Текст книги "Время Сварога. Грамота"

Глава четвертая

– Товарищ полковник! Николай Сергеевич, он, кажется, очнулся!

Молоденькая медсестра с лицом, сплошь усеянным веснушками, вглядывалась в меня, словно боялась пропустить нечто значительное в своей жизни.

– Так, братец, посмотрим.

Седые усы, одутловатые щеки и серые глаза сменили пытливый девичий взгляд. Желтый от никотина шершавый палец больно надавил на веки, задрал их вверх.

– Ну, что же, вполне, вполне, – произнес полковник удовлетворенно. – Заставили вы нас поволноваться, любезнейший!

«Где я?» – словно из глубин подсознания прорвалась мысль.

– Ты смотри, он еще спрашивает. Хороший знак. В госпитале, молодой человек, вы – в военном госпитале.

«Почему он отвечает? Я ведь ничего не говорю», – снова пронеслась мысль.

– Да ты только и разговариваешь, – засмеялся Николай Сергеевич. – Прямо фонтан красноречия.

– Я говорю?

– А кто? Здесь кроме нас больше никого нет. Значит так, Маруся, – обратился он к медсестре, – все по плану, что доктор прописал. Наблюдаешь. Потом докладываешь.

– Хорошо, Николай Сергеевич. Я поняла.

– Ну, вот и отлично. Поправляйтесь, молодой человек.

Полковник поднялся и вышел, освобождая для обзора белый потолок, покрытый трещинками отслоившейся краски.

– Давно я здесь? – спросил я у медсестры.

Она стояла возле процедурного столика, стучала металлическими предметами.

– После операции три недели в коме.

– Три недели в отключке?

– А что вы хотели, сложный случай. Непонятно, как вообще вы выжили с таким диагнозом.

– Похоже, совсем был плох?

– Вас привезли едва живого. Да еще за триста километров.

– Триста километров? И что со мной было?

– Вы не помните?

Лицо с веснушками возникло вновь, и опять зеленые глаза пытливо вглядывались в меня.

– Ну, последнее, что я помню: деревня и разговор с мужиками.

– Значит, все хорошо: нам так и рассказали, когда вас привезли, – вздохнула Маруся, – с памятью все в порядке. Вас сильно ударили по голове. Травма была несовместимая с жизнью. Но чудо случилось. Видимо, у вас сильный ангел хранитель.

– Видимо. Маруся, можно я посплю? Устал с непривычки.

– Конечно, поспите, я вам сейчас укол поставлю и спите.

Хмурое небо, с набрякшими облаками, едва пропускало солнечные лучи. Птицы в сумасшедшем кружении стаей носились над черной от пожарищ землей. Разрушенные погосты, покосившиеся кресты, люди в доспехах, кони. Повозки медленно двигались по размокшей от дождей дороге мимо брошенных в грязи трупов животных, человеческих останков и сломанных телег. Везде царил разор и запустение.

Сознание, как из глубокой ямы, выбиралось из сна тягучей резиной. Горечь и тревога долго не отпускали и давили на грудь. Мрачные картинки из прошлого добавляли в кровь адреналина, заставляли сердце биться быстрее.

Я проснулся среди ночи и долго лежал с открытыми глазами, изучая тени на потолке и стенах. В палате я был один – непозволительная роскошь для армейского госпиталя. Голова не болела, но была тяжелой, словно гиря. Хотелось есть и пить. Я тронул повязку – бинты показались грубыми и шершавыми на ощупь. Нужно было сходить в туалет. Я попытался сесть на постели. С трудом мне это удалось. Куча маленьких молоточков забили в голове, но вскоре удары прекратились. Под кроватью стояла «утка», но она вызвала раздражение. Только сейчас я заметил, что сижу на постели абсолютно голый, видимо, палата реанимации не предусматривала, для простоты ухода, какой-либо одежды, поэтому я завернулся в одеяло и, держась за стену, вышел в коридор. Моя палата была крайняя у окна. Где находился туалет, я не имел представления, но двинулся направо вдоль по коридору.

– Что, доходяга, ожил?

Молодой медбрат в белом халате, надетом на гимнастерку, вынырнул из соседней двери и нагло ухмылялся.

