Текст книги "Поезд Ноя"

Пока мама привыкает к переменам на кухне, мы успеваем вырезать второе окно и втиснуть под домик старенький гостевой матрас. Вооружившись фломастерами, Олежа рисует на доме кота с крокодилом, длинную машину о восьми колесах, огромными буквами выводит над входной дверью слово «ПАЛИЦЕЯ». «Я» развернуто вправо, но смысл понятен, и сынуля довольно чешет тем же фломастером у себе в макушке.

– Теперь сюда никто не войдет, – поясняет он. – Прочтут, что полиция, и побоятся.

– А если безграмотные?

– Ну… Тогда я нарисую череп с крестиком. Как у пиратов. А еще в окна поставлю пулеметы, а внутри… Внутри поставлю пять… Нет, десять или сто капканов. И напрыскаю баллоном от тараканов! – глаза у Олежи разгораются. Я гляжу на него и начинаю что-то понимать. О войнах, революциях и прочих человеческих катаклизмах. Начинаю осознавать, как просто из гостеприимных хозяев выходят воины и охотники.

Наша мама что-то задерживается, и я иду проведать ее на кухню. Как бы чего с нашей домохозяйкой не приключилось. Все-таки обмороки – штука коварная. Срабатывают в самый последний момент, все равно как первые пьезозажигалки. И плевать им, что газа уже полкомнаты, что желание вскипятить чай и согреть суп давно миновало…

По счастью, опасения напрасны. Мама Катя стоит у холодильника и новенькой тряпочкой наводит свадебный глянец. Меня она не видит, и я замечаю на лице супруги любовное умиление. Аристон Иваныч ей явно приглянулся, и на цыпочках я возвращаюсь в гостиную.

Тишина и покой.

Никто не верещит, не бросает в меня кубиками. Кажется, сегодня один из тех редких дней, когда в квартире наступает идиллия. На то есть причины: у Олежи – свой дом, у жены – свой холодильник, а у меня… – у меня спокойные часы бездумья, когда снова можно сидеть за компьютером, штурмовать крепости и безнаказанно затевать войны. Клавиатура, конечно, не штурвал самолета, но, как говорится, за неимением лучшего и сухарь – пряник.

Я иду к компьютеру, но на полпути сворачиваю к дому. Картонная дверь прикрыта, и мой полусогнутый палец деликатно стучит по выведенному черным фломастером черепу с костями.

– Да, да? – откликается добродушный хозяин.

– К вам гость. Продрогший и уставший. Пустите переночевать?

– Да конечно! – вопит Олежа и ногой распахивает дверь. – Ведь у меня же свой дом. Огромный! Так что ты весь залезай! Полностью!

Я залезаю. Весь и полностью. Олежа прав: к моему удивлению, мы легко размещаемся на матрасе. А спустя пяток минут к нам стучится мама Катя. Медицинская помощь ей не нужна, и чудо чудное происходит повторно: картонный дом без хлопот заглатывает третьего гостя.

– Станем теперь здесь жить! – мечтает Олежа. – А в квартиру будем выходить иногда. Погулять или покушать чего-нибудь. Тут ведь и лампочка горит, можно книжки читать, а если душно, – в окно подышим.

– А зубы чистить?

– Зубы придется не чистить, – притворно вздыхает Олежа. – И рук пока не будем мыть. Крана-то нет.

– Плохо без крана!

– Ничего, пап, потерпим. Главное, что есть дом. Настоящий!..

Сын поглаживает ладонью картонные стены и продолжает что-то бубнить – наш маленький неиссякающий фонтанчик. Из тех сладких и незабываемых, из которых мы пили на школьных переменках. И сейчас мы тоже не слушаем, – пьем. Точно живительный сок и целебный витамин. У нашего сына счастье, и у нас хватает ума не мешать ему этим счастьем делиться.

В картонной коробке душно и тесно, но мы лежим втроем, глядим на горящую лампочку и улыбаемся. Я позабыл о своем компьютере, Катя – о телефонном удаве. Тому есть причина: мы сумели построить дом. Пусть из картона и маленький, но самый настоящий.

Террорист

Гранату они стали делать сразу после рыбалки…

Точнее, если бы рыбалка приключилась, то и гранаты бы не было. Но славная затея провалилась, едва по лесной вертлявой дороге они вышли к озеру.

