Текст книги "Лесник"

Лесник
Андрей Шапеев

© Андрей Шапеев, 2024

ISBN 978-5-0064-7441-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Андрей Шапеев
Лесник

Вместо вступления. Последнее письмо моему другу Славке. Письмо о моей жене: мы недавно начали жить с ней.

Привет, Славка! Ты спрашивал, на ком же я женился в итоге, ну так это письмо я посвящу рассказу о моей жене.

Она не мудрствует лукаво. Простая деревенская женщина, в хорошем смысле.

В её движениях сквозит нечто от лесного животного: то косули, то рыси или вообще ястреба. По крайней мере, некоторые движения, с которыми она обращается ко мне, напоминают движения зверя, заметившего тебя в лесу.

Её смех как будто непосредственно дан самой природой. Ни у кого не училась, как будто бы жила в лесу и научилась смеяться у ветра, колышущего верхушки деревьев.

Смех конечно человеческий, но видит Бог, смех исконно деревенского человека сильно отличается от смеха городского – жизнью, незатейливостью, ясностью и звонкостью и певучестью. Наверное, я так говорю, потому что я городской житель. Что сам думаешь? Этой звонкости я всегда удивлялся.

Голос, которые другие ставят себе, чтобы громко и ясно говорить, у неё от природы какой нужно.

В том, как она брала что-либо в руки или обнимала меня было что-то такое мягкое, но уверенное, жилистое.

Иногда смотрела на меня как натуральный дикий зверь. Говорит, понимает всё, отвечает. Но взгляд такой, словно смотрит на тебя зверь из глубокой тёмной чащи леса. Неотрывно и видя в тебе как будто такой же предмет пространства, как муравейник или пень.

Она уникальна, такая, словно бы все ходили на курсы «Как жить в обществе нервничая, суетясь и выматывая себе нервы» или «как всё навязчиво анализировать и за всё бояться» или «100 способов стать невротиком», а она их пропустила, вместо этого ходила по грибы. За то её и люблю.

При этом она очень любит сплетничать, но я и сам рад обсудить какого-нибудь соседа. В целом умная добрая женщина.

Как ты поживаешь? А то ведь месяц прошёл с твоего предыдущего письма. У нас всё хорошо. Живём.

Последний ответ Славки на моё письмо о моей жене. Полгода до настоящих событий

Ахаха! Вот и насмешил меня твой тон в письме! Специально так писал? Красиво, очень романтично даже. Безусловно, я верю в то, что ты женился на лучшей девчонке.

Правда, очень странно ты написал про неё. Но ты и раньше красным словцом отличался, так что я думаю, это ты снова экспериментируешь. Про деревенских ты верно написал, совсем другие люди, чем мы с тобой. Но вот я как 10 лет назад сюда переехал, так сам стал попроще, что ли. Оно и правильно, на самом деле. Тут в деревне только попроще надо быть, иначе с ума сойдёшь.

Как я поживаю? Да ничего, вполне. Людей в деревне всё меньше, но магазин ещё работает, и это главное. Антон, дурачок который, недавно спалил пустой дом. А там хозяева ещё не всё забрали. Добро пропало. Жалко. Что ещё сказать тебе? Приезжай, я баню свою теплоизолировал. Теперь должно быть хорошо.

1 Как на мшистом автомобиле мы с женой выехали к Славке

Началось всё с того, что нам понадобился лесник Славка. Просто до зарезу. Причин тому насобиралось много, всего и не перечислить за один раз. Но есть и основной предлог для того, чтобы ехать к нему за 90 километров по убитой просёлочной дороге. Это клещики.

Клещики, из-за которых в этом году погибло уже 60% урожая ржи в хозяйствах в округе. Хозяйственники перепробовали все возможные способы борьбы. Использовали самые ядрёные химикаты, вводили специальный карантин для злаковых, и вообще сражались достойно. Но проигрывали. Вообще, надо сказать, что 40% урожая погибло ещё в самом начале, по недосмотру. За другими заботами как-то позабыли увеличить дозу инсектицида.

