Текст книги "Время Сварога. Грамота"

Время Сварога
Грамота
Андрей Шандаров

© Андрей Шандаров, 2016

© Андрей Юрьевич Шандаров, иллюстрации, 2016

ISBN 978-5-4474-9429-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

Середина лета по Кологоду на Купалу было нежарким. Всю первую половину лили дожди, но уже после того, как выпал снег. Старожилы не могли припомнить, когда еще лето было таким холодным, чтобы вначале на зеленые ветви деревьев упали густые хлопья, и деревья стояли так целый день, охваченные белым огнем, искрящимся на солнце. Затем дожди – без просвета весь месяц. Каждый боялся за свой урожай. Посевы могли сгнить на корню. Молились и старым богам и новым – всем, каким только было можно. Наконец боги услышали людей. Небо просветлело, сначала робко, едва пропуская неокрепшие солнечные лучи, затем пелена спала и природа ожила. Вдруг загомонили проснувшиеся птицы, в лесах появился зверь. Росла надежда, что еще не все потеряно. Но пришла другая беда. Война. Некогда огромная империя, простирающаяся от океана до океана, с непобедимой Ордой, приходила в упадок. Каждый улус стремился отделиться от центра, скрыть десятину или попросту ее не платить. Военная элита – ханы и атаманы, чтобы не потерять власть, должны были правдами и неправдами подпитываться кровью соседних царств. Забыты были заветы предков. Дети Рода стали врагами друг другу.

Длинный торговый обоз медленно двигался по Московии в сторону Литвы. Дороги уже подсохли и тяжелые возы, груженные товаром, застревали все реже. Степные просторы, с высоким пронзительным небом, плавно сменились лесами и болотами. Гнус с нетерпимым постоянством атаковал путников, заставляя их закрывать обнаженные участки тела одеждой, а лица смазывать вонючей жижей, приготовленной из трав. Пестрая восточная одежда в дороге давно пропиталась пылью и грязью, но это уже никого не волновало. Люди устали.

Как только реки освободились ото льда, купцы из Алтын Урус отправились в дальний путь на север. Сначала поднимались на ладьях от Хазарского моря вверх по Итилю до Оленьего Города. Там, отделившись от основного каравана, который продолжил путь до Великих Городов, повернули на запад. Некоторое время оставались во Владимире, решая свои торговые дела, затем двинулись дальше, по притокам, а где и посуху, пересекая многочисленные большие и малые реки.

Последние годы ходить в Залескую Орду было все опаснее. Междоусобные войны между князьями и царями – ханами, востоком и западом, севером и югом наплодили огромное количество разрозненных отрядов воев, разбойничьих шаек, которые бродили кругами, как голодные псы, стараясь отгрызть у крупного уставшего зверя кусок пожирнее. Но нападать не решались. Большой хорошо вооруженный отряд сопровождения отпугивал их. Заботу об охране купцов брали на себя местные князья – торговля всегда приносила им значительный доход в казну, поэтому, какие бы ветры перемен не проносились над Русью, купцы, с завидным постоянством, шли и шли к самым отдаленным поселениям, осваивая все новые земли. Ордынские казаки, с пиками наперевес, сновали туда – сюда. Разведчики проверяли дорогу, опасаясь засады. Везде слышались резкие военные команды на тюркском, они прерывались мягкой арабской и певучей окающей славянской речью. Купцы и охрана свободно общались друг с другом, переходя с одного языка на другой.

– Послушай, Вохма, скоро будет монастырь, там и передохнем!

