Текст книги "Лесник"

6 Рассказ нового Славы

Я не знал, что говорить и о чём думать. У меня потемнело в глазах, и я присел на диван. У меня бесконечно крутилось в голове сказанные человечком слова «В какой книге? В этой или в той, которую ты прямо сейчас читаешь?» Что, чёрт побери, значит эта фраза? В какой этой? И какую я сейчас читаю?

Мне вдруг показалось, что я и правда читаю какую-то книгу. Но солнечный свет, пробивающийся сквозь уплотнённые тряпками окна, тонко разрезающими пространство и обнажающими сотни парящих в воздухе пылинок, от застенчивости не находящих себе покоя, убеждал меня, что всё происходит на самом деле.

А если я – это тот, кто читает некую книгу, в которую настолько поверил, что перестаю видеть текст, а вижу только события так, словно я сам в них участвую? А на самом деле я вовсе не тут? А где тогда? Мне снова стало страшно, и мороз пробежал по моей спине.

Да и вообще, почему я сказал, что читал о них в какой-то книге? Где-то в фольклоре, может и читал. Да только почему я потом сказал «в обеих», и при этом засмеялся. Я ничерта не понимаю. Так, хорошо, собрался. Тут никто ничего не понимает, так и что теперь?

– Значит, рассказывай давай теперь с самого начала, – исподлобья косился я на мужика. Даша протёрла рукой какую-то тумбу от пыли и села на неё. В воздухе завихрились клубы пыли, но она кажется не обращала на то внимание. Олеси сидели смирно рядом со мной на диване. Старшая – с какой-то болью в лице глядя на меня, а младшая у неё на коленях смешно «боялась». Она поджала ножки под себя, как будто чтобы их не дёрнул снизу какой Бабайка и подставив ручки под щёки. Обе слушали внимательно.

Густобровый глубоко вздохнул. От него пахнуло несвежим дыханием, так бывает если человек давно не ел или только что проснулся. Вздохнул так, как будто надеялся до сих пор от нас отвертеться и выжидал, когда же мы уберёмся отсюда, но в итоге сдался, понимая, сколько тягот теперь его ждёт.

– Хорошо, – и он уставился на пол. Если бы он в этот момент ничего не говорил, то выглядел бы натуральным умственно-отсталым. – Приехал я сюда месяц назад. Мне было не понятно, почему прошлый лесник исчез, но я в общем-то решил для себя, что он просто исчез, да и всё. Запил, идея какая его посетила, пошёл в лес, да и умер там в мороз, а тело искать в таком лесу – извините. Бесполезно. Говорили конечно разное про его исчезновение. Версий много: женщина, грибы, сны. В общем, все эти версии связаны с тем, что Слава просто умом тронулся да и ушёл куда-то. Версии с похищениями не было, да и кому Слава нужен-то? И к тому же мне-то какое дело? Вы поймите, я человека не знал никогда, меня прислали за хозяйством следить, вот я и здесь.

Я, это самое, прихожу в дом, уже вещи стал раскладывать, как тут эти вот, – тут мужик перешёл на шёпот, – ходят тут туда-сюда. Сначала прятались при моём появлении, а потом совсем страх потеряли. Я думал всё, я с катушек-то съехал. Дай думаю поселюсь в бане, а если и там эти товарищи ко мне, – всё шептал Слава, – станут ходить, тогда всё, значит, спятил. Почему-то я так для себя решил. И ведь в баню не ходили они пока. Тьфу-тьфу-тьфу.

Связи с центром нет, – снова заговорил в голос, – а когда и бывает, что я им скажу? Надо же будет свидетельствовать, исчезновение человека – не шутка, вообще-то. И я им тут про этих стану рассказывать? Ага, конечно. Я, это самое, не готов был.

В общем-то, как увидел их, думал сначала «да и пусть». Стал вещи раскладывать уже, потом думаю, всякое конечно видел, да такого – нет. И ушёл отсюда, и более не приходил. В бане жил, и дела вёл тоже там. А сегодня вот решил наконец разобраться с домом, зашёл поглядеть что к чему, осматриваюсь стою, а тут и вы стучите. Вот так.

