Текст книги "Распутин. Три демона последнего святого"

Но Бог милостив. «Нет такого человека, которого нельзя было заставить поверить и утешить, – говорил Григорий. – Хотя с настоящими неверующими плохо… Будешь говорить с ними, меньше всего упоминай про Бога… Главное, полюби, узнай, отчего страдает человек… Не можешь полюбить человека – ничего не выйдет».

Действительно – без любви ничего не выйдет. В любви заключена вся сила бытия, правда, не все это знают.

Пророческий дар Распутина, дар, зачатки которого проявлялись в нем уже в детстве, признавали все – и друзья, и враги. Даже те, кто называл Распутина шарлатаном, признавали, что ему подчас открывается неведомое. Заклятый друг (или приязненный враг) Распутина, отец Илиодор (в миру Сергей Труфанов), писал о нем: «Распутин – пророк прозорливый, натура сильная духом, экзальтированная, глубоко чувствующая и проникающая в души других».

Всякое чудо немыслимо без легенд, которые окружают его и сопутствуют ему. Тот же отец Илиодор вспоминал, как архимандрит Феофан, инспектор Петербургской Духовной академии, говорил ему, бывшему тогда студентом: «Есть еще Божьи люди на свете… Такого мужа великого Бог воздвигает для России из далекой Сибири. Недавно оттуда был один почтенный архимандрит и говорил, что есть в Тобольской губернии, в селе Покровском, три благочестивых брата: Илья, Николай и Григорий… Сидели как-то эти три брата в одной избе, горько печаловались о том, что Господь не посылает людям благословенного дождя на землю… Григорий встал… помолился и твердо произнес: „Три месяца, до самого Покрова, не будет дождя!“ Так и случилось. Дождя не было, и люди плакали от неурожая… Вот вам и Илья-пророк, заключивший небо на три года…»

Оставим сравнение с Ильей-пророком на совести достопочтенного Феофана. В отличие от святого Ильи, известного своей строгостью по отношению к грешникам, Распутин никогда никого не карал и не судил.

Он не был единственным пророком своего времени. Пророков на Руси хватало всегда. Так, современник Григория, оптинский старец Нектарий предсказал и революцию, и гибель императорской семьи. «Государь будет великомученик», – предрекал Нектарий. О судьбах верующих, встревоженных мрачными пророчествами, старец Нектарий отвечал: «Верные могут не бояться, их оградит благодать. В последние времена с верными будет то же, что было с апостолами перед Успением Богоматери. Каждый верный, где бы он ни был, на облаке будет перенесен в Ковчег-Церковь. Только те, кто будет в Ней, спасутся… Держитесь твердо православия». Недаром ведь сказано, что «печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть» (2 Кор. 7:10).

Внешность Григорий Распутин имел самую что ни на есть крестьянскую. Был он высок, широкоплеч, худощав, но в то же время крепок телом. Лицо его было грубым, с неправильными, далекими от классических эталонов чертами. Бросался в глаза широкий рябой нос, под которым росли вечно неухоженные, «мягкие» на крестьянский манер усы, сливавшиеся с темно-русой растрепанной бородой. Узкие бледные губы его нечасто растягивались в улыбке, но если уж он улыбался, то искренне, от души. В эти редкие мгновения его смуглое от ветра и солнца лицо светлело, а морщины, избороздившие его, частично исчезали. Даже крупные неровные зубы не могли испортить впечатления от улыбки.

Длинные каштановые волосы свои Распутин, по тогдашней народной моде, делил пробором надвое и нечасто проходился по ним гребнем, отчего они выглядели немного растрепанными.

Из особых примет Распутин имел темное пятно на своем высоком лбу – память о давнем ранении, и небольшой нарост на правом глазу.

Одежду он предпочитал крестьянскую – ходил в грубой, не всегда опрятной холщовой крестьянской рубахе, подвязанной простым кожаным ремешком, в широких домотканых портах и высоких сапогах.

