Текст книги "Доктор Мышкин. Приемное отделение"

В палате Алексей Иванович пообщался с пациентом пообстоятельнее и убедился в том, что тот врет как сивый мерин. Заучив кое-какие жалобы, Савченко путался и сбивался, стоило копнуть чуть глубже, и снова начинал твердить про одышку. И студент пятого курса догадался бы, что перед ним симулянт, причем довольно неумелый. Или нерадивый, что, в общем-то, то же самое.

Пока Алексей Иванович ходил на кухню снимать пробу ужина (рыбная котлета с отварными макаронами), Савченко сводили в рентгенкабинет и показали хирургу. Рентгенограмма органов грудной клетки никакой патологии не показала, хирург ничего своего не нашел. Получив из лаборатории анализы (дай бог каждому такие хорошие анализы!), Алексей Иванович констатировал, что Савченко практически здоров, и отказался его госпитализировать, о чем и сделал запись в неуспевшей растолстеть истории болезни. Да, и на таких вот симулянтов положено заводить истории болезни, иначе куда врачи станут записи делать, а медсестры анализы вклеивать?

Выдавая Савченко справку, удостоверяющую факт его доставки, обследования и отсутствия показаний для госпитализации, Алексей Иванович поинтересовался, есть ли у несостоявшегося пациента деньги на дорогу домой, и сказал, что при желании тот может подождать в приемном отделении, пока за ним кто-либо приедет. Савченко отказался и ушел, даже не поблагодарив за столь внимательное отношение. Другой врач просто бы посоветовал ему валить на все четыре стороны, да поскорее.

Звонить заведующей и докладывать про то, что Савченко оказался симулянтом, Алексей Иванович не стал. Зачем? Какая срочность? Вполне можно и завтра сказать, не пожар.

Это была первая половина истории с госпитализацией в кардиологию. Вторая половина последовала спустя час, сразу же после того, как Алексей Иванович вкусно поужинал двумя черствыми коржиками, оставшимися с завтрака. С чего бы вдруг черствыми, да вкусно? Да с того, что если между завтраком и ужином не случается обеда, то ужин в любом случае окажется и покажется вкусным. Итак, едва Алексей Иванович отужинал, как «Скорая помощь» привезла ему «подарок» – вонючего и грязнущего бомжа, ко всеобщему удивлению, не отягощенного ни вшивостью, ни чесоткой.

– Под Северянинским мостом взяли, – сообщил врач «Скорой». – Двусторонняя пневмония. Документов – ноль. Центр дал к вам.

«Дал к вам» – это общеупотребительное сокращение от «диспетчер Центра дал место на госпитализацию в вашей больнице».

Принимая бомжа, Алексей Иванович, сам того не зная, нарушил ритуал, согласно которому следовало, во-первых, скривиться и поинтересоваться: «А на хрена вы его к нам привезли?», во-вторых, напомнить бригаде, что для «такого вот контингента» есть в Москве тридцать шестая больница, что в Измайлово, а в-третьих, долго и придирчиво расспрашивать бомжа насчет поноса, в надежде отпихнуть его в инфекционную больницу. Именно «отпихнуть», а не спихнуть, потому что для того, чтобы спихнуть, нужно сначала принять, а отпихивают как раз не принимая. Врач «Скорой помощи» даже решил, что Алексей Иванович находится под воздействием какого-то улучшающего настроение препарата, потому что спиртным от него не пахло.

Бомж, как уже говорилось, был грязен. Грязных в отделения не кладут, поэтому Алексей Иванович распорядился насчет мытья. Помог пожилой коренастой санитарке Губайдуллиной загрузить бомжа в ванну и возмутился, увидев, как та берет из стоящего в углу ведра туалетный ершик на длинной ручке.

– Фаина Фаритовна, что это такое?

– Ершик, Лексейваныч, – ответила коренная москвичка в седьмом поколении, удивляясь тому, что в городе Мышкине Ярославской губернии не видывали туалетных ершиков. – Мыть его буду.

– Ершиком?! – изумился Боткин, словно не веря своим глазам.

– А чем же еще? – в свою очередь удивилась Губайдуллина. – Не мочалкой же!

– Почему?

– Потому что я к нему подходить очень близко не собираюсь – он воняет!

– Ну и что же? – Алексей Иванович пожал плечами и мягко укорил: – Если вы, Фаина Фаритовна, к запахам столь чувствительны, то зачем в медицину пошли? В медицине настурциями не пахнет.