7 Новые обстоятельства

– Ну хорошо, – сказал я, пытаясь всё уложить в голове. Что-то всё равно топорщилось, не хотело укладываться. – А что ты жевал, когда мы зашли? Ты стоял на пороге и жевал.

– Чего? – потерялся Слава. И пощупал карманы, извлёк разорванный пакетик и протянул мне. – Это сыр-косичка. Будете?

Я увидел, что это и правда сыр-косичка, и отрицательно покачал головой. Помолчав, Слава сказал:

– Вообще-то мне очень неприятно ваше поведение, ваше недоверие. Вы, как бы, совершенно посторонние люди здесь, я впустил вас только из уважения к вашей со Славой дружбе. И всё. А вы на меня только косо посматриваете и в чём-то подозреваете, а я вам, это самое, ничего не сделал.

– Да ты тоже пойми нас, – только и сказал я. Слава ответил, что понимает.

Обстоятельства, в которых мы находились, были до того странными, что поразительным образом мы к ним даже привыкли. Маленькие существа как-то не вызывали страха, потому что в доме было слишком много больших людей. Маленькие вызывали скорее недоумение. Страшно мне было лишь от фразы, которую сказал один из коротышек.

Окна мы решили не открывать от тряпок, ничего пока не трогать. Я продолжил осмотр дома. В кухне и кабинете окна также были закрыты тряпками. Также весь пол испещряли следы этих существ. Но я заметил, что они только недавно стали везде ходить. Это было заметно по свежим следам, которые прежде мне казались следами от фасоли, и по отсутствию старых следов.

Кухня была маленькая, в ней только и стояли дешёвые замызганные кухонные тумбы, крошечная газовая плитка, работающая от баллона, и холодильник. Конечно, всюду ещё были банки-склянки, чайник. Старый жир здесь, казалось, покрывал всё тонким слоем, так что если провести ногтем по стенке сковородки или липкой клетчатой клеёнке на колченогом столе, то сковыривалась и скукоживалась волнами под ногтем плотная желеобразная и вонючая лента жира. Сверху жир покрывал толстый слой пыли, разбитый то тут, то там уже знакомыми нам следами фасоли. Такая уж кухня одинокого лесника. Во всяком случае, про всех лесников не скажу, но Славка вполне мог подзапустить тут всё, когда пребывал в запое. Потом конечно наводил марафет, но очевидно эту кухню он покинул будучи в запое. Картина складывалась вполне определённая.

Кабинет же состоял из стола, стула и небольшого книжного стеллажа, который ломился от книг и бумажек. Книги и бумажки были и на столе – всякие: мятые, исписанные, почёрканные. Славка напряжённо что-то писал и потом зачёркивал, и это не один день. Но потом просто бросил всё как есть. Я взял в руки один листок с его записями. Это был написанный в большом нервном напряжении чудовищно непонятным почерком, чёрканный-перечёрканный текст о чертях. О чертях, да.

Я сел на стул, чтобы прочитать всё это. И заметил, что стул был не пыльный. И часть стола как будто недавно использовалась. Тут я задумался: а ведь действительно, пыль обычно образуется от самого человека, который тут живёт, от шелушащейся мало-помалу кожи, одежды, в которой он ходит. Но откуда пыль в доме, в котором никто не жил? Так может это и не пыль вовсе? Или нечеловеческая пыль? Хотя, если подумать, то пыль образуется и от книг, да ещё какая. Короче, я ничего не понимал. Я осмотрелся вокруг, на улице ещё светило солнце, и совершенно даже не верилось в то, что я видел в спальне. Но солнце было вечернее, я заметил это с тревогой. Нужно было где-то уже искать ночлег или убираться обратно в посёлок.

Я вчитался в текст, спотыкаясь на неразборчивом курсиве, прямо становящимся иногда просто каракулями:

Чёрт играет, чёрт поиграл, да отдай. Так говорят. Домовой и есть чёрт?