– Эй, щегол, нюх потерял? Ты как с дембелем, да еще с сержантом разговариваешь? – спросил я, пробуя командную интонацию.

Солдатик потерял в лице, согнал ухмылку. Изменился и тон.

– Я в том смысле, что вам лежать нужно.

– Спасибо за заботу. Где здесь туалет?

– В конце коридора, налево.

– Понял! Да, сообрази какую-нибудь одежду. И тапки не забудь!

– Сестры – хозяйки нет. Будет только утром.

– Ты, воин, не понял? Я приказал найти мне одежду! Метнулся по бурому. Время пошло!

Госпиталь даже в ночное время жил своей жизнью. Расположенный в бывшем монастыре, он сохранял основательность древних стен и, несмотря на современный ремонт, старину постройки выдавали широкие коридоры и высокие арочные потолки. Где-то на этажах хлопали двери, доносились громкие голоса из палат. Молодняк производил уборку. Из туалета тянуло куревом.

– Вот, нашел только халат и чистые «калики».

Медбрат возник также быстро, как и исчез. Сунул мне в руки коричневый застиранный халат.

– Хорошо. Благодарю за службу, – с деланным пафосом сказал я. – Свободен!

Но медбрат не торопился уходить. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу.

– Что еще? Свободен, я сказал!

– Я не знаю, будет ли вам интересно, но вас тут девушка спрашивала.

– Что за девушка? С этого места подробней!

– Красивая такая. Из гражданских.

– Как представилась?

– Не знаю. Высокая, темненькая.

– Высокая, темненькая, – вслед за ним повторил я.

Со стороны можно было подумать, что подпадающих под это описание девушек у меня было пруд – пруди.

– Еще кто?

– Ну, из военной прокуратуры приходил дознаватель!

– Этот понятно зачем! Это все?

– Так точно!

– Свободен.

И так, приходила Лена – больше некому. Откуда узнала? Зачем приходила? Что изменилось? Не то чтобы очень меня тронуло ее появление. Да что там тронуло, не просто тронуло, а задело, зацепило, наехало, как танк. Я и не думал, что готов был так радоваться этому известию. Эмоции захлестнули. Измученный вопросами и томимый воспоминаниями, я заснул только под утро.

На следующий день первое, что я увидел, это был завтрак на подносе. Жизнь налаживалась. С наслаждением, слупив тарелку каши и запив ее чаем, я принялся ждать появления медперсонала. Вскоре появилась Маруся в сопровождении широколицего и лысеющего «старлея» из прокуратуры. Он сходу стал задавать вопросы. С первых слов, он как-то сразу меня напряг. Создавалось впечатление, что его, в большей степени, интересовало не то, что со мной приключилось, а то, на каком основании я вообще находился в этой деревне и зачем? Почему я покинул расположение воинской части и ушел в самоволку? Я рассказал все, как было, ничего не скрывая. По лицу «старлея» было видно, что мое откровение его не устраивало. Сняв с меня показания и пожелав скорого выздоровления, он ушел. После разговора осталось тревожное и тягостное ощущение, но я быстро отогнал плохие мысли и стал думать о скорой демобилизации и о Лене.

Я с нетерпением ждал встречи. Тщательно, насколько позволяли условия, готовился к ней. В первую очередь помылся, привел свой гардероб в порядок, выхлопотал у сестры – хозяйки офицерскую пижаму, согласно своему статусу и положению старослужащего. Затем занялся внешним видом. Хотя меня и брили в бессознательном состоянии, щетина торчала, как у последнего «бомжары». Бледно-зеленоватое лицо слегка напиталось краской, на щеках заиграл румянец. Жизнь стремительно возвращалась в это бренное тело.

