Текст книги "Байки доктора Данилова 2"

Андрей Шляхов
Байки доктора Данилова 2

Доктор Данилов не только хороший врач и хороший человек, но еще и хороший рассказчик. Только ему все никак не выпадало случая выступить в роли рассказчика. Теперь эта вопиющая несправедливость ликвидирована. В этой книге доктор Данилов продолжает рассказывать о себе и о коллегах. Имена и фамилии всех действующих лиц изменены. Автор не несет ответственности за то, если кто-то себя узнает.

 
«Все, что сумел запомнить, я сразу перечислил,
Надиктовал на ленту и даже записал.
Но надо мной парили разрозненные мысли
И стукались боками о вахтенный журнал».
 

Владимир Высоцкий, «Все, что сумел запомнить…»

Орлеанская дева

Дело было в середине девяностых, в ту далекую доджипиэсную пору, когда мобильные телефоны были только у избранных и разговоры по ним велись крайне лаконичные. Вы деньги перечислили? Ну сколько можно ждать? Счетчик включен! Отбой…

В те славные лихие времена на одной из подстанций московской скорой помощи работал доктор Юренев по прозвищу «Орлеанская дева».

Ничего девичьего в этом бородатом толстом и малость звероподобном амбале не было и на классический образ национальной героини Франции Жанны д’Арк он был похож примерно так же, как мотоцикл на виолончель. Просто всякий раз, когда Юреневу предлагали что-то невыгодное, он ехидно интересовался:

– Я вам что – Орлеанская дева?

Так прозвище и прилипло.

Новички мужского пола оживлялись, когда старший фельдшер Казарина говорила им:

– Я вас на стажировку к Орлеанской деве поставила.

При личном знакомстве с наставником оживление сразу же гасло, а в процессе наставничества к Юреневу вырабатывалась стойкая неприязнь. Юренев учил хорошо, на совесть, но с постоянными комментариями вроде: «Ну кто же так трубку вставляет, муд…о косорукое?! С женщинами тоже так управляешься? Ой, жалко мне тебя».

Но дело не в этом.

Дело в том, что как-то зимой, в студеную январскую пору, водитель Кукин, работавший вместе с Юреневым, собрался отвезти на дачу холодильник. Разумеется – на рабочей лошадке, поскольку в кукинскую «шестерку» это изделие автомобильного завода имени Лихачева (помнить ли кто сейчас этого монстра, территория которого равнялась четырем Франциям?) не помещался.

Пока не появилась тотальная космическая слежка за бригадами по системе GPS, с левыми перевозками дело обстояло просто.

Сначала следовало накопить километраж, который по идее должен жестко контролироваться старшим по бригаде, то есть – врачом или фельдшером, и диспетчерами. Но то по идее, а на деле возможны варианты… Если к каждому вызову скромно приписывать по два-три километра, то за трое суток накопится на поездку из Выхина в Солнечногорский район, где у Кукина была дача. Главное – сменщиков предупредить, чтобы не вздумали бы присвоить себе накопленное, а продолжали копить километры. Ну а потом все просто – выпросить госпитализацию на север Москвы и оттуда уже махнуть на дачу, ибо недалеко.

Для человека несведущего, слова «выпросить госпитализацию» звучат абсурдно. Кто разрешит везти человека из Выхина в Тушино или Ховрино, если под боком тоже есть больницы, причем – не одна?

Так-то оно так, но возможны варианты.

Известно ли вам, что соседские куры всегда лучше несутся, соседская малина всегда крупнее и вообще у соседа все лучше? Всемирный закон соседского превосходства распространяется и на медицинские учреждения. Большинство людей считает ближние больницы плохими, а дальние хорошими. Почему? Да потому что в ближних «кузницах здоровья» люди мрут, словно мухи, а вот про дальние ничего такого не слышно. При том, что больницы совершенно одинаковые – городские клинические многопрофильные.

Парадокс?

«Никакого парадокса – голая статистика!», как говорит один великий мыслитель нашего времени.