Это были какие-то особые клещики, невосприимчивые к инсектицидам. Мельче, плотнее и щитинистей, чем обычные ежегодные. Возможно потому, что зараза не была с самого начала обнаружена, из-за обычных профилактических доз инсектицида эти клещики выработали иммунитет. Поэтому когда было уничтожено 40% урожая, и хозяйства хватились увеличивать концентрацию инсектицида в фумигаторах, было уже поздно. Мне почему-то казалось, что наш Славка, так звали лесника, предложит варианты, как побороть паразита.

А что ещё было делать? Когда все средства перепробованы, обращаешься к старым знакомым. Славка был толковый парень.

Он мой старый друг. В институте мы с ним были лучшими друзьями и до сих пор хоть раз в год, да поддерживали связь. К праздникам он присылал мне деревенский самогон и дичь, а я ему – всякую ерунду, которую ему было трудно достать в деревне, которую он попросит. То фонарь ему куплю хороший, то перочинный нож, то журналы какие-нибудь. Но мы уже 3 года не общались вживую, всё письмами, посылками, да и то всё короче, всё лаконичнее. И я не знаю, как там он. Не спился ли совсем, узнает ли меня.

Из нашего посёлка мы выехали вдвоём с женой, в субботний день. У меня старая Митсубиши Паджеро, у которой на крыльях, заднем бампере и зачехлённой запаске вырос густо-зелёный бархатистый пушок мха. Она стояла три года без дела, а меня по работе возили на служебной Ниве. А недавно я решил дать старому коню дорогу. Ну и потому что права после лишения наконец восстановил.

Пришлось заменить все возможные резинки, это вылилось в кругленькую сумму. А также смириться с гниющими порогами, кое-где залатав их листовой нержавейкой. Но в остальном движок и ходовая были в полном порядке. Кое-что конечно ещё требовало замены, но не так критично. К тому же я уже сильно потратился. Пока и так сойдёт. Так что машина приятно и тепло рычала, согревая душу перспективой душевной поездки выходного дня. Мох я с неё пока не счищал. Пусть пока побудет. Антуражно.

Мы закупились семечками, крекерами, заварили термос чая, и покатили, иногда с плюханьем и грязными брызгами разбивая блестящие на солнце озёра луж. Всю дорогу испещряли ямы, колеи из подсохшей грязи – то змеисто виляющие, теряющиеся в лужах, то неожиданно выныривающие из них и образующие по краям опасно торчавшие окаменевшие гребни из грязи, поросшие короткой травой с залысинами и субтильными колосьями подорожником, которые и без того являются питекантропами в мире колосьев в смысле грубости, так ещё захудалыми от частых проезжающих по ним колёс и обдаваемые потоками грязи.

Этой дорогой пользовались, в основном отправляющиеся на охоту или рыбалку местные. Естественно, подобно другим дорогам, где функция не связать точку А с точкой Б, а просто привести подальше в лес, по этой дороге в принципе было сложно ехать. Но наша задача была всё-таки приехать в пункт Б. В деревню Кроты. Там и жил наш лесник.

2 Как нас обоих укачала убитая дорога

По ухабисто-волнистой дороге, которую трудно было назвать дорогой, мы проехали километров 15, прежде чем жена сказала:

– Я больше не могу, меня сейчас стошнит. Остановись.

Мы вывалились из Паджера и, покачиваясь по-моряцки широкой походкой, отошли в сторону и плюхнулись в цикорий, держась за головы. Я снял свои красно-синие потасканные кеды Пума и дал ногам подышать. Прекрасная поездка выходного дня, о которой я так мечтал утром, превратилась в адскую карусель, на которой теряешь представление о верхе и низе и о сторонах света. В голове страшно гудело.

– Прошло полтора часа почти. 10 километров в час, – я почесал свою коротко остриженную голову, которую начало печь на солнце, схватил цикорий, сорвал с него цветок и кинул в дорожную лужу. Голубенький цветок поплыл по луже, как будто у неё было течение. Я опьянело вздохнул, – но ехать-то надо дальше. Ещё 75 кэмэ.