Средних лет мужчина с бородкой клином и в рясе схимника шел рядом с широким в плечах молодцем. По виду тот выглядел, как обычный путник, если бы не прямая, как струна, спина и высоко поднятая голова. Во всей его повадке сквозило умение замечать каждую мелочь, встретившуюся на пути. Цепкий взгляд зеленых глаз незаметно охватывал окружающий мир с той легкой непринужденность, которую можно приобрести только годами усиленных тренировок. Прокопченное под южным солнцем лицо украшали длинные выгоревшие усы, да жесткая бородка, которая отросла совсем недавно. Видно было, что раньше он тщательно заботился о своей внешности, брил голову и бороду, как требовала того войсковая мода, но теперь, оторванный от своих обязанностей нежданным путешествием, расслабился и перестал следить за собой. Голова покрылась соломенным ежиком, выделяя длинную заплетенную косу, которая начиналась на затылке и змеей скользила вниз по спине к поясу. В нее были вплетены разноцветные бусины, как украшения и как вольность, позволительная только опытным воинам. Большая деревянная серьга в правом ухе, испещренная непонятной резьбой, дополняла этот странный образ.

– Что ж, Олекса, я гляжу, замаялся ты, не привык к долгим переходам. Зачем только княжич отправил тебя из Орды с вестью к отцу?

Уже давно молодец, с именем Вохма, подтрунивал над монахом, как старший над младшим, хотя годами был явно моложе.

– Вот тебя никто не спрашивал, – огрызался тот, – отправили служить мне охраной, значит, исполняй безропотно.

– А я не ропщу. Вдруг упадешь без сил, придется тебя тащить на себе. А мне этого очень не хочется. Если мой конь шарахается от тебя, а он у меня скотина умная, значит плохой ты человек, хоть и крещеный!

Конь, о котором говорил Вохма, шел рядом в поводе. Карачур – так его звали. Он был красив вороным отливом царских восточных кровей. Был чрезвычайно вынослив и крепок. Однажды за него предлагал три аула подвыпивший бай в одном караван – сарае. Но для ордынца конь не имел цены. Он был его другом. Он растил его с детства, под себя. И друг никогда его не предавал. Он, казалось, даже читал его мысли и не подпускал к себе никого, кроме хозяина, остальных кусал и бил копытом. За это его опасались и старались обойти стороной.

Вся нехитрая поклажа путников была приторочена к седлу. Среди вещей угадывалась легкая кривая сабля, замотанная в циновку, и расположена она была таким образом, что в любой момент, при необходимости, готова была оказаться в руках хозяина. Это был подарок персидского султана. Выполненный по специальному заказу клинок был сделан из прочной дамасской стали и при умелом соприкосновении с другими мечами, выкованными обычным способом, перерубал их напрочь. Выверенный по весу и по руке, он служил прекрасным оружием и не раз вызволял Вохму из смертельной передряги.

– Не тебе язычнику судить, какой я человек, – возражал Олекса. – Если твой конь не возлюбил меня, значит, он – глупое животное, не различающее, где добрый христианин, а где поганая людина.

– Да ладно тебе ругаться. Я такой же христианин, как и ты. Просто и своих древних богов не забываю. Вот, даже крест имею.

Вохма отвернул ворот своей кожаной рубахи и показал маленький нательный крестик, при этом он обнажил шею, на которой темным пауком проступал круглый солнечный знак.

– Вот они бесовские отметины, – ткнул пальцем в рисунок Олекса. – Какой ты христианин с такими погаными перуновыми печатями? Да и имя у тебя соответствующее.

– Это мое родовое имя, а при крещении Борисом нарекли!

Говоря так, Вохма припомнил еще парочку имен – прозвищ, которыми его называли в разных частях империи на разных языках. Сабит – еще одно имя на тюркском означало «непоколебимый». Дали ему его в Орде, после того, как он сдерживал атаку восставших бродников, малым числом, до прихода основных сил, в одной из карательных экспедиций. Другими он пользовался редко, и они постепенно стирались из памяти. Порой трудно было представить, что все имена принадлежат одному человеку. Зачастую случалось и так, что имена начинали жить своей собственной жизнью и уже связать их потом, с одной и той же личностью, было не просто, а через одно – два поколения и вовсе невозможно. Так скупа людская память и скоротечна жизнь.

