Текст книги "Криминальные будни психиатра"

10

Виталий не обманул – регистрация действительно оказалась быстрой. За это время Савелий успел не только списаться, но и познакомиться с Высоцким. Олег Михайлович ему неожиданно понравился. Савелий представлял его важно-начальственным, а на деле он оказался простым и дружелюбным в общении. И это с поправкой на недавнюю, совсем свежую трагедию и великую занятость – за те четверть часа, которые Савелий провел в кабинете Высоцкого, раз двадцать, не меньше, звонили телефоны и каждые две-три минуты кто-то нетерпеливо заглядывал внутрь. Внешность у Высоцкого тоже была располагающей – не пузатый мордач, а худощавый, интеллигентного вида мужчина, немного напоминавший Шурика из «Кавказской пленницы».

Договорились быстро. Высоцкий одобрил текст договора, скачанный Савелием из Интернета, и предложил оплату, которая по меньшей мере вдвое превзошла ожидания. Когда соглашение было достигнуто (подписание отложили на вторник, к тому времени Савелий должен был получить свидетельство и открыть счет в банке), Олег Михайлович помялся немного и спросил, не согласится ли Савелий занять кабинет бывшего директора склада.

– Но если вы против, то я могу перебраться туда, а вам уступить свой, – добавил он.

Савелия не очень-то вдохновлял кабинет покойника, тем более что ничего такого ценного, проливающего свет на убийство там все равно не найти, но было бы некрасиво и негуманно вынуждать Олега Михайловича на переезд, ведь это может напомнить ему и об убийстве его сына. Поэтому Савелий поспешил ответить, что он не против, что ему все равно, главное, чтобы беседы с сотрудниками проходили с глазу на глаз, без посторонних. Легенда была простой – психолог работает с сотрудниками склада, помогая им справиться со стрессом, который мог возникнуть (просто обязан был возникнуть) после недавних убийств. Техническую помощь Савелию должна была оказывать секретарша покойного директора Мария Андреевна, которую Высоцкий отговорил от увольнения.

– Люди бегут. Двадцать восемь человек уволилось за последнюю неделю, – пожаловался в завершение разговора Высоцкий и после небольшой паузы спросил: – Савелий Станиславович, а вы сотрудник МВД или сами по себе? Если не секрет, конечно.

– Сам по себе, – ответил Савелий. – Я работаю в психоневрологическом диспансере, занимаюсь терапией кризисных состояний.

– Бог мне вас послал! – воскликнул Высоцкий. – Вы, наверное, знаете про мои… обстоятельства?

Савелий кивнул.

– Я еще как-то держусь, а вот с женой – беда. Сейчас она в Белоруссии, сестра увезла в санаторий, подальше от Москвы, от дома, но через три недели она вернется и, насколько я понимаю, будет нуждаться в помощи специалистов. Могу ли я на вас рассчитывать?

– Можете, конечно, – ответил Савелий. – Только прошу учитывать, что я не какая-нибудь звезда, а самый обычный врач, без степеней и званий.

– Я не вчера родился и знаю, как добываются степени и знания, – криво усмехнулся Высоцкий. – Был в жизни случай – лечил мое колено один профессор. Если бы вовремя не послал его к чертовой матери и не обратился к самому обычному травматологу, хромым бы остался…

К работе Савелий приступил подготовленным, спасибо двоюродному брату. А то просто не знал бы, за что хвататься, точнее – с кого начинать, а Виталик дал список из девяти человек, на которых, по его мнению, следовало обратить внимание в первую очередь. Все они были на территории комплекса в то время, когда происходили убийства. У каждого имелись «провалы» в алиби, когда подозреваемые на какое-то время выпадали из поля зрения окружающих. И было у всех некое дополнительное обстоятельство, обращающее на себя внимание.

Первым по алфавиту шел грузчик Анисимов. Николай Николаевич, тезка покойного директора, тридцати двух лет, проживающий в Бронницах. Анисимов отличался вспыльчивым характером и недюжинной физической силой. «На что бригадир суровый мужик, а этого боится», – было дописано на распечатанном списке почерком брата.

