодолели за какие-то доли секунды. Антон даже не успел достать руку. Двое ухватили его под колени и подняли над перилами, третий сильно толкнул руками в задницу, и Антон полетел в белый пенящийся след, растопырив, как лягушка, руки и ноги.

Лететь до воды было недалеко, и все же Антон глубоко погрузился под воду, а когда вынырнул, катер отошел метров на тридцать. Антон выплюнул воду, хотел было закричать, но понял, что это бессмысленно – на катере играла музыка. Кроме того, ему совсем не хотелось выглядеть перед честной компанией пострадавшим. Он даже представил себе их презрительно-снисходительные улыбки. Затевать же с ними драку не имело смысла: их было много и каждый из этих молодых людей был, во всяком случае, не слабее Антона.

Оказалось, что береговые огни почти не заметны с поверхности воды. Изредка невысокая волна приподнимала Антона на несколько сантиметров вверх, и тогда он видел примерно на одинаковом, пугающе большом расстоянии справа и слева от себя маленькие светящиеся звездочки фонарей. До тех и до других было страшно далеко, и Антон мгновенно понял, что в одежде он ни за что не доплывет, даже если правильно угадает самый короткий путь.

От обиды Антон начал колотить кулаками по воде и выкрикивать ругательства. Чего-чего, а такой подлости он от них не ожидал. Расчет их был правильным, все было сделано так быстро и тихо, что никому и в голову не придет, куда на самом деле делся Ниночкин гость. Все просто подумают, что он вышел в Пицунде и до дома добрался на автобусе, тут уж, конечно, найдутся свидетели, которые это подтвердят.

Антон проплыл несколько метров, остановился, стянул с ног свои замечательные белые туфли и, выругавшись, пустил их ко дну.

– Сволочи! – взбивая воду по-собачьи, крикнул он вдогонку катеру, а затем спокойно добавил: – Собственно, утопленнику туфли и не нужны. Да и смокинг тоже. Если останусь жив, – пробормотал он, отплевываясь от соленой воды, – никогда больше не пойду на день рождения к незнакомым людям, ноги моей не будет на всех этих плавающих корытах. Лучше уж авиакатастрофа или сосулька с крыши, хотя, конечно, и это нежелательно.

Болтая в воде ногами, он обыскал карманы смокинга, переложил намокшие документы и деньги в задний карман брюк, а потом снял смокинг и пустил его по воде.

– Б…! – еще раз крикнул он в сторону катера. – Подонки, сопляки паршивые!

На всякий случай сняв и носки, Антон поплыл дальше, но хватило его ненадолго, и вскоре он перевернулся на спину. Работая руками и ногами, он лежал вверх лицом, смотрел в темное, мутное небо и, тяжело дыша, бормотал:

– Ловко они меня. Завтра будут хвастать, что мужика в море скинули. Утром меня уже будут жрать скумбрия и бычки, а потом одна из этих рыбок попадет на стол к Лене. Она будет ее есть, нахваливать и даже не узнает, что жирок свой эта рыбка нагуляла на моих тощих боках.

Антон перевернулся, снова поплыл, но через некоторое время ему показалось, что он плывет не в ту сторону. Понимая, что паника может его погубить, Антон остановился, несколько раз глубоко вздохнул и огляделся. Едва заметная серая полоска над поверхностью воды могла быть просветом, тонкой прослойкой между облаками и морем, а могла быть и слабеньким заревом от немногочисленных фонарей окраины Гагры. Отличить тучи от гор было невозможно, давно скрылся с глаз злополучный катер, и только желание жить, какое-то слепое безотчетное чувство подсказывало ему, что плыть надо туда, где темень густа как сажа, потому что там берег.

Уговорив себя, что он знает нужное направление, Антон опять перевернулся на спину. Обида пополам с отчаянием не давали ему сконцентрировать все свое внимание на главном, мешали взять себя в руки и плыть к берегу. Антон был близок к истерике, в голову ему лезли самые невероятные истории, в которых потерпевшего выуживали из воды в самый последний момент.