Позади нас было небольшое заброшенное поле, теперь сплошь степь. Впереди, через дорогу, – густой смешанный лес. А там, в лесу, паутинная сеть ветвей вверху и мох внизу, такой же мох, как и на моей машине. Эта параллельность существования мхов показалась мне немного странной, как если бы машина вдруг сказала мне, что хотела бы прорасти им насквозь. Я помню, что тогда пообещал себе по приезду домой после выходных счистить весь мох с машины до блеска.

Жена моя сидела уронив голову на колени, её взлохмоченные волосы закрывали лицо. Нагретые солнцем, они ещё пахли ромашковым бальзамом, но уже немного перхотью или чем-то таким, если мыл голову позавчера. Мне нравилась смесь этих запахов. Она придаёт женщине некоторое ощущение жизни, в отличие от безжизненного стерильно-бальзамного, который слышен сразу после мытья головы.

– Йыыыхх, – прорычала глухо жена. Этот звук означал сильную усталость, в стоическом намерении всё же преодолеть остаток пути.

Поймав себя на мысли, что размышляю о степени чистоты женских голов, я встал, размялся, обулся, и поплёлся обратно в Паджеро. Жена больше ничего не сказала и смиренно последовала моему примеру.

Ещё приблизительно 5 километров мы ехали по этой дороге, а затем она стала более дикой, заросшей и при этом, поразительно, но – более ровной. Здесь ездили реже. Большинство рыбаков, охотников и грибников, сворачивало раньше. И немногие здесь месили грязь в непогоду, выдавливая из колеи топорщащиеся в разные стороны гребни. И мы смогли ехать быстрее. Жена даже свободно вздохнула, повеселела и принялась снова грызть семечки.

Я включил радио. Слегка шипя, заиграла «Since U Been Gone» Келли Кларксон. Гитарные риффы звучали шумливо, глухо улетая в открытое окно и растворялись там в берёзовом молодняке. А голосок Келли, напевающий что-то на английском, показался мне до ужаса несовместимым с этими полями и лесами. Подобно приторно-сладкой засахарившейся конфете в гречневой каше на топлёном масле. Но что поделать, ловила только эта станция. И это всё же было лучше, чем звенящий гул ухабистой дороги, который ещё не унялся в наших головах.

Вскоре солнце застили облака, и мир стал сугубо серо-зелёным. Радио перестало играть, только шипело, и я его выключил. Чтобы разнообразить остаток пути, мы с женой начали играть в города. Ещё через 2 часа, когда мы уже по нескольку раз изрядно пострадали подыскивая название городов на злосчастных буквах «А», «Н» и «К» (просто бич игрока в города), мы свернули на дорогу, ведущую в Кроты.

3 Две Олеси

Чуть дальше за поворотом нас остановили девушка с маленькой девочкой. Они сказали, что им тоже до Кротов, но они боятся, что дождь застанет их, поэтому и попросили подвезти.

– Я Даша, а это мой муж Вова. А вас как зовут? – Зачем-то заболтала моя жена.

– Мы – Олеси. Нас обеих зовут Олеси. – Гордо нахмурив брови, сказала девочка лет шести. Её мама с гордостью улыбалась и молчала.

– Ого, – закивал я, – а как так вышло, что вы обе Олеси?

– Так вот и вышло! – Звонко выпалила девочка, ковыряя пожухлый уже букет полевых цветов на своих коленях.

– Вы сёстры? – в некотором непонимании спросил я. – Очень уж молодо выглядите. – (я имел в виду старшую)

– Нет, я её мама. Да, я молодо выгляжу, потому что мне 17 лет.

Я нахмурил брови и почти минуту мы ехали молча, покачиваясь и слушая какое-то дребезжание в приборной доске от тряски. Потом разберусь, что это дребезжит.

– Так вы… – Наконец нарушил я молчание. – Так вы значит мама? Очень рано родили, значит?

– Вова! – Шикнула на меня жена.

– А что? Да вы поймите, я ничего. Я не могу осуждать. – Громко оправдывался я, глядя в зеркало заднего вида. – Просто интересно. Не часто такое бывает.

– Да ладно, – дружелюбно отмахнулась старшая Олеся. Несмотря на юность, что-то в её характере и манере поведения сильно топорщилось, как будто одной её части исполнилось уже лет сорок, а другая часть по-прежнему оставалась десятилетней. Я подумал, что это ранние роды и ранняя же ответственность как-то так повлияли. – Я даже подавала заявку на участие в передаче «Беременна в 16». Вот только не приняли… я ведь забеременела в 10. А не в 16! – И старшая Олеся громко, но как-то очень тепло рассмеялась.

