Текст книги "Настоящая Спарта. Без домыслов и наветов"

От страны к государству

Завоевание спартиатами долины Эврота сопровождалось формированием сложной социальной иерархии. Вершину иерархии составляли немногочисленные граждане, живущие преимущественно в городе Спарта. Они проводили народное собрание, избирали властителей с различными полномочиями, смещали неудачливых царей. Они же составляли военное сословие – все дееспособные мужчины входили в состав войска, а военное воспитание начиналось с детского возраста. Ступенью ниже располагались свободные жители Лаконии – периеки («живущие вокруг»), не обладающие правами граждан. Еще ниже стояли илоты – местные жители, закрепленные за формально принадлежащими спартиатам земельными участками. Переход из одной группы в другую был практически невозможен.

С конца VIII века до н. э. Спарта переживает расцвет, который трудно объяснить, если отмести возможность восстановления некоей традиции. Спарта становится первым городом Эллады – городом поэзии и музыки, городом досуга и пышных праздников, обеспеченных трудом «податных сословий». Можно предположить, что все это – плод деятельности троянской знати, пронесшей через века свою традицию, а также результат возвращения богатств, некогда вывезенных из Трои.

Собственно дорийским был лишь праздник в честь Аполлона Карнейского, представлявший собой имитацию военных упражнений и жизни военного лагеря. Аполлон к тому времени уже стал антропоморфным богом, но его образ ассоциировался с овном и волком – скотоводческими атрибутами степи и лесостепи. В звероморфном пантеоне микенских греков имени Аполлона не было. В дорийской же диалекте имя этого бога звучало как Apellon – сходно с названием народного собрания apellia. В честь Аполлона дорийцы возводили колонны (гермы), увенчанные головой барана.

Спарта стала культурным центром всей Эллады. Здесь происходили состязания певцов и поэтов, создавались музыкальные школы, возникло хоровое искусство, развивалось искусство танца, шло интенсивное строительство, возводились выдающиеся архитектурные сооружения. В Спарту стекаются таланты и их поклонники. Спартанцы преуспевают также на Олимпийских играх. До середины VI века до н. э. Спарта – страна роскоши, муз и досуга.

Классическая Спарта возникает как государство в результате масштабного кризиса, в котором погибает прежняя роскошь и рождается Большой стиль. Прежние замашки завоевателей, почивающих на лаврах, Спарта оставляет другим государствам Эллады. Весь спартанский бомонд постепенно перемещается в Афины. А спартанцам не до праздников и досуга. Прекращается строительство, уплощается керамика, исчезают товары чужеземцев, почти полностью пропадает интерес к олимпийским подвигам. Главным делом Спарты становится война. Большой стиль складывается системой спартанского воспитания, образом поведения спартанского воина и спартанской системой власти.

Историки, легко зафиксировавшие эту перемену, контрастно разделившую раннюю и классическую Спарту, указывают лишь на одну причину перемен – на войны с Мессенией, которые считаются однозначно захватническими, хотя во множестве эпизодов можно проследить, что амбиции мессенцев были ничуть не слабее амбиций спартанцев.

Мессения – стана, во многом сходная с Лаконией. Те же горы, обрамляющие плодородную долину, тот же выход к морю. Ландшафт диктовал ту же социальную организацию, что и в Лаконии. Что же различало две страны настолько, чтобы превратить их в непримиримых антагонистов?

Можно предположить несколько причин противостояния – случайных и закономерных. Случайность в том, что из двух стран первенствовать, играть роль столицы могла лишь одна. Спарта оказалась несколько ближе к остальному эллинскому миру. Закономерное возвышение Спарты связано, как мы предположили, с сокровищами Трои. Полтора-два столетия эти сокровища обеспечивали Спарте роль центра Эллады. Но как только Спарта оказалась по соседству с зоной военных действий, богатства и богатеи перекочевали в другие города. Оставшимся в Спарте «капиталом» была племенная гордость и сложившаяся иерархия – социальный порядок, в котором аристократией являлся целый народ – спартиаты. «Бегство капиталов» требовало обеспечения социального порядка новыми источниками доходов.

Соседняя Мессения оказалась богатой провинцией, благоденствующей в тени своего могущественного соседа. Населена Мессения была одним из дорийских племен, доминирующих над остальными жителями страны точно так же, как спартиаты доминировали в Лаконии. Но периферийное положение не приносило мессенским дорийцам никакой славы, а переход от кочевого скотоводства к земледелию не был подкреплен смягчающими этот период условиями, которые имелись в Спарте. К тому же Мессения, по всей вероятности, приняла ахейскую знать, бежавшую из Лаконии. Именно поэтому Мессения не имела целостного управления, будучи разделенной на отдельные общины.