Вспыльчивый – это немного не в тему, потому что Кулинар, судя по всему, человек хладнокровный. Но познакомиться не мешает.

Номер два – водитель погрузчика Воронин. Двадцать семь лет, живет в Выхино, два года назад получил сотрясение мозга – во время подъема на штабелере развалился паллет с краской, и одна банка угодила Воронину по голове. «Вопрос порешали, – дописал Виталик, – но Воронин остался недоволен. Деньги давно закончились, а голова все болит». Насчет «порешали» все было ясно – владельцы заплатили Воронину энную сумму в обмен на обещание не поднимать шума. Оформлять травмы на производстве администрация не любит – слишком много проблем. Проще раскошелиться неофициальным образом и спустить дело «на тормозах».

Воронин показался Савелию перспективным, во всяком случае, перспективнее номера первого. Два года назад Высоцкий уже был совладельцем складского комплекса, значит, недовольство Воронина распространялось и на него. Убийство сына вполне могло быть местью Высоцкому. Убил одного врага и сына другого врага плюс даму из отдела персонала, которая тоже могла быть каким-то боком причастна к истории с развалившимся паллетом – посоветовала что-то не так, или не поддержала, или как-то ввела в заблуждение. Обидела, в общем. Ну а водителя погрузчика Шарабчиева Воронин мог убить как для «маскировки», так и по каким-то своим соображениям. Может, Шарабчиев взял его погрузчик, покатался и забыл после себя сиденье влажной тряпочкой протереть. Или еще что-нибудь. Два водителя погрузчика найдут повод для ссоры – у них точек соприкосновения много, а каждая точка есть не что иное, как потенциальный повод.

Номер три – начальник смены, он же, по совместительству, и старший кладовщик Кочергин. Пятьдесят шесть лет, живет в Красногорске, один из самых старых сотрудников. Во время убийства директора приходил в бухгалтерию разбираться с начислениями за прошлый месяц, во время всех остальных убийств – работал. «В прошлом году хотел уволиться после того, как начальником склада назначили другого, – написал Виталик. – Любитель поддать».

Облом в карьерном росте вполне может стать поводом для мести. Особенно, когда ты давно работаешь на складе, надеешься и понимаешь, что если не сейчас, то уже никогда. Пятьдесят шесть лет, это не бог весть какой возраст, но все же не тридцать. Вдобавок Кочергин злоупотребляет алкоголем… Нет, Виталик правильно сделал, что включил его в список.

Номер четыре – Половецкий, слесарь-ремонтник погрузочной техники. Сорок два года, живет в Купавне, на складе работает четвертый месяц. «Отсидел два года по 158, – написал Виталик. —

Мрачный, озлобленный тип, считает, что все ему должны. Как специалист – на уровне».

Савелий статей Уголовного кодекса по номерам не знал, поэтому пришлось спрашивать у Гугла. Оказалось, что Половецкий отбывал срок за кражу.

Номером пятым был аккумуляторщик по фамилии Рудь. Двадцать шесть лет, живет в Марьино, увлекается айкидо. На складе работает чуть больше года. «Е…нутый он какой-то, этот Рудь, – устно прокомментировал Виталик во время передачи списка. – Глаза и вообще… Объяснять долго, как увидишь – сразу поймешь».

«С него и начну», – решил Савелий, ставя галочку возле пятерки. Начинать всегда лучше с самого загадочного.

Номер шесть – электрик Стышкевич. Тридцать шесть лет, гражданин Беларуси, в Москву приехал из Бреста, живет на складе, в комнате при своей мастерской. Нелегально, конечно, живет, но вреда от этого нет – только польза. Стышкевич не тратится на съем жилья и почти всегда находится под рукой на случай аварии. Работает третий год. «Подкатывался к Луковской (вначале говорилось, что Луковская тетка, которой нельзя увлечься), но безуспешно, – написал Виталик. – Дома, в Бресте, одно время работал забойщиком на мясокомбинате. Крепкий мужик с крепкими нервами».