Чёрт приходит ночью, нужно его застать. Очень редко днём, но тоже приходит. Оставь меня в покое. Поиграл, да и отдай. Нельзя так писать, нельзя. Хорошо, давай-ка начистоту. По-честному. Давай подумаем с холодной головой. Попробуем подумать. Ты сам себя закопал. Ты себя не можешь найти теперь. Где ты сам себя закопал? Чёрт, поиграл, да отдай. Нельзя. Теперь сиди вот и размышляй. Собирай справки.

(Далее, очевидно, идут справки о чёртах) Чертей везде много, всюду – от луж до рек, от тёмных углов до больших печей – можно наткнуться на чёрта и не одного. Настоятель монастыря говорит, что чертей столько, что почти нельзя глянуть куда-либо не попав глазами в чёрта. Но с тем все и живут, и только Слово и Крест сдерживают. Иванов из деревни говорит просто, что у него этих чертей живёт по одному-двум в подвале, по одному-двум под крышей и одному-двум прямо в сорняках у забора.

А я вот думаю. Почему именно «по одному-двум»?

Они все сумасшедшие просто, дорогой. Они спятили.

Чёрт, поиграл, да и отдай. А если играет не один чёрт, а много? Нужно думать о насущном. Воды разогреть надо.

Погрелся водою, да только телом. Душа в холоде, тщете. Душа потеряна. Она где-то.

Я сложил бумажку в два раза и положил в нагрудный карман. Но этот текст был написан Славкой. К сожалению, на 100% тронувшимся кукухой Славкой. Он всегда был очень здравомыслящим и ироничным. Водка его и погубила.

8 Не дай бог здесь ночевать

Густобровому я верил, да только не в том была загвоздка. Мой друг исчез при загадочных обстоятельствах, и если бы не существа в спальне на лестнице, я бы совсем поверил бы, что Славка просто заболел белочкой. Но существа были, я сам их видел, а я ведь не пью так как раньше. Бывает, конечно. Но с тех пор как права отобрали, я меру знаю. И выпивал я последний раз, кажется, пять дней тому. Так что исключено.

Олеси эти ещё странные. Точно, нужно спросить у них, где можно ночлег найти на эту ночь. Что угодно, только бы не здесь ночевать. Подумав так, я сплюнул три раза через левое плечо. Не дай бог здесь ночевать. Деревня в километре отсюда, если по-прямой. А завтра уже разберёмся.

Пока я сидел на стуле и думал об этом, краем уха заметил, что в зале все разговаривают между собой. О том, кто откуда, да как поживают. Обычный светский трёп. Я даже нахмурился – время ли об этом теперь?

Вышел к ним, объявил:

– Даша, нужно ехать в деревню, искать ночлег. Олеся, вы же из этой деревни? Вы знаете, где переночевать можно?

Олеся старшая в этот момент сняла сандалик Олеси младшей и осматривала мозоль, на которую та пожаловалась. Очевидно, сандалик сильно натёр той, так что кожа покраснела, и кажется даже начались пузыри. Запоздало услышав меня, старшая сказала:

– Да можете у меня лечь, – не глядя на меня и задумчиво бормотала она, всё ещё разбираясь с мозолями младшей – у меня мама уехала недавно. Матрас есть.

Мы с Дашей переглянулись. Я совершенно не понял, что она пыталась мне сказать своим выражением лица, кажется, то был вопрос, а где мы собираемся при этом ужинать или что-то в этом роде. Но по моему взгляду она должна была понять: совершенно очевидно, что это наша единственная возможность устроиться с комфортом сегодня, не возвращаясь домой, а я сильно устал, чтобы возвращаться домой в посёлок. На том и порешили.