– Вижу! – возликовал внук Юрка. – Воду вижу! Настоящую!

Он даже запрыгал на месте – все равно как воробей-желторотик, еще не понимающий, насколько полет удобнее прыжков. Дед Степан тоже различил серебристый проблеск меж сосен, но кроме воды дед рассмотрел и другое: дорогу, по которой в последний раз он хаживал лет семь-восемь назад, перегораживал полосатый, похожий на жезл гаишника шлагбаум. Вправо и влево от него в заросли убегал сетчатый забор, а на столбике глянцево красовалась табличка с текстом – мелконьким и оттого пугающе непонятным.

– Зачем это, дед? – пятилетний Юрка с уважением огладил полосатую преграду ладонью. – Крепкая палченция! Для чего она, деда?

– Наверное, чтобы на машинах сюда не ездили. Природа все-таки.

– И забор для того же?

– Ага… – показывая пример, дед Степан закряхтел, пролезая под шлагбаумом. Внук легко проскользнул следом, но уже в следующую секунду их остановил сердитый оклик:

– Куда-а?! Ну-ка, застыли оба!

Дед с внуком замерли. Только сейчас они разглядели упрятанный в кустах ребристый салатного цвета контейнер. В таких по железной дороге обычно везут товары из далекого далека. Из этого самого контейнера, словно пес Барбоска из конуры, и выбрался здоровенный детина с измятым лицом и в таком же измятом камуфляже.

– Разбежались, умники! Границу нарушать вздумали… – охранник неспешно и вперевалку двинулся к нарушителям.

– Мы ж это… На рыбалку! – изумился дед. Голос его однако предательски дрогнул, и оттого дед занервничал еще больше: – Всегда здесь рыбачили. Сколько себя помню.

– Все, отрыбачили, халявщики, – детина приблизился вплотную, снулыми глазками скользнул по нахохленной фигурке парнишки. Юрик еще больше поджался. Рыжая щетина охранника делала его похожим на пирата из кинофильма, а отрешенный взгляд запросто мог напугать мальчонку и постарше. Поэтому Юрка стоял неподвижно, почти не дыша, и удочку держал перед собой точно ружье.

– Так ведь мы без костров, тихонечко. Только на бережку, – попытался разъяснить ситуацию дед Степан.

– На бережку да Дунюшку… – детина в камуфляже то ли раскашлялся, то ли рассмеялся, дохнув чем-то прогорклым, противно знакомым, заставив Юрку поморщиться.

– Мы – просто посидеть хотели. Опять же мальчонке озеро показать, природу…

Детина, казалось, не услышал деда. Сплюнув далеко в сторону вязкой желтой слюной, он нудно и на одной ноте протянул:

– Короче, разжевываю для тупых: озеро уже пару лет в частном владении. Рыбоферма у нас. Частная. Что-то не ясно?

– Так ведь раньше все здесь ловили! Карасиков, карпа…

– А теперь запрещено. Сказано: озеро куплено в единоличное владение. И все прилегающие берега теперь закрыты для кренделей вроде вас.

– Как это в единоличное? – изумление деда было таково, что даже испуг прошел. – Озеро – оно же это… Общее. Это ведь как лес, как воздух!

– Ты ваньку не валяй. Эсэсэсэра давно нет. Частная территория, значит, частная. А вы нарушили. Стало быть, протокол и штраф.

– Да какой штраф! Какая такая частная! – заволновался дед Степан. – Это же Щучье озеро, полгорода сюда, считай, бегало. И я пацаном купался – здесь и плавать когда-то научился.

– Значит, отплавался, жук-плавунец, – голос у охранника звучал все так же скучно. Казалось, детина еще толком не проснулся.

– Вот, значит, как! Выходит, уже реки с озерами начали воровать! – дед ощутил закипающую обиду. – Отъели, понимаешь, хари… Ни горюшка не знали, ни войн с голодухой, ни работы настоящей, а туда же… Хапальщики!

Не произнося ни звука, детина сильными пальцами взял деда за сухонькое плечо, без усилий развернул. Он словно рассматривал деда со всех сторон – как пойманную муху.

– Ты чего? – дед Степан попробовал освободиться, но не сумел. – Чего хватаешь?

– Ничего, – все с той же равнодушной ленцой охранник отвесил старику мощного пендаля. Если бы не шлагбаум, старик наверняка растянулся бы на дороге.