Затем случилось нечто такое, что сразу же вошло в анналы (читателей, многозначительно заулыбавшихся после прочтения последнего предложения, автор убедительно просит заглянуть в словарь, чтобы узнать, чем анал отличается от анналов).

– Я глазам своим не поверила – думала, сплю! – рассказывала Губайдуллина. – Лексейваныч фартук надел, перчатки надел, в одну руку мочалку взял, в другую мыла кусок и начал этого бомжару мыть! Моет и говорит: «Ершик – для унитаза, мочалка – для человека, все надо делать правильно, тогда все будет хорошо». А бомжара сидит и кайфует, так ему хорошо!

– Врешь! – не верили слушатели.

– Здоровьем своим клянусь – все так и было! – отвечала Губайдуллина. – До пояса Лексейваныч его мыл, а потом я домывала.

– Самое интересное тебе досталось! – подкалывали шутники.

Губайдуллина морщилась и фыркала, давая понять, что ничего интересного она не увидела, и объясняла:

– «Скорая» приехала, Лексейваныч принимать пошел.

Отмытого и заметно посвежевшего бомжа одели в больничную пижаму, выдали шлепанцы, доктор подверг его доскональному осмотру, особо долго выслушивал сердце, поинтересовался, не было ли когда ревматизма, попросил медсестру снять кардиограмму, а затем отправил на рентген за «фотографией» органов грудной клетки. В результате диагноз пневмонии был снят, а вместо него появился диагноз недостаточности митрального клапана, сопровождающейся недостаточностью кровообращения. Фоном пошел хронический бронхит в стадии обострения.

– В кардиологию его, Татьяна Валентиновна! – распорядился Боткин, отдавая медсестре заполненную историю болезни.

К среднему и младшему медицинскому персоналу Алексей Иванович неизменно обращался на «вы» и по имени-отчеству. Персоналу это нравилось. «Уважительный», – одобрительно говорили про Боткина.

Медсестра мигнула санитарке, чтобы та вывезла коляску с пациентом в коридор, и, оставшись наедине с доктором, сказала:

– Алексей Иванович, у нас не очень принято класть кого попало в кардиологию. Бомжей мы обычно направляем в терапию.

– Но там же порок, сердечная недостаточность, – ответил Боткин, – и ревматизм он отрицает. Надо разбираться. В кардиологии разберутся скорее и точнее, чем в терапии. Их профиль.

Другой бы доктор прикрикнул: «Везите, куда сказано!», а Боткин вежливо объяснил мотивы своего решения. Медсестра не собиралась злоупотреблять его вежливостью и его терпением, но все же сказала:

– Ой, что завтра будет…

– «Ой что» мы как-нибудь переживем, – заверил Алексей Иванович. – Я всем объясню на пятиминутке, не беспокойтесь.

Дежурные медсестры кардиологического отделения, ожидавшие совсем другого пациента, попытались было отправить Губайдуллину с пациентом обратно, но у них ничего не вышло. Губайдуллина завела каталку в триста шестую палату, остановила около свободной койки и сказала пациенту:

– Приехали! Располагайся!

Триста шестая палата была «блатной», двухместной. Вальяжный мужчина лет пятидесяти, лежавший с газетой в руках на другой койке, смотрел на нового соседа со смесью ужаса и отвращения. Как бомжа ни мой, а все равно сущность проглядывает. А больше свободных коек в отделении не было.

– Я его убью, загрызу, замучаю! – рыдала на следующее утро Введенская в кабинете заведующей кардиологическим отделением Бондарь. – Что за диверсант! Зачем он так, Ада Мартыновна?! Ведь я же просила-а-а! Я с Борисовной договорилась… Вечером мне Савченко-старший высказал все, что он думает обо мне и о нашей больнице, а сейчас я узнаю, что ко мне бомжа заложили-и-и! Я ему сейчас дам, этому Боткину!

– Успокойтесь, Вера Андреевна! – потребовала заведующая, для которой срыв с Савченко тоже означал определенную финансовую потерю. – И не вздумайте никому ничего «давать». Лишний шум – это лишнее внимание. Говорят, этот Боткин вообще странный. На будущее в его дежурства никаких дел не намечайте. А бомжа лечите, вы же врач!

