Текст книги "Доктор Вишневская. Клинический случай"

Победа энергии над разумом

Человек может иметь множество самых великолепных достоинств и один-единственный недостаток, перечеркивающий эти достоинства. А может и не иметь. А может иметь кучу недостатков и одно достоинство, которое позволит не обращать на недостатки внимания. Или, если обращать, то редко-редко.

Двоюродная сестра Анны Виктория (самой Виктории больше нравилось слово «кузина») была взбалмошной сумасбродной особой с повадками рыси и глазами раненой газели. Виктория гордилась своими плохими манерами (она вообще гордилась своей самобытностью), Виктория постоянно давала Анне советы и пыталась «устроить» ее «неудавшуюся» личную жизнь, Виктория быстро принимала решения и так же быстро их меняла. А еще она привыкла находиться в центре внимания, и никого больше в этот центр не пускала. Появившись с ней на людях, следовало держаться в тени и «не отсвечивать», как выражалась сама Виктория. Лексикон у нее был тот еще.

Виктория трижды выходила замуж и всякий раз удачливее прежнего. Разумеется, удачливее в собственном понимании. Третий ее муж, Леонид Гарусинский, владел сетью магазинов, торгующих товарами для животных. Он был намного старше Виктории (по ее собственному и не совсем верному определению – «втрое») и, насколько понимала Анна, очень любил свою жену. Именно – очень, иначе давно бы убил или хотя бы развелся. При таком характере, как у Виктории, кукольная красота мало что значила. Впрочем, многим мужчинам нравятся женщины крайне буйного темперамента. А есть еще и мазохисты, скрытые и явные.

Но было у Виктории одно великое достоинство. Случись что – она сразу же примчится на помощь, и если даже помочь не сможет, то настроение точно поднимет. За это Анна прощала ей все, даже попытки вмешательства в свою личную жизнь.

Утром в воскресенье Анна проснулась в тоске и каком-то ощущении растерянности. Подобное состояние метко охарактеризовал когда-то Аркадий Гайдар: «И вроде все хорошо, а что-то нехорошо…».

Сильнее всего в последнее время Анну напрягала угроза судебного разбирательства. Успокоенная адвокатом Александром Оскаровичем, она не то чтобы совсем успокоилась, но, образно говоря, перестала постоянно «дергаться» по этому поводу. Жалоба в министерство – это полбеды, министерство не любит выносить сор из избы, а вот суд – это совсем другое. Журналисты, статейки с броскими заголовками, резонанс и, как результат, капитальная порча репутации. А репутация была дорога Анне по двум причинам. Во-первых, неприятно чувствовать себя облитой грязью, а, во-вторых, плохая репутация губительно сказывается на престиже врача.

Если коллеги и пациенты относятся к тебе с недоверием, то остается только одно – идти в медицинские статистики. Цифрам плевать на твою репутацию.

Спокоен тот, кому нечего терять. Анне было что. Репутация хорошего диагноста окупается всегда и везде. Порой ее приглашали на консультацию не столько ради уточнения каких-то иммунологических вопросов, а для того, чтобы направить диагностический поиск в нужную сторону. Анна направляла, ее благодарили. Благодарность от коллег большей частью имела официальный характер, хотя случалось всякое, благодарность от пациентов была «свободно конвертируемой» – дали тебе конверт с деньгами и делай с ним что хочешь. По поводу конвертов Анна не комплексовала, дают – бери, врач тоже человек, а не какое-то бесплотное существо. Есть, пить, одеваться надо, дачу содержать, квартиру ремонтировать, выезжать отдыхать… Но не позволяла себе делить пациентов на «платных», которым все делается в лучшем виде и «бесплатных», от которых чем быстрее отвяжешься, тем лучше. Подобную дискриминацию Анна считала не только аморальной, но и непрофессиональной. Мастер отличается от подмастерья не столько тем, что у него не бывает ошибок и сбоев (от ошибок, в конце концов, никто не застрахован), сколько тем, что никогда не позволяет себе халатности и небрежности. «Делай, как следует, или вообще не берись» – этому принципу Анна следовала всю свою жизнь, иногда в шутку называя себя «чокнутой перфекционисткой». То же самое советовала и коллегам, могла резковато высмеять тех, у кого не получалось «как следует». Язык у Анны был острый, и попадала она в самые уязвимые места. Можно представить, с каким упоением станут пачкать репутацию Анны все, считавшие себя обиженными ею. Может такая волна подняться, что просто держись.