На следующий день вновь появился дознаватель. С порога он объявил, что, как заверили его врачи, моей жизни уже ничего не угрожает, следовательно, он может со мной говорить без сантиментов. В ответ на мое вчерашнее заявление, он все тщательно проверил и выяснил, что ни на какие работы по заготовке пиломатериала командование меня не посылало. Те солдаты, с которыми якобы я ездил в командировку, уволены в запас уже как три недели назад. И если бы не самовольное оставление части и скорбный инцидент с местным населением, то я бы уже давно ел мамины пирожки дома. Теперь же мне следует выбросить из головы все фантазии, не придумывать очередную версию событий, а признаться в содеянном преступлении, изменить показания и не бросать тень на родную часть, где я состою на хорошем счету. Командование не понимает, откуда вообще возник этот бред у меня в голове. Скорее всего, из-за травмы у меня случился нервный шок, который вылился вот таким образом.

Я пытался возражать, но он напирал, не давая мне передышки, требовал подписать бумагу с новыми показаниями, грозил судом и сроком в местах не столь отдаленных. А так, мол, слегка пожурят и отправят, наконец, в запас домой. В конце концов, учитывая травму, все обойдется, и я отделаюсь лишь легким испугом.

Мне сразу вспомнился маленький татарин – сержант, который прибыл к нам сразу после «учебки» и получил отделение старослужащих, которые тут же взяли его в оборот. В итоге он подшивал им подворотнички, мыл в казарме пол – в общем, выполнял всю грязную работу, которую должен был выполнять молодняк. Не выдержав испытаний, он бежал и не куда-то, а в часть, из которой прибыл. Беднягу вернули обратно уже под конвоем, устроили показательный суд.

Я не понимал, что происходит. Почему вдруг меня сливают, да еще так цинично и тупо. Сославшись на слабость, я попросил дать мне время на раздумья. «Старлей» требовал подписать все сегодня, иначе завтра будет поздно – машина правосудия закрутиться и ее уже будет не остановить. Он начал злиться в ответ на мою несговорчивость, но я был непреклонен. И чем больше он настаивал, тем больше я ему сопротивлялся. Наконец он выскочил из палаты красный от возбуждения, едва сдерживаясь, чтобы не разругаться в мой адрес.

Ночью я опять проснулся и лежал с открытыми глазами. Вдруг сердце забилось сильно и гулко. Состояние близкой опасности пришло откуда-то извне. В мозгу вспыхнула картинка: темный силуэт, крадущийся по лестнице. Он шел ко мне. Я увидел это явственно. Неведомая сила заставила меня подняться и выйти из палаты.

Коридор был пуст. При слабом ночном освещении появились угловатые выступы высоких арочных потолков, которые терялись где-то вверху. Дверь в палату напротив была приоткрыта, я зашел туда и стал наблюдать. Вскоре появился высокий и плечистый незнакомец, одетый в пижаму больного. Он некоторое время постоял перед дверью, прислушиваясь, потом неслышно проник в мою палату, но вскоре вышел озадаченный. В руках у него блеснул узкий металлический предмет похожий на скальпель. Я видел, как он подождал, затем вновь вернулся в палату и долгое время не выходил. Прошло около получаса, прежде чем он появился вновь и двинулся по коридору к лестнице. Как только он скрылся за поворотом, я пошел следом, спустился на первый этаж.

На вахте, перед выходом из здания, за столом, освещенным настольной лампой, спал солдатик, уронив голову на руки. Я осторожно вышел на улицу и тут же нырнул в кусты, справа от входа. Было достаточно зябко, но я не замечал холода. Незнакомец шел, не оглядываясь, в сторону каменного забора, утыканного сверху металлическими прутьями. Как он собирался перебраться через него, оставалось загадкой. Я последовал за ним, но он пропал, словно растворился в воздухе. Пройдя дальше, я наткнулся на деревянный штакетник в промежутке между кладками стен. Доски легко без скрипа отодвигались, образуя узкий лаз.

Невдалеке стояла припаркованная легковушка. Незнакомец сел в нее. Я подобрался ближе. Стекла на дверцах были опущены, через них струился сигаретный дым.

– Как все прошло? – спросил тот, что был за рулем. По голосу я узнал дознавателя из военной прокуратуры.

– Никак. Его не было в палате. Я прождал больше получаса, он так и не появился! – ответил другой.

– Нужно было еще подождать.

– Какой смысл? Ты сказал, что он будет спать.

– Я сказал? Я сказал, что нужно все сделать под суицид! Он сам вскрыл себе вены. В его состоянии может случиться всякое.