– В двухместную палату, Ада Мартыновна! – Введенская слегка успокоилась и от рыданий перешла к стенаниям: – К Евсеенкову! Он сейчас тоже уйдет…

– А вы, чем убиваться понапрасну, лучше распорядитесь насчет «рокировки», – посоветовала заведующая. – Переведите в шестую Страшкевича, а бомжа заберите в восьмую. Он все равно долго не пролежит, знаю я эту публику, им любой режим поперек горла…

Выйдя от заведующей, Введенская столкнулась с Ольгой Борисовной, пришедшей извиниться и вернуть деньги.

– Ну как же так, Оль? – пристала к ней Введенская. – Ты же ему сказала! Он вообще кто – человек или диверсант?! Откуда он взялся на нашу голову?

– Из города Мышкина, – ответила Ольга Борисовна и ушла, не желая продолжать бессмысленный разговор.

Боткина она упрекать и отчитывать не стала. Как упрекать и за что отчитывать, если он формально кругом прав. Диверсант.

Кошки-мышки

Понедельник для всех заведующих отделениями по определению является тяжелым днем, потому что приходится разбирать то, что натворили подчиненные за два выходных дня. А уж они натворят, будьте спокойны!

Ну а если тихим воскресным вечером (ах, как хороши погожие августовские вечера!) в больницу вдруг нагрянет линейный контроль департамента здравоохранения и застанет дежурного врача приемного отделения вместе с дежурной медсестрой и двумя охранниками за столь прозаическим занятием, как совместное распитие спиртных напитков, то поутру заведующей приемным отделением определенно будет чем заняться.

– Посидеть душевно захотелось?! – свирепствовала Ольга Борисовна. – Алкаши! Совсем обалдели! Хоть бы заперлись, что ли! Хоть бы бутылку под стол спрятали!

– Ну кто же мог знать… – разводил руками дежурный врач Голтышев. – Так все удачно сложилось…

Провинившаяся медсестра Самойленкова молча разглядывала потрескавшиеся носки своих белых балеток. В отличие от Голтышева, она понимала, что оправдываться бесполезно. Ладно бы еще Виктория Васильевна поймала на горячем, а то – линейный контроль департамента.

– Это вы называете «удачно»?! – взвилась Ольга Борисовна. – Что же тогда, по-вашему, «неудачно»?!

– Да имел в виду, что так сложилось… Коле-«омоновцу» сала домашнего привезли с Украины, я малосольных огурчиков принес, у Маши пирожки были…

Самойленкова, не поднимая взора, всхлипнула.

– Ах, какая идиллия! – саркастически усмехнулась Ольга Борисовна. – Домашнее сало, огурчики, пирожки… Неужели эта вкуснятина без водки в горло не лезет?

– Да мы символически…

– Знаю я ваше «символически»! Доигрались вы, дорогие мои! Пишите объяснительные.

– Я больше никогда-никогда… – Голтышев прижал к груди короткопалые руки и затряс головой. – Поверьте, Ольга Борисовна…

– Я и не сомневаюсь, что больше никогда, – жестко ответила заведующая. – Вы у нас больше работать не будете. Оба.

– По статье? – спросила Самойленко, переглядываясь с Голтышевым.

– По инициативе работодателя за однократное грубое нарушение трудовых обязанностей, – уточнила Ольга Борисовна. – Статья восемьдесят первая, пункт шестой. У вас это, кажется, будет третье подобное увольнение, Максим Михайлович? Или второе?

– Третье, – обреченно вздохнул Голтышев.

– Ничего, – «успокоила» Ольга Борисовна, – участковым терапевтом всегда устроитесь. Не пропадете. И Машу с собой возьмете, будете на пару после приема бухать. Все, идите и пишите, мне после пятиминутки к Виктории Васильевне идти, отдуваться за ваши грехи!

Виктория Васильевна сокрушенно ахала, читая запись в журнале контрольно-распорядительной службы и акт, составленный контролерами. Ей пришлось среди ночи срочно собираться и приезжать на работу по вызову линейного контроля. А как же иначе? Если ответственный дежурный по больнице пребывает в нетрезвом состоянии и обязанностей своих исполнять не может, то положено вызывать кого-то из больничной администрации, чтобы учреждение не оставалось без «головы».

– А почему вы мне не позвонили, Виктория Васильевна? – спросила Ольга Борисовна. – Я бы сразу примчалась…

Ей вообще никто не позвонил, в том числе и Голтышев. Неприятную новость Ольга Борисовна узнала по приходе на работу.