Крепкий мужик с крепкими нервами – это перспективно в плане подозрений, но зачем электрику из Беларуси, нелегально живущему на складе, убивать сына заместителя директора, водителя погрузчика и директора? Ну, Луковскую еще ладно – по принципу «так не доставайся же ты никому!», а остальных-то зачем? Ему же, как «нелегалу», полиция на складе совсем ни к чему? Вошел во вкус? Взыграло ретивое? Вспомнил, как коров забивал, и теперь остановиться не может? Ладно, посмотрим.

Номер семь – уборщик Ханюкевич. Пятьдесят один год, из Брянска, тоже живет на складе. Два года уже живет. «Убежденный коммунист, – написал Виталик, – только и разговоров, что об эксплуатации. Отсидел пять лет по 111 ст.».

Статья 111 – умышленное причинение тяжкого вреда здоровью. Что ж, может быть, может быть. Шарабчиев, правда, никоим образом на роль эксплуататора не годился, но мало ли что между ними было. А так – вполне может быть. Убежденный борец с эксплуататорами и не таких дел натворить может, тому есть куча исторических примеров. А Шарабчиев мог оказаться свидетелем. Мог, например, увидеть, как убийца выходил из отдела персонала после того, как расправился с Луковской. Да, кстати говоря, версию с шантажом нельзя сбрасывать со счетов.

Номер восемь – юрист Хотин. Тридцать четыре года, москвич, живет в Перово, племянник жены убитого директора, на складе пятый год. «На работе сидит с утра до ночи, трудоголик, – писал брат. – Несмотря на разницу в возрасте, дружил с Кириллом Высоцким. Секретарша директора рассказала, что раньше директор подписывал договоры, подготовленные Хотиным, не читая, а примерно с мая этого года начал внимательно их изучать. Сам Хотин объясняет возникновение трений с директором тем, что советовал ему продать склад, а директор продавать не хотел. Любит играть в большой теннис».

Большой теннис – это ясно к чему. К убийству Луковской. Кто ракеткой привык действовать, тот и с битой будет хорошо управляться.

Замыкал список кладовщик Яворский, сорока пяти лет, проживавший в Кузьминках и работавший на складе седьмой год. «Мужик конкретно подвинут на вопросе смерти и загробной жизни, – написал о нем Виталик. – Такое впечатление, что совсем не в себе».

«Совсем не в себе» – это хороший диагноз. Можно сказать – универсальный. С другой стороны, кладовщик, насколько понимал Савелий, лицо материально ответственное, такие, кто «совсем не в себе», на этой работе долго не задержатся, а Яворский работает шесть с половиной лет. Опять же многие интересуются вопросами загробной жизни, это вечная тема, вечная загадка, в какой-то мере занимающая всех людей. Виталик так просто к человеку не прицепится, оперативное чутье у него определенно есть.

– Разберемся, – пообещал самому себе Савелий.

В списке не было ни одного указания на связь кого-то из «фигурантов» с кулинарией. Что это – плохо собранная информация?

Помимо всего прочего, убийца мог оказаться обыкновенным, если можно так выразиться, маньяком со своей, недоступной ничьему пониманию, идеей. И попробуй «вычисли» эту идею во время общения. Разве что сам злодей захочет ввести тебя в курс дела… А как этого добиться? И желательно остаться в живых.

Савелию не очень-то хотелось беседовать с предполагаемыми убийцами с глазу на глаз, оставаться с ними наедине, но что поделать? При свидетелях путного разговора не получится. Успокаивало лишь одно соображение – вряд ли во время беседы убийца решится напасть на Савелия. Как-никак их встреча не останется незаметной для окружающих, и убийца должен это понимать. Да и вообще – зачем ему убивать какого-то постороннего психолога?

С одной стороны, совершенно незачем. С другой – если все равно кого убивать, то и психолог сгодится. На безрыбье, как известно, и рак рыба.

Порой Савелий почти верил в то, что Кулинар – одержимый навязчивой идеей маньяк, но что-то смутное, неосознанное мешало поверить в это окончательно. Так бывало иногда – вроде бы ясен диагноз, а что-то беспокоит, мешает принять окончательное решение. В какой-то момент прозреваешь, осознаешь, что именно тебя беспокоило, и удивляешься тому, что не заметил этого сразу.