Мужик как мужик, каких на Руси миллионы. Если бы не пронизывающий взгляд из-под кустистых бровей. Взгляд, казалось, берущий свое начало из неведомых глубин и проникающий во все вокруг до самой сути.

Разные люди, видевшие Григория Распутина примерно в одно и то же время, характеризовали его совершенно по-разному. Интересно сравнить эти описания.

Секретарь Распутина Арон Симанович: «Своей внешностью Распутин был настоящий русский крестьянин. Он был крепыш, среднего роста. Его светло-серые острые глаза сидели глубоко. Его взгляд пронизывал. Только немногие его выдерживали. Он содержал суггестивную силу, против которой только редкие люди могли устоять. Он носил длинные, на плечи ниспадающие волосы, которые делали его похожим на монаха или священника. Его каштановые волосы были тяжелые и густые… На лбу Распутин имел шишку, которую он тщательно закрывал своими длинными волосами. Он всегда носил при себе гребенку, которой расчесывал свои длинные, блестящие и всегда умасленные волосы. Борода же его была почти всегда в беспорядке. Распутин только изредка расчесывал ее щеткой. В общем он был довольно чистоплотным и часто купался, но за столом он вел себя малокультурно.

Он пользовался только в редких случаях ножом и вилкой и предпочитал брать кушанья с тарелок своими костлявыми и сухими пальцами. Большие куски он разрывал, как зверь. Только немногие могли при этом смотреть на него без отвращения. Его рот был очень велик, но вместо зубов в нем виднелись какие-то черные корешки. Во время еды остатки пищи очень часто застревали в его бороде».

Молодая писательница Вера Жуковская, дружившая с Распутиным, сильнее всего запомнила «мгновенно загорающийся магнетический взгляд светлых глаз, в которых смотрит не один зрачок, а весь глаз». Кстати, о зубах Распутина она писала совершенно противоположное Симановичу: «Зубы были у него безукоризненные и все до одного целы, а дыхание совершенно свежее… белые хлебные зубы, – крепкие, точно звериные». И еще одно высказывание Жуковской: «Надо иметь мужество признать, что Распутин был натурой во всяком случае исключительной и обладал он огромной силой».

Исследователь сектантства В. Д. Бонч-Бруевич вспоминает: «Мое внимание прежде всего обратили его глаза, смотря сосредоточенно и прямо, глаза все время играли каким-то фосфорическим светом. Он все время точно нащупывал глазами слушателей, и иногда вдруг речь его замедлялась, он тянул слова, путался, как бы думая о чем-то другом, и вперялся неотступно в кого-либо, в упор, в глаза, смотря так несколько минут, и все почти нечленораздельно тянул слова. Потом вдруг спохватывался… смущался и торопливо старался перевести разговор. Я заметил, что именно это упорное смотрение производило особенное впечатление на присутствующих, особенно на женщин, которые ужасно смущались этого взгляда, беспокоились и потом сами робко взглядывали на Распутина и иногда точно тянулись к нему еще поговорить, еще услышать, что он скажет…»

Илиодор, он же Сергей Труфанов: «Григорий, поцеловавши меня, упорно и продолжительно посмотрел своими круглыми, неприятно серыми глазами мне в лицо, потом зашлепал своими толстыми, синими, чувственными губами, на которых усы торчали, как две ветхие щетки… Волосы на голове „старца“ были грубо причесаны в скобку… Борода мало походила вообще на бороду, а казалась клочком свалявшейся овчины, приклеенным к его лицу… руки у старца были корявы и нечисты… Был одет в простой дешевый, серого цвета пиджак… брюки поражали своею отвислостью над грубыми халявами мужских сапог». Правда, спустя несколько лет после первой встречи, уже в Петербурге, наряд Распутина станет иным, и тот же Илиодор напишет, что на нем «была малинового атласа русская сорочка, подпоясан он был поясом с большими шелковыми кистями, брюки из дорогого черного сукна сидели на ногах в обтяжку, как у военных, дорогие лакированные сапоги бросались в глаза своим блеском и чистотою».