– Ну, кому было плохо оттого, что я живу? – отплевываясь, бормотал он. – Даже моей бывшей жене уже хорошо. Больше я никому не мешаю. Нет, русалочка в меня не влюбится и не спасет. Разве что какая-нибудь зеленоволосая карга позарится на мое бедное тело. Эй! – крикнул он и ударил ладонями по воде. – Где вы, Бегущие по волнам, Маленькие принцы, Летучие голландцы и добрые Морские дьяволы? Кто бы мной сейчас занялся? Эй, вас ждет клиент! Я не бревно, долго не продержусь! Я гораздо тяжелее воды!

Плыть было утомительно – мешали брюки и сорочка. Отдуваясь и выплевывая воду, Антон греб по-лягушачьи, широко разводил руками и ногами в разные стороны, вытягивал шею и вглядывался в темноту. Он старался не думать о бездне, над которой барахтался. Об этой колоссальной массе соленой воды и ее обитателях. Тех, кого никто никогда не видел, фантастических чудовищах, рожденных страхом и больным воображением, не имеющих ни конкретной формы, ни размеров. И все же он ощущал их присутствие, они окружали его со всех сторон, бесшумно скользили под ним черными тенями справа и слева. Наконец Антон не выдержал. Он заорал что было силы и принялся колотить руками и ногами по воде.

– Уйдите! – кричал он. – Уйдите, сволочи! Кыш, собаки!

Накричавшись, Антон успокоился, снова перевернулся на спину и, отдышавшись, прошептал:

– Интересно, о чем думают нормальные люди перед смертью? В кейсе остались еще четыре ампулы. Если бы кончились, можно было бы спокойно умереть. Не жалко. Кто бы мог подумать. На тростниковом плоту океанов не пересекал, в Бермудский треугольник не лазил, в круизы не плавал. Разве это справедливо? Не моя это смерть, чью-то чужую по ошибке зацепил. Теперь какой-нибудь пьяный матросик не кувыркнется через перила в воду и не попадет на обед к акулам, а помрет дома. Возьмет свою морячку за широкую талию, посинеет и откинется. Напутали там что-то наверху, поторопились со мной.

– Эй – крикнул он в темноту. – У меня еще четыре ампулы в кейсе. Дайте догулять. Завтра сам скажу: берите меня грешного, все равно все пошло наперекосяк. Ну не готов я: не покаялся, долги не раздал, последних распоряжений о накопленных миллионах не сделал. Дайте еще хотя бы двадцать четыре часа. Какая вам разница?

Вся эта болтовня и барахтанье в воде только отнимали у Антона силы, и вскоре он почувствовал, что страшно устал. Ему одновременно было холодно, жутко и тоскливо. Одежда тянула вниз, все больше сил нужно было, чтобы удержаться на поверхности, и все меньше их оставалось. Антон начал задыхаться, в ребра бешено колотилось сердце, и вместе со стуком, в такт ему, в голове у него завертелись строчки детского стихотворения: «Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне? Смерть стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне».

Неожиданно Антон ощутил, как два человека, всегда мирно сосуществовавших в нем, вдруг отошли друг от друга. И тогда один из них сказал: «Все, надоело, устал». А второй, против обыкновения, не стал его подзуживать, не вспылил и не принялся уговаривать, а просто сказал: «Как хочешь. Твое дело».

Антон греб из последних сил, все чаще переворачивался на спину, чтобы отдохнуть, и в конце концов остановился в последний раз, решив больше не сопротивляться судьбе. Его сильно трясло, замерзшие руки и ноги едва ворочались, и всех его усилий едва хватало только на то, чтобы оставаться на поверхности. Единственное, что удерживало Антона от последнего шага, так это страх перед умиранием, перед последними секундами. Он представил, как холодная соленая вода заливает его легкие, как он бьется из последних сил, пытаясь вытолкнуть из себя воду и набрать в легкие воздуха. Представил, как он идет ко дну еще живой и теплый, как он судорожно рвет ногтями кожу на своем лице и вода вокруг него окрашивается в бледно-розовый цвет. От ужаса Антон быстрее заработал руками и ногами. Тараща глаза в небо, он вдруг стал прощаться с жизнью, стуча зубами, торопливо забормотал, словно молитву:

– Господи, я отвратительно жил. Если Ты есть, прости меня. Только у Тебя прошу прощения, потому что перед людьми я ни в чем не виноват. Я жил по их законам, не делал ничего такого, чего бы не делали они. Я не был героем и не брал даже того, что мне полагалось. Я не был и юродивым, потому что мне все время хотелось больше того, что я имел. Я часто поминал Тебя всуе и только сейчас, перед смертью, обращаюсь к Тебе как разумное существо к разумному существу. Не превращай мои последние минуты в пытку, я и так получил в этой жизни достаточно. Дай мне умереть спокойно. Только Ты и я знаем, сколько стоит моя жизнь…

В этот момент на небе у горизонта вспыхнула зарница и что-то большое и тяжелое ткнуло Антона в плечо. Сердце у него нырнуло вниз, и без того окоченевшее тело покрылось мурашками, а в голове промелькнуло: «Вот оно! Все! Конец!»

Пытаясь защититься, полумертвый от ужаса, Антон быстро перевернулся на бок и ударил рукой по нападавшему. И тут же страх отпустил его, он понял, что это пришло спасение, ухватился за бревно обеими руками, повис на нем и от радости несколько раз стукнулся лбом о мокрый шершавый ствол.

До берега Антон добирался долго. Он оседлал бревно и, дрожа всем телом, греб то одной, то другой рукой и думал, что умирать в водной пустыне ничуть не лучше, чем в песчаной, снежной или какой-либо другой, что человек погибает в тот миг, когда на него сваливается много чего-то одного, больше, чем он может осилить. Он вспомнил притчу о царе Мидасе и подумал, что для жизни лучше, когда имеешь всего понемногу, и чем больше составляющих частей, чем раздробленнее жизнь, тем она стабильнее. «Абсолютная свобода, – думал он, – та же пустыня, в которой умирают от самого себя. Заманчиво, конечно, бросить все и уйти в это безлюдье, куда не доберется ни одна душа, но для этого надо сжечь все мосты и быть готовым к тому, что там нет таких вот спасительных бревен. И если ты не чувствуешь себя там как рыба в воде или не можешь, как бедуин, распознать по едва заметным приметам, где под толстым слоем песка находится источник, свобода убьет тебя. Любая из пустынь покажется раем в сравнении с этой, где все тебя будет убивать одновременно: холод одиночества, жажда жизни и разреженный воздух свободы».

Неожиданно Антон увидел светлую полосу берегового песка, за которой по едва заметному шевелению угадывались заросли тростника, росшего почти вдоль всего берега на этом краю Гагры.

Антон поплыл быстрее и вскоре соскользнул с бревна, похлопал его на прощание и поблагодарил:

– Спасибо тебе, бревно. Ты очень вовремя появилось. Я бы сделал из тебя большого сильного Буратино, но не умею. Так что плыви, спасай ночных пловцов. – Антон оттолкнулся от бревна и почувствовал под ногами твердое дно.

Антону повезло, он вышел из воды в сотне метров от дорожки, ведущей к дому его хозяйки. Встряхнувшись, как собака, он попрыгал вначале на одной ноге, затем на другой, вытряхивая из ушей воду, и быстро, почти бегом, отправился в свою каморку.

Во дворе у хозяйки его ждал сюрприз: его домишко был закрыт на висячий замок, а вещи – кейс и коробка – стояли тут же у запертой двери. Ничего не поняв, Антон потрогал замок, попытался его снять, затем проверил, его ли это вещи, и, убедившись, что он ничего не перепутал, посмотрел на хозяйские окна. Видимо, его уже не ждали, решив, что он заночевал где-то в другом месте. Свет в доме был погашен, и только в каморке у Арландины из-под двери выбивалась тонкая полоска света.