– Ну они же вызвали меня! Пришлось ехать. Весь день давление скакало, легла спать пораньше, только уснула – и на тебе! Это хорошо еще, что ваш Боткин оказался под рукой, было кого вместо Голтышева посадить… Боткин, кстати говоря, молодец – встал, умылся, оделся и сел на прием в два часа ночи, ни слова не сказал.

– Должны же быть у человека хоть какие-то положительные качества! – усмехнулась Ольга Борисовна, до сих пор не простившая Алексею Ивановичу истории с госпитализацией Савченко.

– А он, кстати, не увлекается? – Виктория Васильевна многозначительно щелкнула пальцем по подбородку.

– Не замечала. Да и куда ему увлекаться? Он и так чудной, а если выпьет, так вообще…

Ольга Борисовна тоже писала объяснительную, но ее не уволили – дали строгий выговор. Должна же администрация больницы адекватно, то есть жестко, отреагировать на случившееся, чтобы ее не обвинили в попустительстве. С одной стороны, невелика беда – выговор. Сегодня дали, послезавтра снимут. С другой – при наличии неснятого выговора можно забыть о премии, и к тому же, каждый выговор есть не что иное, как ощутимый удар по карьере, «минус» в деловую карму. Если не можешь порядок в отделении обеспечить, то нечего рассчитывать на большее.

У Ольги Борисовны это был второй выговор. Первый, два года назад, ей «обеспечила» медсестра Мураева, обложившая матом инвалида войны, доставленного «Скорой помощью». За инвалида вступился районный Совет ветеранов. Ветераны действовали дружно и слаженно (сказывалась старая закалка). За неделю они буквально забросали департамент здравоохранения гневными письмами, причем в половине писем содержались и собственные негативные впечатления авторов от пребывания в шестьдесят пятой клинической больнице. Мураеву уволили, Ольге Борисовне влепили выговор, обруганного инвалида холили и лелеяли так, словно он был, по меньшей мере, мэром Москвы, короче говоря – приняли меры. Такова начальственная планида – расплачиваться за чужие грехи. Мураевой-то что? Ей как с гуся вода – устроилась в сороковую больницу, тоже в приемный покой. Медсестры везде нужны. И Голтышев с Самойленко без работы не останутся. Им-то что? Это у Ольги Борисовны устремления и планы, а им только бы водку малосольными огурцами закусывать.

В первом часу дня настроение, и так мрачновато-раздраженное, испортилось окончательно. Ольге Борисовне позвонила однокурсница Светка Лисичкина. Сто лет не звонила, а тут вспомнила, потому что свекор угодил в кардиореанимацию шестьдесят пятой больницы. Попросила навести справки и присмотреть, а заодно рассказала, что уже работает в своей лаборатории ведущим научным сотрудником и собирается в феврале защищать докторскую. Везет же Светке – работает в лаборатории, исследует разные препараты, получает за это от производителей хорошие бонусы в придачу к зарплате, регулярно за счет института ездит за границу на конференции и симпозиумы, сын-третьеклассник серьезно увлекается шахматами, у мужа своя строительная фирма, живут в собственном особняке где-то сразу за Мытищами… Ну почему жизнь так несправедлива – одним пряники с медом, а другим – хрен с горчицей? Ольга Борисовна сходила проведала Светкиного тестя, перезвонила Светке, отчиталась и продиктовала ей номер мобильного телефона заведующего блоком кардиореанимации Шварцмана, предупредив, чтобы та не наглела – один короткий звоночек в день, не больше, – а то Шварцман в выражениях стесняться не привык, пошлет мигом, у него не заржавеет. Светка рассыпалась в благодарностях и пригласила как-нибудь пообедать в ресторане «Тридесятое королевство». Ольга Борисовна никогда в «Королевстве» не была, но в Интернете о нем читала. Там один коктейль стоил примерно столько, сколько она зарабатывала за неделю. А Светка так небрежно пригласила, будто о «Макдоналдсе» речь шла. «Посидим, вспомним юность, язычки почешем…»

Из-за увольнения Голтышева и Самойленко старшей медсестре пришлось срочно перекраивать график и обзванивать сотрудников, чтобы сообщить им об изменениях. Скотина Колбин отказался выходить в среду, сославшись на запись к стоматологу, и бросил трубку. Надежда Тимофеевна обратилась за помощью к заведующей отделением. Ольга Борисовна перезвонила, выслушала, попросила, уговорила, но к окончанию разговора дошла до состояния, которое можно было охарактеризовать как взрывоопасное. Достаточно было одной искры…

«Искра» не заставила себя ждать. В дверь кабинета постучали. Стучать мог только гипертрофированно деликатный Боткин, все остальные ломились без стука. Да и какой смысл стучаться в служебный кабинет? Только время терять.