Я видел, что Олеся непрочь поддержать эту тему и дальше, и не отступал:

– Любовь значит была? Я знаю, точно: большая любовь, – я улыбался, словно бы продолжая дружелюбно построенный Олесей диалог.

– Нет, никакой любви. Совсем никакой. Это мой дед. У него лунатизм, он ночью пришёл и изнасиловал меня. – Сказала она уже без улыбки, но всё с той же незатейливой прямотой. Иногда юные девушки хотят поразить, шокировать чем-то. Это у них в возрасте есть такое. Возможно, в этой ситуации Олесей руководил именно этот мотив.

Олеся младшая задумчиво ковырялась в своём букете из полевых цветов, слушая внимательно наш разговор, но делая вид, что не слышит. Старшая же делала вид, что для неё это совершенно обыденный разговор. Их лица тряслись в моём зеркале, как перо сейсмографа. Дашенька, жена моя, смотрела со скрытым укором – не на меня, а на дорогу, но я всё понял.

– Понятно, значит, дед. – Сказал я всё с тем же идиотски-оптимистичным тоном.

– Да, дед. – Продолжила Олеся старшая. – Но он не специально. Это лунатизм. Он уже совсем старый был. Вот и получается, что прадед Олеси – её отец. Это странно, я знаю. – Она очень натурально и добро рассмеялась. – Но что поделать. Бывают вот такие вот случаи. Я решила рожать.

– Хорошо, а почему обе Олеси-то? – Спросил я наконец. – Почему у дочери ваше имя?

– Это уже я, – горделиво заметила старшая. – Подумала, что так назвать будет интересно. Люблю вот, когда люди спрашивают. Сразу есть о чём поговорить. – Она задумчиво покусала нижнюю губу. – Ну и просто хотелось чтобы звали Олеся. Не знаю, почему. Просто! – И она зыркнула на меня в зеркало.

– Мама, это не новость, – ровным голосом обиженно сказала младшая.

– Пусть знают, буся. – Ласково и тихо обратилась к ней старшая.

Младшая особо в лице не изменилась, но как будто приняла сказанное. Да уж, парочка что надо.

– А что же вы? Куда едете? – Просто спросила старшая Олеся, когда мы уже подъезжали к Кротам.

– К другу, – Ответил я, – знаете, может быть лесника местного, он живёт дальше за борком.

– Лесника-то видели конечно, – отвечала старшая. – Но давно видели, года полтора. Знаем только что есть он там, и всё.

– Пьёт? – Обеспокоенно уставился я на них в зеркало.

– Этого не знаю. А знаете что, я поздороваться с ним хочу, а то всё повода познакомиться не было. Давайте мы с вами до него доедем, а оттуда уже пешком пойдём.

– Да как скажете, Олеся. Как скажете, – игриво-задорно, как с детьми, говорил я.

Когда мы наконец приехали к дому лесника и постучались в его дверь, открыл нам некто совсем другой, не Славка.

4 Это не Славка

Этот мужчина оказался блестяще-лысым, с густыми чёрными гусеницами бровей, с гладковыбритым лицом и подбородком, переходящим в шею. Его щёки синели: из-под бледной кожи лица уже хотела вырасти новая щетина. Глаза так чёрнели, что зрачков в радужках не наблюдалось вовсе. По комплекции он был точь-в-точь как Слава – плечи широкие, рост вполне высокий, живот в аккурат для мужчины 40 лет.

Ошибки быть не могло: дом был Славки, баня его, обшитая обещанной теплоизоляцией, как он и писал в письме. И даже живот Славкин, но вот только это был не Славка. Мы все молча таращились на незнакомца. Мы стояли снаружи, он – через порог, в коричневой темноте нутра дома. Одет был по-домашнему, вёл себя как хозяин. Что-то дожёвывал, словно он и был хозяин. Первым начал он:

– Вы наверное к Славе, – сказал он почти скрипящим голосом, довольно дружелюбно, но как-то печально.