Вялый неторопливый завтрак, часовое сидение с карандашом в руках над чистым листом бумаги (собиралась нарисовать эскиз росписи), бессмысленное сидение перед телевизором. Бессмысленное, потому что не следишь за происходящим на экране (можно даже и не включать телевизор), а думаешь о своем.

«Это только начало, дальше будет хуже». Сообщение с неизвестного номера. Да явно номер какой-то левый, с правого никто подобных эсэмэсок слать не будет. «Это только начало…». Да вроде как ничего еще не случилось, даже по жалобе никуда не дергали, видимо не прошла она еще всех положенных инстанций. Что же тогда? Пока она здесь, на даче, у нее в квартире устроили погром? Навряд ли, тогда бы сработала сигнализация, приехал наряд и ей бы непременно позвонили. А звонков за весь день не было ни одного, только паскудное сообщение пришло.

Анна позвонила соседке по лестничной площадке Элеоноре Васильевне, вездесущей и всеведущей старой деве, преподавателю английского языка с пятидесятилетним стажем. Элеонора Васильевна сказала, что весь вчерашний день провела дома («Я в дождь, Анечка, стараюсь на улицу носа не высовывать, у меня же бронхи») и что за стенкой, в Анниной квартире, было тихо и сейчас тоже тихо. Соседка даже вышла на лестничную площадку, чтобы проверить – заперта ли Аннина дверь. Оказалось, что заперта.

В полдень Анна позвонила Виктории. Ответила «Знаю», на недовольное: «Анька, чучундра ты морская, ты на часы вообще смотришь? Который сейчас час знаешь?» и попросила приехать к ней на дачу. Виктория всполошилась, засыпала вопросами, но Анна ответила, что все расскажет при встрече, и отключилась.

Виктория примчалась на своем красном «Лексусе» в половине второго. Суперрезультат – Анна не ждала ее раньше четырех. Вылезание из постели, ванна, макияж, выбор одежды…

– Ты еще и в магазин успела заехать? – ахнула Анна, помогая сестре вытаскивать из багажника тяжелые пакеты с едой и питьем. – Куда столько?

– Дома по сусекам пошарила, – сусеки у Виктории были знатные. – А столько, потому что я собираюсь остаться у тебя на ночь. Утром вместе тронемся в Москву. Ты – на работу, я – досыпать недосланное.

– Везуха тебе, – опрометчиво позавидовала Анна и сразу же спохватилась.

Но – поздно. Пробка была вынута, и джинн справедливого негодования вырвался на свободу. Вырвался и, как и положено, немедленно разбушевался.

– Завидовать мне?!! – Если бы трава была сухой, то Виктория швырнула бы пакеты на землю, чтобы всласть пожестикулировать, а так всего лишь передернула плечами. – Мне?!! Несчастной женщине, над которой издевается садист и тиран?!!

Кто над кем издевается – это еще надо было посмотреть. Два года назад, когда семейная жизнь еще казалась медом, муж Виктории перевел на ее имя изрядно недвижимости. «Небольшой особнячок на Дмитровке» (особнячок действительно слегка уступал в размерах дворцу князей Белосельских-Белозерских на Невском проспекте), квартира в Болье-сюр-Мер на Лазурном берегу, квартира в Раменках, «дачный» дом в Завидово. Бизнес переживал не самые лучшие времена, вот Гарусинский и «подстраховался от полного разорения». Ага, «подстраховался», дал Виктории основания чувствовать себя финансово независимой…

Они уже сидели в креслах у камина в уютной гостиной, обитой не вагонкой, как обычно, а широкими досками, но джинн все не желал или просто не мог угомониться.

– Я ему так и говорю – Гарусинский, ты недоолигарх, недомерок, недоумок, недомужик, недочеловек! Ты сплошное «недо», Гарусинский, и никакой банковский счет не в силах это компенсировать! Абсолютное ничтожество! Ты бы видела его в постели!

– А может, не надо? – традиционно усомнилась Анна.

– Лучше не видеть, чтобы не расстраиваться! – столь же традиционно ответила Виктория. – И этому человеку я посвятила стихи!

– Ты?! – изумилась Анна. – Стихи? Свои?

– Нет – Пушкина! – огрызнулась Виктория. – Конечно же, свои.

