Текст книги "Доктор Данилов и медицина будущего"

– Не раскатывай губы! – осадила ее Елена. – Я больше, чем на двести рублей не ошибусь.

После того, как рукопожатие было разбито Марией Владимировной, Елена призадумалась на несколько секунд и уверенно сказала:

– Девятнадцать!

– С тебя три тысячи! – сообщил Данилов и стал наслаждаться произведенным эффектом, сильно напоминавшим финальную сцену гоголевского «Ревизора».

Глава шестая. Интересные дела

Понедельник выдался бурным. Началось с того, что во время практического занятия потеряла сознание студентка. Девушка была крайне сознательной – продолжала учиться на седьмом месяце беременности, хотя подавляющее большинство на таком сроке уходило на больничный. Одно дело – в аудитории теорию словесности изучать, и совсем другое – ходить по отделениям с обходами. Помимо прочих опасностей, в больнице гораздо больше шансов подцепить какую-нибудь инфекцию, нежели в других присутственных местах. Да и сам образовательный процесс в медицинских вузах организован сложно. Практическое занятие может проходить в одном месте, а лекция – совершенно в другом, вот и носишься по городу савраской. А Москва – город большой.

Девушка быстро пришла в себя и порывалась снова включиться в учебный процесс, но Данилов настоял на снятии кардиограммы, срочном анализе крови и консультации невропатолога. Заодно и другим студентам попытался внушить, что любая потеря сознания требует внимания. Даже если человек быстро пришел в себя, нужно провести обследование, убедиться в стабильности состояния и только после этого отпускать его на все четыре стороны. В последнее время внушать стало легче, поскольку любое внушение можно было проиллюстрировать парочкой недавних судебных разбирательств, а ничто так не учит, как яркий пример из жизни. На сей раз Данилов рассказал о враче приемного отделения больницы имени Виноградова, который без обследования отпустил пациента, доставленного «скорой» со станции метро «Профсоюзная». Пациент торопился домой, от госпитализации категорически отказывался, а потерю сознания объяснял духотой в вечернем «пиковом» метро. Врач, недолго думая, взял с него отказную расписку и занялся другими делами. До метро пациент не дошел – умер на улице, примерно в двухстах метрах от больницы. На вскрытии обнаружился свежий трансмуральный[18]18
  То есть – крупноочаговый.


[Закрыть] инфаркт нижней стенки левого желудочка. На врача завели уголовное дело по «халатной» двести девяносто третьей статье. Итог – два года лишения свободы, причем не условно, а с отбыванием.

– Но это же несправедливо! – сразу же загалдели студенты. – Правовой беспредел! Можно опротестовать!

– Запишите то, что я вам сейчас скажу, – Данилов звучно хлопнул ладонью по столу, чтобы прекратить галдеж. – Кроме шуток. Реально запишите и перечитывайте утром и вечером до тех пор, пока мои слова не отпечатаются прочно в ваших головах. – Первое – пациент может недооценивать тяжесть своего состояния, но врач не имеет права на ошибку…

Новое время – новые правила. Ручкой по бумаге водили только двое, остальные тыкали пальцами в свои телефоны.

– Второе – врач обязан разъяснить пациенту, в доступной для него форме, все, что касается состояния здоровья и необходимого лечения. Если пациент чего-то не понял, то виноват в этом врач. Недоходчивое объяснение считается проявлением халатности…

Данилов вспомнил, как во время работы на скорой помощи порой приходилось пускаться на хитрости. Если госпитализация была нужна однозначно и бесповоротно, а уговорить пациента никак не получалось, то бригада притворно соглашалась оставить его дома и предлагала «витаминный укольчик для поддержания сердца». На деле вкалывали что-то релаксирующее, выжидали несколько минут и везли упрямца в стационар. Но такими знаниями со студентами делиться нельзя, они предназначены для посвященных обладателей дипломов.