– К нему, – только и сказал я.

– Слава пропал, – горестно сообщил мужик, сочувственно поджимая щёки к глазам. – Понимаете, вот уже полгода его нет, и мы не знаем где он.

– Мы – это кто? – нашлась Даша.

– Лесохозяйство, – он немного помялся, словно не зная, что ещё прибавить, словно ожидал, что мы тотчас же развернёмся и уйдём. – Я теперь здесь. Слава исчез, и всё.

Я понимал, что мы три с половиной часа ехали сюда, и обратно никому не хочется. Воспользовавшись рассеянностью мужика я сделал шаг через порог несмотря на то, что он там стоял:

– Слушайте, Славка – мой хороший друг, – говорил я при этом громко, прикинувшись слабослышащим. Когда говоришь громко, но спокойно, это всегда производит убедительный эффект. – Я хотел бы посмотреть как тут всё, повспоминать былое. Вы не против?

Когда я сказал «вы не против», я весь целиком был уже в тёмных сенях без окон. Здесь пахло какой-то затхлостью, засохшим спиртом на дне пыльных зелёных бутылок водки, пауками, сыростью и старым жиром. Запах некогда жизни прошлого, но о настоящем он отчётливо говорил, что тут не живут по меньшей мере полгода. Густобровый, похоже, был прав.

Очевидно, он не хотел нас пускать, но я уже был внутри, за мной уже переступила порог Даша, Олеси тоже собирались войти несмотря на то, что их-то точно никто не звал. И мы вошли. Лысый, похоже, не понимал, почему мы все себя так ведём:

– Вам надо осмотреть дом? Но я же сказал, что Славы нет и увы не будет. Или у вас какие-то дела в этом доме? Я тут обживаюсь, вещи Славы не трогаю. Просто обживаюсь. – Как бы оправдывался лысый. – Дом-то служебный, от государства.

– Мы тут вас впервые видим, – сказала Олеся старшая стоя уже в сенях. – Вы давно тут?

Мужик всё ещё стоял держал открытую дверь, словно бы мы должны были тотчас выйти, но мы никуда не собирались. Я прошёл в комнаты. Даша за мной. Мужик сказал:

– Я совсем недавно, месяц. Я бы пригласил на чай вас, только туда, в баню. Я там живу в основном, но у меня ужасный беспорядок, всё не было времени убраться.

– А чем же занимался тут? – Спросил я недоверчиво, но громко и всё так же кося под дурачка.

Мы разглядывали помещение, мужик в ответ промолчал, потом как-то медленно отошёл от входной двери, она немного со скрипом прикрылась. Не до конца, но стало темно. Пока луч света из открытой двери попадал в комнату, вот что я успел разглядеть. Я опишу обстановку, вызвавшую у меня даже не вопросы, а какое-то тупое онемение.

Окна были заложены изнутри какими-то старыми полотенцами и сорванными с петель занавесками. Карнизы у некоторых окон были оторваны – видно, что занавески сдирали в спешке. Некоторые тряпки для более плотного прилегания к окну были прижаты поленьями или всё теми же обломками карнизов. Свет внутрь попадал, но очень тусклый. Большую часть просторной комнаты занимала кипа каких-то связанных крест накрест бечевой то ли книг, то ли чёрт его знает чего. Старый диван стоящий в углу с характерными вмятинами навсегда запечатлел позу, в которой привык лежать Славка.

Печь, располагавшаяся между залом и комнатами, была всё такая же белая, слегка закопчённая, рядом с ней дрова – возможно, Славка исчез в самые холода. Кое-где стояли бутылки, банки, прочая посуда, большинство были выставлены так, словно их вот-вот намеревались помыть – на столе, покрытом замусоленной клеёнкой, у большого алюминиевого таза, в котором когда-то была вода, но высохла. Рядом с тазом даже лежали ветошь, ёршик для бутылок и мыло. Словно в подтверждение моей догадки я тут же заметил дальше за тазом три бутылки почище.

