Текст книги "Поезд Ноя"

Пыль да Ту-у-уман…

Элла снова зашлась от смеха. Семенов нахмурился. Раньше смех Эллочки он сравнивал с перезвоном колокольчиков, щебетом птиц и прочими конфетными глупостями, теперь же – странное дело! – ему слышалось куриное квохтанье и стрекот сорок.

Мишаня же опять шепнул ей что-то на ухо, и кандидат наук по романо-греческой мифологии чуть не свалилась от смеха в костер. Ладонью при этом Эллочка прикрывала рот, хотя лучше бы ей прикрывать смешливо подрагивающие груди. Чтобы не раздражали Сему и Димыча.

– Ну? – возмущенно вопросил Димыч, отведя Сему в сторону. – Ты что-нибудь понимаешь?

Сема покачал головой. То есть, понимал он конечно же все. Другое дело, что не принимал ни умом, ни сердцем. Чужак Мишаня нравился Эллочке, это не вызывало сомнений. Деревенщина и недотепа, слесарь-недоучка и дубина стоеросовая Мишаня пренахально ухлестывал за их единственной дамой! При этом эта «деревенщина» легко и просто переносила все тяготы маленького похода. То есть, это для них это были тяготы. Мишаня именовал это по-иному. Вроде фигни, движухи, опохмелова на природе и прочих вульгаризмов. А ведь влился в их коллектив инородным телом! Бывает такое, когда саморез пробуют забить молотком. Только вот, оказавшись среди них, Мишаня и их втянул в соревнование, к которому господа ведущие инженеры оказались не готовы. Самое обидное, что встопорщенную их напряженность он, толстокожий и прямолинейный, напрочь не чувствовал.

– Может, в волейбол? – интеллигентно предложил вернувшийся к костру Сема.

– Не-е, мы уже договорились. Прыгаем через костер. Как в ночь на Ивана Купалу, – замотала головой Эллочка. От энергичного движения, кетчуп из ее руки брызнул на ворот и рукав.

– Ну вот, – огорчилась Эльвира, – все вокруг чистые, одна я хрюшка…

– Солью надо! – брякнул Сема.

– Керосином! У нас тут где-то был вроде…

– Ерунда, Элк! – сипло успокоил Мишаня. – Смотри, не ты одна страдаешь.

На глазах обалдевших мужчин купеческим жестом Мишаня плеснул себе кетчупом на грудь и так же сипло захохотал: – Нормально, Элк, теперь оба как хрюшки!

– Он считает это смешным? – шепотом спросил у приятеля Димыч.

– Как видишь… – Сема кивнул в сторону заливающейся парочки.

– Я спать, – хмуро объявил Димыч. – Завтра рано вставать, надо выспаться.

– Я тоже иду, – поддакнул Сема.

Оба решительно двинулись к палатке. Сердитого их демарша веселящаяся парочка, похоже, не заметила.

Ворочался в спальнике Сема, мысленно ругал себя Димыч. Спрашивается, какого рожна пригласили с собой Мишаню? Кстати, и не приглашали даже. Собрались в поход, проверили экипировку, а в скверике присели на дорожку – двое огорбаченных рюкзаками мужчин и одна девушка. Интеллигенты от ИТР, кандидаты наук, возмечтавшие о маленьком экстриме. Ну, а как поднялись со скамьи, тут Мишаня перед ними и выскочил. Точно прыщ на носу. В трико с оттянутыми коленками, в кедах, с полупустым пакетом и со всегдашней своей клоунской улыбкой.

– Ух, ты! В поход никак? – он восторженно озирал импортные рюкзаки. – А меня возьмете?

Он даже не спрашивал, куда. Народ снисходительно заулыбался.

– Мы на Таганай, Мишань. Это далеко и высоко. Еще и дождики обещают. Если бы ты был одет подобающе…

– Так я ж и готов! Вон – и хлеба купил каравай, кефира пакет литровый. Прямо как чуял, блин…

– Палатка трехместная, учти.