Премьер-министр граф В. Н. Коковцов: «Меня поразило отвратительное выражение его глаз. Глубоко сидящие в орбите, близко посаженные друг к другу, маленькие, серо-стального цвета, они были пристально направлены на меня, и Распутин долго не сводил их с меня, точно он думал произвести на меня какое-то гипнотическое воздействие или же он просто изучал меня… По внешности ему недоставало только арестантского армяка и бубнового туза на спине».

Историк Морис Палеолог, бывший послом Франции в России: «Длинные, черные, растрепанные волосы, жесткая черная борода, высокий лоб, широкий прямой нос. Но общее впечатление от лица сконцентрировано на глазах – светло-голубых глазах со странными искрами, глубокими и чарующими. Их взгляд был одновременно проникающим и заботливым, наивным и хитрым, прямым и, однако, отдаленным».

Политический ссыльный Александр Сенин: «Самая заурядная физиономия сибирского мужика, худощавое загрубелое лицо, окаймленное большой темно-русой бородой клином, большой нос, грубые черты лица, развитые челюсти, глубоко сидящие серые глаза, очень мутные; цвет лица испитой, не совсем здоровый, русые волосы в скобку, суконная поддевка, лакированные, бутылками сапоги».

Политик и патриот Михаил Меньшиков, впоследствии расстрелянный большевиками: «Испитое, с мелкими чертами лицо, нервное и тревожное, бегающие глаза, тихий голос не то монастырского служки, не то начетчика сектанта, речь отрывистая, отдельными, иногда загадочными изречениями».

Жена богатого московского купца Елена Джанумова, хорошо знавшая Распутина в петербургский период его жизни: «Темная борода, удлиненное лицо с глубоко сидящими серыми глазами… Они впиваются в вас, как будто сразу до самого дна хотят прощупать… Что-то тяжелое в нем есть, как будто материальное давление вы чувствуете, хотя глаза его часто светятся добротой, всегда с долей лукавства, и в них много мягкости. Но какими жестокими они могут быть иногда и как страшны в гневе».

И в завершение описание, данное организатором убийства Распутина Феликсом Юсуповым: «Среднего роста, коренастый и худощавый, с длинными руками, на большой его голове, покрытой взъерошенными спутанными волосами, выше лба виднелась небольшая плешь, которая, как я впоследствии узнал, образовалась от удара, когда его били за конокрадство… Лицо его, обросшее неопрятной бородой, было самое обычное, мужицкое, с крупными некрасивыми чертами, грубым овалом и длинным носом; маленькие светло-серые глаза смотрели из-под густых нависших бровей испытующим и неприятно бегающим взглядом… Он казался непринужденным в своих движениях, и вместе с тем во всей его фигуре чувствовалась какая-то опаска…»

Мало того, что каждый из современников, в зависимости от собственного отношения к Распутину, видел его по-своему. Сам Григорий мог в одно мгновение преображаться – таково было одно из следствий его чудесного дара.

В трактовке этих самых преображений мнения современников расходились столь же широко, как и в восприятии самой внешности Распутина.

«Он менялся, как хамелеон», – писала великая княгиня Ольга Александровна, сестра Николая II.

Вера Жуковская видела иначе: «Когда вспомнишь эту его диковинную особенность мгновенно изменяться… сейчас сидел простой, неграмотный мужичок, грубоватый, почесывающийся, и язык у него еле шевелится, и слова ползут неповоротливо… и вдруг превращается он во вдохновенного пророка… и… новый скачок перевертыша, и с диким звериным сладострастием скрипят белые зубы, из-за тяжелой завесы морщин бесстыдно кивает какой-то хищный, безудержный, как молодой зверь… и вот уже… на месте распоясанного охальника сидит серый сибирский странник, тридцать лет ищущий Бога по земле».

