Текст книги "Звериный круг"

Глава 3

Он продолжал описывать круги вокруг зловещего дома, когда двое богатырей преградили ему путь.

– Привет, зема!

– Здорово, братки. – Валентин остановился. Что к чему, он сообразил сразу.

Голубые береты, надраенные до блеска значки, треугольнички тельняшек и багровые, в народе называемые репами, лица, – ВДВ гуляли, ВДВ проказничали и задирали прохожих.

– На фуфырь добавишь?

– Запросто. – Еще не успев толком сообразить, зачем он это делает, Валентин вытянул из кармана червонец.

– Ого, не жлоб!

– Где служил, кореш? – Красная лапа десантника в сержантских лычках сграбастала Валентина за шею.

– Дальний… А потом еще полгода в Германии.

– Круто! Чего ж без формы?

– Сняли. В первую же неделю, как дембельнулся.

– Чего-чего?

– Погоди!.. – Тот, что обнял Валентина за шею, заставил приятеля умолкнуть. Пальцы его клещами стиснули Валентина. – Как сняли? Кто?

– Да вот нашлись гаврики неумытые.

– На кой им твой мундир?

– Это ты у них спроси.

– А ты чего не спросил? Пуговки торопился расстегивать? – Здоровяк убрал руку и теперь нехорошо улыбался. – Какой же ты, к лярве, десант?

– Пуговки, говоришь? Пуговки – это можно. Покажу, если хочешь… – Валентин медленно расстегнул ворот. – Ну что, зема, красиво?

Шрам был не ахти какой, но вид имел вполне доказательный. Две багровые физиономии сунулись вперед, разглядывая демонстрируемую улику.

– Видишь ли, зема, трое их было. У двоих финари. А я под балдой возвращался. Так вот и получилось.

– Нормально! Значит, отмудохали?

Валентин покривился:

– Ни хрена бы у них не вышло. Хоть и с ножичками. Только по голове чем-то треснули. С самого начала. А потом ногами добавили. Три ребра, сотряс – и месяц в больнице… Червончик-то чего не берете, держите. – Валентин сунул купюру в красную ладонь. – А этих сук я уже выследил. В одиночку скручу. Хоть с ножами, хоть без.

Теперь на него глядели иначе. Пьяный человек злее, но пьяный человек и доверчивее.

– Может, дерябнем? Капуста все-таки твоя.

– А чего, давай. – Валентин кивнул.

То, что пришло ему в голову, с ходу забраковал бы Юрий. По сотне самых разных причин. Скоропалительных решений он никогда не поощрял. Этим они и отличались – стремительный Скорпион от осторожного Козерога. И, городя весь этот бред насчет службы в ВДВ, потерянного мундира и ножевых ранений, Валентин действовал скорее интуитивно. Логика шла вторым эшелоном, запоздало подтверждая, что все и впрямь реально, что вариант рискованный, сумасшедший, но все-таки вполне возможный.

В ближайшем гастрономе, имеющем зал с высокими неуклюжими столиками, где посетители подкреплялись булочками и кофе, к ним присоседился еще один «голубой берет», сутулый и печальный Венечка, которого первые двое немедленно узнали, с десяток раз хлопнув по плечу, не без торжественности представив Валентину.

Обступив шаткий стол, они водрузили поверх расстеленной газеты только что купленную бутылку «Столичной». Митяй, так звали одного из десантников, без очереди купил пирожков и чипсов.

– Сойдет. – Сержант Шура, самый рослый и басовитый из представителей «кусачих ангелов», с хрустом отвернул серебристую пробку и хозяйственно разлил водку по стаканам. – Маловато вообще-то на такую ораву.

– Сто двадцать пять граммулек на брата, – быстро подсчитал шустрый Митяй.

– Еще купим, – пообещал Валентин. На него глянули с уважением.

– Молоток! – Шура кивнул. – Я сразу усек, что из наших. Как увидел, так и усек.

– Значит, за знакомство?.

* * *

За первой бутылкой последовала вторая, а за второй – третья. Болтали о самом обычном – о гадах политиках, что не дают жить, о невестах, что не дождались. Само собой, волновались, горланили громче положенного. На них пробовала шумнуть продавщица, но одного взгляда налитых кровью глаз Венечки хватило, чтобы заставить ее примолкнуть.

– Значит, говоришь, трое их было?