– Ольга Борисовна, тут какое-то непонятное направление на госпитализацию, – Боткин положил на стол две бумажки – побольше и поменьше. – Код диагноза не соответствует указанному в выписке…

– Фамилия соответствует? – перебила Ольга Борисовна, чувствуя, как все ее тело начинает вибрировать.

– Фамилия соответствует, – подтвердил Боткин.

– Паспорт и полис имеются?

– Имеются.

– Так какого же черта вы ко мне приперлись?! – заорала Ольга Борисовна, подпрыгивая от избытка эмоций в кресле. – Что я вам – няня?! Мэри, мать ее, Поппинс?! Что я вам, сопли должна утирать и в поликлинику вместо вас звонить?! Перезвонить и уточнить вы не можете, а водку жрать во время дежурства – так запросто! Ненавижу!

В глазах у Ольги Борисовны потемнело, в груди сперло. Захотелось швырнуть в Боткина чем-то тяжелым, но из-за любви к порядку на столе у Ольги Борисовны ничего подходящего для метания не было – только два телефонных аппарата, городской и внутренний, да направления и выписка, принесенные Боткиным. Рука с судорожно дергающимися пальцами потянулась к бумажкам, но Алексей Иванович, явно догадавшись о намерениях заведующей, проворно схватил их и не глядя сунул в карман. В сердцах Ольга Борисовна стукнула кулаком по столу. Руку от кулака до локтя пронзило болью. На глаза навернулись слезы, готовящиеся хлынуть ручьями. Закрыв лицо руками, Ольга Борисовна разрыдалась, оплакивая свою никчемную и никому не нужную жизнь, проходящую в окружении идиотов, алкашей и просто придурков, оплакивая несбывшиеся мечты и собственную былую наивность, граничащую с глупостью. Надо было прилепиться к какой-нибудь кафедре, а не идти в «практическое здравоохранение», будь оно трижды проклято! Здравоохренение!

И был Ольге Борисовне голос свыше. Низковатый, тихий, приятного тембра. «Ничего, ничего, – говорил голос. – Все пройдет, все будет хорошо…» И словно какой-то теплый луч коснулся ее головы…

Слезы закончились раньше, чем перестало трясти. Ольга Борисовна продолжала прятаться в собственных ладонях и слушать голос. Чудо не удивляло ее, а воспринималось как нечто совершенно естественное, будто каждый день голоса слушала. Потом Ольга Борисовна вдруг осознала, что теплый луч это не теплый луч, а чья-то рука, тоже, впрочем, теплая. Рука размеренно гладила ее по голове: «Ничего, ничего…» «Все пройдет…» «Все будет хорошо…» Ольга Борисовна отняла руки от лица, подняла голову и встретилась взглядом с Боткиным, отпрянувшая рука которого замерла в воздухе и со стороны могло показаться, что Алексей Иванович собирается дать заведующей отделением подзатыльник.

В таком положении их и застала старшая медсестра. Она поступила крайне деликатно – открыла дверь, увидела, не сказав ни слова, закрыла дверь. И что самое примечательное, никому об увиденном не рассказала. Хотя рассказать, конечно же, хотелось, очень уж нестандартной была увиденная картина. Но не хотелось портить отношения с заведующей отделением. Особенно с учетом того, что Надежда Тимофеевна была пенсионеркой. Она хорошо знала свое дело и привычно хорошо справлялась со своими обязанностями, а кроме того, муж ее работал в Федеральной миграционной службе и при необходимости никогда не отказывался помочь оформить временную регистрацию кому-то из иногородних сотрудников больницы. Муж был моложе Надежды Тимофеевны на шесть лет, и эта разница в возрасте тоже являлась стимулом к продолжению работы. Негоже пятидесятилетнему мужчине, еще не вышедшему из стадии расцвета сил, иметь жену-пенсионерку. Несообразно как-то.

Мужу, впрочем, Надежда Тимофеевна не выдержала и проболталась.