Дело в том, что в ближние больницы попадает много знакомых из числа соседей, школьных друзей и их родственников и т. п. Чем больше случаев, тем больше негативных впечатлений, тем больше летальных исходов – это закон статистики. В результате при упоминании ближней скоропомощной больницы человек сразу же вспоминает, что там завершили жизненный путь многие из знакомых, и это формирует негативное отношение к больнице. Рассказы выживших тоже вносят свою лепту, потому что о больницах всегда рассказывают больше плохого, чем хорошего, сама болезнь к этому располагает. А про дальние больницы никто ничего такого не слышал, потому что из соседей туда никто не попадал… Поэтому среднестатистический житель Выхина неохотно согласится на госпитализацию в «пятнашку» или «шестьдесят смертельную», но с радостью поедет в «шестьдесят хорошую», которая находится в Хорошево-Мневниках. Еще и бригаду отблагодарит за такую заботу. Полдела, как говорится, сделано, осталось уговорить принцессу.[1]1
  Если кто не понял, о какой принцессе идет речь, то вот отрывок из повести Леонида Соловьева «Очарованный принц», в которой рассказывается о приключениях Ходжи Насреддина и Багдадского вора:
  «– Рассказывают, что впоследствии Багдадский вор женился на дочери калифа, – напомнил Ходжа Насреддин.
  – Чистейшая ложь! Все эти россказни обо мне, относящиеся к различным принцессам, – вздор и выдумки. С детских лет я презирал женщин, и – благодарение Аллаху! – никогда не был одержим тем странным помешательством, которое называют любовью. – Последнее слово он произнес с оттенком пренебрежения, видимо немало гордясь своим целомудрием. – Помимо того, женщины, когда их обворуешь даже на самую малость, ведут себя так непристойно и поднимают такой невероятный крик, что человек моего ремесла не может испытывать к ним ничего, кроме отвращения. Ни за что в мире я не женился бы ни на какой принцессе, даже самой прекрасной!
  – Подождем, пока ты не изменишь к лучшему своего мнения о китайской либо индийской принцессе, – вставил Ходжа Насреддин. – Тогда я скажу: полдела сделано, остается только уговорить принцессу».


[Закрыть]

С принцессами, то есть с диспетчерами отдела госпитализации раньше несложно было договориться. Это сейчас в их работе доминируют жесткие временные стандарты, а раньше достаточно было сказать, что госпитализируемый только что выписался из «шестьдесят хорошей» или что у него там жена или сестра работает врачом (кто проверит?) – и вожделенное место давалось без дополнительных вопросов.

В день Х Юренев без труда получил место в «шестьдесят хорошей» для пенсионерки с ишемической болезнью сердца. Пациентка была абсолютно стабильной и в больницу ложилась не по состоянию здоровья, а из финансовых соображений. Пролежать месяц на всем готовом – существенная экономия, да, вдобавок, еще и за свет и воду не платишь. Юренев прекрасно понимал, что хитрая бабулька симулирует сердечный приступ, но оставлять ее дома было бы неверно – вызовет снова. И будет вызывать до тех пор, пока ее не увезут… Плавали – знаем. Лучше уж сразу.

Услышав: «а не хотите ли вы в «шестьдесят хорошей полежать?», бабулька так обрадовалась, что одарила Юренева бутылкой водки из неприкосновенного запаса, отложенного на собственные похороны.

В белой машине с красным крестом ехали три счастливых человека. Кукин радовался тому, что он наконец-то отвезет этот несчастный холодильник, которым жена уже весь мозг проела. Юренев предвкушал, как утром, после пятиминутки, он вкусно позавтракает под дареную водочку. Пациентка сидела в салоне рядом с привязанным к носилкам холодильникам и радовалась предстоящему знакомству с новой больницей, о которой она ничего плохого не слышала. Фельдшера на бригаде в тот день не было, а то бы он тоже чему-нибудь радовался бы.

Сдав бабульку в приемный покой, Юренев не стал отзваниваться на подстанцию. Формально считалось, что они пока еще везут пациентку в больницу.

– Все путем! – сказал Кукин, глядя на часы. – При таких концах мы на пробки три часа спишем спокойно.

– Запросто, – согласился Юренев.

И все было бы хорошо, если бы на Ленинградке, перед самым Солнечногорском, не полетело сцепление. Ситуация аховая – техпомощь не вызовешь, поскольку первым делом спросят, какого хрена московскую бригаду занесло так далеко в Подмосковье. И тут уж стандартная отговорка «мы пробку объезжали» не сработает. Ага, объезжали! По Большому бетонному кольцу? Ха-ха-ха!