– Трое. – Валентин вяло жевал рисовый пирог.

– А в подвале том – что?

– Черт его знает. У них там на стреме сучок какой-то, а окно низенькое, грязное – не заглянуть.

– Сучка Митяй снимет, – решил Шура. – А там по обстановке.

– Нечего вам туда соваться. – Валентин все еще рисовался. – Это мое дело.

Личное.

– Не баклань, германец. Личное – когда тет-а-тет, а тут несходняк голимый.

Вместе прокрутим дельце. И шушеру твою накажем. Нас по России и так всего ничего. Не будем друг дружке помогать – спалят одного за одним.

– Ты пойми, обнял Митяй Валентина, жарко забубнил в ухо, – только один денечек в году наш! Это святое, соображаешь? Сегодня еще можно, а завтра – хрен! Скрутят и почки отобьют. Докажут, что гражданка сильнее.

– Только мы им не кто-нибудь, мы – вэдэвэ, ферштейн?! – Мясистый кулак Шуры долбанул по столешнице.

– Тогда пошли. – Валентин решительно отстранился от стола. Настроение у него неожиданно испортилось. Логика, нагнавшая в конце концов юркую интуицию, разобрала ситуацию по косточкам и вынесла свое негодующее резюме. Чепуху он затеял. Скверную и глупейшую. Мало того, что втравил мужиков в разборку, так еще и упустил тех, что были ему нужны. То есть почти наверняка упустил. Будут они сидеть дожидаться. Наведались в подвал, доложились и слиняли. Самое верное было бы сыграть на попятный. Отчалить от этой команды и исчезнуть. Но… Дела, как и все в этой жизни, обладают могучей инерцией. Что там вещали бородатые революционеры?.. Идеи овладевают массами и становятся материальной силой. Вот и овладели. Все раскручивалось уже само собой, и изменить что-либо он был не в состоянии.

По улице шли снежным комом, к которому неведомо откуда лепились блуждающие по городу и уже крепко «заряженные» десантники. Командовал басовитый Шура, вел их по-прежнему Валентин. Плескалась в желудке выпитая водка, пирожки с рисом чувствовали себя неуютно. Дом свой он описал по крутой дуге, остерегаясь наткнуться на деда или кого-нибудь из соседей. Когда подошли к злополучному подвалу, их было уже человек пятнадцать. Чуть ли не два десятка раскаленных докрасна «реп», взбаламученных градусом головушек, половина из которых знать не знала, куда и зачем они прутся. Но затевалось что-то решительное, и в этом решительном они не прочь были поучаствовать. Так, должно быть, брали казаки турецкие корабли, врывались на узенькие улочки Константинополя. «Сарынь на кичку, братва!» – и так далее. С уханьем, с азартом, не ради барыша – ради бодрящей мужской игры…

Первоначальный план, разумеется, был нарушен. Вместе с Митяем снимать зловредного «сучка» сунулось сразу трое или четверо. Валентин успел рассмотреть только очумелую, заросшую щетиной харю, и тут же ее заслонили плечистые спины «голубых беретов». В несколько секунд чугунные кулаки атакующих превратили физиономию часового в подобие сочащейся пиццы. Дверь открывалась наружу, но коваными каблуками ее выломали, опрокинув вовнутрь, и горланящая братва ворвалась в сумрачное помещение.

В одном Валентин, по счастью, не ошибся. Гнездышко и впрямь оказалось из махровых. Их не ждали, однако, услышав вопли охранника, успели потушить свет, рванувшись к черному ходу. Помешало обилие людских тел. Кого-то из бегущих сумели свалить, и немедленно образовалась куча-мала. В сумраке били вслепую, меся кулаками воздух, яростно матерясь. Пытаясь нашарить на каменной стене выключатель, Валентин слышал истошный вопль Митяя:

– Лежать, падаль! Всех перестреляю!..

Сунувшись в сторону, Валентин наткнулся животом на стол и едва не упал.

Падать в такой толчее было крайне нежелательно, и через стол он просто перепрыгнул, ногой наступив на мягкое и тотчас услышав истошный женский визг.

– Свет! Где свет? – Он схватил женщину за плечи и с силой встряхнул.

– Разбили… Лампу разбили…

– Спички, Валек! У меня есть! – это уже горланил Шура. – А ну замолчь, твари!