Славу-нового-лесника мы оставили в этом месте. Кажется, он не собирался уходить, и закат его не пугал. Он собираться изучать что к чему в этом доме. Уходя, я бегло пытался разобраться, что за кипы книг лежат посреди зала, но ничего особенного не увидел. Это были старые библиотечные книги, некоторые в вязанных и так и не развязанных узлах бичевы – как принесли, так и оставили. Вот всё, что мой взор успел ухватить второпях. «Слово о полку Игореве» – само произведение и сборник статей о нём, «Пишу, как пишется» Джона Леннона – очевидно, роман, написанный автоматическим письмом, как тогда было модно, «Счастье – это просто. Несерьезные серьезные письма» Юрия Никулина, Ковнер С. Г. «История средневековой медицины». Вот и всё. Я подумал в тот момент, что завтра-то я обязательно посмотрю, что ещё за книги спас Слава из бибилиотеке, даст только Бог их посмотреть. А сейчас было пора уходить.

И мы вышли. В густо пахнущий хвоей лес, где точно часть самой природы со своим мхом на крыльях и бампере, стоял мой Паджеро, на который сосны уже успели натрусить немного свежеопавших иголок. До чего было приятно выйти из пыльного помещения, наполненного хаосом и неясными следами событий, от которых ломило в висках. Здесь же был сосновый бор, совсем другой воздух, наполненный сосновым духом, хотя и тяжеловатым, но ясным.

Я прошёл сразу к машине и завёл её. Та заколыхалась и запустилась.

– Мы поедем в деревню, а завтра снова сюда, – сказал я леснику твёрдым тоном, не терпящим возражения, так как я знал, что новому Славе мы в тягость, и потому давил на него. Ну не мог я просто так взять и оставить исчезновение Славки неразгаданным, да ещё и с такими обстоятельствами. В голове совсем никак не укладывались ещё и существа, но они были, это факт. И не брать их в расчёт было безумие. Хотя и брать их в расчёт – тоже безумие. В общем, так и так выходило полное безумие, так что бросать всё вот так не годилось.

– Приезжайте! – Каким-то рубленным жестом махнул рукой мне Слава с крыльца. Голосом он приглашал, а жестом явно отсылал.

– Непременно, – обещал я.

Мы сели в машину – я, Олеси, Даша, и поехали.

9 Ночёвка

Перекатываясь по затяжным волнам кочек мы покатили в деревню. На меня вдруг навалилась какая-то тяжёлая усталость, даже глаза начали слипаться, и если бы не кочки, я бы точно задремал за рулём. Я знал, что Даша хотела есть. Я же хотел только лечь спать. Казалось, что лягу – и моментом усну. Не важно даже где, главное – чтобы не качало. Впереди было всего километра два пути, но это были трудные два километра. В голове зудел голос существа «В какой книге? В этой или в той, которую ты прямо сейчас читаешь?» Почему я вообще сказал, что уже читал это в какой-то книге? Что именно я читал? Может быть, вспомнил книгу одного писателя, которую читал в студенчестве? Наверное, да. Надо же было как-то выкрутиться. А надо ли было выкрутиться? И какую книгу я прямо сейчас читаю? Я уже давно не читал книг. Вопросы были жуткие, и мне даже немного расхотелось спать, но стоило мне только перестать задавать вопросы, как усталость вернулась.

– Спасибо, что согласились нас приютить, – сказал я, глядя в зеркало заднего вида, чтобы как-то развлечь себя. Олеся окончательно сняла с младшей сандальку, и сидела, вертя её в руке за ремешок.

– Да собственно не за что. Вижу, люди хорошие. Я с вами сегодня целую жизнь прожила считайте, – и она дружелюбно кивнула сначала мне, потом, поймав взгляд моей жены, ей. Этот жест вышел какой-то деланный, заготовленный, но заготовка обрушилась из-за того, что Олеся долго ловила взгляд жены. Непринуждённого дружелюбия не вышло. Я ощутил какую-то неловкость.

– Ну что там, в деревне, много кто ещё живёт? Или как обычно, всё меньше людей, – не отступал я, конструируя просто на ходу новую реплику для светской беседы.

– Вы знаете, да пожалуй что живут, – ответила Олеся. – Меньше конечно народу, но пока есть магазин, то жить-то пожалуй будут. Школы нет, закрылась. Но детский садик работает.