Население Мессении росло численно, а ахейская знать мечтала о реванше. Рано или поздно, ее племенные вожди должны были соблазниться сокровищами Спарты. Признание соседей врагами вполне соответствовало векам разделенного существования – две страны существенно разошлись по культуре и образу жизни.

Этнический кризис Спарты, сменивший ее облик, был наверняка связан с разложением элиты – большая ее часть почувствовала себя «гражданами мира» и легко сменила отечество, бежав в Афины. Другая часть, восстановила древние обычаи, произведя реформы, в дальнейшем приписанные великому реформатору Ликургу. Это спасло Спарту от покорения соседями и позволило образовать новый государственный порядок и новые источники доходов.

Не Спарта была источником войны, а война сформировала Спарту в том классическом облике, который мы знаем. В условиях опасности был создан совершенный государственный и военный механизм, успешно работавший еще три века. Источник опасности – Мессения – стал источником ресурсов, необходимых для поддержания этого механизма. Завоевание Мессении дало Спарте то, что теперь мы назвали бы «ресурсной базой». Дорийские греки в Мессении превратились в илотов и периеков, позволив аристократии Спарты укрепиться и создать более мощную армию.

Душещипательный рассказ о беззащитной и мирной Мессении противоречит фактам истории. Жестокость мессенцев по отношению к спартанцам была не меньшей, чем спартанцев в отношении мессенцев. Но жестокость приписывалась историками именно спартанцам – в порядке распределения ролей в сюжете, который должен быть подверстан под культурный стереотип современного европейского исследователя. Очевидно, из страха перед победоносной Спартой подобное распределение ролей имело место и в антиспартанской агитации Афин. Конкурирующие со Спартой Афины создавали свой политический миф, попрекая спартанцев тем, что видели у себя под носом, но не желали признавать как факт жизни собственного отечества – не меньшую жестокость своих собственных войн.

История Мессенских войн, излагаемая историками вслед за Павсанием, откровенно необъективна и представляет спартанцев сущими извергами. При этом описанные Павсанием события отделены от него шестью веками. Даже основной источник, которым пользовался Павсаний, – сочинения Мирона Приенского – вызывали у него самого большие сомнения в их правдивости и были откровенно антиспартанскими.

Двадцать лет первой Мессенской войны отмечены взаимными военными экспедициями спартанцев и мессенцев. Они грабили и разоряли территорию противника. При этом даже крупные сражения собирали с обеих сторон всего несколько сотен воинов. Штурмовать крепости спартанцы и мессенцы не умели, ограничиваясь лишь осадами, изматывающими обе стороны. О тяжести войны для спартанцев говорит легенда о том, что всех, уклонившихся от войны, спартанцы отдали в рабство, а родившихся в период войны детей назвали «парфениями» (сыновьями дев) и лишили права дележа земель Мессении после победы над ней. Позднее они как изгнанники создали спартанскую колонию в Таренте.

В результате войны Спарте отошла примыкающая к ее территории часть долины реки Памис с плодородными землями. Население этой территории получило статус, близкий к илотам и периекам. В этом исходе нет никакой избыточной жестокости, ничего необычного. Все эмоциональные оценки, повторяемые современными историками, наследуют политические интриги, отраженные в писаниях Павсания, а также призваны поправить историю с целью более успешных исторических аналогий с политическими режимами XX века. Политике нужен символизм, а историки оправдывают в глазах власти свои изыскания, поставляя символы в руки столь же недобросовестных политиков, оправдывающих свои деяния «исторической правдой».

Вторая Мессенская война, разразившаяся через полвека, с разной степенью интенсивности шла почти семьдесят лет. На стороне мессенцев выступали Аркадия и Аргос. Спартанцам пришлось оборонять свою родовую территорию. На грани катастрофы спартанцы впервые выстроились в фалангу. Поражения сменились победами, Аркадия и Аргос были нейтрализованы успешной дипломатией, и мессенцы снова отступили в горы и приморские области. Легенда о свирепости спартанцев разбивается об их неизменную практику – щадить врага, бегущего с поля боя.

Фаланга возникла, скорее всего, сама собой – из «мужских сообществ». Вынужденно на поле боя вышла элита спартанского общества, под напором врага ставшая плечом к плечу и дисциплинированная смертельной опасностью. Новая тактика, потом широко распространенная в других греческих государствах, быстро дала преимущество перед численно превосходящим, но неорганизованным и плохо обученным противником.