– Короче, так, шустрые. Чтобы я больше вас здесь не видел, уяснили? И ты, малый, вали. Оглох, что ли?

Чтобы перебраться на вольную дорогу, им пришлось вновь пригнуться под полосатым брусом. Получилось обидно – словно поклонились напоследок хозяину и баю. Дед чувствовал, как гудит согнутая спина, как стремительно разгораются лоб и щеки. Сердце скачками металось из левой грудины в правую, обморочно ухало глубоко вниз.

– А бить-то за что? – он строптиво развернулся. – Прав таких не имеешь!

– Это разве – бить? Это так – легкая вздрючка для памятливости, – охранник криво улыбнулся, и эта его улыбка окончательно взбесила деда.

– Ничего! Недолго тебя губенки-то кривить! – он тряхнул удочками. – Ох, недолго! И жалобу куда надо напишем, и меры примем!

– Это всегда пожалуйста. Пиши, шелудивый, сколько хочешь.

– Ну, вспомянешь нас еще! – деда затрясло. – И сковорода тебе будет с пеклом, и прочие радости! Заречешься тогда улыбаться!

Нужные слова на ум не шли, в волнении дед никак не мог изобрести оскорбления повесомее.

– Стоит – улыба-ается! – деда словно заклинило. – Точно осчастливил кого. Пакостит людям – еще и улыбается…

Кадык на его тощей шее сновал вверх-вниз, точно кабинка лилипутского лифта. Почему-то именно этот мечущийся кадык более всего перепугал Юрика. Лифты – они ведь даже в большом человеческом мире застревают и падают, а дед был старенький, и волноваться ему категорически воспрещалось. Да и всем стареньким лучше не кричать и не волноваться – это Юрка из рекламы узнал. И в газетах, которые покупала мама, так вроде писали…

– Не надо, деда! – отчаянно закричал он. – Пошли домой! Домой, деда!

– Ничего… Я вам тут устрою еще! – не успокаивался дед Степан, и стянутые резинкой бамбуковые части удилищ в его руке угрожающе позвякивали.

– Достал, стариканыч, – охранник шагнул в их сторону. – Хочешь настоящей добавки?

– Деда! – Юрка буксиром потянул дедушку за руку. – Пошли отсюда скорей. Домой пошли!

– Погоди, Юрок…

– Не надо мне никакого озера! И рыбы их дурацкой… Пошли, деда!

Он так крепко тянул за руку, что дед Степан подчинился. А может, попросту сдался. И то сказать – отволновался за минувшую минуту. Сердце уже не барабанило с болезненным пристуком – угомонилось. И все равно что-то недоброе продолжало с ним твориться, дед это чувствовал. Словно окутывало исхудавшего молотобойца новыми и новыми цепями, прятало в бронированный кокон. И больно было, и тошно. Однако ругаться он перестал, умолк. И головой сник, словно провинившийся двоечник. Покачиваясь, побрел, ведомый заботливым внуком.

Пока возвращались, говорил в основном Юрка:

– Ты же видел, какой он здоровый! И рыжий, небритый – на фашиста похож.

– Рыжий – стало быть, фашист? – вяло откликался дед.

– Так в кино же показывали! Я сто раз видел, правда-правда! А у этого еще пистолет сбоку. Вот тута, – Юрка похлопал себя по ребрам.

– Пистолет?

– Ага, в кобуре такой. Коричневой…

– Я и не заметил.

– А я заметил! Настоящий… Он и выстрелить в нас мог. Проще простого.

– Мог, наверное.

– Ну, да! А еще он не один там был. Охранник этот. С одним-то мы бы справились. Только там дружки его прятались.

– Дружки?

– Ага, храпел там кто-то – в домике этом. И голоса я слышал, – Юрик страшно выпучил глаза. – Человек шесть или семь.

– Шутишь? В такой коробке – семь человек?

– Они же прятались! Специально! А у нас и оружия никакого. Помнишь, я хотел взять саблю, а ты сказал: не надо.

– Саблей, да еще детской, от таких не отмашешься.

– А чем отмашешься?

– Не знаю… Гранатой, к примеру. Противотанковой, – дед Степан покосился на подпрыгивающего рядом внучка. – Сам-то сильно напугался?