Савелий не раз прогонял в уме всю информацию по Кулинару, но так и не мог понять, чего упустил. Упускать по большому счету было нечего, не тот объем информации. В конце концов Савелий пришел к выводу, что ничего не упустил, просто недостаток данных не позволяет ему определиться. Рецепты из кулинарной книги и неуклюжее, если не сказать – пародийное, оформление убийств (чего только стоит завернутый в упаковочную пленку Шарабчиев) – это еще не тот материал, основываясь на котором можно делать выводы. Хотя некоторые умозаключения так и напрашиваются.

Во-первых, у Кулинара есть какая-то цель. Не исключено, что три убийства могут маскировать одно. И не обязательно, совсем не обязательно, что самая «крупная» цель, то есть директор складского комплекса, окажется самой значимой. Разные могут быть варианты.

Во-вторых, голова у Кулинара варит как надо. Иначе бы он давно уже оказался за решеткой.

В-третьих, Кулинар вряд ли остановится на достигнутом. Он будет убивать и дальше – для того чтобы сильнее запутать следы. Или просто подгоняемый одержимостью. А это означает, что остановить его надо как можно раньше.

Взяв в отделе персонала список сотрудников, Савелий наугад выписал оттуда одиннадцать фамилий, добавил к ним девять, полученных от Виталия, и передал Марии Андреевне. Загрузка на два рабочих дня была обеспечена. Если, конечно, хоть кто-нибудь придет пообщаться. Одиннадцать фамилий Савелий выбирал без всякой системы, но, как оказалось, кто-то незримый явно водил его рукой в этот момент…

11

Секретарша Мария Андреевна, важно-чопорная в своем строгом сером костюме и больших очках в тяжелой оправе, оттаяла минут за пять. Ну, максимум за десять. Даже сделала попытку напоить Савелия чаем, но тот вежливо отказался. Делу время – потехе час, сейчас уже народ начнет подходить.

Двадцать фамилий были расположены не по алфавиту, а в том порядке, в котором хотелось бы Савелию. Девять подозреваемых шли вначале, и первым был аккумуляторщик Рудь. Ну а дальше, без всякой системы, были вписаны одиннадцать человек, выбранных для маскировки прицельного интереса к девяти первым. Как там, у Честертона? Где умный человек прячет лист? В лесу. А если леса нет, то он его сажает.[6]6
  Г.-К. Честертон, «Сломанная шпага». Рассказ из сборника «Неведение отца Брауна» (The Innocence of Father Brown), 1911.


[Закрыть]

Мария Андреевна слегка подкорректировала планы Савелия, стараясь, чтобы визит к психологу (в рабочее, разумеется, время, кто ж после работы придет?) не совпадал с пиком занятости сотрудника. В результате первой оказалась бухгалтер Мартишина, а Рудь перекочевал куда-то в середину.

Савелий заготовил несколько «сценариев» развития беседы. Тех, кто вроде на первый взгляд ни при чем, он намеревался вызвать на разговор о странностях в поведении окружающих. Начать с того, что все по-разному реагируют на случившееся, потому что люди – они разные. И перейти к странностям. Причем начать рассказывать о них самому, перебирая случаи из собственной практики. В результате, добиться того, чтобы собеседнику самому захотелось поделиться с доктором наблюдениями и, возможно, проблемами. Может, что интересное нароется? Ну а не получится – так не получится. Все равно о чем-то разговаривать с людьми надо.

Ну а всех подозрительных Савелий намеревался допросить с пристрастием. По всем правилам психиатрической науки. Даже если нет навязчивых идей, то склонность к убийству выявить можно. Естественно – не спрашивая об этом прямо, «в лоб». Прямо такие вопросы задавать бессмысленно.

Но с первой же посетительницей (слово «пациентка» здесь было неуместно, а клиентом считался Олег Михайлович, так что Савелий остановился на «посетителях») все пошло не по сценарию.

– Так здорово, что вы у нас оказались! – сказала Мартишина.