– У нас, кажется, начинается служебный роман, – сказала она во время вечернего чаепития с любимой мужниной пастилой. – Новенький доктор, Боткин, которому ты недавно регистрацию делал, кажется, закрутил с нашей заведующей.

– Оно и хорошо! – одобрил супруг. – Встретились два одиночества, разожгли костер любви…

– Косте-о-ор любви-и-и, – нараспев передразнила Надежда Тимофеевна. – Это не костер будет, а сама не знаю что! Заведующая-то у меня – ух!..

Надежда Тимофеевна сжала кулак и тряханула им в воздухе.

– …А Алексей Иванович – эх!

Кулак разжался, последовал снисходительный взмах рукой. Что, мол, с него взять, чего от него ожидать…

– Все эти мужики, которые на первый взгляд «эх», в смысле женского полу очень даже «ух», – возразил супруг. – Взять хотя бы нашего Кузьмина. Его уже начальник кастрировать пообещал, потому что человек и сам не работает, и половине женского коллектива не дает.

– Уволить как-то гуманнее.

– Уволить нельзя. Они с начальником кореши не-разлей-вода. – Супруг потер друг о друга указательные пальцы, наглядно демонстрируя степень близости начальника с незнакомым Надежде Тимофеевне Кузьминым. – Вместе погранучилище заканчивали, потом вместе в Таджикистане служили. Друзей увольнять нельзя…

Немая сцена, невольной свидетельницей которой стала Надежда Тимофеевна, длилась около минуты. Затем Алексей Иванович опустил руку и отошел от стола на пару шагов, а Ольга Борисовна зло сказала:

– А вы, Алексей Иванович, ловкач! Сами доведете, сами же успокаивать кидаетесь. Это вас в Кошкине вашем научили так четко клинья к одиноким женщинам подбивать?

Она прекрасно понимала, что говорит несправедливые слова, но ничего не могла поделать. Хотелось быть несправедливой, гадкой, и пусть ее все ненавидят, хотелось выйти одной против всего человечества, расставить ноги пошире, упереть руки в бока, смачно сплюнуть наземь, прищуриться и спросить: «Ну, кто здесь самый смелый? Выходи!»

В данный момент в роли всего человечества выступал доктор Боткин. Ему Ольга Борисовна все и высказала. Начала с подбивания клиньев, затем перешла на то, что нечего жалеть тех, кто не нуждается в жалости, а закончила напоминанием относительно того, что в рабочее время надо работать. Дежурного доктора заждались пациенты, нечего ему торчать без дела в кабинете заведующей.

Боткин слушал молча, только головой покачивал, словно удивляясь. «Удивляйся, удивляйся», – злорадно думала Ольга Борисовна, выдавая очередную колкую гадость. Перед тем как уйти, он спокойно и мягко сказал:

– Я приехал из города Мышкина, Ольга Борисовна. Вы запишите, пожалуйста, если запомнить не можете. Мышкин, а не Кошкин. Это игра такая есть – «кошки-мышки».

И ушел, тихонечко притворив за собой дверь.

Ольга Борисовна посидела немного в кабинете, а когда поняла, что успокоилась окончательно, умылась, заново накрасилась, переоделась и ушла домой на двадцать минут раньше положенного. По дороге заскочила в супермаркет и купила полулитровую бутылку виски, а на закуску к ней несколько лоточков с мясными нарезками и пачку ржаных хлебцев. Ржаные хлебцы с какой-нибудь копченостью, по мнению Ольги Борисовны, как нельзя лучше подходили под виски.

За вечер под сериалы, которые хороши тем, что совершенно не напрягают, «уговорилось» граммов триста. Под конец не думалось ни о том, насколько несправедливо устроен этот мир, ни об удачливой Светке, ни о хлопотной и неблагодарной работе. Вообще ни о чем не думалось, хотелось лечь спать пораньше. Спала Ольга Борисовна хорошо, крепким и безмятежным сном праведницы. Утром, несмотря на свое вечернее пьянство, проснулась бодрой и свежей, потому что хорошо выспалась и виски был из дорогих, качественный. Придя на работу, она общалась с Боткиным как обычно – ровно и сдержанно. Он тоже вел себя как обычно, словно никакого инцидента вчера не было, только старался не встречаться с Ольгой Борисовной взглядом.

Надежда Тимофеевна ждала дальнейшего развития событий. Она была уверена в том, что события непременно станут развиваться, медленно или быстро, но – развиваться. Жаль только, что пари заключить ей было не с кем.