– Третье – многие болезненные процессы приводят к неадекватному восприятию реальности, в том числе и собственного состояния. Если у вас есть сомнения в адекватности пациента, то расписки с него брать нельзя. Нужно его задержать, если понадобится – то и зафиксировать, и срочно вызвать психиатров. По жалобе на необоснованное задержание в отделении вы больше выговора не получите, а за халатность можно получить до пяти лет, – Данилов выдержал небольшую паузу и продолжил. – Если все сказанное кажется вам несправедливым, абсурдным или беспредельным, то есть такая специальность – медицинский статистик, в которой за халатную обработку данных дают не сроки, а выговоры. Имеющий уши – да услышит.[19]19
  Мф.13:9


[Закрыть]

– Патологоанатом – тоже спокойная работа! – сказал один из студентов.

– Ну что вы! – мягко упрекнул Данилов. – Неверное гистологическое заключение,[20]20
  Гистологическое исследование – это исследование тканей (частиц органов) с целью определения характера патологического процесса, чаще всего – дифференциальной диагностики между злокачественными и доброкачественными опухолями.


[Закрыть] повлекшее за собой неправильное лечение, закончившееся летальным исходом, может обернуться пятью годами оздоровительного труда в условиях, далеких от санаторных.

Около полудня этажом выше прорвало трубу отопления и в кабинете Данилова с потолка весело закапал теплый дождик. Прибежавшие на помощь больше мешали, чем помогали, основную работу по эвакуации имущества в коридор выполнили Данилов с аспирантом Нигижмановым. Когда эвакуация была завершена, Данилову позвонил доцент Гусев и сообщил, что кабинет как минимум на месяц полностью переходит в его распоряжение, потому что коллегу угораздило сломать обе кости правого предплечья. Поскользнулся на улице, выставил вперед руку – и вот вам результат.

– Если хотите, то можете замок поменять, – предложил Гусев, имея в виду недавнее происшествие.

– Спасибо, но я лучше капкан у двери установлю, – ответил Данилов. – Это надежнее, да и вор никуда не убежит.

– Ну что вы! – завелся было Гусев. – Капкан – очень опасная штука! А-а, вы шутите… А я, представьте, купился, потому что мой сосед летом в гараже капкан установил, после того как к нему в течение месяца трижды воры наведывались – то колеса с машины сняли, то весь инструмент вынесли. И представьте – сам же в него спьяну и угодил, хорошо еще, что ноги не лишился. А вы узнали, кто забрал вашу документацию? Надеюсь, что меня вы в этом не подозреваете?

– Ну что вы, Анатолий Самсонович! – успокоил Данилов. – Ни в коем разе! Скорого вам выздоровления!

Потоп в кабинете и гусевский перелом явно были связаны невидимыми нитями судьбы, создававшей условия для плодотворной работы в больнице имени Буракова. Опять же, без причины как-то неловко отпрашиваться у шефа на несколько дней, тем более что в пропаже коробки есть и прямая даниловская вина – нечего было материалы в чужом кабинете оставлять. А тут одно к другому, да вдобавок вторничные и четверговые занятия со студентами любезно согласился провести доцент Сааков, выторговав себе за это «поляну в древнеримском стиле», иначе говоря – ужин с обилием еды и напитков.

Больничный завхоз, трепетавший перед шефом, обещал ликвидировать последствия потопа уже послезавтра, как только потолок слегка подсохнет. Вынесенную из кабинета мебель оставили в коридоре, а все мало-мальски ценное Данилов перенес в кабинет Саакова. Коллега, знавший о пропаже коробки, сразу же начал кляться страшными клятвами в том, что станет ночевать в кабинете, нет, не ночевать – а бдеть неусыпно, чтобы никакой «гётверан» не смог бы покуситься на даниловские бумаги. Хорошо зная Саакова, Данилов допускал возможность подобного развития событий. Любвеобильный Артур Бениаминович, которого супруга держала в ежовых рукавицах, использовал любой повод для того, чтобы, как он выражался, «надышаться свободой». Заночует в кабинете, с очередной своей Дульсинеей, и действительно не сомкнет глаз всю ночь. Шеф однажды высказался по поводу того, что некоторые сотрудники путают кафедру с почасовым отелем, на что Сааков заметил:

– А вот Оскар Уайльд считал, что именно любовь, а не немецкая философия служит объяснением нашего мира!