– Я же сказал: он где-то шарился.

– Черт! Богданов будет недоволен! – проворчал первый.

– Чем ему насолил этот паренек?

– Да с бабой у него что-то. А тут еще махинации с главой этой деревеньки могут вскрыться. В общем, не нашего ума дело. Тот, кто платит, тот и заказывает музыку. А платит он хорошо.

– А по своей линии не получилось?

– Да в том-то и дело. Упертый пацан попался. Если бы изменил показания, написал чистосердечное, никто бы особенно разбираться не стал, я бы его по статье закрыл, все было бы красиво. Свидетелей нет. Богданов подсуетился – всех уже отправили домой. А так самоволка. Не поделили бабу! Драка. Сам виноват. Но он все стоит на своем. Были в командировке по заданию командования. Начнут копать. Обязательно докопаются.

– Да… беда! Ладно, что делать будем?

– Что делать? Попробуем в другой раз. Он никуда из госпиталя не сбежит. Завтра еще раз попытаюсь его дожать. Если нет – тогда дубль два. Понял? Сейчас поехали, расслабимся, девок закажем.

Автомобиль завелся и тронулся с места. Фары мазнули по кустам и ушли на дорогу. Я сел на землю. Ноги не держали. Мысли сумбуром крутились в голове. Подступила тошнота. Неужели они хотели меня убить? Значит, меня заказал майор Богданов?!

Фраза «у него что-то с бабой» засела в голове. Он узнал о моем романе со своей женой и захотел отомстить. Но не убивать же. Да еще так изощренно.

Впервые попав под раздачу, где играют по взрослому и разменной монетой становится жизнь, я вдруг осознано почувствовал холодок ужаса, дохнувший из могилы. Нужно было что-то делать! Но что? Коррумпированное командование части, ревнивый муж, купленная прокуратура, наемный убийца – и все это за один вечер на травмированную глупую голову. Ждать, когда за тобой придут, бороться – силы слишком не равны. Я был беззащитен.

И так, до следующей акции с самоубийством у меня оставались сутки. Бежать, просить помощи. А что я расскажу? Вывести всех на чистую воду – примут за сумасшедшего. Учитывая перенесенную операцию, вовсе определят в «дурку».

– Все, хватит причитать, – одернул я себя сам. – Утро вечера мудренее. Сейчас спать, спать. Остальное завтра.

Тем же путем я вернулся к себе в палату. Солдатик на вахте продолжал «бдеть», не меняя позы.

– Проходной двор, блин! – выругался я в сердцах.

Усталость и нервные переживания брали свое, вскоре я уснул.

Запах скошенных трав кружил голову. Солнечный летний день уходил на убыль. Сенокос в деревне у бабушки: огромные причесанные стога, журчание лесного ручья и вечерние облака, как вечные небесные странники, окрашенные лучами заходящего солнца. Я, маленький и счастливый, только что с дядькой Василем водил трактор. Большой руль казался огромным и трудным в управлении, но я старался, как мог, ведь на мне была огромная ответственность – держать машину в колее. Картинки из детства несли безмятежное успокоение. Сон легким ветерком слетел с ресниц, но запах трав остался. Родные теплые губы прикоснулись к моим губам. Серые смеющиеся глаза и улыбка, за которую можно было отдать все на свете.

– Лена! Ты?

– Ты ждал кого-то другого? Может, у тебя кто-то есть еще? А? – говорила она тихо, почти шепотом и от этого шутливый тон действовал возбуждающе.

– Но откуда ты узнала? – задал я вопрос, который так волновал меня накануне.

– Это я набрался наглости и позвонил в музыкальное училище. Не зря же мы приглашали их с концертом. Уж извини, – послышался голос ротного.

Он стоял в дверях и улыбался. Наброшенный поверх кителя белый халат был мал и готов был соскользнуть с плеч.

– Товарищ капитан, и вы здесь?

– Вот тебе витамины. Подкрепляйся. Я, с вашего разрешения, подожду снаружи.