– Когда это тебя крестить успели? – спрашивал Олекса, недоверчиво поглядывая на Вохму. – Ты в Орде постоянно. А вы там все язычники.

– Сразу видно, далекий ты от правды человек. Жил себе на околотке и света божьего не видел. Я в Орде с десяти лет. Отроком отдали вместе с Иваном – сыном князя Михаила Тверского. Дань кровью. И если ты не знаешь, я – десятник у княжича, всем воинским наукам обучен. В походах дальних бывал. Даже до Великой Стены хаживал. И крестили меня в детстве. А ты, червь книжный, про то не ведаешь по глупости своей церковной. И если бы не его поручение, ты бы уже болтался, привязанный за шею, под хвостом моего коня.

Видно было, что Вохма специально подначивал Олексу, надеясь на свою силу, мог позволить себе насмехаться над тщедушным схимником. Монах это знал и даже не пытался приструнить наглеца. За долгие месяцы пути он научился понимать своего телохранителя, понимал, что тому скучно в дороге и цепляется он беззлобно, исключительно для того, чтобы занять чем-то свою деятельную натуру.

– Вы казаки – ордынцы только и можете убивать и мучить простых людей. Вам придать смерти человека, ровно рукавицу скинуть, – продолжал Олекса.

– Ты слишком скор в суждениях, монах. Мы разве аланы какие? Мы не шьем попону для коней из человеческой кожи.

Упоминая об аланах, Вохма имел в виду луговых славян. Слухи об их жестокости давно покинули пределы империи. Тех, кто умирал от старости, они считали глупцами и бездельниками. Славен у них был тот, кого убивали на войне. В плен они не брали, а отрезали голову побежденному неприятелю, сдирали с него кожу и покрывали ею своих коней. Поклонялись они только богу войны. Вытаскивали меч из ножен, втыкали его в землю и молились на него, как на покровителя тех мест, где они сражались. Жены и дети у них были общими. Воспитанием детей занимался весь род. От такого количества связей рождалось многочисленное потомство, сильное и красивое. Прекрасные наездники и бесстрашные воины, они с легкостью покоряли врагов от Меотийского моря и Кемерийского горла до Мидийского царства и дальше – до Черной земли. Поговаривали, что там они основали царскую династию.

– Наш господь Христос заповедовал не убивать. Жизнь человеческая – самая великая ценность на земле, – говорил монах, старательно обходя рытвины на дороге.

– Да что в ней ценного-то? Трусливое животное твой человек, – не унимался Вохма, – каждый хорохорится друг перед другом, как может, а стоит только хорошенько прижать его – жижа и вонь останется!

Ордынец, довольный собой, ударил по голенищу сапога плетью, зажатой в правой руке, и притопнул ногой, крепко впечатывая каблук в землю.

– Через нее бог желает достучаться до бессмертных душ людских, – продолжал поучать Олекса. – Жизнь коротка, и нужно ею распорядиться с толком. Приблизиться к богу. Служить ему. И будет тебе царствие небесное.

– Где оно царствие твое? Видел я разные царства. Везде все одинаково: богатые жируют, бедные дохнут от голода. И в царстве Иерусалимском одно, хотя святым местом прозывают.

– Ты и там бывал? – монах, удивленный, не без зависти посмотрел на спутника.

– Да, бывал с посольством ханским, в столице Царь – Городе. Года уж два как назад.

– И гроб господний видел? – глаза схимника заблестели.

– А то, конечно! – сказал Вохма равнодушно, как само собой разумеющееся.

Монах замолчал, было видно, как эмоции переполняют его. Едва справившись с волнением, он продолжил:

– Глупый ты человек. Тебе такое счастье выпало. Я бы всю жизнь отдал, чтобы, хоть раз, прикоснуться к могиле господа нашего!

Олекса перекрестился.

– Хм. Недорого же ты ценишь свою жизнь. Что до меня, то кусок надгробья столько не стоит. Да и ничего там особенного нет – камень и все, – покосился на него молодец.