Самостоятельно починиться было невозможно – не тот случай. Вдобавок, у обоих, и у Кукина, и у Юренева, висело на шее по два выговора и подставляться под третий им было нельзя – уволят по статье к чертям собачьим.

– Есть выход, Валера! – сказал Кукин, закончив демонстрировать великолепное знание матерной области русского языка. – Тачку бросим здесь. Холодильник довезем до дачи на попутке, тут же рядом. И заляжем на несколько дней на дно, то есть – на даче отсидимся. А потом обнаружимся и скажем, что нас около больницы взяли в заложники бандиты. Заставили ехать в Солнечногорск, а когда машина сломалась пересадили в другую тачку, привезли куда-то в деревню и несколько дней держали в подвале. Но нам посчастливилось сбежать…

– И? – скривился Юренев. – Детский сад какой-то, Виталь. Ну сам подумай – на хрена мы бандитам сдались? Если бы речь шла о Курцевич и Рогозиной, то можно было бы понять бандитские мотивы – захотелось мужикам спелого женского тела. А мы с тобой им зачем? В сообщники агитировать?

– Не в сообщники, а на органы, – Кукин уже успел все продумать. – Смотри, Валера, какие мы здоровые мужики в самом расцвете сил! Да наши почки можно по тройной цене предлагать, не говоря уже обо всем остальном. Короче, держали они нас живьем в подвале для того, чтобы в нужный момент разобрать на запчасти. Дом, где нас держали, мы найти не можем, лиц не помним, поскольку все бандиты были в масках, в этих, где только для глаз прорези…

– Санта-Барбара какая-то! – невпопад сказал Юренев.

– Да ты не парься, – убеждал Кукин, – тут главное все отрепетировать как следует, потому что нас будут допрашивать порознь, я знаю. Если показания совпадут, значит – все правда. Нам еще и за пропущенное время зарплату выплатят, и путевки в санаторий дадут для поправки здоровья. Мы же – невинные жертвы бандитского произвола. Соглашайся. Отдохнем у меня на даче, опять же – есть на что нам отдохнуть.

А надо сказать, что они в ту смену очень хорошо заработали, полечив от гипертонического криза на фоне выраженного алкогольного опьянения высокопоставленного чиновника из некоей автономной республики. Перед завершением командировки, в которой он выступал в роли руководителя делегации, чиновник решил оттянуться в подпольном борделе и оттянулся так, что не мог утром его покинуть. А скоро самолет, делегация в аэропорту ждет… Ну, вы понимаете.

Юренев с помощью Кукина, который ассистировал в отсутствие фельдшера, за час привел бедолагу в норму. Чиновник заплатил очень щедро, не только потому что не хотел огласки, но и потому что уже не чаял выбраться из этой передряги без негативных последствий для карьеры. Администратор борделя, находившегося в двух смежных квартирах на первом этаже жилого дома, добавила денег за то, чтобы ее по этому поводу никто не беспокоил. Юренев вписал в карту вызова выдуманного жителя Рязани, отказавшегося от госпитализации и уехавшего в сопровождении жены домой. Даже заявление от жены к карте вызова приложил ради спокойствия старшего врача. Заявление написал Кукин, изменив, насколько было возможно, свой почерк. Мог бы и не менять – водительские почерки никому на подстанции не знакомы, ведь карты вызовов заполняют врачи или, при самостоятельной работе, фельдшеры.

– Ладно, – наконец-то согласился Юренев. – Раз уж так все складывается, то давай заляжем на дно.

Пять дней они отдыхали на даче, а на подстанции их уже похоронили.

Ну а что прикажете думать? Машину нашли, а людей нет… День – нет, два – нет, три – нет… Ужас! Жена Кукина сходила к гадалке, а та сказала: «Лежит твой муж на стылой земле бездыханный…». Примерно угадала, потому что квасили Кукин с Юреневым в лежку (ну а что еще на даче зимой делать, особенно если деньги есть?) и не исключено, что именно в этот момент, вышедший «до ветру» Кукин валялся где-то между домом и сортиром.