– Фигня! Я на воздухе свежем. Чего мне пыль под брезентом нюхать!

Над «пылью», разумеется, посмеялись, отговаривать Мишаню не стали. Ну, запало человеку в голову – пусть прогуляется до ближайшего лесочка.

– Устанешь, Мишань, ждать не будем, – предупредил Сема. – Мы быстро пойдем.

– Так я ж понимаю, не маленький, – Мишаня подтянул трико, склонившись, завязал один из шнурков потуже. – Вроде нормально готов…

«Нормально готов» он был всегда. Коротковатый пиджачок – точно у сына старшеклассника одолженный, ворот рубашки без пуговиц, правая коленка на трико грубо заштопана. И борода опять же, лохмы разбойные на голове. Импозантный такой недогость. Это уже Димыч термин придумал – недогость… Но как-то так получалось, что умудрялся Мишаня мелькать там и тут. С переездами охотно помогал, в НИИ у них сваркой занимался, канализацию с электропроводкой чинил. Еще и скуку академическую помогал скоротать – мог за винцом сбегать, закуски прикупить. Он и сам участвовал в посиделках. Не стеснялся поучать в разговорах, смело осуждал Америку, критиковал Японию с загнивающей Европой, а над общими шутками с удовольствием гоготал. Народ это забавляло, и Мишаню не гнали. Да и что тут такого? Простоватый, не злой, забавный. Голос – да, излишне громкий, и юмор – специфичный. Ну так у всех свои дефекты, свои тараканы…

Расстроенный Димыч уже начал было засыпать, когда снаружи сипло грянули песню. Мишаня завел «Пыль да туман» – самую свою любимую, которую нередко выдавал на институтских застольях. Обычно им нравилось. Еще и на «бис» просили повторить. Слушали и смеялись. Сейчас же, уловив в сипловатых раскатах Эллочкино щебетание, Димыч сказал про себя нехорошее слово и накрыл голову свитером…

Вышли с утра. Двое не выспавшихся и злых. И двое веселых, вызывающе держащихся за руки. Километров десять отмахали на одном дыхании, словно мстили за вчерашнее. Однако Элла стоически терпела, Мишане же было все нипочем. Еще и шутил на ходу, грибочки какие-то собирал. В тот же пакет, где лежала у него краюха хлеба. Пару мухоморов под испуганные вопли Эллы тут же и сжевал. Так и вышло, что Сема с Димычем переместились далеко вперед. Отстающей Эллочке помогал исключительно Мишаня. И он, подлец такой, ничуть не тушевался. Оглядывающийся временами Димыч рассмотрел, как на одном из откосов лохматый любитель чужих застолий фамильярно подталкивает Эллку в пятую точку.

– Давай, Эллк! – сипел бородач. – Работай булками. Партия в тебя верит!

Элла хихикала и вовсю «работала», стараясь оправдать оказанное доверие.

Вечером, в общий котел были свалены и грибы Мишани. Димыч с Семой придирчиво оглядели добычу, однако придраться было не к чему. Молодые маслята, опята, пара красноголовиков, ни одной поганки. Похлебка бесспорно стала наваристее, – схлебали за милую душу. Если бы не комарье, то можно было бы и вовсе разомлеть душой. Но спали вновь напряженно. Сема – под музыку плеера, Димыч – под звон комаров. Среди ночи, не выдержав, он выбрался из палатки и едва не запнулся о распластанное тело Мишани. Посветив фонарем, Димыч вздрогнул. Бородач спал, вольготно раскинув ноги, прикрыв себя веткой лапника, на голову натянув все тот же пакет, в котором ранее нес хлеб с молоком. Сквозь полиэтилен в свете фонаря мутно блеснул его глаз.

– Нормально, командир! – успокоил Мишаня. – Чужих нету, охрану несу ровно.

– А пакет этот… На голову зачем? – спросил Димыч обалдело. – Задохнешься же!