Кто-то продолжал еще тузить невидимых недругов, но общая буза стараниями Шуры и Венечки постепенно шла на убыль. Запалили свечной огарок, и сразу стало тише. На черный ход и на лестницу услали по парочке добровольцев.

– Вот они, Валек, смотри… Которые?

Опухшую дамочку с подтекшей на щеках тушью не тронули, оставив за столом.

На полу лежали лицом вниз шестеро мужиков. Пальцы сцеплены на затылке, ноги чуть разведены. Никто никаких команд им не давал, но людишки оказались тертые, без лишних понуканий изобразили полную «третью позицию». Оно и понятно.

Наверняка решили, что берет их какой-нибудь спецназ. Митяй с помощниками неспешно ошмонал лежащих. Распаленный десант изучал занятую территорию, осматривая стены и нехитрую мебель.

– Какая-то ночлежка позорная. Матрасы – прямо аж на камнях.

– Баб, наверное, дрючат.

– Ничо, мы их самих ща вздрючим…

– Гля-ка! А этот чухан мокрый. Обделался со страха!

– Гляди, чего в карманах нашли. – Шура сунул под нос Валентину пару финок и толстую пачку денег. – Все верно. Тех самых взяли.

Один из десантников кинулся к лежащим и в остервенении принялся гвоздить их ногами. Его ухватили за руки, оттащили к скамейке.

– Чего ты?!

– Так ножом, падлы, пырнули! Я в горячке и не заметил сразу.

– Снимай одежку… Снимай, говорю. Водкой зальем, перебинтуем.

– Если смертельно, всех шестерых уроем. И шалаву туда же отправим.

– Ну?.. И чего дальше? – Шура, как всякий лидер, легче спрашивал, чем отвечал. Постановка задач в перечень его привычных функций не входила. Зато выполнить он готов был что угодно.

– Проведем опознание. – Валентин взял у него один из ножей. Пачку купюр сунул в карман сержанта. – Деньги братве. На праздник… А ну-ка переверните этих козлов. И лучину сообразите!

– Это еще зачем? – проблеял один из лежащих.

– Насиловать будем! – мрачно пошутил Шура.

К разбитым лицам по очереди подносили огонь, Валентин шагал, вглядываясь в пленников. Отметелили блатняков крепко. Потому и не получилось особого сопротивления. Единственный удар ножом пришелся вскользь и был отплачен множественными переломами. Уж Валентин-то прекрасно знал, что это такое – озверевшая толпа. А если еще она обута в кованые ботинки да умеет бить… Он перевел взгляд на обувку «потерпевших». В лица он всматривался для блезиру.

Мужчину он видел лишь издалека и лишь со спины. Да еще, может быть, башмаки его запомнил. Тупоносые, обтертые…

– Вот он, гад! – Валентин коленом упал на впалую грудь блатаря. – Где пацан, кобел?

– Какой пацан? – Глаза у мужичонки забегали, язык неуверенно слизывал выступающую из разбитой губы кровь. Вурдалак, да и только…

– Я дважды не спрашиваю. – Валентин усилил давление коленом, и в ту же секунду пара добровольных кулаков колотнула из-за спины по скулам лежащего. Да не по разу. Голова мужичонки мотнулась, из носа брызнуло сукровицей.

– Стоп, парни! – Валентин тряхнул мужичка. – Ну?

– Заходил – и ушел. А чего?..

В этом самом «чего» проскользнула удивительно невзрослая интонация, словно оправдывался мальчуган, схваченный за ухо. Так или иначе, но теперь Валентин уже не сомневался: перед ним тот самый человек, что дожидался мальчонку на скамье.

– Кто дал команду пасти квартиру на Пролетарской?

– Какую еще, на хрен, квар… – Вопрос остался незавершенным. Мужичонка вспомнил о кулаках, готовых в любой миг ударить из темноты. – Так это… Пацаны доложили. Там вроде как дедок одинокий. Ну и вот… Проверили на всякий случай.

И снова сработали кулаки – на этот раз крепче, чем следовало. На минуту блатарь окунулся в беспамятство, а вновь очухавшись, тихонько заскулил.

– Кто навел? – переиначил вопрос Валентин. – Сулик, Алоис, Люмик?

Голова мужичонки замоталась.

– Тогда кто?