Она не притворялась – по выражению лица и особенно по глазам было видно, что говорит правду.

Лицо у Мартишиной было красивым, с правильными чертами (про такие пропорции говорят «ни отнять, ни прибавить»), а к глазам как нельзя лучше подходило заезженное слово «бездонные». Двадцать девять лет – почти ровесница.

– Здорово? – недоверчиво переспросил Савелий. – Поясните, пожалуйста.

– Я не в том смысле, – смутилась Мартишина. – Лучше бы, конечно, нам психологическая помощь не требовалась. Но раз уж так вышло, то, что вы здесь, хорошо. Для меня. Потому что я давно собиралась пообщаться с психологом. С вами же обо всем можно поговорить, не обязательно об этом ужасе?

«Первый блин просто обязан быть комом», – подумал Савелий и разрешил:

– Можно обо всем. Но в первую очередь я, конечно, стараюсь помочь сотрудникам справиться со стрессом, вызванным убийствами.

– Разве ж с ним справишься? – Мартишина мгновенно погрустнела. – Людей жалко. Даже водителя, которого я совсем не знала, не говоря уже о Нине, Кирилле и Николае Николаевиче. Как только попробуешь представить… Но чем вы тут сможете помочь? Вы же их не воскресите? Только время залечивает такие раны.

– А вам не страшно, Ирина Сергеевна?

– Честно говоря – уже нет.

– Неужели привыкли?

– Что вы говорите? – Глаза Мартишиной стали круглыми. – Разве можно привыкнуть к такому? Просто после третьего убийства мы разработали систему коллективной безопасности. Стараемся не оставаться поодиночке в бухгалтерии, встречаемся утром за проходной и приходим на работу все вместе. И так же вместе уходим. Вчера Галина Даниловна задержалась до восьми, так я с ней сидела. Тоже нашла, чем заняться. А сейчас, пока я у вас, Галина Даниловна с Аней сидят в бухгалтерии. И если куда выходят, то только вдвоем. Сложно, конечно, но что поделать? И не мы одни так кучкуемся.

– Наверное, очень тяжело подозревать тех, с кем вместе работаешь? – предположил Савелий, желая извлечь пользу и из «первого блина».

– Ну что вы! – смутилась Мартишина. – Я же не подозреваю Аню или Галину Даниловну…

– Правильно не подозреваете, – согласился Савелий. – Убийца скорее всего мужчина, причем крепкий.

– Я и Арсена Акоповича с Олегом Михайловичем не подозреваю. И Сашу Хотина тоже, и Петра Степановича тоже…

– А кто такой Петр Степанович?

– Ланьков, начальник отдела безопасности. И энергетика Ямпольского подозревать не стану. Ну а дедушку тем более. Убивает кто-то со складов. Там больше случайных людей.

– Ваш дедушка работает здесь? – спросил Савелий. – Так у вас – династия?

– Оба моих дедушки умерли. Дедушкой мы зовем Владлена Вячеславовича, инженера по технике безопасности.

– Извините, Ирина Сергеевна. Я человек на складе новый и никого не знаю.

– Скоро со всеми перезнакомитесь. – Мартишина улыбнулась, обозначив неглубокие ямочки на щеках.

«Приятная девушка, хоть и странная немного», – подумал Савелий и напомнил:

– Ирина Сергеевна, вы, кажется, хотели поговорить о чем-то… отвлеченном?

– Хотела, – кивнула Мартишина. – А можно?

– Нужно, – убежденно ответил Савелий.

Первоначально он отвел на каждую беседу по двадцать минут, и времени оставалось достаточно. Тем более что по теме убийств Мартишина, кажется, сказала все, что могла.

– У меня, наверное, странный вопрос, – еще одна улыбка, едва заметная, смущенная, – про эгоизм. Как психологи относятся к эгоизму?

– Положительно, – ответил Савелий. – Эгоизм – это умение понимать себя, осознавать собственные желания, собственные стремления и уметь доносить их до других. Эгоистов принято осуждать, но тут все дело в степени эгоизма. Конечно, нельзя жить в социуме и думать только о себе. Но и не думая о себе нельзя жить. Вообще. «Жизнь, отданная людям» – это всего лишь пошлая фраза, за которой ничего не стоит. Каждый из нас живет своей жизнью. И в первую очередь – для себя. Я ответил на ваш вопрос?