– Ты пишешь стихи! – восхитилась Анна. – И давно? Почему я об этом ничего не знаю?

– Это был первый опыт, – призналась кузина. – Под настроение. Но получилось неплохо, Гарусинский слушал, раскрыв рот. Вот, послушай сама.

Виктория проворно вскочила на ноги, изогнулась вопросительным знаком, левой рукой уперлась в бок, правой манерно прикрыла глаза и томным голосом, которому позавидовал бы любой умирающий лебедь, продекламировала:

 
Конец никогда не начало,
Как бы я ни кончала,
И как бы я ни кричала,
Конец всегда связан с печалью.
 
 
Надежды уже не чаю,
На письма не отвечаю,
Начало моей печали
Там же, где и твоей…
 

Закончив декламацию, она замерла в той же манерной позе, наверное, в ожидании аплодисментов, но так их и не дождалась.

– Вика, ты не Пушкин, – констатировала Анна, когда сестра снова уселась в кресло. – И не Лермонтов.

– И не Лев Толстой! – фыркнула Виктория, слегка обидевшись. – Я всего лишь Виктория Вениаминовна Гарусинская, жена недоолигарха и домашнего тирана. Нет – не жена, а невинная жертва! Женщина, о которую вытирают ноги…

– Так уж и ноги? – не поверила Анна.

– Ноги! – глаза Виктории увлажнились, но слезы из них так и не закапали, потому что плакать хорошо, когда знаешь, что тебя начнут утешать, а утешительница из Анны всегда была никудышная. – Со мной не считаются! Я – никто и зовут меня никак! Представляешь, Гарусинский умотал куда-то на неделю с очередной своей профурой, а мне даже не соизволил позвонить! Я ждала его каждый день, как полная дура ночевала дома, одна, а его не было целую неделю! А потом явился с букетом вонючих орхидей! «Ах, извини, дорогая, срочно пришлось вылететь в Харьков, бизнес, а мобильный в офисе забыл, ну ты же понимаешь, кручусь как белка в колесе… Так заработался, сукин сын, что ниоткуда позвонить не мог! Сказал бы, что уезжает на неделю, так я бы не ловила ворон, а составила культурную программу. Знаешь, меня один кла-а-асный мальчик приглашал в Амстердам. Там так здо-о-орово… Все так хва-а-алят, – Виктория восхищенно покачала головой. – И мальчик славный, тако-о-ое солнышко, самый крутой стилист в «Плезант эстетик». Ах, если бы я только знала, что мой мучитель свалил на неделю! А он нарочно, нарочно не предупредил! Я ему говорю – Гарусинский ты ничтожество с потными ладошками и маленькой пиписькой! Ты, говорю, хоть сознаешь, что недостоин не только обладать такой женщиной, как я, но даже смотреть на меня. А он рассмеялся, представляешь?

– Мог бы и обидеться.

– Гарусинский?! На меня?! Обидеться?! Да мне стоит только пошевелить пальцем, и он будет ползать у моих ног и умолять, чтобы…

– А что у тебя здесь? – Анна указала пальцем на левую скулу кузины, где через слой тонального крема проступал кровоподтек.

– Синячок? – Виктория не стала смотреть в зеркало, а сразу догадалась, о чем идет речь. – Видно, да? А я уж мазала-замазывала… Это мы с Гарусинским играли в «И-го-го моя лошадка», и он немного увлекся. Заехал мне своей дубовой головой по лицу так, что аж искры из глаз посыпались. Нет бы что другое дубовым было. Я ему говорю – Гарусинский, ты что творишь, гад? Смерти моей хочешь? А он смеется и за хвост меня дергает…

– За хвост??? – Анне показалось, что она ослышалась или сестра оговорилась.

– Ань, ты что, никогда в «лошадку» не играла? – в свою очередь, удивилась Виктория. – И даже не слышала? Ну ты даешь, а еще врач…

«Ну я ведь не психиатр», – чуть было не вырвалось у Анны.

– Слушай, нельзя так себя обделять! Жизнь должна быть полноценной и разносторонней, в том числе и сексуальная жизнь! Чуть не забыла – у тебя ведь день рождения скоро. Теперь я знаю, что тебе подарить!