– Ага. Ну, то есть, сначала да, а потом нет. Наверное, не очень…

Дед понимал, что нужно размораживать настывший в груди ком, но отчего-то получалось неважно. Не умел он быстро переиначиваться. И в юные годы шишки на лбу набивал, и теперь не научился сворачивать. Хорошо, хоть Юрок воспринимал случившееся как приключение. Правда, хорошо ли это было? Правильно ли? Тоже ведь задачка безответная. Разве что лет через десять будет ясно. Когда уже самого деда не станет…

– Получается, они все озеро захватили?

– Получается, что так.

– А в милицию мы пойдем? Озеро ведь не их, оно – общее. Ты сам говорил!

– Тут, паря, ходи, не ходи… – дед Степан ухватил Юрку за плечико, прыснул к обочине. Мимо на скорости промчалась кавалькада иномарок. Черненое серебро, горделивые зверьки на капотах, презрительное шуршание шин. От поднятой пыли Юрка громко чихнул.

– Что делают, а! – дед кашляя, отряхнул себя и Юрку. – Сбить же могли. Очень даже просто. Вон как летели.

– Это потому что светофора нет, правда, деда?

– Правда, – сипло отозвался дед и отвернулся. У него вдруг защипало в глазах, и стало безумно жаль внучка. За собственное унижение, за добрую попытку наказать и найти всему логичное объяснение. Малыш еще не подозревал, что наказание с логикой частенько живут порознь. Да и самому Юрке жить придется в новом закоростевшем мире – с чужими лесами-озерами, с задымленным и освинцованным воздухом, с мутагенными продуктами и грошовыми пенсиями. Еще и эти – по дорогам носятся. Дожили, называется.

А ведь как готовились к рыбалке, сколько всего обсудили! Еще накануне накопали в палисаднике червей, весь день провозились со снастями. Леску обновили, крючков с грузилами навязали. Дед Степан научил внука хитрым узлам, показал, как правильно подбирать грузила, как регулировать поплавки. Рассказал о повадках рыб, о том, кто и как клюет. А теперь вот, не сделав ни единого заброса, даже не ополоснув лиц водой, они возвращались обратно.

Уже на выходе из леса, отошли в сторону от дороги, и дед решительно вытряхнул в траву банку с червями.

– Правильно! – одобрил внук. – Пусть хоть они живут. А то мог бы и тот толстяк отобрать. Он бы их утопил, правда, деда?

Дед Степан молча погладил Юрку по голове.

– А гранату? Гранату мы когда будем делать?

– Какую гранату?

– Ну, против этих. В будке которые…

Пожевав губами, дед тряхнул головой.

– Да прямо сегодня и начнем.

***

Дед Степан Юрке нравился. Понятно, он и родителей любил, но с дедом все выходило как-то уютнее и проще. Во-первых, у родителей любимой отговоркой было слово: «некогда», а во-вторых, о чем их не спроси, все они объясняли либо туманно-недоступно, либо вовсе ускользали от темы, выбрасывая дымовую завесу. Совсем как осьминоги на телеэкране. Ответы следовали расплывчатые и неясные – вроде того, что «подрастешь, сам все узнаешь», или: «пока тебе рано, в свое время поймешь». Это «свое время» Юрка даже успел тихонько возненавидеть. Действительно, какое же оно свое, если нужно ждать и расти? И зачем подрастать, если знать хочется уже сейчас? Вот дед Степан это отлично понимал и потому никогда не прятался за непонятными словечками – отвечал доходчиво и сразу. И не убегал из комнаты, даже когда Юрка спрашивал о самом запретном. То есть тут даже наблюдалась забавная закономерность: чем необычнее задавались вопросы, тем проще выходили ответы. К примеру, Юрка спрашивал:

– А бутылки, которые на земле валяются, – их можно бить? Они же ничьи.

– Конечно, можно, – откликался дед. – Только зачем? Сам же потом шлепнешься и порежешься об осколки.

– А мух убивать – хорошо или плохо?

– Конечно, плохо. Не будут летать да жужжать – и нам скучно, и лягушкам есть нечего.

– Но они же глупые!

– Зато мы умные!

– А почему люди зверей в клетках держат?

– Потому что мы не только умные, но и опасные. Нельзя зверяткам меж нас просто так гулять. Либо подстрелим, либо машиной задавим.

– А чем ночь хуже дня?