Ужас войны, страх перед возможным поражением кардинально изменил Спарту – элита окончательно отказалась от привилегий и стала частью сообщества равных – единого военного лагеря, всегда готового к войне и беспрерывно ведущего карательные операции в неспокойной Мессении.

Символизм исторической памяти затмевает реальные события и отвергает закономерности, более заметные при отсутствии запроса на осовременивание древности. Если не проводить сомнительных аналогий между историей и современностью, Спарта не будет выглядеть в качестве жестокого агрессора и оккупанта. Она будет эффективной аристократией или даже политией – системой государственного устройства, совмещающего монархические, аристократические и демократические черты. Действительно, страной правили цари (два одновременно – подобно римским консулам), геронты (совет старейшин) и народное собрание.

Процветание ранней Спарты могло смениться либо ее завоеванием, например Мессенией, либо мобилизацией. Спарта предпочла стать государством, преодолев свой племенной ландшафт и получив ресурсы для содержания такой власти, которая соединила спартиатов общим делом вне зависимости от достатка и социального положения. Этим делом стала война.

Спарта стала единственным территориальным государством в Элладе, распространив свою власть не только на ближайшие к своей столице земли. Прочие города-государства контролировали лишь незначительные территории, а избыточное население «сбрасывали» в колонии по всему Средиземноморью. И только война соединяла это пестрое сообщество в нестойкие коалиции. Рыхлые, скандальные демократии неизменно сменялись деспотиями и тираниями. Лишь Спарта устойчиво удерживала аристократический режим правления – скудный, аскетичный, но гордый своим суверенитетом и гражданской солидарностью.

Почему же Спарта не смогла объединить Элладу? Сказались, конечно же, внешние факторы. Но фундаментальной причиной было отсутствие имперских принципов – стратегии поглощения элиты противника и создания общегреческой аристократии. Спарта оставалась этнократией и пользовалась всеми преимуществами этого режима. Но этот же режим был ограничен в возможностях, в охвате человеческих ресурсов Эллады.

Война создала классическую Спарту, но война ее и погубила – как только Спарте была противопоставлена более многочисленная и столь же профессиональная армия. Технология «изготовления» спартанского солдата рано или поздно должна была перейти к другим сообществам. Тем не менее, этот процесс продолжался столетия. В конец концов спартанская «технология» оказалась в руках македонцев, а затем римлян – родственников спартиатов от троянского корня.

Тип спартанского государства

О состоянии государства в Спарте можно судить только по свидетельствам сохранившихся античных письменных источников и по археологическим данным. Письменные источники касаются преимущественно классического периода Греции и имеют явно проафинский характер (Геродот, Фукидид). Именно в этот период Спарта заметно отличалась от других греческих государств. Археология может показать, было ли сословное деление, что представляли собой административные центры, какие отношения и взаимные влияния были между Спартой и другими государствами. При отсутствии историографических источников только так можно получить хоть какие-то представления об архаической Греции.

В троянский период Пелопоннес – центр микенской культуры с множеством городов с мощными укреплениями, огромными многоэтажными дворцами. В последующие «темные века» все это богатство заросло бурьяном и никого не интересовало. Это было время, не оставившее археологам ничего и не отраженное даже в легендах. Также как и огромные промежутки времени истории народов в самые разные периоды. Более чем скромные сельские общины влачили тяжкое существование в небольших сельских поселениях. Невыносимо медленно складывались первые признаки государственности – выделялись племенные вожди, «цари» незначительных поселений – городов, больше похожих на группы слившихся деревень.

Спарта возвысилась только потому, что несколько обогнала в этом процессе соседнюю Мессению. И, когда дело дошло до войны, сумела организовать войско и победить. Война и победа создали из разрозненных поселений спартиатов государство. Возможно, тому способствовало и сохранение троянского эпоса – памяти о героях, живших в этих местах.

Спарта так и осталась государством, не отмеченным каким-то главным культурно-административным центром. Уже в классические времена спартанцы гордо говорили, что им не нужны крепостные стены, потому что граждане Спарты лучше стен защищают свою родину. Спарта не имела собственно городского населения, скудность ее существования не позволяла содержать праздный охлос, как это было в других греческих городах-государствах. В Мегарах и Коринфе уже в VIII в. полис превратился в центр притяжения прилежащих территорий. Спарта не могла позволить себе праздности и состояла из сельских общин и военных лагерей.