Другой бы огреб за это по самое не могу, но Саакову и не такие эскапады с рук сходили. Шеф относился к нему, как к шуту, а шутам можно говорить все, что вздумается, невзирая на лица и должности. Опять же, лучше пусть в лицо говорят колкости, нежели за спиной.

Наиболее ценные материалы Данилов унес домой. Отругал себя за чрезмерную мнительность – пуганая ворона куста боится – но все же унес, так было спокойнее.

В прихожей Данилов наткнулся на три картонные коробки, поставленные друг на друга. Коробки были как две капли воды похожи на ту, что у него украли. На вешалке висело пальто Елены, а из глубин квартиры пахло кофе. К нему Елена не вышла и вообще никак не отреагировала на хлопок входной двери, что свидетельствовало о крайне плохом настроении. Данилов нарочно замешкался в прихожей, пытаясь выбрать оптимальную линию поведения. Утешать? Делать вид, что ничего не случилось? Начать обсуждение перспектив? Так и не определившись, он прошел к сидящей за кухонным столом Елене, положил руки ей на плечи и сказал бодрым голосом:

– Что-то я ужасно проголодался! Давай, закажем какой-нибудь вредной еды! Москва – замечательный во всех отношениях город. Хоть плов самаркандский тебе привезут, хоть утку по-пекински… Но лично я всю дорогу мечтал о большой тарелке самолепных пельменей с пагубной для здоровья жирной сметаной…

– Пельмени проще самим сделать, – ожидаемо ответила Елена.

– И то правда! – согласился Данилов. – Тем более, что в закромах есть и свинина, и говядина…

– Только счастья нету, – пробурчала под нос Елена.

– Нету, – снова согласился Данилов. – Какое счастье на голодный желудок? Готовь тесто, а я начинкой займусь.

По мере развития процесса лицо Елены светлело все больше и больше. Одержав убедительную победу в соревновании по скоростной лепке пельменей, она улыбнулась и торжествующе показала Данилову кончик языка.

«Молодец!», похвалил себя Данилов. Поставив на плиту кастрюлю с водой, он позвонил дочери, которая после школы зашла к кому-то из подруг, сообщил о том, что дома ее ждут пельмени и попросил купить тридцатипроцентной сметаны. Дело было не в сметане, за которой Данилов мог бы выйти и сам, благо супермаркет находился в минутной доступности, а в неиссякаемом оптимизме Марии Владимировны, который сегодня был особенно кстати. Хорошо бы и Никиту позвать, но тот уже десятый месяц волонтерил в Донецке – оказывал психологическую помощь местным жителям в рамках программы «Мы вместе с Донбассом». При каждом очередном известии о обстреле Донецка Елена звонила сыну и слышала в ответ, что он находится в «абсолютно безопасном месте». Никита держался молодцом. Голос у него всегда был бодрым, а новости – неизменно позитивными. Отъезд Никиты окончательно рассорил Елену с его биологическим отцом, некогда преуспевавшим адвокатом Новицким. Разрыв произошел на глазах у Данилова и Маши, во время позднего воскресного завтрака. Елена ответила на звонок, произнесла несколько нейтральных фраз и вдруг выдала такой многоэтажный оборот, что Маша от неожиданности прикусила язык, а Данилов выронил вилку. Раздраженно швырнув телефон на стол, Елена виновато посмотрела на них и сказала:

– Прошу прощения, не сдержалась.

– А кто это был? – полюбопытствовала Маша.

– Да так, одно животное, – ответила Елена.

«Животное» в устах жены поразило Данилова сильнее матерщины. Сам он с расспросами не полез, поскольку и так понял, кто звонил – в жизни жены был всего один человек, способный попасть в столь нелестную категорию. После того, как Мария Владимировна ушла к себе, Елена шепотом прокомментировала ситуацию – Новицкий назвал Никиту «м…ком», а ее «дурой, которая не смогла удержать сына в Москве», за что и огреб.