«Распутин не менялся в обществе государыни, – вспоминала Юлия Ден, приближенная императрицы, – но оставался таким же, каким он был и в нашем обществе. Государыня, видимо, относилась к нему с благоговением: в разговоре с ним она называла его „Григорием“, а за глаза она называла его „отцом Григорием“. В беседах со мной и с Вырубовой она говорила о том, что верит в силу его молитвы».

Глава третья
Старец

Федор Михайлович Достоевский, создатель ставшего классическим образа старца Зосимы, представлял старчество в виде несметной духовной силы, получаемой человеком в обмен на полный отказ от своей воли, своих страстей, своих желаний.

«Прежде всего умертвим волю свою в себе, все восстающие страсти, помыслы худые, ропот против других, всякие подозрения, в особенности клятвы злостные: „ибо всяк клевещущий на брата своего человека – убийца есть. А в миролюбии пребывающий чудотворец есть“». «Блаженни миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся», – призывал известный старец Гавриил в одном из своих писем к насельницам Марфо-Мариинской обители. – «Поэтому нужно быть осмотрительну, смотреть всякому свои недостатки и быть послушным; „смиряй себя вознесется“. Стараясь быть участниками Его страданий, тогда и будем участниками славы Его. Умертвим все в себе страсти, похоть очей, всякую злобу, не будем завидовать другим, удержим язык свой от клеветы и осуждения. Возьмем всякий крест свой и последуем за Иисусом: итак, все заключается в кресте и все состоит в смерти.

Нет другого пути в жизни истинному внутреннему миру, как путь Св. Креста и непрестанного самоумерщвления. Иди куда хочешь, ищи чего угодно и сколько угодно, не найти ни на небе пути возвышеннее, ни на земле пути вернее, как путь крестный. Никто живее не чувствует страданий Христовых, как тот, кому случалось терпеть что-нибудь подобное – с решимостью смиренно нести крест.

Крест всегда есть, везде и всюду ожидает нас, и мы не можем избежать его, потому что мы сами себя не избежим и везде найдем себя».

Благодатное старчество считается одним из высочайших достижений духовной жизни христианина, ее венцом, чудесным плодом безмолвия, созерцания и постижения божественного. Оно неразрывно связано с внутренним подвигом, имеющим целью своей достижение полного бесстрастия.

Лишь праведный старец, прошедший школу послушания, в совершенстве познавший духовно-психические законы и самолично достигший бесстрастия, способен руководить другими, ведя их по пути спасения и «невидимой брани» добра со злом в душе человеческой.

Какими же непременными качествами должен обладать старец?

Во-первых, он должен проникать своею мудростью до самых сокровенных глубин души человеческой, прозревать как зарождение зла, так и причины этого зарождения. Но одного прозрения мало – старец должен указывать ученикам и последователям своим точный и верный путь к спасению, к избавлению от грехов.

Во-вторых, старец непременно должен обладать даром рассуждения и различения добра и зла, ведь ему постоянно приходится иметь дело со злом, всячески пытающимся натянуть на себя личину добра.

В-третьих, как достигший полного бесстрастия, свободный от всего суетного, старец обладает такими духовными дарами, как прозорливость и пророчество, а вкупе с ними и способностью творить истинные чудеса. Преподобный Варсонофий Оптинский говорил: «Старцев называют прозорливцами, указывая тем, что они могут видеть будущее: да, великая благодать дается старчеству – это дар рассуждения. Это есть наивеличайший дар, даваемый Богом человеку. У них, кроме физических очей, имеются еще очи духовные, перед которыми открывается душа человеческая. Прежде чем человек подумает, прежде чем возникла у него мысль, они видят ее духовными очами, даже видят причину возникновения такой мысли. И от них не сокрыто ничего».