Он оставил мешок с фруктами и тактично вышел из палаты. Я смотрел на дорогое мне лицо и не мог наглядеться. За время расставания пришло некое переосмысление. Бездумное порхание по цветочному полю жизни теперь выходило на совершенно новую стадию. Мне уже не хотелось только получать, мне захотелось отдавать и наслаждаться этим. Безумно сложные вещи вдруг стали простыми и понятными, словно пелена упала с глаз и кто-то разрешил узнать очевидное.

– Я люблю тебя! – признался я искренне.

– Неужели? – говорила она, улыбаясь.

– Ты знала? А как же свадьба?

– Какой же ты еще дурачок! Нет никакой свадьбы. Нет, и не будет!

– Тогда почему ты ушла?

– А ты не понял?

– М-м! Да!

– Балда! – передразнила она меня. – Вот в этом все и дело!

– Да, но если…

– Молчи.

Она положила мне на губы свою ладонь, теплую и невесомую. Я целовал ее, закрыв от блаженства глаза. В этом мире у меня было все.

В дверь постучали, вошел ротный и предупредительно кашлянул.

– Ну что, голубки, наворковались? – спросил он деловито, – Игорь, прости, что прерываю, но нам нужно серьезно поговорить!

Он подхватил стул, стоявший у порога, и придвинул к кровати.

– Мне выйти? – спросила Лена.

– Останься, тебя это тоже касается!

Ротный помолчал, обдумывая с чего начать. Но я опередил его и попросил выслушать меня первого. Я поведал обо всем, что со мной приключилось за последние несколько дней, припомнив события в деревне но, естественно, скрыв отношения с женой майора Богданова.

– Короче, у меня осталось совсем мало времени, прежде чем они снова сделают еще одну попытку! – закончил я свое повествование.

Пока я говорил, все молчали, не перебивая. Капитан хмурился все сильнее, девушка дышала глубоко и часто, комкая в руке кусок одеяла. От волнения у нее зарумянились щеки.

– Я подозревал нечто подобное, – после долгой паузы произнес ротный. – Но дойти до такого беспредела! Это слишком круто, чтобы казаться правдой.

– Но это правда, – негодовал я.

– Я понял.

– Нужно что-то делать! – заговорила девушка. Она переводила взгляд то на ротного, то на меня.

– Тебе нужно на время исчезнуть, пока я не разберусь с твоим делом. Это единственное правильное решение на сегодня, – заключил капитан. – Но вот куда? Да еще в таком состоянии.

– Я знаю куда! – решительно заявила Лена. – У меня есть дед. Он живет в тайге. Он лесник. К тому же он знахарь. Вот он сможет поставить Игоря на ноги и искать его там никто не будет. Это уж точно!

– Это далеко? – спросил я.

– Я пойду с тобой. Не беспокойся. – Лена сжала мою руку.

– Хорошо. На этом и порешим.

Капитан хлопнул ладонью по коленке и поднялся.

– Сегодня, ровно в семь, как стемнеет, будь готов. Будем тебя вызволять! Одежду, транспорт, сухой паек и связь я организую. Выходить будем через дыру в заборе, о которой ты говорил. Вопросы?

– Никак нет.

– Да, появится прокурорский дознаватель, постарайся его «подинамить». Елена – за мной, у нас много дел.

Они покинули палату, подарив мне надежду.

Глава пятая

– Маня. Ты скоро? Неси воды.

Ванятка – младший братишка открыл черную от нагара дверь и выглянул из бани, выпуская густые клубы пара. Он глянул на сестру, которая только что вылезла из воды и стояла на деревянных мостках, обсыхая. Мокрые расплетенные волосы упругими кольцами спадали ниже пояса и казались спутанными и грязными от золы и яичного желтка.

– Сейчас принесу, – ответила девушка, не обращая внимания на ворчливый голос матери, доносившийся из глубины дверного проема.

Дверь быстро захлопнулась, тут же послышались сухие шлепки веника и сдержанные вздохи после каждого удара.

Банный день для всех был священным днем. Над берегом Тверцы, сплошь усеянным мыльнями, стоял едкий дух сгоревшего дерева, перемешанного со свежестью душистых трав. Каждая уважаемая семья в городе имела баню. В ней не только мылись, но и рожали детей, а также обмывали покойников, провожая их в бесконечный мир Нави, но и, конечно, ворожили, призывая в помощь потусторонние силы.