– Тем, что чернее, и тревожнее.

– А чем лучше?

– Да снами, конечно. И тем, что короче. Заметил, наверное? День-то у нас долгий, еще и дожить, дотянуть до вечера надо, а на ночь лег – и тут же проснулся.

– Мы что, одну секунду всего спим?

– Кто одну, а кто и все три – особенно, если видит сны.

– А если сны грустные?

– Значит, день будет веселый. И наоборот.

– Деда, а, правда, что человек произошел от обезьяны?

– Конечно, правда. Есть такие, что и от крокодилов произошли, и от бегемотов с ехиднами. Ты вот, скорее всего, от кенгуру произошел. Или от кузнечика.

– Потому что прыгаю? – Юрка счастливо смеялся. – Да… Это я люблю. А скажи, деда, солнце на землю может упасть?

– Да проще пареной репы. Особенно если кто похулиганит с рогаткой. Или мяч футбольный не в то место залепит…

Так примерно они и разговаривали. О жизни, о смерти, о происхождении видов. Все решалось сразу и на месте – без рассусоливаний и откладывания в долгий ящик. Кстати, и про «ящик этот долгий» дед тоже внуку давно все толково разъяснил. Вроде как у каждого человека такой имеется – в карманах, в рюкзаке, в багажнике. У кого-то – со спичечный коробок, а у кого-то размером с целый дом. Вот и складывают туда люди нужное и ненужное по-разному – вопросы, дела, неприятные обязанности. Иногда по чуть-чуть – щепоточками, а иногда и целыми тюками. Сам дед Степан, по его словам, этот ящик вовсе выкинул за ненадобностью. Потому и гранату они взялись делать сразу, как вернулись домой.

Конечно, граната – не рогатка, вещь значительно более сложная, однако и не компьютер с плазменным телевизором. Сперва скрутили банковской резинкой с десяток старых фломастеров и карандашей, для надежности укрепили их пластилином. В набалдашник встроили пару угловатых булыжников, крепко замотали чулком. В щели и неровности насовали обломков от старой расчески. «Это целлулоид, – пояснил дед. – Полыхнет, что твой напалм». После замазывали, придавали нужную форму и укрепляли все тем же пластилином. По краям красиво насовали спичек.

– Видал? С такой штукенцией никуда не страшно пойти. – Дед тряхнул гранатой. – Так что никого не бойся, Юрок. Никого и ничего. А будешь бояться, мужиком не вырастешь.

– А просто мальчиком – вырасти нельзя?

– Эх, милок… Мальчиком уже не получится. Они ведь все в детстве остаются. А во взрослую жизнь пускают только мужчин.

– По росту, что ли?

– В том-то и дело, что по паспорту.

– Это плохо, – огорчился Юрка.

– И не говори! Плохо, конечно, а что делать? Для того и скатали гранату.

– А как она работает?

– Граната-то? – дед Степан потер лоб. – Да так и работает: встречаешь злодеев, делаешь два честных предупреждения, а после размахиваешься и кидаешь.

– А дальше?

– Дальше она падает, шоркает спичками по земле и возгорается.

– Сама? – ахнул Юрик.

– Конечно, сама. Автоматика же… Сперва чулок вспыхивает, потом пластилин с целлулоидом, и добегает, значит, вся эта карусель до стержней карандашных. Слыхал про графитовые бомбы? Вот и у нас стержни из графита. Ахнет так, что мало не покажется.

– Здорово! – восторгался Юрка.

– Еще бы не здорово, – дед грустно вздыхал. – А пока пойди, спрячь под койку. Может, завтра еще что-нибудь прикрутим.

***

Вечером дед Степан отправился в ближайший гастроном. Конечно, и названия такого уже не было, но многие продолжали по привычке именовать нынешний супермаркет гастрономом. Вот и он называл. Какой там, к лешему, супермаркет! Площади-то ни метр не увеличились, и даже часть прежних прилавков сохранилась, а туда же – супер да еще маркет! И какая разница, где покупает человек пиво с вином? Главный момент – почему покупает? А этот вопрос с давних пор также не изменился ни на йоту. Как пили люди, так и продолжали пить по-прежнему, и новый экономический строй в процентном соотношении порождал трезвенников ничуть не больше.