Слезы текли по разбитому лицу, но допрашиваемый молчал. Валентин наклонился к самому его уху.

– Хочешь самого плохого? Могу устроить… Тут твои подельники. Свидетелями станут. На всех зонах потом подтвердят.

Мужичонка всхлипнул. Дураком он не был, понял, чем грозили. И моментально сдался:

– Стол…

– Что – стол?

– Паспортный… Там баба. За монету дает информацию. О тех, кто, значит, один.

– Имя!

– Не могу я…

– Имя, козел!

– Люба. Люба Кашева…

Валентин перевел дух.

– Ты про тех двоих спроси, – толкнул его в плечо Митяй. – На кой нам эта Люба?

– Тех двоих… – Валентин нахмурился. – Черт, действительно!..

* * *

Заканчивали празднование уже в сумерках под кронами тополей, успев принять на грудь еще по полпузырика, угодив в некое подобие табора, где от тельняшек, значков и беретов рябило в глазах. В кармане Валентина лежало к этому времени пять или шесть телефонов, а с Шурой они успели померяться силой на кистях и на кулачках, став окончательно кровными братьями. Шура подбил Валентину губу, Валентин познакомил сержанта с коронным двойным ударом слева, уложив под вопли «землячества» на землю. Очнувшийся Шура полез целоваться – он уважал силу.

Валентин рассудительно объяснил ему, что это еще что – профессиональный бокс на порядок серьезнее.

– Сравни сам: двенадцать раундов – и три! Тридцать шесть минут – и девять!

– И он рассказывал что-то о Кассиусе Клее, о Джо Фрезере и Стивенсоне. Кажется, это был Центральный парк, и они сидели на траве, поедая консервы, вкуса которых Валентин уже не чувствовал.

– А самое смешное, что это простые домушники! – втолковывал он Шуре. – Я-то думал – кто покруче. А это так! Шелупень!

– Но мы их все равно четко уработали. Кощей там понаблюдал издали, сказал, – два воронка прикатили. Минут через семь. И всю кодлу повязали.

– А чего вязать, если уже связанные! На халяву-то все мастера!..

Не без удовольствия вспоминали, как навестили и Любочку Кашеву. Вот ведь энергия какая в них пробудилась! Одуреть можно! Адрес сумели разузнать, в подъезд вломились. Квартира, впрочем, оказалась за бронированной дверью, и открывать им, само собой, не спешили. Но на угрозу вызова милиции они ответили тем же, разом выложив все карты.

– Сама, тварюга, сядешь! Вызывай! А мы подождем, чтоб не слиняла прежде времени.

– Да чего с ней разговаривать! – Вперед выскочил Шура. – Значит, стариков одиноких сдаешь, сучара?! – Первым же ударом ременной бляхи он раскрошил дверной глазок. – За памперсы, гнида, жизнями торгуешь!..

В дверь принядись молотить чем попало – каблуками, кирпичом, какой-то железной трубой. Попутно в лепешку расплющили почтовый ящик. Милицию Кашева вызывать не рискнула. Потому как суть дела, несомненно, уяснила. Дверь, хоть и железная, выстояла бы против такой оравы недолго, однако, пожалев соседей, усердствовать не стали. Раздумали лезть и на балкон, хотя тот же юркий Митяй уверял, что ему это проще простого – все равно как два пальца…

– А грохнешься – кому отвечать? – Шура показал Митяю кулак.

Посчитав, что в общем и целом внушение произвело результат, отправились восвояси, нечаянным образом сойдясь с прочими гуляками и мутными потоками влившись в единую заводь Центрального парка.

Шумела над головами листва, кто-то спал, кто-то продолжал бражничать.

Самые мудрые отчаливали домой. Но не в одиночку. Расходились группами – по три-четыре человека, наскоро приведя себя в божеский вид. Подобной предосторожности имелась причина. К парку съехалось не менее десятка милицейских «луноходов», и провоцировать представителей правопорядка не рекомендовалось. Впрочем, и последние вели себя вполне лояльно, косясь, но не задирая. К Валентину, облаченному в штатское, интереса и вовсе не проявили.

Домой он добрался взъерошенный и успокоенный. Домушники его не страшили. На домушников он плевал с колокольни, с Эмпайр-Стэйт-Билдинг и с Эйфелевой башни.