Какое-то время Антон провел в размышлениях: надо ли разбудить хозяйку и выяснить, что она имела в виду, выбросив его вещи и заперев дверь. Но подобного рода разговоры ему всегда были противны. Он понял, что в его отсутствие здесь произошло нечто, заставившее хозяйку отказать ему в ночлеге. Выяснять что-либо сейчас ему не хотелось. Мокрый, босой и уставший, он мечтал лишь об одном – согреться и уснуть. Антон представил себе заспанную, раздраженную тетку, орущую из окна, чтобы он проваливал на все четыре стороны, и решил не отравлять себе остаток ночи, а попробовать узнать у соседки, какая в его отсутствие разыгралась трагедия.

Постучался он тихо, и через некоторое время без всяких вопросов соседка открыла ему. Она отодвинула занавеску на двери, приложила палец к губам и прошептала:

– Проходи скорее.

Антон вошел, окинул взглядом такую же убогую комнатушку, как и та, в которой он жил, и тихо спросил:

– Ты не знаешь?..

– Знаю, знаю, – ответила соседка. – Она ждала тебя до двух ночи.

– Кто? – не понял Антон.

– Хозяйка, – шепотом ответила Арландина. – Ругалась страшно. Всем соседям рассказала. Хорошо, хоть милицию не вызвала.

– Что рассказала? – ничего не понимая, спросил Антон.

Соседка вдруг фыркнула, развела руками и ответила:

– Что ты наркоман, рассказала. Она у тебя в портфеле нашла коробочку со шприцем и морфием.

– Она что, ко мне в кейс лазила? – удивился Антон.

– Я не знаю, – ответила соседка. – Вполне может быть. Человек она простой, могла и поинтересоваться.

– Сволочь какая, – возмущенно прошептал Антон. – Пойду убью ее. Я пойду сейчас и скажу ей…

– Не надо никуда ходить, – остановила его соседка. – Ты что, скандала хочешь? Ну, выгонят тебя. Куда ты пойдешь? Ложись лучше спать, а утром разберешься. Где-нибудь на другой улице снимешь такую же халупу, и все.

– М-да, пожалуй, ты права, – сразу успокоился Антон. – А что, у тебя можно переночевать?

– Да уж ночуй, – ответила соседка. – Только все мокрое сними с себя. Ты что, купался в одежде?

– Нет, – ответил Антон, – в Болгарию поплыл, да вот пограничники вернули. Говорят, без визы нельзя.

– А ботинки где и этот красивый пиджак с атласными лацканами? – не унималась соседка.

– Пришлось отдать начальнику пограничного отряда, – ответил Антон. – В виде штрафа. Хотели еще брюки с меня снять, пожалели бедолагу.

– Ладно, путешественник, раздевайся и ложись, – усмехнулась соседка. – Три часа ночи уже. Сейчас тепло, высохнет быстро.

– Вообще-то у меня все мокрое. Что ж, мне все и снимать? – спросил Антон.

– Снимай, – ответила соседка. – Не бойся, лезть к тебе не буду.

– Да я и не боюсь, – пожал плечами Антон. – Неудобно как-то.

– Неудобно – спи на улице, – ответила соседка.

Антон стащил с себя мокрую сорочку и бросил ее на спинку стула. Затем он снял брюки, бросил их туда же и сел на кровать. Соседка в это время нагнулась, сунула руку под кровать и достала оттуда распечатанную бутылку водки.

– Погреться хочешь? – спросила она, но увидела, что Антон сел, и громким шепотом возмутилась: – Ну-ну, ты мне белье намочишь. Снимай трусы. Хочешь, я тебе женские дам?

– Нет, спасибо, – ответил Антон. – У меня размерчик не тот.

– Давай-давай, снимай. Я отвернусь.

Антон снял трусы, скомкал их и засунул в карман брюк. После этого он быстро залез под одеяло.

– Спасибо тебе, – сказал он. – Не знаю, что бы я без тебя делал. Теперь можно и водки. Я замерз как собака, очень долго плыл.

– Ну да, Болгария-то далеко. А ботинки утопил, что ли? – спросила соседка, подавая ему стакан с водкой. Она зашуршала бумагой, затем протянула ему бутерброд с колбасой и села на край кровати.

– Утопил, – ответил Антон. – Между прочим, как тебя зовут?