– Ты – скоморох с крестом на шее. Тебе никогда не понять чувств истинно верующего. Душа твоя блуждает во тьме в поисках света! – Олекса негодовал.

Ему поначалу нравился разговор. Вести божественные беседы, хоть бы и с таким далеким от теологии человеком, как Вохма, было приятно. Но всегда бесшабашная язвительность того и явное неуважение к личности верующего христианина рождало в нем противоположное смирению чувство, которое он всячески гнал от себя, стараясь не поддаваться на искушение послужить бесам.

– А твоя не блуждает? Уже все нашла? – казак усмехнулся. – Да ты так же далек от истины, как мой конь от твоих бредней. Можешь рассказать о душе? Или, по-твоему, душа – это ярлык на небесное царство? И ты так боишься туда не попасть, что готов быстрее, пока не нагрешил, променять свою жизнь на кусок гранитной плиты?

– Душа – это частица божественного света. Она испорчена. Жизнь мне дана исправить ее. Но когда я умру, моя душа сольется с этим светом, и я попаду в рай. Здесь, на этой земле, я должен страдать, ибо даны два пути познания всевышнего: через любовь и через страдания.

– Так познай – через любовь, зачем страдать? Найди себе бабу и люби ее хоть целые сутки напролет!

– Дурак ты, Вохма. Не о плотской любви я говорю, о духовной.

– И что это за любовь такая? Как про нее узнать?

– Через молитву, только через нее. Молитва очистит душу от мирской грязи, и господь одарит ее своей благодатью, принимая к себе!

Олекса вновь перекрестился, закатил глаза к небу, словно уже сейчас был готов к разговору с богом.

– И много ты вымолил у своего Христа? – спросил Вохма.

– Нет. Но не все сразу. Наверное, я еще не достоин.

– Может быть, ты неправильно молишься?

Монах задумался, затем сказал:

– Дело не в словах, а в желании. Может быть, мое желание столь мало, что бог меня не слышит!

Так, болтая со своим спутником, Вохма уже давно приметил некого мужичка, который прибился к обозу недавно и теперь, старательно скрывая свой интерес, наблюдал за ними. Мужик как мужик, ничего особенного, но что-то в нем настораживало. Он словно постоянно ожидал чего-то, был напряжен, суетлив, хотя нарочито демонстрировал сдержанность. Хочешь не хочешь, а проверить было нужно.

– Кто такой? – грозно спросил Вохма, после того, как прервал разговор с монахом, вскочил на коня и подъехал к мужичку со спины.

Тот от неожиданности вздрогнул, но поворачиваться и отвечать не торопился.

– Эй, оглох?

Ордынец, наклонившись вперед, ткнул его плетью в плечо. Тот обернулся и зло глянул снизу.

– А ты кто, чтобы я тебе отвечал?

Вохма, в молчании, со скучающим равнодушием, обвел мужика взглядом, затем размахнулся и ударил его плетью по лицу.

– А-а-х! – завыл тот, зажимая окровавленную щеку рукой. – За что?

– За глупость! – ответил Вохма.

Он спрыгнул на землю, пинком в живот согнул мужика пополам, затем схватил пятерней за бороду и подтянул к себе.

– Повторяю вопрос. Кто такой?

Мужик, отбиваясь, вытащил нож, припрятанный в сапоге. Замах был короткий, нацеленный в самое сердце обидчику. Но тут случилось необъяснимое. Ноги у него вдруг подлетели выше головы, рука с ножом сделала вращательное движение, а тело рухнуло на землю. Нож выпал. Все произошло так стремительно, что окружающие не успели что-либо понять, поэтому стояли и смотрели в нерешительности, оценивая шансы обоих.

– Ну, будешь говорить?

Вохма мельком посмотрел на плохой самодельный нож – железную заточенную пластину с грубой деревянной рукояткой, откинул его носком сапога подальше от дороги, в кусты, подошел к распластанному на земле телу.