В общем, повод у него имелся. Очень уж прижало после того охальника в лесу – прямо как заноза ледяная вошла меж ребер. Ну, и решил выпить – попробовать растопить болезненный холод. Очень уж остро и как-то без пауз заныло сердце, да и улыбаться зверски устал. А как не улыбаться – при Юрке-то? То есть, сам внучок вроде и не спрашивал уже ни о чем, может, даже забыл про минувшую напасть, но сам дед помнил все преотлично. До последней стервозной мелочи. Хотя именно эти мелочи стоило поскорее забыть. Потому что распухала от них грудь сильнее и сильнее, и заноза лепилась к занозе, вырастая в недобрый муравейник. Верно, от таких вот мыслей стариков и скрючивает прежде времени. Носы, спины, глаза – все в землю заворачивает – вниз, стало быть. Молодость-то – вся насквозь курноса – глаза, руки и прочие органы – все вверх да в высоту, как ракетные установки, а у стариков иной коленкор. И плуг с сохой здесь совершенно ни при чем. Да, верно, и забыли уже, что такое – пахать и сеять. Не соха, а обида людей сгибает – тяжелая неподъемная обида. И тут уж надо либо уметь по-девичьи крепко забывать, либо вздымать ношу над собой да метать ее в волны куда подале – как какой-нибудь Стенька Разин…

С купленным пивом дед зашел под навес к столикам. Угадал пару знакомых старичков, к ним и подсел. Те тоже прихлебывали пиво, привычно ворчали о вечном:

– Хотел давеча окрошку сделать, кваса нет, – забыли поставить. Ну, взял в магазине, а он сладкий! Главное – написано: «Окрошечный», а он сладкий! Это как понимать?

– Так сахара туда сыпанули.

– Понятно, что сахара, но спрашивается – на кой ляд? Это ведь не компот, не ликер какой. А они и закуску хреновую сахарят!

– Сейчас все кругом сладкое. Это они жизнь нам подслащивают, – соседушка едко хихикнул.

– Хорошенькое дело! А если у меня диабет? Если я не могу есть сладкое? Я что – за продукты без сахара еще и приплачивать должен?

– А ты как думал! И приплотишь, куда деваться-то.

– Сейчас и лекарства сладкими делают, – придвинулся ближе дед Степан. – Сиропы там разные, таблеточки. А мой Юрчик их, к примеру, не может пить. Не любит он сладкое, понимаешь! И что делать? Других-то лекарств для маленьких уже нет. Еще и пасты зубные для них с сахаром. Так он плюется, мою втихаря берет.

– Во-во, даже дети кривятся, а нас, старых, вовсе в расчет не берут. Главное – весь хлеб перепортили, нормального ржаного уже и не найдешь. Про колбасу я не говорю – химия сплошная! Недавно простую морковку брал – в пакетике ярком таком, домой принес – горькая! Нет, ну, правда! Варить пробовали – а она все одно, горькая. Потом уж взял очки, прочел на упаковке – так ее, слышь-ко, из самого Израиля сюда привезли!

– Ох, ты, едрен батон!

– Вот тебе и батон! Уже моркву из-за границы тягаем. Совсем, значит, обезножили.

– Свою землю надо иметь, тогда и выращивай что хочешь.

– Так была землица – под ЛЭПом. Но как начали автостраду строить – отняли. Дорога для них важнее овощей. А я, может, репку, люблю. И квас тот же на редьке настаиваю.

– Редьку можно на рынке поспрошать.

– Так я там и покупаю, но зимой-то ее нет! А есть только зеленая да китайская.

– Сейчас все кругом китайское. И рынки все скоро повыведут, центров торговых настроят.

– Их уже кругом, как грибов поганок.

– Это точно…

– А у нас вот внучка народилась – горластая, спасу нет. Живем-то в одной клетушке, значит, терпи. А кроватки нормальной тоже нет. То есть хватает, конечно, всяких, но дорогущие! И главное – не покачаешь. Я своим толковал: не надо, мол, этого пластика! Сделайте нормальную люльку. Как в старину. Всей работы – на полчаса, зато качнул пару раз – и успокоится. Нет, говорят, люлька – несовременно. Кроватку им подавай. Итальянскую. Живем, значит, в хрущебе маломестной, а кроватки у нас итальянские!

– И что?

– Ничего, купили. Мучимся теперь – с итальянской-то. Голосит же, живот там пучит или еще что. На руках приходится укачивать. Вместо люльки.