Данилов принципиально не позволял себе критических замечаний в адрес первого мужа Елены, хотя иногда язык сильно чесался. Вот и сейчас, вместо того чтобы добавить свои пять копеек, он предпочел высказаться нейтрально:

– Не злись на него, он не стоит твоих нервов.

– А я на него никогда не злилась! – вскинулась Елена. – Я злюсь на тебя! Если бы ты вел себя правильно, мне бы не пришлось связываться с этим … … …!

– О, сколько новых слов я сегодня выучила! – послышалось из коридора. – Надо будет похвастаться на литературе своим богатым словарным запасом…

Пока пельмени варились, Данилов накрыл стол в гостиной. По высшему праздничному разряду – с обилием посуды и тканевыми салфетками в мельхиоровых кольцах.

– Разве сегодня праздник? – удивилась пришедшая Мария Владимировна.

– Еще какой! – ответил Данилов. – Международный день радио, одного из важнейших изобретений человечества. Можно сказать и иначе – Международный день беспроводной связи. Надо отметить!

– У меня тоже сегодня праздник, – не очень-то весело сказала Елена. – День начала новой жизни. Мне удалось уйти по соглашению сторон, и я этому очень рада.

– Что – были другие варианты? – недоверчиво спросил Данилов.

– Были, – усмехнулась Елена. – Главный жаждал крови и метал молнии, но я объяснила ему, что угол падения равен углу отражения и он прислушался. Мне даже электрический самовар в качестве прощального подарка преподнесли.

– Ух ты! – восхитился Данилов. – Покажи!

– Я его охраннику подарила, – сказала Елена. – Пусть ребята на дежурстве пьют чай из расписного самовара. Это будет скрашивать им суровые будни. К самовару еще и грамота прилагалась, но я ее в кабинете забыла. В корзине для мусора…

– А на зеркале помадой прощального послания не написала? – поинтересовался Данилов.

– Представь – было такое искушение! – рассмеялась Елена. – Но пожалела помаду, только вчера новую начала.

«В целом – все нормально, – подумал Данилов, глядя на Елену. – Удар держит хорошо, а печаль скоро пройдет. И вообще, лучше уйти и жить спокойно, чем постоянно дергаться в ожидании увольнения. Как говорил Ковбой Мальборо: «Лучше умереть, но чувствовать себя спокойно, чем жить и волноваться».

Жизнь определенно входила в светлую полосу. В архиве больницы имени Буракова Данилова встретили без былой приветливости, но никаких препятствий по отбору историй болезни не чинили. Известие о том, что Данилов собирается проработать в больнице три дня подряд, было воспринято равнодушно – хочется, так работайте. Даже коробку новую выдали, взамен украденной, но теперь Данилов решил, что будет забирать материалы с собой. На кафедре госпитальной терапии слегка удивились объемам копируемых бумаг, но Данилов объяснил ситуацию и его поняли. Поскольку истории болезни нужно было вернуть в архив до трех часов дня, Данилов решил сначала заготовить копии, а затем неспешно разбираться с ними хоть до глубокой ночи.

Сначала Данилов просматривал истории болезни, наклеивая закладки на те листы, которые нужно было скопировать. Немного торопился, потому что хотел сегодня восстановить все утраченное, но, видимо, информация, пропущенная при просмотре, отпечаталась где-то в глубинах сознания, потому что по возвращении в кабинет Данилову захотелось просмотреть заново две ноябрьские истории болезни.

Пациент Здериглазов, шестидесяти восьми лет, поступил по «скорой» с гипертоническим кризом, осложненным острым коронарным синдромом. В кардиологической реанимации был выставлен диагноз острого трансмурального передне-перегородочного инфаркта миокарда.[21]21
  «Передне-перегородочным» называется инфаркт, при котором некротические изменения наблюдаются в передней стенке левого желудочка сердца и межжелудочковой перегородке.


[Закрыть] В течение пяти дней состояние пациента было тяжелым, а затем он стабилизировался и в конечном итоге был выписан на амбулаторное лечение.