– Что тебе надо? – кряхтело тело, медленно поднимаясь. – Я ничего не знаю.

Залитое кровью лицо отражало испуг и ненависть.

– Последний раз спрашиваю. Кто ты такой? Зачем следишь за нами? Если не ответишь…. отрублю тебе руку, потом другую.

– Клянусь, я не понимаю, о чем ты?

Мужик уже почти поднялся, как вдруг от удара опять оказался на земле.

– Придется все же отрубить тебе руку, – потирая кулак, проговорил десятник.

Окружающие закивали головами в одобрении. Переговариваясь друг с другом, они уже осудили мужичка, показывая на него пальцами. Не вникая в смысл ссоры, им было достаточно того, что сильный всегда оказывался прав. Любопытных становилось все больше, они уже образовали круг.

Вохма повернулся к коню и выхватил саблю, как вдруг со стороны, где он оставил Олексу, донесся громкий вскрик. В лесу мелькнула тень. Монах лежал на земле. Ордынец растолкал толпу и бросился к нему. С первого взгляда было ясно – Олекса умирал. Лицо побледнело, на груди расплывалось темное пятно. Ряса уже пропиталась кровью, когда казак рванул ее, освобождая доступ к ране.

– Кто это сделал? Олекса, говори. Кто это сделал?

– Грамота! Он забрал грамоту, – монах уже хрипел, губы пузырились красной пеной.

– Что в грамоте? Кому грамота? Не умирай. Олекса. Смотри на меня.

– Найди грамоту. Там все…. Ярлык, ханский ярлык, возьми…. – Олекса разжал ладонь, в которой медью блеснул плоский диск. – Не успел. Ничего не успел! – напоследок сказал он и затих.

Вохма зарычал, как раненый зверь. Смерть монаха была на его совести. Ему доверили чужую жизнь, но он не справился. Он потерял бдительность. Его обвели вокруг пальца. Теперь было понятно, что мужик, на которого он обратил внимание, был подставной, и в этом была его главная роль – роль, отвлекающего на себя. Гнев от бессилия ударил в голову. Первым желанием было растерзать подозрительного мужика. Он оглянулся в запоздалом прозрении, но того уже и след простыл. Воспользовавшись суматохой, мужик исчез. Вохма наткнулся взглядом на знакомого купца. Тот смотрел на него с сочувствием.

– Мустафа! Куда он побежал? – спросил он его на арабском.

– Туда! В лес! – кивнул головой понятливый купец в направлении скрывшегося беглеца.

Времени оставалось мало. Решение нужно было принимать быстро. Вохма постоял пару секунд, размышляя, затем подскочил к коню. Привычными резкими движениями он стал разбирать поклажу. Волшебным образом из нее возникали предметы явно военного назначения. Распределяя их должным образом на поясе, казак уже успел достать скрученный из длинной материи тюрбан и плотно водрузить его на голову. Наконец, прицепив на левый бок саблю и сунув в сапог короткий нож, он обратился к купцу:

– Мустафа, у меня нет времени что-то объяснять. Слушай меня внимательно и сделай все в точности. Скоро будет монастырь. Оставь Олексу там. Монахи знают, что делать. Дальше. Мой конь, Карачур, позаботься о нем. Я найду тебя в Смоленске. Если я не вернусь, оставь его себе или продай.

– Что ты такое говоришь? Разве я не понимаю. Решай свои дела справно. Я все сделаю, как велишь. О бедном Олексе я позабочусь. Коня сохраню. Я знаю, как он дорог тебе. Ступай, друг мой. Да поможет тебе Аллах!

Купец воздел руки к небу и проводил глазами исчезающего в густом лесу воина.

