Текст книги "Современное путешествие Лады в ад и рай"

Богом так заведено, что, когда объем грехов становится больше человеческой нормы, то дьявол буквально выталкивает изначальную божью душу человека, пропитанную грехом, как черным гуталином, ДОСРОЧНО, и занимает ее место черной сущностью, подарком дьявола. Недаром про такого человека говорят «бездушный человек», или «в него дьявол вселился», «в него бес вселился». А я – греховная душа, вознеслась на небо. И попала туда, где ей положено быть по ее грехам.

И тут, на 2-м кругу чистилища, я, грешная душа, прохожу кратковременные мучения, неимоверно страдая при этом, во имя искупления земных грехов своих. И молюсь, и молюсь в храме во имя спасения своей души и спасения душ тех земных тел, что страдают этим грехом на земле. И в молитвах прошу своих родных и близких молиться за меня на земле и делать добрые дела во имя спасения моей души. Всё это вместе облегчит мне прохождение мук и уменьшит мои страдания. Всё это вместе существенно сократит время искупления моих грехов. И моя душа полностью очищенная от земных грехов, радостно вознесется в рай земной, на вечное блаженство.

И под конец душа театрально, с раскаянием, завопила:

«Я никогда не верила ни в ад, ни в рай. Я не была верующей. Была равнодушна к религии и не ходила в церковь. Хоть, – спохватилась душа «Прилипалы» – сейчас ведь новая «линия» пошла. И в последние годы, по большим церковным праздникам, я стоял на церковной службе в черном костюме, в отдельной группе «чернокостюмщиков», отдельно от простых верующих. На виду. И лишь только здесь. В небесной церкви, я понял, что церковь в первую очередь, должна быть у каждого человека, прежде всего, в его собственной душе. И только искренне верующий или желающий искренне верить в Бога, может посещать земную церковь. А эта новая «линия», новая «волна» официальной религии для чиновников и политиков очень уж смахивает на наше мировоззрение, наше исповедование, нашу «религию прилипал». Но уже «прилипал к Богу».

И здесь, под конец, душа взмолилась. И, как это ни странно – очень искренне – от «всей души».

«Передайте там, на Земле, моей жене и моим дочкам, что я их очень люблю! И думаю о них каждый день. И передайте людям на земле. Я никогда не верил ни в ад, ни в рай. Но ужас! Все, о чем говорит религия, – всё это оказалось реальностью. И чистилище – это жестокая реальность.

И затем Душа тихо добавила:

«Не виноватая я. Жизнь заставила. Я жертва. Я «прилипала» – вот мое имя. И мучиться в чистилище надо тем, кто поставил меня в такие условия».

И, упав на колени, по старой привычке, театрально, красиво, с надрывом стала горячо молиться о спасении своей грешной души. При этом кося взглядом и наблюдая, хорошее ли она произвел на нас впечатление.

И снова перед его глазами проносились картины всех его земных грехов, мелких подлостей «прилипалы» во имя поддержания «линии». Душа «прилипалы» по привычке горячо каялась в своих земных грехах. Ведь тут, в чистилище, снова своя «линия», новая для нее. И душа «прилипалы» послушно следовала ей. А сама по себе думала: «Ну и ну! Тут, на небесах, на каждого из нас, «прилипал», собрано полное досье. Тут, на небесах, все знают о нас, «прилипалах». Если бы я знал это раньше, то был бы гораздо осторожнее. Кто знал, что на небесах такая «линия»?

«Я всё передам на Земле. Если меня только захотят выслушать. Я буду молиться за вас», – сказала добрая Лада.

Глава 3. Круг 3. «Предатель родных и близких»

И снова в скорбный путь. Мягкий свет освещал всё вокруг. Чахлая зелень выбивалась из холодной земли. Все вокруг было в мертвом оцепенении. И лишь шорох слабых крыльев Фигуры, который бережно держал Ладу, – вносил какое-то оживление в мертвую тишину.

И вот снова ворота. И снова у ворот стоит кроткий Ангел. И глаза его излучают доброту и любовь.

«Я уже всё знаю. Проходите», – сказал он.

Как и в 1-м, и 2-м кругу, Лада увидела тот же пейзаж: аккуратные дорожки, скамейки, мраморные стены с барельефами и картинами, отображающими те же добродетели, что противоположны тем грехам, что здесь искупаются. И так же возвышались легкие, грациозные белые здания храмов с синими куполами и золотыми крестами. И такие же ко всем храмам шли толпы греховных душ, одетых во всё серое. Уже с утра они прошли свои испытания и теперь шли на богослужение.

И Ангел падший начал рассказывать:

«Здесь, в 3-м кругу чистилища душа очищается от земных грехов неблагодарности и предательства к родным и близким и благодетелям своим. И тут я заметил одну скорбную закономерность: Душ простых бедных людей, взращенных и живущих в провинции, у нас очень мало. Но в огромном количестве мучаются в 3-м кругу чистилища души людей богатых. Они были людьми не бедными. Но им постоянно хотелось быть еще богаче, еще, еще, еще богаче. И этот грех неуёмной жадности породил много других грехов. В том числе грех неблагодарности и предательства к своим родным и близким, и к благодетелям своим».