Тем более что и плевать уже было не на кого. Мужественные ВДВ разрешили проблему наилучшим образом. Правда, в замочную скважину он угодил ключом только с третьей попытки. Но жизнь не терпит халявы, за все, увы, следовало платить.

Дед вышел поглядеть на непутевого постояльца, кряхтя, покачал головой и пошел застилать постель. Прощаясь перед сном, сказал:

– И в кого вы такие слабенькие?

– В Карла Маркса, дед.

– А Маркс-то тут при чем?

– Так мы ж его потомки. Верные сыны и наследники.

– Ох, голова дурная! Ну, дурная! – Дед поправил на Валентине одеяло. – Маркс небось и не пил совсем. Книжки ученые писал. Когда ему было пить?

– А чего ж он тогда такое прописал? Я так думаю – спьяну трудился, не иначе.

– Тьфу ты! Типун тебе на язык! Раньше тебя б за такие слова живо в командировку спровадили.

– Кончились, дед, командировочные времена! Аллес цузамен!

– То-то и оно, что кончились. Распустили языки… – Дед сердито закряхтел.

– Я вот сегодня тоже про Бабеля брошюрку читал…

– Про бабеля? Ну ты, дед, даешь! Про бабелей в твоем-то возрасте!

– Дурень! Это ж фамилия!

– А-а… В смысле, значит, Бебель?

– Чего? Да нет, вроде – Бабель.

– Жаль. А то у нас улица есть. Имени Бебеля. Бабеля нет, а Бебеля – сразу за рынком. Вертлявая такая…

– Ты выслушай, ботало! Я ж про другое… Так вот, почитал я его и не понял, он – что, командир красный был или из бандитов?

– А есть разница?

– Дак есть, наверное…

Валентин задумался, а задумавшись, уснул. И снились ему Бабель с Бебелем – оба в голубых беретах, с аксельбантами, шагающие в обнимку по улицам революционного города. Не то Питера, не то Лондона. И толпы бритоголовых урок с праздничными транспарантами приветствовали славную парочку радостным матом.

Шипастые рокеры, понтуясь, потрясали раздвоенными пальчиками, и лупили вверх из автоматов братья угнетенные африканцы. Башня Биг-Бена отбивала полдень мерными ударами кремлевских курантов.

Глава 4

По экрану разгуливал Стивен Сигал, сжимая огромной лапой невероятных размеров огнемет. Дед, глядя на него, часто плевался:

– Тьфу ты, упырь какой! Руки до пояса, ноги – как галифе. Ох, бы шашечку мне, уж я бы там поработал! Всех этих клоунов на котлетки покрошил!

Валентин, морщась, отхлебнул рассола из банки.

– Больно ты суров, дед. Это ведь боевик. Американское кино. Добро побеждает зло и все такое прочее…

– Что-то не выглядит этот мордоворот добрым! – Дед фыркнул. Склонившись над столом, широким носом поочередно принюхался к кастрюлькам. – Видал, чего сготовил? Не хуже любой кухарки!

Валентин отвел взгляд в сторону.

– Что нос ворочаешь? Нутро бурчит? А зря, между прочим! Щи – хор, каша – хор, а чай… Вот чай, кажись, подкачал. Басурмане, должно, делали.

– Чай – смесь турецкого с грузинским.

– Я и говорю: басурмане. Смесь… – Дед с усмешкой покосился на Валентина.

– Чай – это чай, а смесь – это смесь, смекаешь разницу?

Валентин промычал что-то неразборчивое.

– Ломит голову-то, гулена?

– Да вроде полегче уже.

– А я вот в твои годики самогонки стаканов пять мог оглоушить под праздничек. И наутро вставал свеженький! Что ставили на стол, то и наворачивал., Да потом еще на работу – в цех кузнечный бежал!

– Время, дед, было другое. Вода, воздух, никаких тебе гербицидов.

– Это верно! Никакой такой экологии мы знать не знали. Жили себе и не жаловались. – Дед ткнул в кнопку и погасил телевизор. – Не пойму я эти нынешние передачи. Боевики, стрельба, убийства. И народ-то стал какой-то больной.

Вчерась про какого-то кутюрье рассказывали. Зачем, спрашивается? Я вот знать не знаю, кто они такие, эти самые кутюрье. Знаю только, что все они старики, а профессия ли, нация – это без понятия.

– Кутюрье – это, – Валентин задумался, – это те, что наряды сочиняют.