Мы всё обменивались какими-то репликами. Олеся младшая дёргала маму – ей было скучно. Даша молча смотрела на дорогу и грызла крекеры. А потом мы приехали, Олеся навалилась на моё сиденье локтем и дыша мне в ухо, громко до боли в ухе объявляла «здесь налево!», «лучше сюда едь, там канава» и так далее. И проехав несколько домов, далеко находящихся друг от друга, мы приехали.

Поставить машину было негде, но Олеся сказала, что тут никто не ездит и наказала бросить как есть. Так и сделали. Оставил посреди узкой улицы, поросшей травой: в самом деле тут как будто никто не ездил. Слева начинался старый яблоневый сад превратившийся в бурелом, поодаль впереди стоял следующий дом, а дом Олеси тонул в траве. Никто траву не стриг. Видно впрочем было, что постригли месяца полтора назад, но сейчас царили заросли почти по колено.

За шатающимся столом, накрытым липкой плёнкой с принтами цветов, Олеся предложила нам чай. Мы выпили. Всё больше молча. Затем дала простыню и одеяло, и мы постелили на пружинном матрасе, положенном прямо на полу в зале. Спать было вроде бы ещё рано, хотя и стемнело. Олеся пошла на прогулку с младшей. Вечер был хороший: летали мотыльки, занимались сверчки, иссиня-чёрное небо кое-где в небесах озарял красный свет зашедшего за горизонт солнца. Мы с Дашей налили по второй кружке чая, сели и стали смотреть в окошко. Даша заканчивала пакет крекеров. Олеся хотела предложить что-то на ужин, но Даша почему-то отказалась. Такое у неё бывает спокойное, неразговорчивое настроение.

Сидели мы в сенях (или как их называют «холодной веранде») с частой рамой углового окна, из которого была видна наш Паджеро, просёлка, уходящая вдаль, поросшая бурно травой, кусочек соседского дома, выступающего из-за зарослей, и небо: синее, чёрное, серое, с красноватыми уже угасающими следами солнца. Цвет неба был настолько потрясающим, что я даже забыл обо всём что было сегодня. Совсем. Затем, напившись чаю, мы по очереди сходили в туалет.

Туалет располагался на улице. Это был нехитрый дощатый и шаткий конструкт с выпиленной в досках дыркой, куда и производился туалет. Удивительно, но дурного запаха почти не было. Очевидно потому что вместилище свободно проветривалось, выгребная яма была негерметичной. Я вгляделся вглубь, но ничего не увидел. Только темноту.

Когда я вернулся, Даша уже лежала на боку на матрасе. Я лёг рядом, аккуратно стащив с неё немного одеяла. Укрылся и уснул.

10 Ночью

Проснулся я глубоко заполночь. Кромешный был мрак, и если бы не тикали часы, я бы подумал, что оказался где-то под землёй. Даже запахло сыростью и какими-то корнями. Длинно скрипнув пружинами матраса, я скатился с него, встал, попробовал оглядеться. Видно по-прежнему ничего не было. Неведомыми прежде рецепторами тела я почувствовал, что чуть дальше в комнате уже спят Олеси. Примерно помня где находился выход, я ощупью добрался до него и вышел в сени. Тут сквозь окна попадал тусклый свет полулунной ночи, и по нему можно было хоть как-то ориентироваться.

Вышел во двор, встал на деревянном крыльце и стал искать глазами силуэт туалета. По небу плыли вперемежку пронзительно ясные звёзды и облачная каша. Пахло сырой предросистой свежестью и какой-то жжёной сухой травой, хотя стояла далеко не весна. Возможно, где-то рядом находилась баня, и за годы копоть от её трубы пропитала стены дома и всё вокруг. Или что-то подобное. Трудно было судить в темноте. Звуков не было совсем. Я слышал собственное дыхание и каждое своё движение, которое звонко впитывалось окружающим сырым воздухом и оборачивалось в какое-то эхо. Я уже нашёл взглядом туалет, но всё ещё стоял проникался удивительными впечатлениями от этой глубинки. Вдруг где-то со стороны леса раздался свист. Я сначала и не понял, что что-то звучит – настолько свист был органичный. Гулко, разливисто, с эхом. Даже не свист, а как будто укание. Но ни на что не похожее. Может, конечно, птица какая-нибудь. Но я никогда не слышал такой свист от птицы. Впрочем, откуда мне, более городскому жителю, это знать.