– Это от комаров! Я тут дырочек навертел – так что нормально…

На очередном привале Димыч отвел Сему в сторону.

– Нам что, всю неделю его терпеть? – шумно дыша, поинтересовался он.

– А что ты предлагаешь?

– Предлагаю разобраться и не тихушничать. Сейчас одолеем перевал, там дорога близко, – вот и предложим ему отвалить. Не при Эллке понятно. Ей потом скажем, что сам убрел. Надоело, мол, и домой сбежал.

– Ммм… Как-то стремно.

– А топать с ним не стремно?

Сема наморщил лоб, странно вздохнул.

– А мне вот начинает казаться, что Эллка правильно свой выбор сделала.

– Чего? – изумился Димыч. – Что ты такое городишь?

– Ну-у… Она в перспективу зрит. Что называется – в корень. Такие, как Мишаня, и выживут. Когда, значит, Земля окончательно кувыркнется. А женщинам – им реальная опора нужна. За кого им еще держаться? Не за нас же.

– Сем, ты с ума сошел?

– Я, Дим, только рассуждаю… Сам видишь, куда все катится. И знания сгорят, и цифра все накроет, как плесень. Телевидение, спутники, книги – все станет ненужным… Я вот докторскую пишу. А на хрена? Кто ее читать будет? И твоя кандидатская так и пролежит в архивах ближайшие сто лет.

Димыч стиснул зубы, но промолчал. За спиной его парила река. На отмели плескался Мишаня. Взвизгивающая Эльвира держала перед ним полиэтиленовый мешок, а Мишаня с уханьем окунался в реку. Мокрый и ведьмастый, он выныривал и складывал в пакет выловленных раков.

– Еще и жерлицу поставим на ночь! – горланил он. – Утром щучку изловим. Такой балык заколдобим, вы такой не пробовали!

– Хозяин, блин! – процедил Димыч. – Жизни…

– Так и есть, – подтвердил Сема. – Эллу мы с тобой, похоже, проморгали.

– Ну, это еще посмотрим!..

Мишаня тем временем задрал всклокоченную голову.

– Эй, профессора, хорош, шептаться! Айдате к костру. Картоха спеклась, сейчас раков варить станем.

«Профессора» взглянули друг другу в глаза, невесело покривились. Выждав из гордости пару минут, послушно поплелись к костру. Есть картоху и ждать обещанных раков.

На следующий день стали попадаться валуны и скалы – пока невысокие, но уже заставляющие трепетать нутряное. По сути, самое интересное как раз и начиналось. Как пел классик: «Лучше гор могут быть только горы…» На ходу рвали шиповник с костяникой, кидали в рот вместо ирисок. Взбирались быстро, высоты не замечали. Должно быть, пьянил открывающийся простор, кружил головы горный воздух. Верно, из-за этого Димыч и дал оплошку. Гадюку, греющуюся на солнышке, разглядел в самый последний момент. Чтоб не наступить на змею, дернул ногой вправо, а там и поехал по скользкому мху. Сначала коленом, а после и всем телом. И главное – поделать уже ничего не мог. Искорки-мгновения, что многим стоили жизни! Пропасть распахнулась под ногами, Димыч и зажмуриться не успел. Только и подумал – лучше уж сразу. Чтоб не калекой и не обузой домашним…

Спас рюкзак. Расстегнувшийся клапан угодил в щель меж камней, натянувшись, остановил падение. Дернувшись, Димыч услышал отчетливый треск и вновь замер. Точно волк из сериала «Ну погоди!». Внизу – верных полста метров свободного падения, позади – зыбкая надежда. Словно издевка над всей его умудренной и грамотно спланированной жизнью. Школа, институт, аспирантура… Спрашивается – на кой? Даже детей настрогать не успел.

– Сейчас, Димыч, сейчас… – бледный Сема осторожно скинул рюкзак, налегке попытался спуститься следом, но тоже опасно заскользил, тут же юркнул назад. Попробовал спуститься левее, но и там не удержался на мшистом склоне.