Ученики, или, говоря правильнее, духовные дети в отношении к своему старцу-наставнику должны придерживаться следующих принципов: полной веры, или абсолютного доверия, искренности в словах и делах, полной покорности, совершенного и чистого исповедания грехов и тайн сердечных. Ученик не должен ни в чем, даже в самом малом, руководствоваться своей собственной волей – ему надлежит исполнять только волю наставника. Искреннее и безграничное повиновение старцу есть самый верный и самый короткий путь к спасению души.

Старчество не представляет собой никакой церковной иерархической степени, ибо сказано: «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит» (Иоанн 3:8). Старцем может быть и монах, и епископ церкви, и иерей, и просто благочестивый христианин. Старчествовать может как мужчина, так и женщина. Главное условие – святость жизни, ведь старчество есть не что иное, как пророческое служение, а от пророков с момента возникновения христианства требовалось непременное обладание «нравом Господа».

В основе старчества, представляемого высшим из духовных подвигов человеческих, лежит стремление к достижению чистейшего мышления без помощи слов и иных символов. Вся внутренняя, духовная жизнь старца концентрируется на единой и всеобъемлющей божественной идее.

Достичь понимания этой идеи непросто. Даже для того чтобы хотя бы немного приблизиться к ней, необходимо полное самопознание, доскональное изучение самых малейших, самых незначительных движений собственной души. Самопознание это, называемое идеологами старчества «изощренным систематическим самонаблюдением», достигается путем послушания и уединения, позволяющих произвести всеобъемлющий анализ составляющих греха и добродетели, изучение помыслов.

В старчестве понятие помысла является стержневым, ибо наблюдение, различение и контроль над помыслами составляют главную задачу любого старца, лежат в основе его аскетического подвига.

Различение помыслов, иначе говоря – отделение добра от зла, дается непросто. Этот, без всякого преувеличения, подвиг весьма труден и достигается путем истинного благоразумия и трезвого рассуждения, способностей, приобретаемых старцем не столько из книг, сколько из собственного опыта.

Понятие опыта в старчестве поистине бесценно. Без опыта нет старца, подобно тому, как без семян не бывает всходов. Опыт есть то духовное зерно, которое прорастает при помощи благодати Божией и дает поистине изумительные, чудесные плоды. Благодати, ниспосланной свыше, которую можно снискать лишь праведной жизнью.

Благодать – это праведность, благодать – это искренность, благодать – это чистота помыслов. Из понятия благодати вытекает понятие наставничества, духовного руководства, учительства.

Наставничество немыслимо без послушания, которое непременно должно быть всеобъемлющим, целостным, безотлагательным и безукоризненно точным. Считается, что послушание стоит выше подвижничества и духовной чистоты, поскольку оно, по выражению одного из великих старцев, отца Моисея, рождает смирение и приносит терпение, великодушие, сокрушение, братолюбие и любовь, что «суть воинственные оружия наши».

Любовь, порожденная послушанием, поистине безгранична и бесценна. «Любовь стремительна, искренна, благоговейна, приятна, сильна, терпелива, верна, благоразумна, великодушна, мужественна, никогда не ищет самой себя, ибо как скоро человек начинает думать о своих выгодах – так перестает любить, – писал старец Гавриил. – Любовь осторожна, смиренна и прямодушна, она не изнеженна, не легкомысленна, не гонится за суетой, трезвенна, целомудренна, непоколебима, стойка, спокойна, бдительна над чувствами своими. Любовь послушна и почтительна к высшим, себя не вменяет ни во что, предана Богу и всегда Ему благодарна». «Какое наслаждение – любовь, – писал в одном из своих писем святитель Игнатий Брянчанинов. – Пишу к вам и на языке моем чувствую какую-то особенную сладость. Это сладость древа райского». Он также называл любовь «печатью души, способной для неба». Считается, что враг-искуситель может подражать посту и бдению, но никогда не в силах изображать смирение и любовь.