Но уверяю, что свист этот был не очень похож на птичий. Он был протяжный и ровный. Сова или другая птица они как бы играюче поют, переливчато. А этот же свист длился по целых три секунды, да и тональность какая-то странная у него была. К тому же, может быть из-за высокой влажности воздуха было ясно, что свист исходит откуда-то из леса. Но откуда конкретно – не ясно, он был слишком объёмный и шёл как будто от всего леса целиком. От невидимого отсюда леса. Каждый свист, замолкнув, разлетался эхом и мягко впитывался в сырость воздуха. А затем через секунд 10—20 повторялся. Так я простоял минут пять, не меньше, слушая свист. Так и закурил бы, да бросил пару лет назад.

Ничего не поделаешь. Даже если я буду слушать этот свист часа два, я всё равно не пойду на источник шума. Всё ещё беспомощно слушая этот всеобъемлющий свист, я подумал о маленьких существах. Что они такое? Опасны ли они? Из-за них ли ушёл Славка из дому зимой? Почему он вообще ушёл из дома зимой и не вернулся? Что с ним случилось? Вопросов выходило слишком много, но главное, что я наверняка не знал, какой вопрос должен быть первым, и верные ли все эти вопросы.

Почему Славка размышлял о черте? Считал ли Славка чертями этих существ? «Хорошо, давай-ка начистоту. По-честному. Давай подумаем с холодной головой. Попробуем подумать. Ты сам себя закопал». Так писал Славка. Что это значит? В чём он сам себя закопал? «Чертей везде много, всюду – от луж до рек, от тёмных углов до больших печей – можно наткнуться на чёрта и не одного», – так он писал. Значит всё-таки черти-то они и есть, эти существа-то. Не похожи впрочем, но давай признаем – ты прежде чертей не встречал. Поэтому может быть они и такие. А глаза-то их как у насекомых, что ли. Может, домой уехать завтра, да и всё? А как же Славка. Он же пропал. А может он живой, и его надо искать?

– Чёрт, а чёрт, поиграл, да отдай, – словно вырвалось у меня вслух. Поняв, что я сказал только что, я сплюнул три раза через левое плечо и перекрестился. На всякий случай. Я вообще не суеверный. Был. А увидишь таких вот существ – суеверным скорее всего станешь. Так меня в детстве учили говорить «чёрт, поиграл, да отдай», когда потерялась в доме какая-то вещь. Очевидно, так учили говорить и Славку. Но почему он пишет эту фразу, да зачёркивает её сразу же? Может быть он что-то хотел этим сказать? Да только кому? Откуда он мог знать, что кто-то приедет? И от кого прятал правду? И какая это правда?

Я глубоко вздохнул, и только теперь кроме сырой травянисто-землистой свежести ощутил едва заметный запах сортира. Ничего не оставалось, как закончить свой вечерний туалет. Я пошёл, справил нужду в шаткую конструкцию в темноте, на слух ориентируясь относительно того, попал в отверстие или нет. Затем вернулся в дом. Снова наощупь добрался до матраса, на этот раз уже словно знал куда идти, да спать лёг.

После таких мыслей и вопросов я чуть поворочался, да уснул. Ближе к утру мне приснился такой сон. Я сначала не понял, сон ли это. Уже светало, я снова встал с матраса. Подошёл к окну – там сизый туманец, какой-то покачивающийся рогоз давно уже тут поселившийся в лужах, трава, мутное размазанное пятно леса вдалеке. Это окно выходило на противоположную сторону дома, на задний двор. Вчера мы смотрели в другое, которое выходит на передний двор. А этот вид из окна вчера не видели. Я про себя отметил, что это очень красиво. Этот туманец, этот рогоз, эта позёмка, покрывающая траву почти до самого леса. Постоял так какое-то время. Даша и Олеси ещё спали. Тикали всегдашние часы.