Это многое объясняет в спартанской истории вообще. В ней государство и культура выражались в большей степени в отношениях людей, а не в предметах искусства. Всё достояние археологии – это преимущественно работа мастерских подчиненных и подконтрольных спартиатам других племен. Этого никак не могут понять те, кто пытается реконструировать политический строй Спарты, совершая одну и ту же ошибку: представляя Лаконию как страну, подобную многим прочим, где один и тот же народ занимает все ступени социальной лестницы.

Спарта так и осталась бы нищей греческой провинцией, если бы не победа над Мессенией. Мессения, несмотря на условия хозяйствования, почти аналогичные спартанским, не сформировалась как политическое единство. Это было рыхлое объединение сельских общин и крошечных полисов. И, тем не менее, за Мессенией до 736 года числились семь побед на Олимпийских играх. Это был непростой противник. Мессенией правили дорийцы – гордецы не менее спартиатов.

В результате крайне тяжелой 1-й Мессенской войны (вторая половина 8 в. до н. э.) спартанцам не удалось покорить всю Мессению, довольствовавшись только ее восточной частью и побережьем. Лишь через столетие в результате 2-й Мессенской войны соседи полностью были подчинены Спарте. Приобретя «донора», Спарта получила возможность содержать постоянное войско, а победа пробудила культ героев и ритуал почитания воинов.

Позднее этот культ серьезным образом преобразовался военным порядком. Фаланге нужны были не столько герои, сколько солдаты. А фаланга была залогом победы. Плотный строй создавал решающее преимущество перед слабоорганизованной массой воинов, даже если в ней многие хотели выделиться как герои. Спарта от культа героев перешла к культу службы – прообразу гражданского самосознания, который имеет ценность до сегодняшнего дня.

Возникновение фаланги относится, скорее всего, к началу 7 в. до н. э. О значимости сословия гоплитов, составлявших ударную мощь фаланги, говорит огромное количество свинцовых фигурок-отливок гоплитов в вотивных отложениях храма Афины Орфии.

В 6 в. дисциплина военного характера пронизала все спартанское общество, воплотившись в институте эфората. Эта дисциплина как раз и привлекает как лаконофилов, так и лаконофобов.

Как только не оскорбляют спартанскую государственную систему современные исследователи! Они клеймят ее как тоталитарную, как тупиковую, не способную к развитию, как основанную на жесточайшем угнетении и бесправии зависимого населения. Они говорят о «полуэмбриональном» состоянии полисного самоуправления, о «реликтовости» соправления двух царских династий, о жестокой муштре, о казарменном образе жизни, о подавлении личности… Борьба с роскошью и распущенностью, будто бы, не имела других целей, кроме как подавить инстинкт собственника и индивидуальный выбор. Даже аскетическая жизнь властных слоев Спарты определяется как средство сплочения против восстаний рабов. Аскетизм спартанского общества вызывает раздражение историков уже тем, что по этой причине Спарта не оставила им достаточного числа черепков или изящных предметов искусства!

Споры вокруг законодательства, основателем которого считается Ликург, уходят за пределы государственно-правовой системы. Ликурговы законы не стали писаным правом, что ставится Спарте в упрек. Как будто лучше законы, которые положены на бумагу, но не исполняются! «Деспотия закона» (Геродот) современным исследователям спартанского общества кажется кощунством. И они возмущаются «нивелировкой человеческой личности», «бесцеремонным вмешательством в частную жизнь», «возведенной в ранг политической доктрины ксенофобией», «беспросветной реакцией и страшной культурной отсталостью».

Все эти квалификации крайне далеки от реальности и антиисторичны – лишены представлений о времени и месте, к которым относятся, а также о степени уместности моральных оценок древности с позиций современного человека.

Ликурга современные исследователи считают чуть ли не погубителем Спарты. Поскольку его реформы, якобы, отбросили спартанское общество в немыслимую архаику и привели к тотальной уравниловке. Привычка жить в условиях, когда право и обычай разошлись кардинально, а законы не исполняются (потому что это требует просто прекратить всякую деятельность) сыграло с современными критиками Спарты дурную шутку. Они не заметили, что нынешние представления об идеале государственно-правового устройства в корне абсурдны и существуют не более половины столетия. А законы Спарты создали такие общество и государство, которые смогли устоять в самых неблагоприятных условиях в течение многих веков. И следовали не случайным прихотям, а заветам предков, чьи подвиги чтились наравне с деяниями богов. В сравнении с таким обществом, современное должно в наших глазах выглядеть отвратительно!