Семидесятилетнего пациента Крипакова «скорая» доставила с купированным приступом стенокардии. Вообще-то «купированных» положено оставлять дома, но Крипаков был взят с автобусной остановки, так что госпитализация в данном случае была обусловлена местом вызова, а не диагнозом… Так-то, да не совсем так. В приемном отделении у Крипакова диагностировали трансмуральный инфаркт нижней стенки левого желудочка и отправили его в кардиологическую реанимацию. Оттуда он был переведен в кардиологическое отделение и в положенные сроки выписан.

С точки зрения эксперта лечение Здериглазова и Крипакова не вызывало никаких нареканий. Обе истории болезни были оформлены идеально, хоть студентов по ним учи. При первом пересмотре Данилов не понял, что именно заставило его вернуться к этим историям. Но чашка крепкого, «двухпакетикового», чая прочистила голову и обострила внимание. Перелистав истории еще раз, Данилов улыбнулся и мысленно назвал себя «слепым кретином». Ну а как еще можно назвать врача с солидным стажем практической, научной и административной работы, который только с третьего раза обращает внимание на то, что записи за первые несколько суток пребывания в стационаре сделаны одним и тем же почерком.

Особенно интересной оказалась история болезни Крипакова. Здериглазов прямиком поступил в кардиологическую реанимацию, так что у него первичный осмотр и совместный осмотр с заведующим отделением теоретически могли быть написаны одной рукой. Врач на дежурстве принял пациента, наблюдал его до конца смены, показал заведующему отделением, записал обход в историю болезни и затем ушел домой. Но осмотр в приемном отделении и осмотр в реанимации никак не могут быть написаны одним и тем же человеком! И трое суток подряд в реанимационном отделении дневники не могут писаться одной и той же рукой, потому что врачи дежурят сутками. Бывают, правда, и такие, кто работает только в дневную смену, помогая дежурящим коллегам, но дневные врачи записывают последний осмотр не позднее шестнадцати часов, а дальше, каждые четыре часа, а при необходимости – и чаще, дневники пишутся дежурными врачами.

Записи консультантов были сделаны разными почерками, и записи медсестер, вводивших наркотические препараты по назначениям дежурных врачей, тоже (ну это вообще святое – тут любой косяк тюрьмой пахнет). Над историями работали не полные дураки, а, скорее, пофигисты, действовавшие по принципу «сойдет и так».

– Интересные дела, – сказал самому себе Данилов. – Какие будут версии?

Чисто теоретически можно было бы объяснить эти казусы «несчастным случаем». Во время работы с историей, врач залил ее чаем, кофе или, даже, борщом, вот и пришлось восстанавливать испорченное. Все, что смог – написал сам, остальное было дописано кем положено. Бывает, чего уж там…

Да – бывает. Но крайне редко. Лично Данилов только раз в жизни опрокинул стакан с недопитым чаем на историю болезни. И ничего переписывать не стал – просто просушил историю на радиаторе отопления, а затем выдержал пару часиков под тяжеленным «Видалем».[22]22
  Название популярного справочника лекарственных средств.


[Закрыть] А даже если бы и кофе пролил – то что с того? Подумаешь – бумага слегка потемнела. Написанное-то не расплывается, поскольку люди с давних пор пишут шариковыми ручками… Нет, лучше обойтись без надуманных объяснений, а единственно реалистичным было следующее – Крипаков и Здериглазов (интересная, однако, фамилия, впервые такая попалась) были госпитализированы в кардиологическое или, даже, терапевтическое отделение, где спустя некоторое время «захреновились». Пришлось менять выставленный при приеме диагноз и переводить пациентов в кардиологическую реанимацию. Но это же крупный косяк приемного отделения и всего стационарного скоропомощного комплекса в целом. Неверная диагностика, госпитализация не по профилю, создающая угрозу для жизни пациента… Лучше бы сгладить. Вот и сгладили. Довольно распространенная практика, надо сказать.