– Нет-нет-нет! – подкрепляя свой отказ, Анна затрясла головой и замахала руками. – Викусь, я просто спросила. Умоляю, не надо мне дарить какую-нибудь кожаную БД СМ – сбрую, с заклепками и шипами. Мне это невкусно. Лучше подари мне…

– Очередной набор для реставрации мебели, чтобы было чем занять долгие зимние вечера, да? – Виктория презрительно скривилась. – В наши годы вечера должны пролетать незаметно, в искрометном веселье, в упоении страстей! На старости лет успеешь натешиться со своей мебелью…

– А сейчас лучше в «лошадку» играть, так? – не без сарказма закончила фразу Анна.

– Можно не только в «лошадку»… – Виктория пожала плечами. – Игр великое множество, а если ни одна не нравится, то можно придумать свою. Была бы только охота, ну и с кем играть… Слушай, а давай ты устроишь небольшой прием, пригласишь пару хануриков посимпатичнее из своего института, а я приведу… да хоть и Марата из «Плезант эстетик»! Для любимой двоюродной сестры мне ничего не жалко! Съездишь с ним в Амстердам…

– Спасибо, Вика! – прочувственно поблагодарила Анна, приложив правую руку к груди. – Но мне… я не могу принять такую жертву. Я ее недостойна. Я не умею устраивать приемы и не представляю, что я буду делать с твоим стилистом…

– Делать будет он! – Виктория показала указательным пальцем правой руки куда-то себе за спину. – Он разбудит в тебе женщину, окружит тебя…

– …аурой любви, создаст мне новый обольстительный образ и пригласит в Амстердам. Я угадала?

– Или в Лондон. У него там, кажется, есть родственники. Дальние. Он – потомственный аристократ, не то что мой благоверный. Одна фамилия чего стоит – Новлянский-Оболенский. Марат Новлянский-Оболенский, звучит, а?

– Это он по бейджику Новлянский-Оболенский, а по паспорту Пупко или Сидоров, – усмехнулась Анна.

– Не хочешь – как хочешь! – поняв, что Анна не одобрила предложенную идею, Виктория моментально потеряла к ней интерес. – Человека нельзя сделать счастливым против его воли. Вот например, Гарусинский. Судьба послала ему эксклюзивный подарок…

– Какой?! – ехидно поинтересовалась Анна, хотя и так было ясно.

– Ну ты даешь, кузина! – Виктория всплеснула руками. – Меня! Посмотри – разве я не подарок?

Она снова вскочила, потянулась, повернулась, огладила себя руками по бокам, тряхнула бюстом, выпятила попку и в завершение демонстрации поставила ногу, обутую в сапог, на велюровый подлокотник кресла.

– Сапог бы сняла, – сказала Анна.

– Не занудствуй, чистюля. – Вика убрала ногу и рукой отряхнула подлокотник. – Лучше скажи – я классный подарок, правда?

– Спроси об этом у своего мужа, – посоветовала Анна. – Ему лучше знать, подарок ты или Божье наказание.

– Он никогда и никому в этом не признается! – сузив глаза, прошипела Виктория. – Потому что он неблагородная тварь! То есть я хотела сказать – неблагодарная. Ну и неблагородная тоже. Ха! Увешал весь кабинет генеалогическими деревьями, целый парк развел, а у самого один прадед был ломовым извозчиком в Николаеве, а другой – портным в Бердичеве.

– А два остальных? – спросила дотошная Анна.

– Что – два остальных?

– У человека обычно четверо прадедов.

– Ой, откуда мне знать! Я своих-то прадедов не знаю, буду я еще интересоваться предками Гарусинского! Но если бы хоть кто-то из них был бы князем, да что там князем – самым занюханным дворянином был, уж я бы об этом знала еще до свадьбы. Ты не представляешь, какой он хвастун. Хлебом не корми – дай побахвалиться! Напьется и начинает. Например, вопит, что он – миллиардер. Я ему говорю – Гарусинский, вали в Минск или в Ташкент! Там ты сможешь считаться миллиардером в пересчете на ихние валюты…

«Ихние» привычно покоробило Анну. Слушая Викторию, трудно было предположить, что она закончила филологический факультет. Не в МГУ училась, а в каком-то не так давно появившемся университете, причем училась заочно, но все же… Однажды Виктория довела Анну до рыданий, заявив, что роман «Мать» написал Чехов. А еще она путала братьев Гримм (тех, которые сказочники и пишутся с двумя «м» на конце) с братьями Карамазовыми.