– Ответили, – снова кивнула Мартишина. – И очень неожиданно ответили. Знаете, когда-то я корила себя за ревность и зависть, за то, что в любви была эгоисткой, а потом решила жить так, как живется, не скрывая того, что для меня в первую очередь имеют значение мои желания, а потом уже все остальное. Может, не так уж много мне надо, но поступаться своими желаниями я не привыкла. Это у меня с детства. Хочу эту куклу, именно эту, другой мне не надо, пусть не сейчас, пусть потом, но она непременно будет моей… А в какой-то момент я задумалась – правильно ли это? Не проживу ли я всю жизнь одна с такими-то взглядами? И захотелось поговорить со специалистом, чтобы… Она замолчала, подбирая нужное выражение.

– …определить рамки? – подсказал Савелий.

– Вот-вот! – оживилась Мартишина. – Определить рамки!

– Знаете, наверное, вы их давно уже определили и вряд ли захотите что-то менять, – осторожно сказал Савелий, неискушенный в вопросах психоанализа. – И одиночество здесь ни при чем. К одиночеству приводит неумение находить общий язык с людьми, неготовность идти на компромиссы, но, уверяю вас, можно быть завзятым эгоистом, эгоистом до мозга костей и прекрасно ладить с людьми…

– Странно! – Мартишина грациозно и немного нервно пожала плечами. – Странно, что, совсем не зная меня, вы угадали мои мысли. Именно это я и хотела услышать. Вы, случайно, не телепат?

– Нисколько, – заверил Савелий. – Когда у вас будет время, погуглите на тему «разумный эгоизм». Думаю, что найдете много интересного.

– Погуглю, – пообещала Мартишина. – А можно, будет потом обсудить это интересное с вами?

– Конечно, – разрешил Савелий. – Приходите.

Когда Мартишина уходила, он заметил, что фигура у нее тоже красивая, и не просто красивая, а как-то утонченно-красивая. Ноги длинные, но нисколько не голенастые, бедра женственно-округлые, но без малейшего намека на вульгарный призыв, спина прямая, но эта прямота естественная. «А в сущности, это добрый знак, что первая посетительница оказалась приятной, – решил Савелий. – Что-нибудь да получится из всей этой авантюрной затеи…»

– Не забойщиком, а бойцом, – поправил электрик Стышкевич. – Боец скота – есть такая специальность. А забойщик это на шахте, в забое. На такую работу только по приговору суда можно идти…

– Почему?

– Под землей, в темноте – ужас. У матери брат был шахтером, завалило его. Город Снежное Донецкой области, может, слыхали?

Савелий отрицательно покачал головой.

– Про беспокойство – это вы в самую точку, – продолжил Стышкевич, – только мое беспокойство от этих убийств не зависит, оно раньше началось, еще дома. Я стараюсь как-то сопротивляться, но чувствую, что очень скоро могу сломаться совсем. Такое опустошение внутри, полное истощение внутренних резервов. Ничего не хочется делать, ни о чем не хочется думать. Разве это жизнь? У меня нет никакого будущего, и нет смысла ждать, пока все наладится, потому что ничего уже не наладится. Меня как будто выпотрошили. Пустота внутри, пустота снаружи. Нет сил… Недавно вычитал у Ремарка такую фразу «разочарование накипью оседало в душе и отчистить душу было уже невозможно». Это про меня. Я пришел к вам не потому, что надеюсь на какую-то там помощь, а потому что мне хочется выговориться. Мне не хватает простого человеческого внимания. Вчера мне приснился кошмар. Как будто еду я домой в Брест, и вдруг, кажется это случилось сразу же после границы, руль соскакивает с оси и остается у меня в руках. Я пугаюсь, жму на тормоз, но тормоз тоже не работает. Дергаю в панике ручник, но рычаг ломается. И вот я несусь на полной скорости по пустой трассе и вою от страха…