С утра Маня с матерью носили воду из реки, а отец с братом рубили дрова на растопку. После того, как баня прогрелась, а дым выветрился, пол и лавки отмыли от копоти и застелили их свежей травой. Мать приготовила гостинец банному духу, сдобрила его редькой и принесла в дар, прочитав молитву – ведь дух не только заботился о благосостоянии рода, но и защищал его от хвори.

Бани всегда строили отдельно от основного жилища, ближе к воде. Строить дом на бывшем погосте или на месте старой дороги, а также где стояла баня – считалось делом опасным. Такие места зачастую привлекали духов из мира мертвых. А уж как те поведут себя с домочадцами, было неясно. Возможно, утащат за собой раньше времени.

Однажды Маня стала свидетелем разговора двух плотников на базарной площади, которые искали работу. Те сидели на земле, под телегой, и вечеряли скудными запасами странников. Маня напоила их молоком бесплатно. Пожалела. Уж больно изможденные у них были лица. Почему она вдруг запомнила их? Тогда ее поразили синие глаза молодого плотника. Они были, как чистое небо в ясную погоду, и хотелось смотреть в них бесконечно, не отрываясь. Старый и опытный мастер поучал его, делился секретами мастерства. Из всего разговора Маня хорошо усвоила главное: для строительства дома бревна нужно подбирать с умыслом. Зачастую в ход шла сосна, ель и лиственница. Эти деревья, с длинными ровными стволами, удобно ложились в сруб, плотно примыкали друг к другу, хорошо удерживали внутреннее тепло, долго не гнили. Однако выбор деревьев в лесу тоже требовал соблюдения множества правил, нарушение которых могло превратить дом во врага. Так для сруба нельзя было брать «священные» и «проклятые» деревья – они могли притянуть в дом смерть. Запрет распространялся на все старые деревья. По поверью, они должны умереть в лесу своей смертью. Ни в коем случае не рубились сухие деревья, считавшиеся мертвыми. Люди знали, что бревна старых или высохших деревьев обрекали жильцов на «сухотку» – болезнь, без причины унесшую многие жизни. Большое несчастье случалось, если в сруб попадало «буйное» дерево, то есть дерево, выросшее на перекрестке или на месте бывших лесных дорог. Такое дерево могло разрушить сруб и задавить хозяев.

Мастер рассказывал так красиво, что Маня заслушалась. Ей вовсе не хотелось уходить, но и оставаться долго рядом с ними она не могла. Ей все время казалось, что окружающие смотрят на нее осуждающе. Почему? Она не могла объяснить, вдруг застыдившись собственных мыслей. После девушка часто вспоминала лицо молодого плотника, его синие небесные очи. Но лишь до вчерашнего дня.

Маня оторвала взгляд от спокойной поверхности реки и посмотрела по сторонам. Справа и слева, за спутанными ивами, купался народ. Банный день был в разгаре. Мужики и бабы, стар и млад по традиции мылись вместе и теперь целыми семьями отдыхали после купания, расположившись на берегу. Обремененные повседневными заботами люди редко находили возможность для общения, и только здесь, отдохнувшие и спокойные, они делились последними новостями, обсуждали цены на соль и товары, говорили о войне, которая стояла на пороге и костлявой рукой уже стучалась в каждый дом. Где-то затянули песню. Красивый девичий голос полетел над рекой, за ним подтянулись голоса мужские, и вот стройное многоголосье стремительно ушло ввысь, в чистое, словно умытое небо. Маня заслушалась, но вдруг вспомнила, что ее ждут, нагнулась за ведром.

Рядом, из соседнего строения, выскочил мужик и с громким ором пронесся мимо, плюхнулся в реку, обдавая девушку брызгами. За ним неторопливо вышли бабы. Первая вела за руку малыша и подталкивала его к воде. Это был Танаско с женой и снохой. Их семейство были добрыми соседями Мани, их двор находился рядом.

После того, как родного брата убили на войне, Танаско взял в дом жену убиенного и их малолетнего ребенка, несмотря на то, что жили те в другой местности и были чужаками.