Оптинский старец Макарий в письме двум духовным сестрам своим, живущим в монастыре, указывал на неразрывную связь любви и смирения. «Любовь без смирения не может быть прочна и тверда, – писал он. – Я заметил в письмах ваших: обе вы лишались мира, каждая в свою очередь ни от чего другого, как от самолюбия; а уже смирению тут не только места не было, но и далеко отгонялось… Не смущайтеся и о том, – пишет он в своих письмах дальше, – что подвижутся в вас страсти: надобно, чтобы была работа и труд; покой рано иметь, он еще не приобретен; все, что скоро и без труда приобретается, непрочно бывает».

В составленном Игнатием Брянчаниновым «Отечнике», повествующем о жизни великих старцев, сказано: «И ныне рабы Христовы сподобляются видеть различные духовные видения, которым некоторые не верят, никак не хотят признать их истинными, но признают прелестию, и видящих считают прельстившимися. Очень удивляюсь, как эти слепотствующие душою не веруют благодати Духа… Эту благодать и ныне подает Христос и будет подавать даже до кончины мира по обетованию Своему верным рабам Своим».

Считали «прельстившимся», то есть обманутым (а то и обманщиком) и Григория Распутина. Привычка объявлять непостижимое ложным очень глубоко укоренилась в людях. Оно и понятно – так ведь проще.

«Из всей церковной истории не известно, чтобы мирянин, не монах, не прошедший искуса в послушании у подлинно духовного старца, мог иметь в таком молодом возрасте чрезвычайные благодатные дары прозорливости и исцелений, – писал о Распутине его недруг епископ Дионисий. – Для сравнения можно сослаться на истинных святых, почти современников Распутина, старцев Оптинских, стяжавших обильные дары Св. Духа. Девство, пост, строгое послушание в благоустроенной обители под руководством неложного духоносного руководителя, удаленность от мирских соблазнов и при этом долгие годы борьбы со страстями, с помыслами, искушениями, годы скорбей – и лишь после всего этого особые духовные дары, подаваемые ради служения ближним, и то далеко не всякому подвижнику».

Дабы не казаться пристрастным, Дионисий допускает ряд оговорок: «Известны из истории Русской Церкви носители особых дарований духовных из чина юродивых Христа ради, например, такие, как бл. (блаженная. – А. Ш.) Ксения Петербургская или Паша Саровская. Но и такие рабы Божие стяжали свои духовные дары долгими годами жестокого аскетического жития, через поношения от Мира сего, считавшего их безумными. Надо сказать, что уже в XIX веке подлинные юродивые Христа ради почти исчезли, зато размножились лже-юродивые, духовно прельщенные или самозванцы.

Определенное исключение из этого правила святости составлял св. Иоанн Кронштадтский, который формально не был монахом и не имел своим духовным руководителем старца. Поэтому он вызывал при жизни, особенно в начале своего подвига, настороженное и даже подозрительное отношение со стороны церковной иерархии, в том числе и такого высоко духовного человека, как св. Феофан Затворник. Но о. Иоанн был девственником и проводил строго аскетическую жизнь втайне».

Поиски Григорием Распутиным мудрых наставников не могли оказаться безуспешными, ведь сказано: «Ищущий да обрящет». Преподобный Симеон Богослов учил: «Молитвами и слезами умоли Бога показать тебе человека, который бы мог хорошо упасти тебя». И еще говорил он: «Лучше называться учеником ученика, а не жить самочинно и обирать бесполезные плоды своей воли».

Душа Распутина, жаждавшая истины, откровения, словно губка впитывала все те знания, которые ей предоставляла жизнь. Неграмотный крестьянин постепенно превращался в умудренного богатым жизненным опытом старца, человека, продвинувшегося в постижении сокровенного знания и делящегося своим знанием, своим даром с другими людьми. В простодушной доверчивой доброте своей Распутин нередко забывал о словах из Писания, гласящих: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас» (Матф. 7:6), что дало повод недоброжелателям упрекать его в своекорыстии. Распутин не любил оправдываться, то ли считая это ниже своего достоинства, то ли попросту возвышаясь над суетным. Он только говорил: «Все человеку простится… и воровство, и убийство, и блуд, а лицемерие – никогда».