По-моему…

– Вот именно, по-твоему. Потому как те, что наряды сочиняют, портными зовутся.

– Да? А модельеры тогда кто такие?

Дед шумно и с некоторой даже свирепостью хлебнул из чашки.

– Это, Валька, все чепуха! Не об том думать надобно. Ты вот мне другое объяснил бы, что лучше – социализм или капитализм? То есть, значит, когда жулье снизу или когда жулье сверху?

Валентин рассмеялся:

– Не знаю, дед. Пожил бы годок в загнивающих краях, может, и сумел бы рассказать.

– А я вот не жил, но знаю. От человека все зависит! – Дед со значением поднял перед собой ложку. – От самого нашего нутряного! А то, что вокруг, это так – для обмана глаза.

– Ну уж… Как же тогда со свободами быть?

– А никак. Мы ведь их сами себе придумываем. Каждый – свою собственную. – Дед постучал себя ложкой по голове. – Вот щи с кашей, к примеру! Для меня они и в Америке щами с кашей останутся. И ложку я так же облизывать буду!

Спрашивается, чем же тут хуже?

– Это совсем другое! – А вот и не другое! Тебе плохо, и ты рассольчик наш русский пьешь. А в холодильнике у тебе торт недоеденный. Тоже небось из Америки. Чего ж ты им не лечишься?

Победно хихикая, дед поднялся.

– Посуду – твоя очередь мыть. А я к корешам своим прогуляюсь. Может, «козла» забьем. Смотри, не забудь про посуду-то.

– Я ж и не ел даже.

– Это уже, Валек, твои заботы. Я все честно сготовил. Полный столовый комплекс!

– Ладно! Вымою…

Уже на пороге дед неожиданно обернулся:

– Помяни мое слово, Валя, конец близится. Полный. Потому как подмяли русского мужика. Без всяких рогатин.

Тунгусский-то метеорит раньше, оказывается, Филимоновским звался. По имени крестьянина, значит, который его первым увидал.

– Да ну?

– Точно тебе говорю. В журнале сегодня прочитал. Спрашивается, чего ж теперь тунгусов приплели?..

* * *

Дома не сиделось, и он выбрался на улицу. Скамейка, обычно занятая старушками, на этот раз пустовала. Плюхнувшись на протертые до древесных волокон доски, Валентин кинул в сторону двора тусклый взгляд… Настроение было паршивым. Он давно заметил: когда на душе мерзко, то и воспоминания приходят не из приятных. В тот весенний день на центральной площади города собралось около сотни человек. «Остановим войну в Чечне!» – было торопливо написано фломастером на плакатах из ватмана. Партия «Яблоко» и группа правозащитников собирала студенческий антивоенный митинг. Валентин слушал ораторов с интересом. Он сам недавно вернулся из Чечни и недоумевал, как можно, так люто ненавидя русских солдат, так много и красиво говорить о репрессированных чеченцах.

Валентин выступать не рвался, только досадовал, что пропали лекции, что зря он поддался на доводы старосты и приперся сюда. А выступить все же пришлось. Все тот же староста группы Прибавкин вытащил его к микрофону чуть ли не под локоть. «Ты же там служил, так расскажи, что видел», – шумно дышал он у его плеча, подбадривая тычками в спину. Валентин умел биться на ринге и вырываться из окружения, но силе толпы он ничего не мог противопоставить.

Говорил он волнуясь и сбивчиво, его перестали слушать через полминуты, едва разобрали, куда он клонит. В толпе шикали и свистели, наконец окончательно потерявшегося Валентина зачинщик Прибавкин сумел утащить от микрофона.

Чувствовать себя освистанным и жалким было стыдно. Еще секунда – Валентин ушел бы, и тогда ничего бы не произошло. Но из толпы вдруг раздался хлесткий выкрик… И от растерянности Валентина не осталось и следа. Он стал похож на зверя, каким был в бою, и ярость наполнила все его существо…

Заставив его вздрогнуть, к ногам подбежал странного вида зверек. Длинная густая шерсть, плоская мордашка и крохотные, как у таксы, лапы. Зверек с интересом принюхался к кроссовкам, но кожаный поводок немедленно потянул его в сторону.

– Фу, Джек! Слышишь? Фу!