Знание получено. Оставалось решить, что с ним делать. Точнее – куда с ним идти. À la guerre comme à la guerre, но в любой ситуации следует вести себя достойно, не опускаясь до мелкого пакостничества в угодяевском стиле. Опять же, две «сглаженные» истории – это капля в море. Разумеется, их может быть гораздо больше, но исходить нужно не из предположений, а из того, что есть в наличии.

Данилов решил обсудить «казусы» с заведующим кардиологической реанимацией Кайновым. Именно что «обсудить», а не предъявлять обвинения. Разные же бывают обстоятельства.

Глава седьмая. Трудности переходного периода

Виктор Викторович Кайнов принадлежал к категории нервных начальников. Иной раз воспитательная работа, проводимая им с подчиненными, была слышна и на других этажах. Данилов вообще не любил истериков, а на руководящих должностях – так особенно. Ну а истерик, заведующий реанимационным отделением – это уже вообще ни в какие ворота, потому что сложная работа требует спокойной обстановки.

Справа от стола в кабинете Кайнова, там, где обычно принято вывешивать дипломы и сертификаты, висела большая соломенная кукла с белом халате.

– Интересный сувенир, – сказал при знакомстве с Кайновым Данилов.

– Это не сувенир, а оберег! – раздраженно поправил Кайнов. – Я сделал его собственными руками.

Ну оберег и оберег, а яриться-то зачем? Ничего же обидного тебе не сказали. Кстати говоря, Кайнов был сильно похож на свой оберег – высокий, белесый, с вытянутой огурцом головой.

С учетом личности собеседника, Данилов избрал наиболее деликатную линию поведения.

– Я тут случайно сделал на одно интересное открытие, Виктор Викторович, – сказал он, выкладывая перед Кайновым истории болезни Здериглазова и Крипакова. – Вас в этих историях ничто не удивляет? В самом начале…

Быстро пролистал истории Кайнов отрицательно качнул головой.

– Почерк, – Данилов раскрыл перед собеседником историю болезни Крипакова. – Вас не удивляет, что записи врача приемного отделения и дежурного врача вашего отделения сделаны одним и тем же почерком? И дневники за следующие сутки тоже? Мое дело – сторона, я совсем другими вещами интересуюсь, но страховая компания…

– Страховой компании важно, чтобы пациенты своевременно получили все положенное! – в голосе Кайнова зазвучало набирающее обороты раздражение. – И чтобы истории болезни были бы правильно оформлены! Про почерки в инструкциях ничего не сказано! У нас, может, со дня на день бумажки вообще отменят!

– Про почерки в инструкциях действительно ничего не говорится, – согласился Данилов. – Но там расписано по должностям кому определенные записи делать. Вы поймите меня правильно, Виктор Викторович, я не упрекать вас пришел, а хотел тет-а-тет обратить ваше внимание на некие особенности, которых по-хорошему быть не должно. Только и всего.

– А как должно быть?! – перешел на крик Кайнов. – Люди пишут впопыхах, небрежно, как курица лапой! Иной раз не в ту историю сделают запись, а любое исправление считается дефектом, вот и требую переписывать! Крайнего на это дело сажаю, кто под рукой! У меня нет возможности всех причастных привлекать, чтобы история три дня по рукам гуляла…

– А свои совместные осмотры вы не сразу подписываете? – спокойно поинтересовался Данилов, раскрывая перед Кайновым историю болезни Здериглазова. – Здесь после вашего осмотра дневники за двое суток написаны одним почерком. Вы только через два дня собрались осмотр подписать?

– У нас реанимация, а не физиотерапия! Занят я бываю! Понимаете – за-нят! – Кайнов что было силы стукнул кулаком по столу, но на Данилова этот демарш никакого впечатления не произвел. – Иной раз подмахну, не глядя, а после думаю – что же это я подписал! Или вообще подписать забуду. Суета-то какая! Вот и сейчас меня дела ждут, а я тут с вами время теряю…

Данилов застал Кайнова за чтением журнала «За рулем». Самое то занятие для занятого заведующего реанимационным отделением. Но, как говорится, когда в шею провожают задерживаться не след.