Они уже собирались вернуться к людям, потому что деньги почти закончились, когда на соседней даче появилась хозяйка, приехавшая для контроля состояния своих владений. Увидела следы на снегу да дымок из трубы, и позвонила кукинской жене – кто это тут у вас на даче обитает? Та, разумеется, подумала, что на даче поселились бомжи (такое часто случалось и продолжает случаться). Примчалась поздно вечером с группой поддержки – отец с ружьем, брат с травматом и подруга. Вошла в дом и увидела своего пропавшего благоверного в постели с чужим мужиком.

Не подумайте чего нехорошего. Изменять жене Кукин не собирался, тем более – с Юреневым. Просто ночами на даче было холодно, а печку они топить ночью боялись, чтобы не угореть ненароком, вот и спали вместе под тремя одеялами, вместе же теплее. Кукин так незваным гостям и объяснил. Но жена его, то ли по дурости, то ли из вредности, растрезвонила кругом и повсюду о том, что застала мужа с доктором чуть ли не в момент свершения. Дура, что с нее взять.

Юренева уволили по статье, а Кукину чудом удалось удержаться на работе. Он проработал на подстанции еще восемь лет, а потом сел за кражу, но это совсем другая история. Пока он работал, ему часто поминали этот случай. Подойдут во время перекура, хлопнут по плечу и спросят участливо: – По Орлеанской деве скучаешь, Миша?

Кукин сначала ярился, а потом перестал – надоело.

Выражение «я те что – Орлеанская дева?» в ходу на подстанции до сих пор. Никто уже и не помнит, откуда оно взялось. Люди приходят и уходят, но каждый после себя что-то да оставит.

Галоши бабки Смирновой

Когда-то давно в заповедных недрах Люблинской улицы жила одинокая пенсионерка по прозвищу «Бабка Смирнова», сильно помешанная на чистоте и также сильно страдавшая от своего беспробудного одиночества.

Потребность в общении побуждала Бабку Смирнову вызывать в режиме нон-стоп участковых врачей и скорую помощь. Навещали ее, надо сказать, весьма охотно, потому что добрая старушка со скуки и ради заработка занималась самогоноварением. Часть продукта сбывалась в простом виде, а часть шла на изготовление довольно неплохих настоек, которыми она всегда угощала-одаривала медицинских работников. Наварит-наготовит, квартиру проветрит – и вызывает по вечному своему поводу «плохо с сердцем».

Своей продукцией Бабка Смирнова торговала из кухонного окна, благо жила она на первом этаже, а вот врачей приходилось впускать в дом, в этот сияющий храм Чистоты, где днем с огнем Шерлок Холмс не смог бы найти ни одной пылинки. На подстанции выражение: «чисто, как у Бабки Смирновой» стало нарицательным.

Для того, чтобы сохранить великолепную чистоту своих полов, Бабка Смирнова изготовила восемь пар войлочных галош, которые нужно было надевать сверху на обувь. Пары были разбиты по размерам, от мелкого женского до большого мужского. Конструкция галош была очень удобной. Сунул ногу и пошел, тряхнул ногой – слетело. Для предотвращения скольжения на подошвы были наклеены полоски резины. Внутрь вкладывались многослойные газетные стельки, заменявшиеся после каждого использования. Музейные тапочки не шли ни в какое сравнение с этим шедевром обувного искусства.

– Вот вам тапочки, а вот моя наливочка, – говорила Бабка Смирнова, впуская гостей. Предложение, от которого невозможно отказаться.

Вспоминаю ее практически еженедельно, когда встречаю на сетевых просторах очередное сообщение о том, что сотрудник «скорой» на вызове отказался надевать бахилы… Надо творчески подходить к делу сохранения чистоты, граждане дорогие! С огоньком и выдумкой!

А бахилы, если кто не в курсе, сотрудники на вызовах надевать не обязаны. По этому поводу даже особое письмо Минздрава есть.[2]2
  № 14-3/3085226-7882 от 19 октября 2016 года, если кому интересно.


[Закрыть]

Переходящий приз

Однажды ночью доктор Миронов привез с вызова девушку, полумесяцем бровь. Точнее, не из квартиры, в которую был сделан вызов, он ее забрал, а отбил по дороге у хулиганов. Хулиганы пытались познакомиться с красавицей в темном углу, но тут Провидение прислало Бэтмана-спасителя, который в годы юности очень серьезно занимался боксом (к одному из хулиганов, который из-за полученных травм не смог уползти домой, после выезжала другая бригада).