Грязные же бутылки и банки были как будто со следами настоек или закатки – в них засохли то ягода, то чили перчики, то чёрте что – то какой-то засохший жир, словно бы в них была тушёнка или что-то вроде того. Кое-что успело порасти плесенью и эта плесень уже успела выродиться, осесть и засохнуть. Если здесь и вывелись мухи, то все они куда-то подевались.

Между двух окон стоял громоздкий славкин шкаф. Славка всегда запирал его на ключ, потому что если не запереть, то дверцы открывались сами собой. Кое-где стояли какие-то пластиковые и металлические вёдра, вложенные одно в другое без всякого принципа. На старый абажур была навешена одежда Славки, под весом которой каркас абажура сломался и согнулся. Я взглянул на пол и заметил на нём следы чего-то мелкого, по форме напоминающие разбросанную в пыли следы от фасолин, но фасолины эти как будто убрали по штуке одну за другой пальцами. Самой фасоли нигде не было видно. Тут-то дверь и закрылась, и в зале стало гораздо темнее.

5 Про фасоль

– Я ничем не могу помочь вам, – сказал лысый спокойно, но немного как бы упрашивая нас, и вошёл в комнату.

– Почему окна закрыты тряпками? – Спросил я, усаживаясь на диван и продолжая осматривать помещение, с этого ракурса я видел только голову лысого, потому что прямо передо мной уже возвышались кипы бумаг.

Несмотря на этот завал в центре комнаты, по двум сторонам от него были вполне широкие проходы. И везде дощатый пол был усыпан следами от фасоли.

– Здесь что, фасоль рассыпали? – Спросил я не дожидаясь ответа на первый вопрос. Олеси сели рядом со мной на диван. А Даша продолжала неспешно оглядывать всё вокруг, она остановилась напротив маленькой вышивки висевшей за абажуром. Там была очень плохо вышита какая-то собака. Вышила уже давно какая-то деревенская кустарница.

Из этой комнаты были выходы ещё в три помещения, в которых было так же темно, хотя раньше я помню дом был светлый, с большим количеством окон. Вообще все окна затянули. Внутренних дверей в доме не было совсем. Но это и раньше так было: во всех комнатах двери были сняты с петель. Эти три помещения были: спальня с вертикальной лестницей на чердак, кухня, и ещё одна комната, навроде кабинета. В последней у Славки стоял письменный стол, и он писал за ним письма и читал книги, напялив очки для чтения. Сейчас я видел этот стол с дивана, на нём тоже громоздились кипы.

– Не могу знать, – лысый поставил руки в пояс и похоже наконец смирился, что мы не уйдём, – зима эта холодная была, до 35 мороза доходило, наверное Слава так предотвратил теплопотери. Ну или например другая версия – чтобы от солнца вот эти материалы не выгорели. Ни про какую фасоль тоже не знаю ничего.

– А что это за материалы? – Кивнул я на стопку книг.

– Похоже, что это упразднили бибилиотеку местную. Закрыли то есть. А Слава по доброте душевной решил спасти книги. Наверное, так они сюда и попали. В деревне всё меньше людей становится. Вот и закрыли её. – Хмуро говорил лысый.

– Мы со Славкой – давние друзья. Я приехал к нему не просто погостить, но и по делу. Рожь пропадает. Славка мог знать, как и что с ней делать. Во всяком случае, покумекали бы с ним вдвоём, всё же лучше было бы. Но то что он пропал, да ещё и полгода назад, это для меня удар, поймите меня. – Я откровенничал, а мужик молчал. Тогда я спросил. – А вас, значит, перевели сюда? Я Вова. А как вас зовут?

– Я тоже Слава. Да, перевели из столицы.

– А как вы тут месяц уже живёте, если пыль на полу, только фасоль какая-то была, да и ту подобрали?

– А я в бане ночевал и жил тоже там. Слава там всё достаточно автономно сделал, плиточку даже, рукомойник. Тут в доме такой беспорядок, я сюда и не ходил. Да и следствие тут ходило пару раз. – Мужик (упорно не буду называть его Славой), сказав это, замолчал. Все мы тоже помолчали. Не выдержав, я вздохнул, шлёпнул руками себе по коленям и встал, собираясь исследовать дом дальше, приговаривая:

– В бане, значит… ну может ты и прав, что в бане. Кто знает, что тут может… – я остановился на пороге спальни, в которой находилась лестница на чердак, и обомлел. Я не сразу увидел их, но вот когда увидел, ноги так и подкосились, да я схватился за дверной косяк, мешкообразно навалившись на него, отчего тот даже длинно скрипнул. Испуг отошёл, и я постарался вглядеться в полузатенённую спальню. Точнее, в лестницу. Тут в комнате было одно окно, тоже плотно упакованное тряпками, но через них пробивалось немного света.