– …да и то с большой натяжкой! Ты, говорю, хотя бы в «зелени» десять миллионов собери, и тогда уже хвастайся…

– Скажи, пожалуйста, – перебила Анна, – а как вообще можно жить с человеком, которого ты постоянно унижаешь? Извини за столь нескромный вопрос, но я давно хотела спросить и только сейчас решилась.

– Я разве унижаю? – Виктория растерянно огляделась по сторонам, словно ища поддержки у кого-то неведомого. – Я просто ставлю его на место, чтобы он не задавался, не строил из себя благодетеля. Ты знаешь, что он недавно отмочил? Купил диск «Зе Манкис»[9]9
  The Monkees – американский поп-рок-квартет, выступавший с концертами в 1966–1971 годах и не раз воссоединявшийся впоследствии.


[Закрыть], вроде как моя любимая группа и все такое, и повадился после каждой нашей ссоры врубать вот эту песню:

 
«I said
I'm not your stepping stone
I'm not your stepping stone
Not your stepping stone
Not your stepping stone..»[10]10
  «(I'm Not Your) Steppin Stone» – песня Tommy Boyce and Bobby Hart, написанная ими для группы The Monkees.


[Закрыть]
 

Пела Виктория хорошо, голос у нее был приятный, немного тяжеловатое сопрано.

– When I first met you girl you didn't have no shoes, – подхватила Анна, тоже любившая «Зе Манкис». – Now you’re walking round like you’re front page news. You’ve been awful careful 'bout the friends you choose…

Последнюю строку спели на пределе громкости:

– But you won’t find my name in your book of Who’s Who![11]11
Я сказал, что не хочу вести тебя к успеху,Не хочу вести тебя к успеху,Не хочу,Не хочу.Когда я встретил тебя, девочка, ты ходила босой,А теперь ты разгуливаешь, как важная особа.Ты была очень разборчивой в выборе друзей,Но моего имени в своей записной книжке ты не найдешь…»

[Закрыть]

– Что можно сказать о человеке, представляющимся великим знатоком рока и в то же время путающим «Арктик Манкис»[12]12
  Arctic Monkeys – британская рок группа, сформированная в 2002 году.


[Закрыть] с «Зе Манкис»? – переведя дыхание, продолжила Виктория.

Благодаря первому мужу, широко известному в узких кругах музыканту, солисту группы с длинноватым, но запоминающимся названием «Подвал сержанта Пупера», в роке Виктория разбиралась превосходно.

– Я ему говорю: Гарусинский, кто тебя надоумил? Кто тебе рассказал, что «манки» поют такую песню? Неужели ты сам додумался до такого умного подкола?.. Ань, а что это мы сидим просто так – не пьем и не закусывем? Ждем кого-то? И расскажи, наконец, что у тебя случилось, хватит отмалчиваться. Вызвала меня – так колись, в чем тут дело.

– Сначала поедим, – ответила Анна, не любившая вести серьезные разговоры во время еды. – Дела подождут.

– То – «приезжай срочно», то – «дела подождут», – проворчала Вика, но спорить не стала.

Стол накрыли так, как нравилось Виктории, то есть – не выкладывая ничего из банок, упаковок и лотков на тарелки. Эстетствующая Анна такой способ сервировки не одобряла, но желание гостьи уважила.

– Зачем мыть лишнюю посуду? – рассуждала Вика, уплетая ветчину с оливками. – Не у английской королевы обедаем…

К «лишней посуде» она относила и вилки, потому ела руками, время от времени облизывая пальцы. Незаметно распили бутылку вина.

После обеда Анна рассказала о своих проблемах. По въевшейся уже преподавательской привычке излагать суть, не отвлекаясь на эмоции, уложилась в десять минут. Виктория слушала, не перебивая, только ахала время от времени. К тому моменту, когда Анна закончила свой рассказ, в хорошенькой и тщательно ухоженной головке кузины уже успел созреть первый план.

– Грохнуть его – и все!

Энергичный удар кулачка по подлокотнику прозвучал как выстрел из пистолета с навернутым глушителем.

Анна не удивилась и ничего не ответила. Чего-то такого в качестве первой реакции Виктории она и ожидала.

– Грохнуть! – повторила Виктория. – Мертвые не создают проблем.

– Как ты себе этот представляешь? – поинтересовалась Анна.