Сноха, что вела ребенка, вошла в воду первая и протянула руки за малышом. Тот испуганно забил ногами, но кричать не стал. Мать несколько раз окунула его с головой, что-то ласково проговорила ему на ушко. Тот прижался к ней, улыбаясь.

– Мань, что стоишь, айда к нам, – крикнул из воды сосед. – Давненько я девок не щупал. А ты уже совсем невеста! Вон грудка-то отросла! А, Мань?

– Я тебе пощупаю! Охальник! – вторила ему вслед жена, со смехом брызгая водой.

Их голые тела блестели в прозрачной воде, словно огромные рыбины, готовые выброситься на берег.

– Не могу, я за водой, – кивая на ведро, показала девушка.

– Так ты отнеси и возвращайся, – сказала соседка.

Она вышла из воды и, подняв руки за голову, поправляла мокрые длинные волосы, прогнувшись всем телом. Она была еще молодая и не рожавшая, что-то у нее не ладилось с этим делом. Знакомая бабка ведунья, по слухам, пробовала ее лечить, но все безуспешно. В итоге она предрекла, что та понесет только после определенного возраста и если боги на то дадут добро.

– Маня! Ты куда пропала? Отец ждет!

На этот раз из бани выскочила распаренная мать. Она тяжело протопала по мосткам и упала в реку. Дородная телом она подняла тучу воды. Отфыркиваясь, она проплыла немного и повернула к берегу.

– Здравствуй, тетка Дарка, – поздоровалась соседка.

– И вам не хворать, – отозвалась мать.

– Тетка Дарка, скажи, за сколько твой Ставр мед осенью варяжить будет?

– Слугава, почем я знаю, у него спроси.

– Я думала, ты знаешь.

Ставр – отец Мани держал пасеку. Бортник по семейному выбору он вместе с дедом Светозаром имели в личное пользование дупла пчелиных ульев в лесных угодьях. Дед присматривал за пчелами в глуши и мало показывался на люди, а отец привозил мед в город для продажи. В свое время, желающих забрать себе их семейный промысел было предостаточно, но дед, одним ему известным способом, нагнал жути на лихоимцев и отвадил их от лесного богатства навсегда. Маня помнила, как об их семье распускали досужие сплетни, стараясь очернить доброе имя. Мед считался отменным и поставлялся на двор князю с большой скидкой в обмен на покровительство. Вскоре деда прозвали колдуном и больше связываться с ним не стали.

– Ой, Слугава, не темни. Вижу, спросить что-то хочешь?

Мать поднялась на мостки и обтерла руками нагое тело, скрутила волосы, отжимая.

– Можно я позову Маню к нам? Нужно поговорить. Дело тайное!

– Да знаю я ваши тайны. Опять парням кости перемывать? Ты, Танаско, за женой-то приглядывай, а то, не ровен час, загуляет, – обратилась она к соседу.

Тот выбрался из воды и помогал снохе с малышом.

– Не загуляет, она у меня вот где! – показал он кулак и подмигнул жене.

Слугава улыбнулась в ответ, поддерживая мужа.

– Ну, так что, можно Мане к нам? – не отступала она.

– Нашли время. Позже нельзя? Хоть вымыться девке дайте.

– У нас домоется. Ну, очень нужно, тетка Дарка! А?

– Ладно, идите. Только недолго, – разрешила мать, сама подхватила ведро с водой и пошла к себе.

Жар в парной был знатный. Плеснув на печь пивом и, вдыхая хлебный аромат, Слугава забралась на лавку и махнула Мане рукой, приглашая сесть рядом.

– Как тебе новость? – спросила она, набрав пригоршню настоянных на меду березовых почек, и старательно стала обмазывать ими плечи и спину подружки. Сила таких втираний была великая – кожа становилась гладкая и чистая, как у новорожденного.

– Ты про сына кузнеца спрашиваешь? – догадалась Маня.

– Про него. Я слышала, ты первая его увидела?

– Ну да. Он у меня дорогу спрашивал.

– Так, рассказывай подробно. Не томи!

Слугава нетерпеливо придвинулась ближе, стараясь не пропустить ни единого слова. Любопытство соседки насторожило Маню.