То, что произошло дальше, похоже, мне приснилось. Во сне наяву. Я как бы словил галлюцинацию от долгой дороги по колдобинам, от волнения за давнего друга. Иначе это никак не объяснить.

Вдоль вертикальной лестницы тянулось несколько каких-то бесформенных фигурок, каждый размером с бутылку водки. Я сначала подумал, что это какой-то декор или игрушки. Стал вглядываться: эти фигурки по-живому двигались. Шевелились как единый организм, как сколопендра, поедающая само бытие. Эти существа стояли друг у друга на плечах, если это можно было назвать плечами, держась за лестницу и передавая что-то снизу вверх.

Их на лестнице помещалось 12 или 13, сосчитать было трудно, потому что всё происходило очень быстро, в сотню раз быстрее, чем я описываю. Последний уже исчезал наполовину в черноте чердака. Внезапно остановив свою работу, они вытаращились на меня какими-то блестящими глазками без признаков зрачков. Одеты эти странные существа не были, но не сказал бы, чтобы они были голые. Они были как будто выполнены из какого-то мягкого полупрозрачного материала. Кажется, на некоторых то тут, то там росли мох из которого торчали крошечные шляпки грибов. В редких лучах света из окна их кожа едва заметно искрилась, как слизь на улитке. У этих существ были лица, вполне человеческие, но маленькие и их глаза… Их глаза были совсем не человеческие, они были как капли чёрной смолы: с крошечным бликом.

Пытаясь совладать с собой я почему-то сказал что-то очень странное, зато громко. И кося под дурачка:

– А, я уже читал это в какой-то книге! Вот про вас.

Одно из существ из середины лестницы как-то недружелюбно повернуло голову набок, словно интересуясь моей персоной, но трудно было понять, что за эмоцию выражало это существо – у него не было бровей. Оно ответило мне вполне взрослым человеческим голосом, хриплым каким-то тенором, но от этих слов меня пробили мурашки ужаса:

– В какой книге? В этой или в той, которую ты прямо сейчас читаешь?

В какой книге? В этой или в той, которую я прямо сейчас читаю? Но я сейчас не читаю никакую книгу. Или читаю?

Запутавшись и всё ещё пребывая в ужасе, я искусственно рассмеялся и как-то горделиво выдавил из себя, делая вид, что у меня вообще всё под контролем:

– Ха-ха! В обеих!

– Боже, Вова, с кем ты там говоришь? – забеспокоилась Даша и подошла ко мне, в этот момент существа все ретировались кто куда. Кто под кровать, кто под кадку, кто на чердак. Последний, который был в самой середине лестницы, всеми покинутый, ненадолго завис на ступени, побаралхал в воздухе ногами, а затем всё же подтянулся и быстро улизнул на чердак. Даша, кажется, успела заметить его ноги.

– О Господи, что это было? – не своим голосом прохрипела она.

– Какие-то эти, – ответил я беспомощно шаря глазами по опустевшей спальне. – Тут живут какие-то человечки, что ли.

– Значит, мне не показалось, – закивала Даша тревожно озираясь по углам.

Я обернулся на густобрового, и тот просто пожал плечами, дыша при этом как-то по-детски, словно ребёнок, у которого аденоиды – приоткрыв рот и слегка сопя горлом. Лицо его при этом было совершенно глупое.

– Вот поэтому я и живу в бане, – как бы само-собой резюмировал мужик. – Честное слово, я думал поначалу, что сошёл с ума. Но то, что вы про следы от фасоли на полу заметили – заставило меня немного поверить в своё здравомыслие. Фасоль-то это никакая не фасоль вовсе, а следы вот этих товарищей. – Он начал громко, а слово «товарищей» произнёс шёпотом.