– Черт! Как же тут скользко… – он явно запаниковал.

– Там гадюка, не наступи, – не к месту пошутил Димыч. Голос не дрожал, но шутка все равно не прозвучала. А вот клапан за спиной снва отчетливо треснул. Шовчик за шовчиком жизнь отсчитывала последние секундочки.

– Екалэмэнэ! – сипло гаркнул подоспевший Мишаня. – Ну, вы и шуткуете здеся!

Эллочка, разумеется, взвизгнула.

«Сейчас под вопли друзей полечу. – подумалось Димычу. – И кану… Как Брусилов с Русановым. Как Седов с Амундсеном… Сколько их канувших-то! И захочешь сосчитать, не выйдет».

– Веревка же есть! Веревку давай! – заорал Мишаня, и опомнившийся Сема торопливо полез в рюкзак.

– Она ж это… У Димыча. Вот же влипли!..

Димыч всего и скосил глаза в сторону друзей, но снова треснуло – и уже не останавливалось – шовчик за шовчиком, а сколько их там осталось-то всего? Тело предательски поползло вниз.

И Мишаня, бородач слухастый, услышал таки! И сообразил что-то своим лохматым мозгом.

– Ща, Димыч! Нормально будет! – задом ухнув на влажный мох, он толкнулся движением опытного бабслеиста, поехал вниз. Но не порожняком, а, утягивая за собой гибкую наскальную березку. Как раз и хватило верхушечки, чтобы тормознуть возле Димыча. Одной рукой Мишаня ухватил бедолагу за шиворот, второй продолжал цепко удерживать березку.

– Держу! – весело объявил он. – На минуту меня хватит, а дальше вместе летим.

– Палатку! – гаркнул ожившим голосом Димыч. – Палатку разматывайте и кидайте…

Сема энергично закивал. Вдвоем с Эллкой они в два счета раскрутили палатку со всеми ее завязками, раскачав перебросили Мишане.

– Да не мне, блин! – загоготал бородач. – У меня ж рук-то и нет. Димычу кидайте!

Хохотать-то он хохотал, а Димыч чувствовал – не клапан его держит, а жилистая рука баламута.

– Ну, и тяжелый ты, Димыч… – только и просипел Мишаня.

– Как там береза? – поинтересовался Димыч.

– Тоже потихоньку сдается…

Что он подразумевал под этим «сдается», было несложно понять. Держать двух мужиков одной хворостиночке – дело несладкое. И длины палатки, видимо, не хватало. Сема лихорадочно пластал капроновые шнуры, связывал узлами вместе.

– Все! – спасительная нить была брошена. Димыч вцепился в капроновую ткань хватким шимпанзе. Еще немного, и его вытянули наверх.

– Мишаню! Мишаню теперь! – дернулся назад благодарный Димыч. Но бородатый ухарь и тут всех объегорил. Извернувшись, ухватился за березку двумя руками, точно по канату выкарабкался следом. Ободранный стволик выправил и выпрямил, как мог, огладил ладонями.

– Вона, Димыч, наша спасительница. Иди тоже приласкай её, что ли…

Вроде глупость предлагал. Может, даже ехидничал, но Димыч послушался. Подошел и дрожащими руками погладил тонюсенький ствол. А гладя, посмотрел на кровоточащие ладони Мишани, на его разбойничью физиономию и подумал, что терпеть этого бородача теперь точно придется. До самой вершины и обратно. А после поить и поить. Кефиром, водкой и итээровским чаем. Может, до самой, блин, пенсии…