– Простите, если я вас чем-то расстроил, – кротко сказал Данилов и попытался взять принесенные истории, но Кайнов прижал их растопыренными пятернями.

– Я сам отдам их в архив! – сказал он, недружелюбно сверля Данилова своими белесыми глазами. – Можете не утруждаться.

Неприятный разговор обогатил Данилова двумя выводами – в Датском королевстве действительно что-то прогнило, а Кайнов не только истерик, но и дурак. Умный человек повел бы себя иначе – или бы ограничился сдержанной благодарностью, или бы спокойно посетовал на рутинную суету, которая приводит к подобным ляпам. Умные преступники очень редко избирают защиту в форме атаки. Так можно вести себя только при очень надежных тылах… Интересно, а какие у Кайнова тылы.

Всезнающая Сеть сообщила Данилову, что Виктор Викторович Кайнов в 1997 году окончил Дальневосточный государственный медицинский университет, в июле 2018 года начал работать в больнице имени Буракова в должности врача отделения реанимации и интенсивной терапии для пациентов кардиологического и кардиохирургического профиля, а с февраля 2019 года заведует этим отделением. Высшая категория, действующие сертификаты по кардиологии и анестезиологии и реаниматологии. Не так уж и много, но кое-что прояснилось. Кайнов не из баловней судьбы и не из представителей «золотой молодежи». В заведующие выбился на двадцать втором году работы, кандидатской степени не имеет. С другой стороны – заведовать отделением его поставили после полугода работы в больнице. Что он успел за этот срок – показать себя с наилучшей стороны или же продемонстрировать преданность руководству? Вариант «больше некого было» отпадал сразу же – крупная столичная клиническая больница, удобно находящаяся в пешей доступности у станции метро «Текстильщики» могла испытывать дефицит дежурантов, но не кандидатов на заведование. Интуиция подсказывала, что карьерному росту Кайнова скорее поспособствовали личностные, а не профессиональные качества. Интуиции своей Данилов доверял, но, тем не менее, предпочитал проверять ее выводы на практике.

В приемном отделении у Данилова сложились хорошие отношения со старшей медсестрой Дарьей Валерьевной, установлению которых помогло общее скоропомощное прошлое – не только рыбак рыбака видит издалека, но и «скорик» «скорика» тоже. Дарья Валерьевна оттрубила десять лет в БИТах[23]23
  Бригаде интенсивной терапии.


[Закрыть] на двенадцатой подстанции в Мневниках, а когда потянуло, как она выражалась, «к оседлой жизни», осела в приемном отделении и доросла до заведующей. За чашкой чая Данилов словно бы мимоходом удивился воплям, доносившимся из кардиологической реанимации, и получил развернутую характеристику Кайнова, которая полностью совпала с его впечатлением. Заодно узнал и о неблаговидных обстоятельствах выдвижения Кайнова – он помог Евгении Юрьевне избавиться от предыдущего заведующего отделением, с которым у начмеда сложились плохие отношения, и был награжден повышением. Короче говоря – тот еще тип.

Данилова так и подмывало задать Дарье Валерьевне несколько вопросов, касающихся работы в новых условиях, но он благоразумно сдержался. Скоропомощное братство – великая штука, но у всего есть предел. Прошлое осталось в прошлом, а сейчас Дарья Валерьевна работает старшей медсестрой приемного отделения и вряд ли станет откровенничать с посторонними на специфические темы. Но, в принципе, общая картина уже вырисовывалась – в больнице имени Буракова была налажена «лакировка действительности». Вместо того, чтобы учиться на ошибках, разбирать их и делать выводы, ошибки исправлялись задним числом. Так и начальству спокойнее, и сотрудникам удобнее, только пациентам плохо, но кто их спрашивает?