– Почему же «фу»? – буркнул Валентин, стремясь отвлечь себя от неприятных воспоминаний. – ,Это «фу» мэйд, между прочим, ин Грэйт Бритн, и вполне возможно, из кожи австралийских кенгуру – милых безобидных животных. Или песик не любит кенгуру?

– Еще чего. – Хозяйка пса присела на дальний конец скамьи, решительно намотала поводок на руку. – Сидеть, Джек! Слышишь?

Джек с досадой посмотрел на человека, пытающегося им командовать, самовольно затрусил под скамейку исследовать тамошние тайны. Оттуда тотчас донеслось довольное сопение. Видимо, тайны того стоили.

– Хороший пес, – пробормотал Валентин. Повернув голову, взглянул на хозяйку. Соседка из подъезда. То ли этажом выше, то ли, наоборот, ниже.

– Что за порода? Небось камчатский волкодав?

– Всего-навсего мопс. Китайский гладкошерстный мопс. – Молодая хозяйка со вздохом развернула обертку жевательной резинки, сунула в рот.

Валентин припомнил, что иногда они сталкиваются у подъезда. Кажется, однажды она даже спросила его что-то – не то время, не то закурить. Тогда ему даже показалось, что девчушка строит ему глазки. А может, это и не она вовсе.

Да нет, вроде она, – та же блузка навыпуск, джинсы с демонстративным разрезом на колене, буйная копна волос. И на этой же самой скамейке он видел ее прошлым вечером. Только не одну, а в компании горластых сверстников. И скорее всего, без мопса. Мопса он бы запомнил. Пес ему понравился. Самостоятельный!

Самостоятельных псов Валентин уважал.

Болтая ногой в кеде, хозяйка мопса с задумчивым видом месила молодыми зубками импортный каучук и изредка для порядка дергала поводок. Валентин прищурился. Сколько же ей лет? Наверняка учится. Какое-нибудь ПТУ или школа.

Разница – в добрый десяток лет! Кошмар, если вдуматься! И при всем при том – такой пустяк!.. Услышав очередной вздох, он поинтересовался:

– Неприятности?

– А-а… Ерунда! – Она попробовала выдуть пузырь, но он лопнул, едва появившись.

– Ясно. Папа не дал на мороженое?

Собеседница фыркнула, не ответив.

– Может, мопс надоел? Китайский?.. Все-таки выгуливай, купай, расчесывай.

– Не-а!.. – Она мотнула головой. – Мопс – теткин. А я с ним только сегодня. Да и спокойный он у меня мужичонка. Верно, Джек?

Мопс показался из-под скамьи, вопросительно глянул на хозяйку, потом на Валентина. Вид у него был как у автомеханика, которого бестолковым вопросом выманили из-под машины. Умные большие глаза, выражение удивления на всей его китайской мордашке.

– Замечательный зверь! – с чувством произнес Валентин.

Соседка удивленно шевельнула бровями, но промолчала.

– Десятый класс или девятый?

– Ясельки, господин министр. – Глаза ее смешливо сверкнули. – Слышали про такое заведение?

– Как же. Сам там бывал. Даже с отличием закончил. Она прыснула и тут же прижала ладошку к губам, возвращая лицу серьезность.

– И давно это было?

– Прилично. Лет этак двадцать с хвостиком.

– Ого! Возраст у нас весьма почтенный.

– Я бы сказал – солидный.

– Понимаю. Радикулит, ревматические обострения?

– Ни боже мой! Напротив – самый что ни на есть расцвет сил. Пик всех талантов!

Они рассмеялись. Над глупостями всегда смеются охотнее. Соседка оказалась из смешливых, и самое странное – это заражало. Неизвестно откуда возникло ощущение, что с ней можно говорить о чем угодно – о мопсах, о цирке, о полете американцев на Луну. Да и голос у нее был еще не испорчен, хотя что Валентин понимал под «испорченностью», вряд ли можно было так просто объяснить.

Возможно, казенные интонации, блатную браваду, убогую односложность… Красиво говорящих людей вообще немного. Даже телекомментаторы не говорят, а бормочут – внятно, связно, обтекаемо, но некрасиво. Роботы, абсолютно не годящиеся в рассказчики.

– Так в чем все-таки дело? Я имею в виду неприятности. Какой-нибудь двоечник не оценил твоего носика?