Лес встретил ордынца тишиной и спокойствием. Поглотив его в тенистые дебри, он словно проверял его на принадлежность к своему миру. Солнечный свет путался в пьяных кронах и золотым туманом струился вниз. Лесная пыль мерцала в этом тумане, кружилась при любом дуновении ветерка, который оставался редким гостем в таком плотном скоплении вековых исполинов. Вохма замер, припав к земле. Втянул ноздрями воздух, как дикий зверь на охоте, затем, неслышно ступая, перекатами, быстро двинулся вглубь. Он сразу распознал следы противника, тот не особо берегся. Сломанные ветки, кровавые пятна на листве указывали правильное направление. Он дважды перескакивал через ручей, прежде чем лес закончился, и перед ним открылась залитая солнцем поляна, с кряжистым узловатым дубом в центре. Он увидел их обоих. Они стояли под деревом и о чем-то спорили. Первый был уже знаком ему, а вот второй, очевидно, был убийца Олексы. Желание отомстить за смерть невинного монаха росло с каждым мгновением, казак едва сдерживался, готовый броситься вперед, чтобы, рассчитывая на внезапность, застать врагов врасплох, но тут послышался протяжный свист и на поляне появился верховой. Он неспешно подъехал к мужикам на коротконогой лохматой лошаденке и о чем-то заговорил. Взял у второго сверток, сунул за пазуху и, ударяя пятками в бока лошади, гикнув, поскакал прочь.

«Это грамота, которую вез Олекса», – догадался Вохма.

Он взглядом проводил всадника, как вдруг почувствовал легкое движение позади себя. Еще не осознавая степень опасности, он кувырком откатился в кусты, выхватил нож и швырнул его наугад. Негромкий стон подтвердил попадание ножа в цель. Возле дерева, привалившись на ствол спиной, раскинув ноги, сидел еще один тать. Нож вошел ему прямо в правый глаз. Открытый рот, со спутанной бородой, растянулся в недоумении. Такой смерти разбойник явно не ожидал.

Вохма вынул нож и оттер его от крови об одежду убитого. Присмотревшись, ему показалось, что он уже видел того раньше в обозе. Значит, он отправился вслед за ним сразу, как только казак кинулся в лес за убийцами.

«Сколько же их еще?» – подумал Вохма.

Было очевидно, что орудовала целая шайка, и убийство монаха уже не казалось обычным ограблением. Вохма поторопился вернуться на поляну и как раз вовремя. Оба разбойника, привлеченные шумом, настороженно шли в его сторону. Ордынец затаился за деревом. Как только до них осталось несколько локтей, он резко вынул саблю и рубанул первого сверху вниз. Клинок вошел легко и с такой силой, что развалил противника надвое, не замечая кость и плоть. Отпихнув ногой обезображенный труп и освободив оружие, Вохма замахнулся на второго.

– А-а-а! Не убивай. Пощади! – заорал тот и упал на колени перед ним.

– Это опять ты? Старый приятель!

Казак кольнул саблей в грудь противнику. Грязное лицо, с длинной, во всю щеку, рваной раной, пыталось улыбаться. Зубы, на удивление, были белыми, и улыбка, которую выдавил из себя разбойник, больше походила на звериный оскал.

– Точно. Это опять я. Скрывать нечего. Вот он я, весь в твоей власти. Делай со мной, что хочешь. Хочешь, убей. Хочешь, продай в рабство. Хочешь, буду служить тебе верой и правдой! – говорил он, стоя на коленях, но при этом усердно жестикулировал, стараясь подкрепить правдивость своих слов. – Вот, если ты меня убьешь, а тебе это раз плюнуть, я знаю, ты – могучий воин, закаленный в боях, а мы – убогие лесные твари не чета тебе, о, великий богатырь. Не бери грех на душу, не губи ни в чем не повинного раба божьего Сусторму. Сусторма – это я. А вот если ты оставишь меня в живых, то приобретешь верного друга и доброго помощника. Поэтому не убивай, ибо через меня будет тебе большая польза. Поверь мне если….