Брудершафт с Шопеном

Татьяна давно уже пришла к выводу: подруг не выбирают, их назначает Судьба – все равно как на должность. Иногда в поощрение, иногда в наказание. Вот и Лариска, ее оберег и крест, ее отдушина и приговор, всегда умела настаивать на своем. В прошлом скрипачка, а ныне учительница на фрилансе, она промышляла репетиторством и поиском идеальных свободных мужчин. Два этих качества никак не сочетались: идеальные были сплошь и рядом заняты, свободных следовало обходить стороной, как гиен и шакалов. Но женское племя атеизм всегда отвергало, свято веруя в чудесные исключения. Одному из таких исключений Лариска вознамерилась послать подарок. Через подругу Татьяну. И уезжала-то Татьяна в Италию – всего на неделю, но рухнувшим метеором в однокомнатной ее квартирке немедленно проявилась Лариска. Своему знакомцу, временно оказавшемуся в Италии, ей экстренно загорелось послать бутылочку вина – именно за этим она и явилась. Аргентинский мускат – да еще посылаемый в Рим с далекого Урала Татьяну несколько изумил, но, видно, именно без этой бутылочки знакомому Лариски работалось в Италии особенно пасмурно и тоскливо. Местной скудноватой палитры вин ему решительно не хватало, и отказать подруге, как обычно, не вышло.

В итоге все семь дней Татьяна носилась по Италии с треклятой бутылкой в сумке, пытаясь выгадать момент, дабы исполнить заветное поручение. Бутылка была не особенно легкой, предательски выпирала горлышком наружу, но куда ее спрятать, Татьяна решительно не знала. Дамой она была ответственной, и мысль о порученном деле не оставляла ее ни на минуту. Уже в последний день, понимая, что выгадать время на обещанное никак не выходит, Татьяна метнулась к выходу из туристического автобуса.

– Мне на минутку – только в туалет! Срочно!..

Гид-одессит, только что отбродивший с ними положенное время по разрушенному Колизею, привычно пошутил:

– Шо, такие большие впечатления?

Не отвечая, Татьяна пулей вылетела из притормозившего автобуса и, столкнувшись с первым же итальянцем, чуть не упала ему в ноги, умоляя передать чертову бутылку по указанному на бумажке адресу. Разговор проходил на ломанном английском, но изумленный абориген, кажется, все понял и, взяв бутылку, постарался как мог успокоить взволнованную Татьяну. Страшный груз был сброшен, и последний свой кофе эспрессо с булочкой корнетто она пила с особенным удовольствием.

Уже по приезду Татьяна получила от спасителя аборигена электронное письмо, в котором мужчина, носящий звучное имя Марио, уверял ее, что все исполнил в точности. Еще он писал, что встреча их, возможно, не случайна под этим нашпигованным волшебными блестками небом, что сама судьба предначертала ему поучаствовать в передаче посылки, а посему, не мудрствуя лукаво, Марио предлагал переписываться с ним и далее.

Письма потекли одно за другим. В плохонький свой английский Татьяна все чаще вплетала певучие итальянские слова. Это начинало походить на маленький эпистолярный роман – совсем как в кисельно-ванильную старину, когда люди дышали письмами, письмам доверяя сокровенное, порой не мысля существования без пера и бумаги. Письменный ручеек мало-помалу обещал превратиться в реку, а там и в бурный водопад с радужными арками. Где-то письме на тридцатом Марио не выдержал первым и сорвался в перекат, пригласив Татьяну в гости. Предложение было заманчивым, а шаг – ответственным, и без совета многоопытной подруги, разумеется, было не обойтись.

– Вау! Да ты реально рискуешь! – Лариска бешено округлила свои вытянутые от двойной подтяжки глаза.

– Чем я рискую?

– Да всем! Решительно всем! Поверь мне, дорогуша, Италия – непростая страна. Родина Коза-Ностры, Наполеона, Гарибальди и Че Гевары!

– Если не ошибаюсь, Че Гевара родился где-то в другом месте…

– Все равно! Надо мне взглянуть на этого Марио. Уж я-то пойму, что это за овощ-фрукт!

– Взглянуть? – изумилась Татьяна.

– Само собой! Вот окажется каким-нибудь сморщенным и гнилым помело – и сгоришь не заметишь!

– Причем здесь помело?