– То-то ты гулять стал чаще! Из семьи, выходит, линяешь, дезертир?

– И ты бы линял. Потерпи-ка такой плач круглые сутки. Без того ночью не сплю – тоже укачиваю. Жалко ведь…

Дед Степан с отвращением глотал теплое пиво, время от времени вставлял свое кислое словцо, после чего косился на сидящих по соседству девчонок. Те тоже цедили пиво и громко смеялись, обсуждая новости с экранчиков сотовых телефонов. Говорить особо не говорили, а вот хохотали звонко. Морщась, дед Степан и сам не понимал – то ли злится он, то ли нет. Пупы у девок были, конечно, задорные, но очень уж открытые. Прямо напоказ. И смех этот лошадиный. Но ведь радовались чему-то! И невдомек им было, что жизнь-то по всем меркам становится хуже. Хотя… Для них она и не хуже была, наверное. Поскольку сравнивать-то не с чем. Они ж, молодые, вроде как с нуля жить начинают – вот и кажется им, что все здорово. Это лет через сорок, когда растолстеют да сгорбятся, перестанут гоготать. Поймут, что смех и грех всегда где-то рядышком, а пока голопупые да веселые, то и ведать ничего не ведают. И надо ли ведать в таком возрасте – тоже вопрос не решенный… Может, и пусть себе резвятся? Пока юные да глупые, пока в силах. Зачем наперед-то знать, что дегтя по судьбинушке размазано больше, чем меда?

Дед Степан подумал, что немного завидует пигалицам и почему-то даже порадовался этому своему пониманию. Завидовал-то, можно сказать, по-хорошему – зла не желая, и даже напротив – желая голопупым нормального бабьего счастья…

– Больницы – они, конечно, и в прежнее время были аховые, – продолжал брюзжать соседушка справа, – но ведь взял талончик и стой. А теперь сперва запишись, потом талон на этом их компьютере пробей, да еще три очереди займи.

– Почему три-то?

– Одна по времени, другая без талончиков, третья – за деньги.

– А-а…

– Чего а-то! Все же с норовом, – не уступают. И ссорятся, скандалят… Давеча подрались двое, сам видел.

– Прямо в больнице?

– Ну да… Главное: обоим за семьдесят, оба красные, ровно лососи, а туда же – кулачонками машут. Думал, там их кондратий и хватит.

– Не хватил?

– Да нет, бабки разняли. Такой хороводище развели – стыдобина!

– А сами врачи что?

– Что врачи? Им так интереснее даже. Каждый день как на фронте.

– Ну так! И деньги, наверное, живее несут.

– Кто-то несет, а кто-то и везет. Я одного видел – вовсе на танке приехал…

– Чего?!

– Ну, на джипе – гробина такой у них широченный. Хаммер, что ли, называется… Вот, значит, приехал и сразу без очереди в регистратуру. На него шикнули, так он матом всех – спокойно так, без злобы – и к окошечку.

– Взорвать бы такого! Вместе с машиной.

– Взорвем, – неожиданно для себя пообещал Степан. – У меня и граната припасена. С начинкой графитовой.

На него поглядели странно, даже примолкли на минуту. Можно было и пошутить вдогон, смягчить сказанное, но он не стал.

– Мда… Кое-кого и впрямь взорвать не мешало бы, – мутно протянул ближайший старик.

– Только лучше-то от того не станет! Сколько они друг дружку-то месят – и толку?

– Да уж, у нас оно завсегда так…

Поболтали еще немного. О хворях, о ценах на лекарства, о том, какие из них злее, какие хлипче. Дружно ругнули скупщиков металлолома. Накануне в газетах писали про малыша, что шел по улице и провалился в колодец. Люк, значит, кто-то стянул, а внизу варево, чистый кипяток, – так и сгинул малютка.

– И кто законы такие придумал, чтобы люки в лом сдавать?