Аккумуляторщик Рудь смотрел исподлобья, и взгляд у него был какой-то затравленный, словно Рудь постоянно ожидал подвоха. А еще Рудь постоянно поводил плечами и отряхивал с себя невидимые, несуществующие соринки. Обсессивно-компульсивное расстройство, иначе говоря – невроз навязчивых состояний. Это психическое расстройство может носить хронический или эпизодический характер. Человека одолевают определенные навязчивые мысли-обсессии, беспокоящие или даже пугающие, короче говоря – осложняющие ему жизнь, вызывающие тревогу. Он этой тревоги человек пытается избавиться с помощью каких-то повторяющихся действий, называемых компульсиями. У кого-то превалируют навязчивые мысли, и тогда расстройство называется обсессивным, у кого-то – навязчивые действия, компульсивное расстройство.

Принято считать, что подобные расстройства чаще наблюдаются у людей с высокими показателями интеллектуального развития, но Рудь на интеллектуала похож не был. Типичный работяга. (Рассуждения про Ремарка как раз создают впечатление интеллектуала, случайно ставшего работягой? Это специально?)

– Вас что-то тревожит, Владимир Юрьевич? – спросил Савелий.

– Зачем церемонии разводить? – поморщился Рудь. – Меня можно просто Володей звать, я же не директор.

Подобное самоуничижение настораживало. Действительно так считает или хочет подчеркнуть, что он – человек без претензий. Без претензий, означает – не убийца. Чего-чего, а претензий у Кулинара точно хватает.

– Давайте тогда хотя бы Владимиром, – предложил Савелий.

Рудь отряхнулся в очередной раз и кивнул – можно.

– Так что вас тревожит, Владимир?

– Тревожит… – сверкнул глазами Рудь. – Да меня постоянно что-то тревожит. Характер такой, беспокойный. Я – специалист пятого разряда, а здесь из меня пытаются сделать мальчика на побегушках.

– Кто именно?

– Митрич, местный энергетик. Позавчера явился и начал орать – где, мол, журнал техобслуживания. А журнал у него в кабинете был, сам забрал на проверку и забыл. Митрич вообще очень забывчивый. – Рудь выразительно щелкнул себя по кадыку, намекая на первопричину этой забывчивости. – Сует мне ключ – мол, сбегай и принеси. Я ему на это отвечаю: «Сам сходи, если тебе надо». Я эти журналы в гробу видал, мне и без них хорошо. И если мне премию хоть раз зажмут, я плюну и уйду! Я так Митричу и сказал. Если администрация экономит на напарнике, то по понятиям его зарплату надо делить пополам. Половину им, половину – мне за то, что я все делаю сам, в одиночку, разве что иногда Гришу-слесаря попрошу помочь, но между нами свои расчеты. Он – мне, я – ему. По справедливости так ведь выходит?

Савелий ничего не ответил. Да, правильно Виталик сделал, что включил Рудя в список. К нему определенно стоит присмотреться.

– Но кого сейчас волнует справедливость? – не дождавшись ответа, продолжил Рудь. – Всем бы только карман набить за счет рабочего человека. А вы говорите – «тревожит». Вот оно все где у меня сидит! – Ладонью-клешней Рудь рубанул себя по горлу.

«Не богатырь, но определенно – силен», – подумал Савелий, глядя на жилистые руки собеседника. Тем более что работает Рудь без напарника, а аккумуляторные батареи весят изрядно, да и вообще работа физическая не для слабаков.

Слесарь-ремонтник погрузочной техники Половецкий, он же Гриша-слесарь, упомянутый аккумуляторщиком, был так же недоволен складскими порядками, как и Рудь. Они и внешне походили друг на друга, только Половецкий был постарше, поматерее, не отряхивался и взгляд имел не столько затравленный, сколько откровенно озлобленный. На вопрос Савелия о том, не беспокоит ли его что-нибудь в связи с убийствами на складе, Половецкий ухмыльнулся и сказал:

– Шарабчиев меня сильно беспокоит. Проспорил мне косарик, а отдать не успел. Теперь на том свете придется должок получать, и то, если встретимся. Я ж православный, а он мусульманин.