Слова лились из него как из рога изобилия, и это многословие утомляло. Глаза подозрительно скользили по сторонам. Вохма невольно убрал клинок в сторону.

– Так, все, тихо! – прервал он его. – Недаром видать тебя Сустормой – болтуном прозвали. Я вижу, ты – большой плут. И хочешь жить?

– Не просто жить! Господин мой. А с большой пользой для тебя. С большой пользой. Уж поверь!

– Поверить тебе? Тогда поведай мне все без утайки. Или придется укоротить тебя ровно на голову.

– Все расскажу, господин мой, все, ничего не утаю. Можно я поднимусь?

– Стой, где стоишь. Не двигайся.

– Стою. Не двигаюсь. Весь в твоей власти.

– Замолкни!

– Молчу.

– И так. Отвечай на вопрос. Сколько вас было в обозе?

– Двое. Я и вот Грива.

Разбойник покосился на мертвое тело.

– Врешь, пес!

Лезвие сабли шевельнулось в его сторону. Испытав на себе, насколько быстр на расправу ордынец, разбойник тут же замахал руками.

– Трое, трое. Как я забыл?

– Где третий?

– Не знаю! Может, ты знаешь? – мужик вопросительно смотрел на Вохму, переводя взгляд на кусты позади него.

– Мы только что говорили о доверии, не правда ли? – заговорил десятник, меняя свое местоположение. Теперь он шагнул за спину разбойнику и осмотрел лес, из которого вышел.

– Да, конечно! – мужик закрутил головой, стараясь встретиться с ним глазами.

– И ты снова меня разочаровал! Доверие нужно заслужить. Ты поклялся мне в верности и тут же солгал. Как я могу тебе верить? Как я могу верить тебе – убийце человека, который за всю свою жизнь мухи не обидел.

– Я не убивал. Это все Грива. Я только отвлекал. Убивать не было приказа. Он сам. Ей богу. Он сам.

– Чей приказ? Кто приказал? Зачем? Говори.

– Я сам мало что знаю. Нам заплатили. За вами велено было следить. Зачем, мне не ведомо. Это правда!

– Правда, говоришь?

Вохма схватил разбойника за волосы, заставил его подняться на ноги. Затем, держа саблю возле его горла, стал пятиться дальше от кромки леса, прикрываясь телом врага от нежданного нападения. Удалившись достаточно, он громко крикнул:

– Эй! Вы! Там! Выходи по одному. Или я отрежу ему голову!

Кусты зашевелились и на поляну стали выходить вооруженные люди. Число их было около десяти. Их можно было назвать военным отрядом, если бы не грязные бородатые лица и одежда из лесных шкур. Ошибки быть не могло – это была шайка разбойников, промышляющая грабежами и убийствами. Один из них, очевидно, вожак подошел к трупу, плюнул на него и повернулся к ордынцу.

– Мил человек, ты бы отпустил Сусторму, он – дурень, поэтому толку от него мало. Мы против тебя ничего не имеем. Ты нам не нужен. Отпусти грешного.

Голос был низкий и спокойный. Лицо улыбалось и казалось добродушным, манера держаться излучали дружелюбие и уверенность. Вот только холодный неподвижный взгляд черных глаз портили это впечатление. Разговаривая, он приближался легкой кошачьей походкой.

– Мы уже потеряли двоих, зачем нужны другие жертвы? Отпусти его. Он тебе ничего не сделал. Посмотри, как он напуган. Ты ведь добрый человек! Не бери грех на душу. Все хорошо. Ты сейчас его отпустишь, и мы разойдемся. Ты в свою сторону, а мы в свою, – ласково увещевал главарь.

– Стоять! – скомандовал Вохма громко, он уже все для себя решил и отступать не собирался. – Стой, где стоишь, иначе я убью сначала его, затем тебя, затем всех остальных поодиночке. Вот это будет веселье! Или нет, тебя оставлю напоследок, и ты сможешь полюбоваться кончиной своей шайки. А чтобы не было сомнений, спроси у своего человека, правду я говорю или нет? Скажи, Сусторма, есть нужда рисковать твоим товарищам, связываясь со мной?