Девушку звали Кристиной и ей негде было жить. Стандартная история – приехала из Николаева к школьной подруге, после ссоры оказалась на улице, хочет закрепиться в Москве и учиться на дизайнера.

Миронов пристроил Кристину в диспетчерскую, чтоб была под присмотром, попросил напоить ее чаем, а сам уехал на следующий вызов.

Надо сказать, что внешне Кристина была очень даже ничего, а вдобавок еще и отличалась повышенной общительностью, поэтому в то время, пока Миронов лечил народ, с ней успел подружиться доктор Васильченко, заночевавший на подстанции после полусуточной смены – последний вызов, по закону подлости, растянулся на три часа (некупируемый отек легких), а среди ночи ехать домой было неохота.

Васильченко подружился с Кристиной так крепко, что утром она покинула подстанцию вместе с ним, к огромному неудовольствию Миронова. Миронов даже попытался высказать это недовольство, но Васильченко легко отбил упрек.

– Тиночка (уже Тиночка, оцените!) не крепостная, – сказал он. – Хочет идти со мной и идет.

Выражение невероятно понравилось подстанционным девам. Меняя любовников, они говорили тем, кто получил отставку:

– Я те не крепостная, по-о-онял?

Кристине нужны были российское гражданство и московская прописка, а без брака с москвичом эти блага гражданка Украины хрен получит, а если и получит, то ой как нескоро, так что через месяц сыграли свадебку, а еще через два Кристина ушла от Васильченко, зануды и тирана, к «милому и доброму» Миронову. Правда, без развода и выписки из васильченковской квартиры. Васильченко попытался высказать Миронову свои претензии, но получил по морде тем же валенком.

– Она же не крепостная, – сказал Миронов. – Поняла, кто ты есть и вернулась ко мне (вернулась, оцените!).

Кристина постоянно ошивалась на подстанции, поэтому никто особо не удивился, когда через непродолжительное время она ушла от Миронова, зануды и тирана, к «милому и доброму» водителю Клюеву, обладателю самого большого достоинства на подстанции. Те, кто бывал с Клюевым в сауне, говорили о его достоинстве одними и теми же словами: «как у коня». Если кто не знает, то эрегированный конский пенис может достигать в длину до 1,2 метра. Это так, к сведению.

Клюев ушел от жены и поселился с Кристиной на даче в Лыткарино. Миронов попытался было высказать Клюеву недовольство… А вот и не угадали! Клюев не стал напоминать об отмене крепостного права, а просто набил Миронову, несмотря на все его боксерские навыки, морду и предупредил, что в следующий раз сломает руку или ногу. Такой вот он был брутальный парнишша, Вова Клюев.

Забеременев от Клюева (так, во всяком случае считалось официально) Кристина ушла от него, зануды и тирана, к «милому и доброму» Васильченко, с которым во время своих хождений по рукам продолжала пребывать в браке. Разводиться ей было нельзя, поскольку заявление о получении российского гражданства еще ходило по инстанциям. Васильченко и не настаивал на разводе, он надеялся, ждал – и дождался. Беременностью не попрекал, принял ее как должное.

Родив мальчика, в котором явно проглядывали кавказские черты (непонятно только чьи), Кристина ушла от Васильченко, зануды и тирана, к… заведующему подстанцией Бахареву, который ради нее собрался разводиться со своей женой, работавшей в Департаменте здравоохранения. Развод сулил Бахареву великие карьерные неприятности, но он, ослепленный любовью, смело пошел на это.

– Чем она вас так манит? – спросила однажды у Клюева диспетчер Сиротина. – Что вы на нее так кидаетесь? Ну, допустим, она симпатичная. Но разве больше симпатичных баб нет? Это же не женщина, а переходящий приз какой-то… Вот будь я мужиком, я бы с такой прошмундой ни за какие коврижки бы не связалась.