Пока Савелий, немного шокированный ответом, соображал, как вести разговор дальше, Половецкий взял инициативу в свои руки:

– Вопрос можно?

– Можно, – ответил Савелий, чувствуя, что вопрос будет с подковыркой.

Так и оказалось.

– Сколько вам платят за один разговор? Вот со мной вы сейчас поговорили и сколько за это получите?

– Это конфиденциальные сведения. – Савелий намеренно ответил резко, чуть ли не грубо, с такими типами иначе нельзя. – Вам они ни к чему. Я же не интересуюсь, сколько вы получаете.

– А я из этого тайны не делаю! Тридцать тысяч я получаю с копейками. За то, что месяц корячусь-надрываюсь. А вы небось за неделю столько имеете, если не больше, за ваши разговоры. Так разве вы поймете, что меня беспокоит?

Классовые противоречия во всей их непримиримости. Или, скорее, социальная демагогия. Савелий решил предпринять последнюю попытку.

– А может пойму? – с вызовом сказал он. – Вы мне расскажите о себе, а я постараюсь вас понять.

Рассказ о себе – это гораздо ценнее в смысле информативности, чем вопросы и ответы. Если, конечно, рассказ подробен и изобилует деталями. Однако с Половецким такой номер не прошел.

– А что рассказывать? – с таким же вызовом спросил Половецкий. – Я ж не знаменитость какая-нибудь, чтобы долго биографию свою излагать. Моя биография в две строчки уложится. Школа, ПТУ, армия, женитьба, работа. Один раз в больнице лежал – аппендицит вырезали. Судимостей не имею, люблю футбол и рыбалку. Вот и вся моя жизнь.

– А за какую команду болеете?

– За ту, что выигрывает! – хохотнул Половецкий и тут же посерьезнел. – А вам, наверное, интересно знать, кто у нас здесь народ мочит?

– Конечно, интересно, – оживился Савелий. – А что, у вас есть какие-то предположения?

– Есть, – кивнул Половецкий. – У меня есть не предположения, а самые что ни на есть подозрения. Это кто-то из баб с ума сходит. Все почему-то думают, что мужик. А бабы в состоянии эффекта посильнее любого мужика. Когда к моей теще «белка» пришла, ее три мужика еле скрутили, а мужики были подготовленные, психбригада приезжала.

«Ты не учитываешь одно маленькое обстоятельство, – подумал Савелий, глядя в водянисто-голубые глаза собеседника. – В состоянии аффекта так ловко действовать невозможно, потому что аффект – это сужение сознания и снижение самоконтроля. Убить четырежды в состоянии аффекта и не попасться просто невозможно…

Уборщик Алексей Васильевич Ханюкевич, убежденный коммунист, отсидевший за умышленное причинение тяжкого вреда чьему-то здоровью, удивил первой же фразой.

– Я прекрасно понимаю, кто вы, – сказал он, – спрашивайте, расскажу все, что знаю. Только я ничего не знаю, знал бы – давно рассказал. Я такого живодерства принципиально не одобряю.

– Я не совсем вас понял… – начал было Савелий, но развить свою мысль не смог.

– Да бросьте вы, – скривился Ханюкевич. – Что я – слепой? У вас же звание на лбу написано, гражданин начальник. Капитан, я угадал?

– Вообще-то я лейтенант…

– Лейтенант? – удивился Ханюкевич. – Надо же, а выглядите солидно… Вы не волнуйтесь, я никому ничего не скажу. Я вообще не любитель языком болтать.

И замолчал в ожидании вопросов.

Разубеждать Ханюкевича было бессмысленно – не поверит. Пришлось срочно входить в новую роль, что называется – на бегу.

– Вопрос один, Алексей Васильевич, не замечали ли вы каких-то странностей? Чего-то такого, что позволило бы заподозрить…

– Не замечал! – Ханюкевич помотал головой. – Но после того, как убили директора, кое-какие мысли начали приходить… Только не под протокол, а то…

– Ну, вы же видите, что мы просто разговариваем, – улыбнулся Савелий. – Никаких протоколов.