– Притом, что на помело у меня аллергия, – сурово сообщила подруга. – А уж аллергики, поверь мне, в этой жизни обладают повышенным чутьем на обман!..

В итоге в далекую Италию Татьяна поехала не одна, а с Лариской. Подруга была уверена, что без ее участия, без ее колдовского муската ничего бы не вышло, а значит, и на Марио у нее тоже есть какие-то свои загадочные права.

Татьяне приходилось ей верить. Опыт – весомая категория, а у подруги такой опыт, безусловно, имелся. А вкупе с аллергией он превращал Лариску в подлинного эксперта.

Когда-то давным-давно они познакомились в музыкальной школе, где Лариска обучалась игре на скрипке, а Татьяна – на фортепиано. Уже тогда между ними наметилось некое неравенство. Скрипачей было мало, пианистов – как грязи. Да и в последующей бурной жизни Лариска успела поиграть не только на скрипке, но и на нервах множественных воздыхателей. Первый ее муж был буен и строптив. На ее «fortissimo» он неизменно отвечал своим «espressivissimo», еще и требовал, чтобы женушка менялась и росла до его уровня, чему Лариска, конечно же умело противилась. Бои длились яростно, но недолго. В один из дней изнемогший от ссор буян собрал свои вещи и смылся. Это было внезапно, низко и подло, но очень кратковременно. Свято место пусто не бывает, и очень скоро Лариска завела второго мужа. Все равно как котика или песика. Но и тут выбор оказался не самым удачным. Новый муж жил в режиме «piano» – то есть тихо и безропотно, во всем повинуясь своей волевой супруге. К сожалению, результат вышел скверный: стараниями жены он был низведён до полного «pianissimo», что в простонародье переводилось, как «тише воды и ниже травы», и тут уж возроптала сама Лариска. Подобный тип мужчин ее совершенно не устраивал, и не способного на вольное соло мужа она попросту выгнала. Сделала она это по-революционному стремительно, поскольку всерьез надеялась найти очередную замену, но тут-то и начались проблемы. Годы брали свое, третий муж никак не находился. Это и свело их опять вместе – Татьяну и Лариску. Два одиночества сошлись на малометражной кухоньке, обсуждая схожие темы, запивая их чаем с вишневым вареньем, а иногда и пятизвездочным коньяком. В этих бесконечных беседах Лариска неизменно ставила себя в позицию более мудрой и многоопытной наставницы, во всем поучая подругу, давая жизненные советы, не скупясь на критику. На все ее атаки, Татьяне оставалось только вздыхать и поддакивать в режиме «mezzo-forte».

Так и вышло, что подруги свалились на голову изумленного Марио, ждавшего в гости одну лишь Татьяну. По-итальянски кучерявый, с породистым носом, он, как оказалось, был временами и вспыльчив. Тем более что поводы Лариска давала ему постоянно. С первых часов она попыталась вбить клин между ним и Татьяной, и получилось у нее это столь удачно, что уже на второе утро Марио выставил их вон. Вот так просто – без рукоприкладства и брани, однако вполне решительно.

– Ничего! – успокоила Лариска. – Уже завтра этот мачо будет шелковым.

– Значит, мы вернемся?

– Посмотрим… Лучше бы, конечно, мне одной вернуться – уж я бы сумела вправить ему мозги.

– А может, мы пойдем к твоему знакомому? Помнишь, которому ты вино посылала?

– Ага, если бы он еще жил здесь. Отработал свое и вернулся. Практически следом за тобой… – Лариска, отдуваясь, состроила презрительную гримаску. Таких скорых возвращенцев из зарубежья она тоже сравнивала с помело и гнилой репой. Словом – недолюбливала.

Таская за собой громыхающую сумку на колесиках, они прослонялись по Риму весь день и весь вечер – и все это время осматривали достопримечательности руиноподобных и оттого особенно харизматичных зданий, слушали итальянскую речь, сбивали-стаптывали свои хрупкие ноги. В одном из сквериков к ним приблизился мужчина и на плохом русском объяснил, что его обокрали, что не хватает на билет до родного Милана. Мужчина просил войти в положение, а свою просьбу пояснял тем, что русские, насколько он слышал, очень отзывчивые.