– Ты, Люся, не мужик и потому ничего не понимаешь, – вздохнул Клюев. – И если даже я тебе начну объяснять, ты все равно не поймешь. Это только мужик понять может. Скажу тебе одно вот если бы она сейчас вернулась с ребенком ко мне, я бы ее простил. Даже с учетом того, что ребенок не мой. Да хоть бы два! Лишь бы вернулась…

Но Кристина больше ни к кому из бывших своих кадров не возвращалась. Получив вожделенное гражданство, она официально развелась с Васильченко и вышла замуж за Бахарева. А Бахарев после снятия его с заведования (явно бывшая жена удружила) ушел в частную скорую и на этом связь Кристины с подстанцией оборвалась.

Клюева, Васильченко и Миронова на подстанции прозвали «молочными братьями», хотя при чем тут молоко, непонятно. Логичнее было бы называть их «постельными братьями» или… Ну, вы понимаете.

Бухгалтер

В середине девяностых годов прошлого века на одной из московских подстанций работал доктор Кондратов по прозвищу «Кондратий».

Брать взятки так, как их брали другие – «из рук в лапу» – Кондратий не хотел. Вымогательство ему претило, вдобавок народ, привыкший торговаться всегда и везде, почти каждый раз норовил сбить цену.

Кондратий решил придать своему лихоимству организованный и цивилизованный характер. Он напечатал несколько копий «Прейскуранта дополнительных услуг, оказываемых бригадами скорой и неотложной помощи города Москвы» и заверил его печатью, практически неотличимой от Большой Круглой Печати Главного Врача. Разница была лишь в том, что вместо слова «станция» на печати стояло слово «больница». Ошибка была сделана намеренно. Изготовление точной копии печати государственного учреждения с точки зрения закона считается более тяжким деянием, нежели изготовление чего-то похожего, но не совсем.

Также на прейскуранте красовалась замысловатая подпись главного кадровика московской скорой Сестричкина, которую просто невозможно было отличить от настоящей. И расшифровка присутствовала «Сестричкин В.В.», все, как положено.

Брал Кондратий строго по прейскуранту, выдавал в обмен на деньги пронумерованные квитанции – комар носа не подточит. Сам факт перевода скорой помощи на коммерческую основу практически ни у кого в то время удивления не вызывал. Тогда много говорилось о том, что скоро вся медицина станет платной, а врачебная помощь неимущим будет ограничена только выписыванием свидетельства о смерти.

Работал Кондратий осторожно, с умом и разбором. Часто вызывающим «хроникам» прейскурант не показывал, и шибко умным тоже не показывал, брал только там, где можно было взять спокойно и не спалиться при этом. Система бесперебойно работала около полутора лет. Полтора года без единого срыва – нет, вы только представьте! Из-за вечной папочки с прейскурантом и квитанциями доктора Кондратова на подстанции прозвали Бухгалтером.

Разумеется, коллеги все знали, потому что от своих секретов нет. И заведующая подстанцией тоже знала, но предпочитала не встревать. Надо сказать, что на фоне повальной торговли нехорошими веществами, охватившей в те годы столичную скорую помощь, «шалости» Кондратова выглядели невинной детской забавой. Пускай уж забавляется с бумажками человек, если ему так охота.

Но сколько веревочке не виться, а все хорошее когда-нибудь заканчивается…

Однажды Кондратий так умотался, что оставил на вызове прейскурант, причем оставил крайне неудачно – у журналиста, которого интенсивно пролечил от похмелья. Придя в себя, журналист обнаружил на тумбочке прейскурант, изучил его и написал статью под чудесным названием «Цена здоровья». Статья была опубликована в одной популярной столичной газете, которую условно-образно можно назвать «Московским сплетником». К тексту прилагалась фотография одной из восьми страниц прейскуранта.

Возмущенное скоропомощное руководство пригрозило редакции «Сплетника» судом. Редакция в ответ предъявила фотокопии прейскуранта, которые скоропомощное руководство поспешило объявить подделкой, но при этом начало служебное расследование.

Бедного доктора Кондратова взяли за жабры с двух сторон – администрация требовала объяснений, а журналисты приставали с расспросами. Каждой из сторон хотелось доказать свою правоту. Судьба Кондратова не интересовала никого, кроме его самого.