– Да что рассказывать-то? – спросила она.

– Говорят, он пригожий собой? – горячо задышала в лицо Слугава. – Да почему из тебя все клещами вытягивать приходится?

– Так, ничего! – девушка потупилась от смущения.

– Ой, ладно, ничего, скажи сразу, влюбилась? Я же вижу.

Слугава толкнула девушку в бок и захохотала.

– Отстань. И в мыслях нет, – отмахнулась та.

– Слышь, муженек, Маня влюбилась!

Танаско вошел в парную с двумя березовыми пушистыми вениками, снова плеснул на камни, поднял к потолку душистый жар.

– В кого, в меня?

– В тебя? – нараспев язвила соседка – Да в тебя только я могу влюбиться, да корова наша!

– Ах, так? Корова, говоришь? Вот я сейчас тебе задам за корову. Быстро легли, – скомандовал Танаско, и девки растянулись на широкой лавке, подставив спины.

Веники заходили сначала бережно и невесомо, нежно поглаживая кожу, едва касаясь. Маня почувствовала, как волна блаженства растеклась от кончиков пальцев ног до самой макушки, дурманя голову. Затем темп стал нарастать, удары становились сильнее, и вот уже терпеть раскаленный воздух не было сил.

– Все, хватит! – сразу закричали обе и, как стрелы, выпущенные из лука, выбежали на улицу, прыгнули в прохладную реку.

– Ой! Хорошо-то как! – мечтательно проговорила Слугава, перевернулась в воде на спину, открыв небу грудь и живот. – Может, сплаваем до кузнеца?

– Шальная баба. Что тебе неймется-то? – пристыдила Маня. – И муж, добрый, тебя любит и хозяйство справное.

– Муж, хозяйство – глупая ты, Маня. Дети – вот оно бабье счастье! Детей нет.

– Так может, все еще наладится?

– Наладится? – с горечью проговорила соседка. – А годы? Год-то уходят! Сколько еще ждать? Может, не во мне дело, а в мужике?

– Ой, Слугава, что ты задумала? Грех ведь это!

– Грех бабе без детей оставаться. Не поймешь ты это пока – молода еще. Ладно, поплыли обратно!

Они повернули к берегу, и лишь шелковистые длинные волосы потянулись за ними следом.

Слова соседки не давали покоя девушке. Она еще долго лежала в постели без сна, размышляя над превратностями судьбы. Ей одинаково было жаль и Слугаву, и Танаско, который также нравился ей, как человек, добрый и отзывчивый. Тут же мысли перескочили на красивого и статного сына кузнеца. В главном соседка была права – он никак не выходил у нее из головы. Уже в сотый раз она в подробностях вспоминала их первую встречу. Гордый и уверенный в себе всадник, покрытый дорожной пылью, на красивом сильном скакуне, преградил ей дорогу, когда она шла по воду. Нездешний облик сильно разнился с обликом местных мужиков. Прищуренные глаза смотрели властно и дерзко. Маня сразу потерялась под этим взглядом. Вдруг откуда-то нахлынула слабость в ногах, и юное сердечко забилось тревожно. Внутри стало пугающе пусто и сладко одновременно. Он спросил дорогу к кузне, и она показала, но предупредила, что если он хочет воспользоваться услугами кузнеца, то вряд ли ему это удастся.

Кузнец долго болел в последнее время, почти не вставал после того, как подковал норовистого жеребца. Дикое глупое животное от страха и боли ударило его копытом в грудину. Удар был страшный, другой бы на его месте кончился сразу, но сильный и крепкий мужик выжил, но так и остался хворым. Из-за тяжелой болезни главы дома дела шли плохо. Опоры не было. Старшего сына забрали в Орду на службу отроком, двое других сгинули еще детьми от лихорадки. Оставались две дочери, которые подрастали и уже покидали младенческий возраст «вест». Мать надрывала последние силы в старании сохранить благополучие семьи и поставить больного мужа на ноги. Как во всяком русском роду лечением в семье занималась жена. Сердобольные соседи пытались помочь, чем могли – все уважали умелость и прямодушие кузнеца, но гордая женщина отказывала им и тянула хозяйство сама.