Лариска мужчине решительно отказала, а вот Татьяне понравились глаза незнакомца, и, улучив момент, пока подруга изучала витрину с обувью, она догнала печального незнакомца и выгребла из кошелька всю бумажную наличность. Мужчина попросил адрес и, прикладывая ладонь к сердцу, поклялся все непременно вернуть. Само собой, Татьяна ему поверила. А вот от Лариски ей досталось по полной.

– Ну, ты и раззява! Это же чистой воды мошенник! – кричала она. Гневно комкая ежегодно спасаемое ботоксом лицо, она вздымала глаза к небу и кривила губы. – Как?! Как ты могла купиться? И на что ты собираешься теперь жить?

– Я думала одолжить у тебя, – робко призналась Татьяна. – Нам ведь немного и надо.

– Кому-то и впрямь нужно совсем немного, – Лариска продемонстрировала ей коробку с туфельками. – Видишь? Между прочим, это был весь мой наличный бюджет. Я надеялась, что ты меня прокормишь.

– Я?

– Кто же еще? Из-за кого я сюда прилетела? Из-за тебя, милая. Из-за твоих проблем!

– Моих?

– Ну, не моих же. У меня то, слава богу, все в полном ажуре. Но я-то из категории нормальных, а вот все прочие делятся на на просто дур и дур полных и безнадежных. Вот и решай, какого ты роду-племени.

– Не буду я ничего решать!

– Разумеется! Кто бы сомневался! Марио твой нас предал, а теперь ты и последних грошиков лишилась. Разумеется, навсегда.

– Он вернет. Он так сказал…

– Кто? Ты имя у него спросила? Или, может, паспорт он тебе показал?

Татьяна понурила голову. Многоопытная Лариска в очередной раз разгромила ее по всем статьям…

С гудящими от усталости ногами они приплелись поздним вечером обратно к Марио, но итальянец решения своего не изменил.

– Вдвоем? Ни за что! – он яростно мотал головой, носом отпугивая случайных мух.

– Куда же нам идти?! Мы ведь даже не ужинали.

Марио смолк и после минутного раздумья вынес им коробочку с «schiscetta» и сказал, что узнает про жилье у друга.

– Что это? – удивилась Татьяна коробке.

– Обед. Или ты думала, они только пиццу едят? – Лариска торопливо сунула коробочку в сумку. Между тем, Марио позвонил другу и начал громко кричать.

– Они ругаются? – тихо спросила Татьяна.

– Разговаривают…

Разговор, между тем, увенчался успехом.

— Есть тут такой Джузеппе, живет в двух кварталах, – Марио протянул бумажку с адресом. – Гостей он не любит, зато обожает Шопена. Если будете ему играть, он согласен дать приют.

– Здрасьте! У меня нет скрипки! – возмутилась Лариска.

– Зато у него есть пианино, – холодно объявил Марио и, метнув на Татьяну обиженный взор, захлопнул дверь.

– Такое вот оно – итальянское гостеприимство, – Лариска с ехидцей взглянула на Татьяну. – Значит, играть тебе, подруга – готовься!

– Мне?

– А кто у нас с Шопеном на брудершафт? Вот и отдувайся!

– С ума сошла? В последний раз я садилась за инструмент лет двадцать назад!

– Значит, самый последний будет сегодня. Если не сыграешь этому Джузеппе того, что он хочет.

– Я не сумею, – Татьяна жалобно замотала головой.

– Значит, все просто: придется умереть в этой стране. От голода, тоски и холода.

– В Италии тепло.

– Когда мы умрем, это будет уже неважно…

Впрочем, по дороге к неведомому Джузеппе Лариска высказала сладкую надежду:

– А может, это то, что нам нужно? Нет, правда – вдруг он какой-нибудь граф да еще красавчик с огромным банковским счетом?