Кондратий поступил мудро – взял больничный, чтобы пересидеть бурю дома. Жаждущий крови Сестричкин тоже поступил мудро – в сопровождении одного из своих прихвостней явился к Кондратову домой с проверкой, которая ничего не дала. Кондратов находился дома, был трезв и двигался так, как положено двигаться при радикулите. На выходе Сестричкин столкнулся с Журналистом, который пришел к Кондратию для разговора по душам и выяснения деталей.

– Какое чуткое у вас руководство, – закинул удочку Журналист. – Нечасто увидишь, чтобы руководитель такого уровня навещал заболевших сотрудников.

– Ели бы так, – вздохнул Кондратий. – Он угрожать мне пришел. Сказал, что если я не стану держать язык за зубами, то исчезну бесследно. Он может такое устроить, спокойно. Он вообще страшный человек, дон мафии в овечьей шкуре. Это же он дал мне прейскурант и квитанции. Буквально принудил меня заняться этим преступным промыслом. Вы думаете, что я ему половину заработанных денег отдавал? Как бы не так! Две трети! И попробуй не отдай – пустят на шаурму. Знаете, кто у него в друзьях?..

Перечислив десяток громких имен, Кондратий счел дело законченным. Смысл этой эскапады заключался в том, чтобы отбить у Журналиста всяческую охоту к продолжению расследования. Дайте опровержение мелким шрифтом и живите спокойно, а не то…

Но Журналист оказался прытким и смелым. Настолько смелым, что назавтра явился к Сестричкину и начал разговор с предупреждения: «Если со мной что-то случится, то компроментирующие вас материалы будут отправлены в соответствующие инстанции…». В процессе беседы с Журналистом Сестричкин впал в истерику, закончившуюся гипертоническим кризом. С ним такое часто случалось. Истерика окончательно убедила Журналиста к причастности Сестричкина к затее с прейскурантами. Невиновный человек так нервничать не станет.

Разруливать ситуацию пришлось департаменту здравоохранения, который тогда по-революционному назывался «комитетом». Газету, что, называется «дожали». Вместо второй статьи «Сплетник» опубликовал опровержение первой.

Доктор Кондратов отрицал свою вину стойко, как партизан-герой в фашистских застенках. Ничего не видел, ничего не знаю, да – на вызове был, но никаких прейскурантов не оставлял и денег не брал. Сестричкин – дон мафии? Да сроду я такой чуши никому не говорил!

Спасло Кондратия то, что у Журналиста не сохранилась квитанция с его подписью, а был только прейскурант. Да мало ли откуда мог взяться прейскурант? Знаем мы этих журналюг – они еще и не такое выдумать могут.

– На вызове был, от повышенного давления лечил, как в карте написано, никаких денег не брал!

Эта фраза настолько въелась в сознание Кондратия, что он иногда выдавал ее машинально. Едет в машине и вдруг: «На вызове был…». Или во время пятиминутки скажет.

Все жалели Кондратия, один только злобный главный кадровик желал ему зла.

– Вы понимаете, что мы с вами вместе работать на «скорой» не сможем? – пригрозил Сестричкин во время встречи, которая по его прикидкам должна была закончиться увольнением доктора Кондратова.

– Валите обратно в участковые врачи, если вам так хочется, – ответил Кондратий. – Я никуда уходить не собираюсь.

– Вышибу! – грозно рявкнул Сестричкин.

– Должности лишитесь за необоснованное увольнение, – пригрозил в ответ Кондратий. – Доказательств же у вас ровно столько, сколько в голове ума.

Насчет ума – это не в бровь, а в глаз. Энергии, аккуратности, карьерного рвения и презрения к нижестоящим у Сестричкина было, что называется, выше крыши, а вот умом его природа обделила. Во время работы выездным врачом он получил прозвище Дубовая Голова, а такие прозвища на «скорой» просто так не даются, их заслужить надо.

Кондратий проработал на скорой еще лет восемь, а затем ушел руководить приемным отделением в одной из московских больниц.

Эта история имела неожиданное продолжение. Вскоре после разборок домой к Кондратию снова пришел Журналист. Кондратий было подумал, что тот явился для выяснения отношений, но ошибся. Журналист предложил сотрудничество, сказал, что специализируется на медицинской тематике и нуждается в источниках инсайдерской информации. Оплата сдельная, по прейскуранту (ха-ха-ха!). Так и подружились, вот кто бы мог подумать?