«Бог есть любовь, Бог есть правда, Бог есть природа, Бог есть радость и веселье» – вот каков был религиозный идеал старца Григория Распутина. Святость он связывал с любовью, правдой и радостью, а не с сухой и изнурительной монашеской аскезой, в которой умерщвление плоти, доставляющее человеку незаслуженные страдания, часто приводило не к святости, а к гордыне и оттуда прямиком в сети к дьяволу.

Распутин никогда не отделял религию от радости. «Молиться Богу можно в танце так же хорошо, как и в монастыре, хвалить Его в радости за то добро, что Он создал, – утверждал он. – И царь Давид танцевал перед ковчегом Господа. – И уточнял: – Нет, Бог веселым от рая не откажет, а наипаче их возлюбит, но только веселиться нужно во Господе».

Веселиться во Господе, во славу Божию.

Распутин всегда выступал против всех видов самоистязаний, как нравственных, так и телесных. Светлая душа его не принимала долгих паломничеств, изнурительных постов, надуманных ограничений и вообще всяческих крайностей. «С большого поста, – писал он, – нервы расстраиваются и не хочет человек разговаривать ни с кем, все кажутся в очах его из грешников грешники… Вот где нас добыл враг, где нам поставили сети: в посте, в молитве, достал нас чудотворцами, и явилась у нас на все прелесть, тут-то мы забыли дни и ночи, и евангельское слово отстоит далеко от нас».

Старец Григорий призывал ближних своих держаться во всем разумной середины: не пренебрегать молитвами да постами, но и не изнурять себя ими. Он советовал «брать пример самый легкий с животных, с лошадей: посмотри, если на сытой лошади поедешь – она убьет, а на голодной – устанет, держись середины – тогда не убьет, не пристанет, а как раз добежит до столба. Так и молиться надо». Распутин предостерегал людей от составления ложного мнения о своей святости, напоминая о несовершенстве человеческой природы: «Нет святых на земле, пока человек жив, он грешен».

Взращенный в лоне православного христианства, Распутин исповедовал весьма редкий для того времени экуменизм. Он утверждал, что все религии являют собой не что иное, как разное восприятие одного и того же Бога и разное по способам служение ему. Поистине великая прозорливость. «Триста вер в свете – триста истин… У каждого человека в душе своя библия, – простодушно, наивно, но убежденно писал Распутин. – Я вот убедился в том, что платье у турок такое же, как у христиан и евреев… Сначала уничтожили это различие, а потом и на веру перейдет… сначала на одежду прельстятся все инородцы, а потом из них будет Единая Церковь».

Загадочный дар Григория Распутина был настолько велик, что даже упоминавшийся здесь следователь Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию противозаконных действий министров и прочих должностных лиц царского режима Смиттен писал о нем, основываясь на сотнях свидетельских показаний: «Почти всегда общение с ним вносило подъем, интерес, а в скорбную душу – бодрость, надежду, утешение и даже радость. Как умный и чуткий человек, он умел расшифровывать чужое страдание и иногда несколькими вовремя сказанными словами, каким-нибудь сравнением ослабить или даже совсем изъять его из души».

Целитель и знаток душ человеческих, он не мог остаться не замеченным как простыми людьми, так и сильными мира сего.

«Весь облик отца, его поведение, манера говорить, сам ход его мыслей мало вязались с традиционными представлениями о старцах – благостных, спокойных (прежде всего – спокойных!), – писала Матрена Распутина. – Он был новый тип, рожденный самим временем. Новый – это очень важное объяснение. Однако оно нуждается в дополнении, которое никто до сих пор так и не сумел или не осмелился сделать. Мой отец действительно был старцем, но только старцем, которому не был чужд мир, старцем, помыслами живущим на земле. Он был мирской со всех точек зрения. Он знал секрет – как спастись в этой жизни».