Фигура Ликурга вызывает много вопросов. Прежде всего, о том, было ли это имя божества или реального исторического персонажа? Исследователей ставит в тупик наличие в фигуре Ликурга как очевидно божественных признаков, так и фактов биографии реального лица. Если Геродот цитирует оракул, где Ликург называется богом, а в его честь воздвигнут храм, где ему поклонялись не как герою или государственному деятелю, а именно как богу, то все признаки божественного налицо. Но если источники сохранили данные о родстве Ликурга со спартанскими царями, если Плутарх и другие сообщают факты его биографии (поездки, обстоятельства жизни и смерти), то речь идет о реальном человеке.

Проще всего считать, что Ликург – просто выдуман, а потому и соединяет в себе разные качества: божественного и человеческого. Мол, выдумка, миф должны быть заведомо нелогичными. В подтверждение этой догадке исследователи указывают на то, что к Ликургу никто в Спарте не возводил свое происхождение. Зато два Ликурга упоминаются в «Илиаде» (герой и царь), еще один Ликург был царем Немеи (полис южнее Коринфа). Они не имеют отношения к Спарте. Но разве наличие легендарных Ликургов опровергает реальность еще одного Ликурга? Почему реальность одних легендарных персонажей признается, хотя о них в истории практически не сохранилось сведений, а реальность спартанского Ликурга отбрасывается? И лишь потому, что он либо не оставил потомства, либо мы об этом потомстве ничего не знаем.

Трудно сказать, почему ученые не приходят к простому пониманию, что имя божества может быть заимствовано жрецом, а потом передано по родству? Даже если речь идет о древнейших обычаях и древнедорийском «волчьем» культе (кстати, оставившем следы и в Этрурии), к которому относят божественного Ликурга, то факты биографии Ликурга-жреца никак не могут ни опровергнуть реальность этого культа, ни быть опровергнуты этим культом.

Слава Ликурга-законодателя в том, что он восстановил действие прежних обычаев, превратив их в законы. Отступление от обычая угрожало гибелью и тяжко отозвалось на жизни спартанцев. Поэтому Ликург выступил в роли спасителя Спарты. Он выступил в роли посредника с миром горним, откуда Ликург получил оракул, соединявший божественное и земное.

Забытый обычай стал священным заветом. Только таким образом и может быть создана устойчивая правовая система. Наша современность ничего подобного не знает, а потому правовые системы рушатся, как карточные домики, на месте которых вновь возводят шаткие умозрительные конструкции.

Ликург-жрец вернул спартанцам культ закона, почерпнутый из культа Ликурга-божества. Вот и вся разгадка.

Греческие мыслители видели в Спарте идеал государственности, пренебрегая очевидным преимуществом Афин в изготовлении предметов искусства, которые столь дороги современным археологам. Платон увидел в Спарте баланс аристократии и демократии (политии). Полная реализация каждого из принципов организации государства вела к вырождению. Спарта сочетала преимущества двух типов организации государства и пресекала перерождение его как в олигархию, так и в охлократию. Именно это и привлекало Платона.

Ученик Платона, Аристотель расценивал Спарту несколько иначе. В эфорате он видел приближение к тирании. Но в его классификации тирания должна была воплощаться во власти конкретных лиц, действующих исключительно ради своей пользы. Эфорат действовал на пользу общества в целом, хотя порой и жестокими методами. В то же время эфорат – институт демократический, избираемый. Поэтому Аристотель предпочитал относить Спарту к аристократическим государствам, а не к тираниям.

Спарта удовлетворяла критерию формирования власти из благородных граждан вне зависимости от их достояния. Перерождение в олигархию, напротив, выдвигало богатство на первый план. При выделении имущественной верхушки в поздней Спарте, у власти все же оказывались граждане благородного происхождения. Кроме того, гражданство было сопряжено с отказом от производительной деятельности, а должностные лица не получали за отправление государственных функций никакого вознаграждения. Это также побуждало мудрецов древности считать Спарту все же аристократией.

Римский философ Полибий сравнивал организацию общества в Риме и в Спарте, и, следуя Аристотелю, также видел преимущества смешанной формы правления: монархии (в Спарте – две совместно правящие царские династии, в Риме – два консула), аристократии (в Спарте – герусия, в Риме – сенат) и демократии (в Спарте – эфоры, в Риме – комиции и народные трибуны).

Доверяя древним, надо видеть в спартанских законах, в спартанском образе жизни урок и пример – в противовес современным государственно-правовым системам, лишенным устойчивости и связей с традицией.