Он тряхнул разбойника, приглашая его к общению, но тот, в прошлом словоохотливый, на сей раз промычал что-то невразумительное. Главарь остановился, продолжая улыбаться.

– Мы не хотим связываться с тобой, я же сказал! Отпусти смерда, и мы разойдемся каждый своей дорогой.

– Сначала верните грамоту, которую взяли у монаха.

– Какую грамоту? Я ничего не знаю. Сусторма, объясни нам, о чем говорит этот добрый человек?

Разбойник замотал головой, продолжая мычать, но, получив удар по голове рукояткой сабли, заговорил:

– Я здесь не причем. Это все Грива. Это он убил монаха и забрал грамоту.

– Ну, видишь, Сусторма не виноват, а Грива уже наказан! – главарь показал рукой на труп, к которому рядом уже положили тело второго, убитого в лесу. – Отпусти Сусторму, господь забрал двух моих, одного твоего. Мы в расчете. Хорошо?

– Расчета не будет. Вся твоя шайка не стоит жизни бедного Олексы. Поэтому верните грамоту, потом поговорим.

Главарь начал заметно нервничать. Терпение у него заканчивалось. Улыбка сошла с лица.

– Я в толк не возьму, – продолжал он, – что ты хочешь от меня? Тебе уже все сказали: это не наша вина. Грамоты твоей не брали.

– Ты лжешь! Я сам видел, как эти двое отдали ее конному.

– Если они отдали, что же ты хочешь от нас? У нас твоей грамоты нет. Верно братцы?

Главарь пожал плечами и посмотрел по сторонам. Братцы, к которым он обращался, послушно закивали головами. Медленно, стараясь не спугнуть, они обходили ордынца с разных сторон. С опозданием, боковым зрением Вохма увидел, как слева разматывается праща, и камень летит в его сторону. Он пригнул голову, увернувшись от одной опасности, как с другой стороны послышался щелчок ремня и камень ударил в плечо. Удар был сильный, обездвиженная рука, державшая клинок, опустилась, и на мгновение казак потерял равновесие. Этого было достаточно для того, чтобы Сусторма вырвался, а ватага разбойников накинулась на ордынца, сбила его с ног и распластала по земле. Несколько человек навалились на руки и ноги – пошевелиться было невозможно. Главарь, ухмыляясь, подошел ближе и пнул его ногой в ребра. Бок обдало резкой болью. Вохма стиснул зубы, чтобы не застонать.

– Дай я его кончу! Дай мне! – заметался рядом Сусторма.

Глаза его, только что кроткие и смиренные, вмиг наполнились ненавистью. Опьяненный внезапной свободой, он поднял саблю, которую выронил Вохма и размахивал ею, с каждой секундой все больше возбуждаясь.

– Не торопись, успеем. Обыскать! – остановил его вожак.

Ловкие руки зашарили по телу, размотали пояс, стали снимать одежду, извлекая различные предметы, непонятные для непосвященных.

– Смотри, сколько разного добра, – главарь поднял маленький металлический прямоугольник с заостренными гранями. – Это для чего?

Он пальцем попробовал остро отточенный угол и пожал плечами. Затем выбрал железную звезду и так же повертел в руках.

– Отдай его мне! Я с него кожу живьем сдеру! – не унимался Сусторма. – Он за все ответит!

– Угомонись, злыдень, успеешь еще. А это что такое? Дай сюда.

Разбойник увидел медный диск и вдавленную в него ханскую печать.

– Ух, ты! Да ты, видно, важная птица! Свяжите его. Отдадим его воеводе. Хороший куш за него возьмем.

Грязный волосяной мешок накрыл голову ордынцу, руки стянули впереди за запястья и, привязав веревку, повели.