В том, что разговор с Кайновым будет иметь скорое продолжение Данилов не сомневался и внутренне приготовился к очередной встрече с Евгенией Юрьевной, от которой ничего хорошего не ожидал. Чего доброго, нажалуется в департамент на бесцеремонного научного работника, мешающего сотрудникам больницы исполнять их рабочие обязанности. Оставшиеся у Кайнова в кратчайшие сроки будут переписаны заново, разными почерками, теми, которыми нужно. Если что – выдернут нужных сотрудников из дома, дело-то важное, «палильное». Ксерокопии, оставшиеся у Данилова, определяющей роли не играют – реальные документы важнее копий. Мало ли откуда прыткий доцент наксерокопировал свои листочки? Может, он сам все это написал, чтобы бросить тень на больницу, в которой зарождается медицина будущего. Из зависти или, может, просто характер такой сволочной… Ладно – дерзайте, посмотрим чья возьмет. Интриги интригами, а работу нужно выстраивать как положено, не с дровами же дело имеете, а с живыми людьми.

На всякий случай Данилов переложил копии историй болезни Здериглазова и Крипакова из своей коробки в нижний ящик письменного стола, спрятав их между бумагами доцента Гусева – вдруг кто-то наведается в кабинет, пока он будет общаться с начмедом? Хотя бы тот же Кайнов…

Евгения Юрьевна удивила, причем капитально – вместо того, чтобы пригласить Данилова к себе, явилась к нему сама. Деликатно постучала в дверь, а когда Данилов откликнулся приоткрыла ее и елейным голосом осведомилась:

– Не помешала, Владимир Александрович? Найдется пара минуточек для разговора?

Данилов тряхнул головой, отгоняя наваждение, но наваждение уже успело закрыть за собой дверь и сесть на стул, жалобно скрипнувший под столь большой нагрузкой.

– Я решила, что удобнее будет поговорить здесь, – Евгения Юрьевна растянула губы в подобии улыбки. – Чтобы не отвлекали. Как там наш Анатолий Самсонович?

– Да вроде все в порядке, – ответил Данилов. – Мы с ним коротко поговорили, не вдаваясь в подробности…

– Золотой человек! – с чувством сказала Евгения Юрьевна. – Добрый, понятливый, деликатный…

«Совсем не то, что ты», мысленно закончил Данилов.

– Вы ему привет передайте от меня и всей администрации. Пусть поправляется поскорее, мы его ждем. Терапевтическое отделение без него как без мамки… То есть – без папки.

– Передам, – пообещал Данилов. – Если хотите, могу вам его номер дать.

– Да у меня есть его номер, – Евгения Юрьевна снова улыбнулась. – Просто беспокоить лишний раз не хочется. А вы все равно общаетесь, вот к слову и скажите, что мы его любим, ценим и ждем с нетерпением. Но я вообще-то пришла к вам по другому делу, Владимир Александрович.

– Догадываюсь, – сухо сказал Данилов. – Вы хотите поговорить об историях болезни…

– Не только о них, – махнула рукой Евгения Юрьевна. – Истории – это следствие, а я бы хотела начать с причин. Для того, чтобы вы все правильно поняли, нужна небольшая преамбула. Только не подумайте, Бога ради, что я пришла оправдываться или уговаривать. Я пришла объясниться. Улавливаете разницу?

– Пока, честно говоря, не улавливаю.

– Ничего, сейчас уловите, – обнадежила Евгения Юрьевна. – Надеясь на вашу порядочность, я буду говорить начистоту. Да – мы «химичили» с историями болезни… Несколько раз…

Очень хотелось спросить – сколько именно? – но Данилов решил пока воздержаться от уточняющих вопросов.

– Скажу честно, – Евгения Юрьевна положила правую руку на грудь. – Я прежде никогда ничем таким не занималась. Хотите – верьте, хотите – нет, но не занималась и другим не позволяла. Но жизнь заставила… Вы же знаете, что Георгий Христофорович стал главным врачом недавно, буквально накануне открытия комплекса. До этого он работал замом по оргметодработе в «полтиннике».[24]24
  Жаргонное название городской клинической больницы № 50.


[Закрыть] Опыт у него большой, он начинал с врача приемного отделения, но крупным стационаром никогда не руководил. А тут еще и комплекс запускать надо. Вы представляете, какая это ответственность?