– Пристрелить… Выбросить из окна… – Виктория наморщила лоб. – Или устроить «автошку», например – тормозной шланг перерезать.

– Извини, но это несерьезно.

– Это очень серьезно! Лучшее из решений. Нет человека – нет проблемы.

– Увы, я не умею стрелять, и у меня нет оружия. А выбросить его в окно я не смогу при всем желании, потому что он в четыре раза тяжелее меня.

– Анька, не будь дурой! Такие дела самостоятельно не делаются! Есть специальные люди. Я сегодня же… – Тут Виктория вспомнила, что она уже пила вино и поправилась: – Я завтра же возьму у Гарусинского телефон и…

– Твой муж имеет дело с киллерами?! – ужаснулась Анна. – Неужели?!

– Ну я точно не знаю… – замялась Виктория, – но он же бизнесмен, а у любого уважающего себя бизнесмена должен быть свой персональный адвокат, свой человек в высших эшелонах власти и свой киллер. Иначе как решать неразрешимые вопросы. Ты не волнуйся, мы поступим умно – передадим заказ через Гарусинского. А сами будем ни при чем!

Виктория, с каждой минутой все больше и больше увлекаемая своей дурацкой идеей, выпорхнула из кресла и закружилась по гостиной, подражая Дуремару из фильма про Буратино.

– А мы здесь ни при чем, совсем мы ни при чем, мы просто ни при чем, мы не знаем ни о чем…

– Вика, перестань, пожалуйста, нести чушь и сядь! – потребовала Анна. – Можешь предложить что-то серьезное – предлагай, нет – давай поговорим на другую тему, чтобы мне не казалось, что ты надо мной издеваешься.

– Я не издеваюсь, а предлагаю решение! – Вика вернулась в кресло. – Оставь свой гуманизм, он только мешает…

– Еще. Варианты. Есть? – перебила Анна.

– Дай подумать… – подперев голову рукой, Вика уселась в позу, отдаленно напоминающую позу роденовского Мыслителя и просидела так пару минут. – Я занимаюсь аквааэробикой с женой какого-то крутого перца из вашего министерства…

Анна отрицательно покачала головой, знаю, мол, этих перцев. Они и пальцем не пошевельнут просто так, а для серьезных разговоров такого «шапочного» контакта мало.

– А давай мы сделаем проще! – Виктория аж подпрыгнула в кресле. – Я охмурю этого твоего Дмитрия Горыныча! Увлеку, завлеку и скажу, что не уступлю ему до тех пор, пока он…

– Детский сад! – отвергла идею Анна.

– Лучше, конечно, уступить сразу, а потом заявить, что он меня изнасиловал, но тогда…

– Виктория Вениаминовна!

– Я уже семнадцать лет Виктория Вениаминовна! И что?

– Ну, мне-то можешь не врать, – укорила Анна. – Я прекрасно помню, сколько тебе лет…

– Умеешь ты так вот сразу человека лицом в лужу ткнуть, – обиженно сказала Виктория. – Спасибо, сестра. Я прекрасно помню, что мне тридцать четыре года, ну и что? Ну, погоди же, припомню я тебе… Я тут сижу, стараюсь, прямо из кожи вон лезу, так помочь хочу, примчалась к тебе по первому свистку ни свет, ни заря. Да – я старая, и если я еще не расползлась и не обвисла, так это только благодаря моим великим стараниям…

Лечить депрессию у двоюродной сестры Анна умела. Это у самой себя, почему-то, не получалось. Обняла, зацеловала, призналась, что просто изнывает от зависти, глядя на Викторию, всю такую совершенную в своей неземной красоте. От «такой совершенной в своей неземной красоте» кузина прибалдела, протащилась и, в итоге, сменила гнев на милость.

Остаток дня прошел мирно. Болтали на отвлеченные темы, посмотрели «Криминальное чтиво» (ну нашла вдруг такая блажь), похвалили понравившийся обоим «свежачок» – «Сукияки вестерн Джанго», прогулялись немного по мокрым окрестностям (дождь то переставал, то принимался идти снова, хорошо хоть ветра не было), немного попререкались на тему сравнительных достоинств «Мазды» и «Лексуса», а около полуночи легли спать, потому что вставать надо было рано, в половине шестого, чтобы оказаться в Москве до того, как «встанет» Новорязанское шоссе.