Она машинально схватилась за нос, словно проверяя, все ли с ним в порядке.

Блеснула прищуренным взглядом.

– Нравится?

– Ничего. – Из солидарности Валентин тоже потрогал нос, знакомо ощутив его чужеродность. Интересно, что бы она сказала, узнав, что раньше этот самый нос был несколько иной формы? Впрочем, ей-то до этого какое дело?

Валентин по-новому взглянул на соседку. Теперь она уже казалась ему интересной. Особенно глаза. В них таилось озорство. Словно от случайного ветерка, в темной глубине роговиц внезапно вспыхивал у нее задорный огонек, и глаза из каштановых вдруг превращались в рыжевато-агатовые. Чудилось, что в любое мгновение хозяйка мопса готова рассмеяться. Такое нечасто встречается. В основном-то у людей взгляд тусклый, зашоренный заботами или собственным самодовольством. Есть люди хмурые, а есть веселые. Есть такие, из которых выжимаешь улыбку, разжигаешь, словно сырое полено, а есть – которых и разжигать не надо. Она была из последних. И сразу стало понятно, отчего крутятся возле подъезда прыщавые молокососы. Девица была обычной, да не совсем. Так же, как прочие, она выдувала из жевательной резинки гулкие пузыри, резала бритвой джинсы на коленках, изо всех сил изображала независимость – и все же в привычные рамки она не слишком вписывалась. Таилось в ней нечто свое собственное, о чем, возможно, она еще не догадывалась, но окружающие-то слепцами не были и потому тянулись к распускающемуся бутону. Беда всех красивых женщин – выбирать среди первых. Но кто такие эти первые? Хамы, прощелыги, лжецы…

Валентин продолжал разглядывать собеседницу. Буйные, напоминающие шевелюру Горгоны волосы, чистая кожа, глаза деревенской хохотушки. Впрочем, на селянку она совсем не походила. Смуглый овал лица, нос с горбинкой, подвижные губы, охотно подыгрывающие смешливой мимике, а в общем… Обычная симпатичная мордашка. Главным в ней была постоянная готовность смеяться, и не только голосом, – глазами, ртом, ямочками на щеках, может быть, даже руками и ногами.

А еще… Еще она была совсем ребенком, способным задавать миллионы наивных вопросов и так же наивно разрешать их. Кто сказал, что это минус? Может, наоборот?..

Наклонившись, Валентин заглянул под лавку. Вольготно разлегшись среди окурков, конфетных фантиков и пыли, китайский мопс благодушно прислушивался к разговору двуногих. Раскосые глаза его довольно жмурились, на морде была написана покровительственная лень.

– Слышь, Джек! Как думаешь, пойдет твоя воспитательница ко мне в гости?

Джеку не пришлось напрягаться. За него ответила «воспитательница».

– Ого! Меня приглашают?

– Вроде того.

– И что мы будем в твоих гостях делать?

– Ничего. – Валентин пожал плечами. – Тут скамейка и солнце, там диван с торшером. Вот и вся разница. Будем сидеть, чесать языками.

– Это ты называешь гостями?

– Увы, мороженого у меня нет, конфет тоже.

– Но что-то ведь есть?!

Валентин вспомнил о недоеденном торте, о сегодняшней авоське деда.

Несколько воодушевившись, бегло принялся перечислять:

– Кефир есть, холодец, хлеб черный… Еще чай —. грузинский напополам с турецким. Сорт такой… Кажется, осталась половинка торта с пивом.

– Какой торт? – деловито осведомилась она.

– Ну, во-первых, позавчерашний, а во-вторых, если, конечно, не ошибаюсь, – безе. Так это вроде называется?

– Нормалек! – Она энергично потерла ладони. – Торт безе я люблю. И пиво, кстати, тоже!

– На пиво не очень-то рассчитывай. Напиток сугубо алкогольный, и угощать им детей…

– Спокойно, господин министр! – Она остановила его движением ладони. – Паспорт имеется, детей здесь нет!

Смешливый огонек в ее глазах вновь заплясал, провоцируя на ответное веселье, заражая вирусом, о существовании которого часом раньше Валентин даже не подозревал.

– Тогда пошли, совершеннолетнее дитя.

– Ага! Только зверя своего домой доставлю. Нечего ему в гостях делать.

– Почему? Вполне воспитанный пес. Заберется под диван, будет философствовать.