– Понятно, кто, – рассказчик кивнул на потолок. – Им по тротуарам не ходить, и детки, небось, все за границами…

«Взрывать, – мысленно вынес приговор дед Степан, – к чертям собачьим!» И тут же вспомнил, что еще совсем недавно подобные посиделки вызывали у него ухмылку. Он ведь и впрямь считал себя прогрессивным дедом – очень уж хорошо помнил, как хаяли молодежь в его юные годы. Смех было слушать! Так и просилось на язык язвительное – про песочек с маразмом. Но вот кукукнули годочки, и тоже превратился в старого мухомора. И понимал ведь: самое распоследнее дело – бурчать да ворчать, но такое уж времечко народилось – заскорузлое да сердитое, что поневоле вспоминалась радуга прошлого. А ведь, в самом деле, разное было! Не только чернота голимая. И на курорты ездили, и в Закарпатье какое-нибудь, и к далекому Байкалу. За пять лет можно было скопить на билет к любому морю – хоть Балтийскому, хоть даже Аральскому с Японским! А теперь и Аральского, по слухам, не стало. Высохло с горя. Все равно как лужа какая. Да и Каспий с Черным вроде как за рубеж отъехали – в компании с Балтикой. А если еще и озера начали скупать да проволокой огораживать – совсем будет тошнехонько. Один выход – купаться и загорать на Северном Ледовитом. Закаляться и подстилать вместо полотенец шубы…

Сплюнув в сердцах, дед Степан испуганно перекрестился.

***

Вечер сгустился внезапно. Наверное, в соответствии с его настроением. Выйдя на улицу, дед ругнулся про себя, и небо ответно раскашлялось. Прыснув из-за туч, молния по-кошачьи царапнула землю. И еще раз, и еще. Дождя все не было, а гром продолжал рокотать. Словно некто сердитый ломал и ломал о колено черный небесный эбонит. А может, все это сверкало и потрескивало у него в голове. Негоже после семидесяти столько пить.

Впрочем, если считать обычными российскими мерками, не так уж много дед Степан и выпил, но ум все равно повело. Сказывалась непривычка. И вроде было до дому рукой подать, а все одно забрел не туда. Давно известно: торная дорога не для выпивох. Вздорный этот народец сплошь и рядом выгребает на тропки горные, рисковые да вертлявые. Вот и его занесло куда-то не туда. Только и запомнил сверкающее стекло да бесконечные прилавки с режущей глаза пестротой – бисер, сияющие пуговки, пряжки. Тут же лоснились меха, шпалерами тянулись куртки, рубахи и прочая телесная маскировка. Наверное, это был торговый центр, и дед Степан, конечно, не удержался, затеял с продавщицами спор. Начал наскакивать все с теми же бородатыми вопросами:

– Одеколона нет? А почему? – он тряс головой и тыкал пальцем. – Раньше был, теперь нет. А лосьон? Тоже пропал?

– Дедуль, успокойтесь. У нас специальное распоряжение. Смена ассортимента.

– Чего смена?

– Ассортимента. Слышали такое слово?

– Ну…

– Вот. Очень уж часто употребляет ваш брат одеколон не по назначению.

– А если кто по назначению? Тем как быть?

– Для них есть тоники…

Дед Степан требовал тоники и смотрел на цену. Меньше, чем за сотню, пузырьки не попадались, и очередной заговор трещал по швам, рассыпался на глазах. Отечественные лосьоны уничтожили, чтобы на рынок выпорхнула западная дорогостоящая отрава.

– Вот, значит, что удумали! Хитрецы подковерные! Менаджоперы хреновы!

– Проспись, дед! Сейчас охрану вызовем.

– Знаю… Вызвали уже одного. На озеро родимое. А я, может, с пяти лет на нем рыбалил! Плавать учился…

– Какое озеро, о чем ты, дед?

– О чем надо, про то и толкую… – дед Степан лез в карман, как бы вспоминая, куда засунул нужное. – Ничего. Зайду домой и вернусь. Только штучку одну прихвачу.

– Какую штучку?

– Да гранату. Слыхали, небось, про Ф-1? Лимоночка расейская! С тех самых времен и осталась. На всех хватит. Еще и с прицепом! Всю вашу охрану вместе с лосьонами на воздух подниму…

– Совсем спятил, дед!

– Вот там и посмотрим, кто спятил, а кто не очень. Ничего! Найдется и на ваши холки уздечка…

Его задержали на выходе. Крепкие ребята в униформе торгового центра. Они же и передали старика с рук на руки подъехавшему наряду патрульно-постовой службы.

– Бузил, что ли?

– Да черт бы с этим… Гранатой угрожал. Вроде как дома припрятал. Обещал вернуться и взорвать тут все.