Надежды их лопнули мыльным пузырем. Джузеппе оказался толстым, лысым и в годах. Облик и одеяние хозяина подсказывали, что про графское происхождение его лучше не спрашивать.

Так и потянулась их иноземная жизнь. Днем подруги бродили по прекрасному и жаркому Риму, питаясь мандаринами, что росли на всех углах, вечером после коротенькой репетиции Татьяна исполняла вариации Шопена. Спали гостьи из России на надувном матрасе в маленькой комнатушке, развернувшись друг к другу спиной.

Пару раз Лариска пыталась воздействовать своими немногочисленными чарами на Джузеппе, но у нее ничего не получалось, хозяин откликался исключительно на Шопена. И точно также не вышло обменять авиабилеты на более ранний рейс. Выяснилось, что за это требуется доплатить, а этого они уже не могли себе позволить.

Площадь Навона, Сикстинская капелла, фонтан Треви, термы Каракаллы, вилла Боргезе и собор святого Петра – ничто уже не возвращало прежнего воодушевления. Это был чужой праздник на чужой планете. Образ Италии не терял своей ослепляющей красоты, но прелести ее заметно померкли. Отчасти Татьяну утешал Шопен, мало-помалу возвращающий пальцам былую ловкость, и все равно они ждали даты, пропечатанной в билетах. Ждали с нарастающим нетерпением.

Между прочим, в аэропорт их провожал не Джузеппе, а Марио. Что-то, видимо, ворохнулось у потомка Гарибальдийского племени, а может, припомнил он свои пылкие письма к Татьяне. И все-таки присутствие самоуверенной Лариски его изрядно смущало. Сердито косясь на говорливую подругу, простился он с дамами крайне сухо.

Авиаперелет состоялся без приключений, и уже в родном аэропорту подруги благополучно потерялись. Ни та, ни другая даже не попробовали отыскать друг друга в людской толчее. Так и разъехались – врозь и навсегда.

***

Об Италии Татьяна старалась не вспоминать. Но все-таки иногда видела эту страну во снах – каменно-знойную, с деревьями, усыпанными сытными мандаринами, наполненную мелодическими переливами Шопена.

Примерно через месяц на ее адрес пришла посылка. В посылке обнаружилась великолепная античных форм ваза с чернофигурным изображением Кассандры и Гектора, а в вазе – письмо с вызовом в Милан. Мужчина, носящий имя Чезаре, мечтал отдать долг Татьяне и торжественно приглашал в гости.

Прочитав письмо, Татьяна тихо рассмеялась. Особенно трогательным ей показалось, что все письмо было написано от руки и по-русски – старательно и неумело. Но даже многочисленные ошибки казались ей милыми и чудесными. А ведь до этой минуты она даже не знала имени того угодившего в беду мужчины, не могла воспроизвести в памяти его внешность. Помнила только глаза, которым почему-то поверила. Поверила тогда – поверила и сейчас. А может, обманывала себя, ревностно обращая реальность в туманную акварель, в несбыточную сказку. Все-таки права была Лариска, рассуждая насчет просто дур и дур безнадежных и полных…

– Нет, милые мои, на этот раз ни за что! Знаем мы эти помело. Снова играть неделями Шопена?! – Татьяна покачала головой и даже сделала протестующий жест, словно отмахивалась от письма. И снова улыбнулась. Потому что знала, что непременно поедет, что возобновит тренаж на фортепиано, что все ближайшие дни будет думать над тем, каким подарком ответить волоокому Чезаре…

В Италию она, в самом деле, поехала – и довольно скоро. Сразу, как только удалось одолжить нужную сумму и уладить дела с визой и билетами. Но, умудренная и опытная, на этот раз вместо тяжеленной сумки на колесиках Татьяна взяла легонький рюкзак. А еще она прихватила с собой нотный альбом Шопена.