– Вера меня зовут. Пей, у меня только один стакан.

– А меня Антон, – представился он и поднес стакан ко рту.

– Я знаю, что Антон. Я теперь все про тебя знаю.

– Все про себя даже я не знаю, – проговорил Антон. Он выпил, сморщился, понюхал тыльную сторону ладони и после этого взялся за бутерброд.

Вера налила себе, быстро опорожнила стакан, закусила кусочком хлеба, затем встала и погасила свет.

– Двигайся к стенке, – сказала она. – Я люблю с краю.

Ничего разглядеть в такой темноте Антон не мог. Он услышал лишь шуршание одежды, затем Вера откинула одеяло и легла рядом. Кровать была узкой, под тяжестью двух тел панцирная сетка сильно провисла, и они тут же очутились посредине, прижатые друг к другу, словно два бутерброда. Антон просунул руку ей под голову. Вера устроилась поудобнее, и некоторое время они лежали молча, не шевелясь. Затем она принялась гладить его по спине, приговаривая:

– Замерз, бедняжка. Холодный, как лягушка. Сейчас я тебя согрею.

– Неудобно трахаться в таком мешке, – обреченно проговорил Антон.

– Неудобно спать на потолке – одеяло падает, – ответила Вера.

– Ты мудрая женщина, – сказал Антон. – На потолке действительно неудобно спать. Хотя я и не пробовал.

Водка и горячее тело Веры быстро согрели Антона, и вскоре он почувствовал, что задыхается от тесноты. Ему совсем не хотелось шевелиться и отвечать на ласки этой горячей как печка бабы. А она, видно, вошла во вкус, теребила его, тяжело дышала и пыталась перевернуть Антона на спину, окончательно подмять под себя. Перестав сопротивляться, Антон лег так, как ей хотелось, закрыл глаза, и тут же голова у него закружилась. Он увидел белый треугольник, который, медленно вращаясь, уплывал вдаль, пока не превратился в яркую звездочку. Затем от звезды отделилась красная точка. Увеличиваясь в размерах, она приближалась к нему, и вскоре Антон увидел, что это губы. Красные, сочные, чувственные губы юной сладострастницы. Затем губы раскрылись, и в темном проеме Антон увидел ту самую звездочку, которая засияла пуще прежнего.

– Ты что, импотент? – сквозь дрему услышал он.

Антон удивился тому, что губы заговорили с ним, и тихо ответил:

– Нет, я очень устал. Долго плыл.

– Да? – услышал он, и через некоторое время губы сказали: – Ну да, ты же наркоман.

– Я просто устал, – повторил Антон.

Почувствовав, как его толкнули в бок, он подвинулся, и Вера легла рядом.

– Вот так всегда, – прошептала она. – Как красивый мужик, обязательно слабак. Перевелись красивые самцы. Одни импотенты да небритые дворняги остались. А не устал ты, голубчик, херней заниматься? – спокойно спросила Вера. – Колешься всякой дрянью.

– А чем надо колоться? – без тени иронии поинтересовался Антон.

– Хочешь я тебя за неделю половым гигантом сделаю? – предложила хозяйка каморки.

– Нет, не хочу.

– Ты что, не веришь? – спросила Вера.

– Верю. Ты можешь. Расскажи лучше что-нибудь, – попросил Антон. – Ты человек рисковый, наверняка с тобой случалось всякое.

– Всякое-то случалось, – вздохнув, согласилась Вера. – Со мной такое случалось, какое тебе и не снилось. С моей жизни можно роман писать. Сказка, а не жизнь. Вот я сюда и приехала, чтобы отдохнуть от этой сказки. Почему-то одни живут и ничего с ними не происходит. А на других – на меня, например – валится все, что ни попадя. Чего я только не делала: с квартиры съехала, на другую работу устроилась, даже фамилию два раза меняла…

– Бесполезно, – откликнулся Антон. – Это судьба. Единственное, с чем не надо бороться в этой жизни, так это с судьбой. Ее надо принимать такой, какая она есть. Ладно, уговорила, я расскажу тебе историю одного моего знакомого. Будешь слушать?