Я понял, что снова хочу отлить, хотя я уже ходил ночью. Ну что ж, подумал я, теперь-то хотя бы всё будет видно. И я вышел в сени, там оказывается нужно было пройти через ещё одну часть небольшой холодной веранды, отделённую дверью, которую я раньше не помнил, отворил дверь наружу, и уже собирался выходить, как вдруг какой-то странный холод пробежал у меня по спине. Я как-то рефлекторно обернулся. Дверь тёплой части дома, которую я покинул и которую только что закрывал, была распахнута настежь. Должно быть ветром распахнуло. Я подался было закрыть её снова, как вдруг волосы огромной длины стали тянуться сверху из-за дверного проёма. Я отступил, и меня обдало ужасом. А затем огромная, метров 5 какая-то волосатая голова с гигантскими ноздрями и выпученными глазами вытаращилась оттуда. Там даже места от пола до потолка столько не было в принципе. От ужаса ноги мои наконец подкосились, и я упал, и пополз прочь, наружу. А голова вся была сплошь волосатая, только верхние части щёк у неё кажется не были в волосах. И глаза выпученные такие, по полметра каждое.

Смотрела голова не на меня, а куда-то за мою спину. Испуганный до смерти, я обернулся. Там стояли эти существа. Стояли собственными ногами и на земле, их было штук шесть-десять, трудно уже понять сколько. Розоватые такие же, мшистые с маленькими растущими на их телах грибочками.

– Ну и чего тебе тут надо, – сказал главный из них мне. Совершенно взрослым голосом. Ровно, спокойно.

– Мне бы… Славка. Друг мой, мы с ним…

– Знаю, знаю. – Ответило существо сверкая своими блестящими глазами, похожими на чёрную фасоль. – Друзья, стало быть. Только вот тоже сгинешь, понимаешь? – Как-то сочувствующе сказало существо. – Видишь какой? – И оно указало своей неопределенной конечностью на голову застрявшую в дверном проёме дома.

– Что это вообще такое?

– Бросай читать это.

– Что читать? Я же ничего не читаю сейчас, – дрожа, бормотал я, но кажется потихоньку поднимался из своего жалкого состояния, держась за поеденный древоточцами дверной косяк входной двери.

– Да что ты говоришь, – иронично произнесло второе существо, уже не главное.

– Он же спит, – как-то скучно сказало третье. – Он сейчас ничего не поймёт.

Я вновь взглянул на нечто, застрявшее в дверном проёме, которая ломилась сюда, и ясно понял, что это огромная, тупорылая голова чёрта.

– Ты это верно понял, – прочитало мои мысли главное из маленьких существ. – Это чёрт. Вот он сам, собственной персоной. Только на самом деле он придуривается, что тупой. Он совсем не тупой. Понял?

Не понимая, я закивал. К тому моменту я понял, что это сон, и пытался разлепить веки изо всех сил. И они поддались. Я проснулся, но ещё не сразу овладел телом. Я как будто видел перед собой комнату как она есть: вид с матраса, Даша спит спиной ко мне, но не могу проснуться. Я стал ворочаться и звать на помощь. Получалось через силу. Я стал как бы медленно катиться прочь с матраса, но выходило из рук вон плохо.

Пытался кричать, да голос только едва заметно стонал. Пытался катиться, да только тело не слушалось. Я решил не сдаваться, да похлестать себя по щекам. Руки волоклись как мешки мокрой соломы. Ничего не получалось. Тогда я всё сильнее и сильнее распахивал веки, только это удавалось мне делать. Стоило мне чуть ослабить потуги, как веки сразу слипались, и я видел вновь огромную голову чёрта, не пролезающую сквозь дверной проём. Наконец я окончательно раскрыл глаза. Проснулся.