Тут кроткий Ангел сказал:

«Давайте пройдемте вон на ту площадку. Там души человеческие искупают свой смертный грех неблагодарности и предательства».

И они все вместе подошли к месту исполнения муки. И Лада увидела такую картину:

Кипящий пруд, наполненный до краев раскаленной густой смолой, возник перед ее глазами. И там, в кипящем пруду, в раскаленной смоле, варились несчастные души, испуская стоны и вопли. Запах паленого, сваренного человеческого мяса забивал ноздри. И дышать было трудно. Отбыв назначенный срок мучительной варки – сваренные души, красные, как раки после варки, вылезали на берег пруда и падали без чувств. Кожа висела на них струпьями, обнажая местами красное вареное мясо. И местами, виделись белые кости. Там, где красные куски сваренного мяса отвалились полностью. Отмучавшись, души уныло брели в белый шатер, стоявший здесь же, на берегу. Там милосердные ангелы бинтовали их, делали перевязки. И чудодейственные мази, которыми были пропитаны эти бинты, делали чудо. У грешных душ все быстро зарастало, и они вновь приобретали нормальный вид. До следующих мучений. И мера греха неблагодарности и предательства родных и близких, и благодетелей своих, тут не играла роли в размере наказания.

Все тут были равны. Ибо даже малая часть этого греха сильно бьет по тем родным и близким, по которым ударил этот грех. Придя в себя, души горячо молились, и перед их глазами проносились подробности всех их совершенных злодеяний по отношению к родным и близким. И они проникались пониманием того, как много горя и несчастий они принесли близким и родным. И искренние рыдания потрясали их с головы до ног. И они просили прощения у тех, кого так обидели там, на земле. Они просили об искуплении своего земного греха. Они молились за своих родных и близких, которых обидели. И они в своих горячих молитвах также умоляли, чтобы их родные и близкие на земле тоже молились за них. И делали добрые дела во имя их спасения. Это им так поможет, уменьшив срок мучений.

А потом души плотной толпой шли в ближайший храм. И тяжело было смотреть на эту толпу, всю, с головы до ног, перебинтованную в белые бинты и повязки. Как будто это раненые возвращались с поля боя после перевязки в военном лазарете. И в таком виде души снова горячо молились и исповедовались в храме. И с клироса слышались дивные песнопения, призывающие их к любви к ближнему своему. И перед каждым из них, снова и снова, возникали картины того, как они причиняли зло и горе своим родным и родственникам. И каждый из них подходил к своему духовнику и каялся в грехах своих земных. И с просветленным лицом отходили они от своего духовника после покаяния.

Улучив момент, Лада вместе с Фигурой подошла к ближайшей душе. Фигура коротко объяснил грешной душе, кто они и зачем подошли к ней. Изрядно удивившись, душа покаянно начала свою исповедь:

«У меня на земле была своя семья: жена и двое детей: сын и дочь. Была также больная, старая мать и сестра старше меня на 10 лет, и у нее двое детей: сын и дочь. Я имел свое крупное дело и очень хорошо зарабатывал. Ни в чем себя и свою семью не ограничивал. Сестра же, похоронив мужа-неудачника, ничего не имела. И очень сильно нуждалась. Жила она с большими детьми в мужниной двухкомнатной «хрущевке». Сестра жила на свою мизерную пенсию. Иногда подрабатывала уборщицей в подъезде. Чаще не могла. Ибо много времени уходила на уход за своей большой старой матерью. Мать наша жила в центре, в престижном районе, в старом доме сталинской постройки. Большая двухкомнатная квартира с высокими потолками и большой кухней осталась от отца. В этой квартире главную ценность представляло ее географическое расположение. Отец, в былые годы, бывший тогда большим человеком, получил квартиру в самом центре Москвы. В одном из тихих переулков, в элитном «сталинском» доме. Там у них и гараж подземный был. Кроме того, мать моя была хозяйкой по документам, дачи совсем рядом с Москвой, которая тоже досталась ей от отца. В этой даче главную ценность составляла ее близость к Москве и хороший, старый дачный поселок, где она находилась. Повторяю, что все это досталось матери от нашего отца, который, когда-то был крупным работником советской власти. Раньше там стоял старый дом. Я его сломал. Не посоветовавшись ни с матерью, ни с сестрой. Что с ними советоваться, когда они нищие и в полной зависимости от меня. И построил себе шикарный, бревенчатый дом. Прикупил у соседней, разорившейся семьи, шикарный участок со старой хибарой 50-х годов постройки.

Я сломал эту хибару и построил для сына второй шикарный дом. И с нетерпением ждал, когда умрет престарелый муж (бывший номенклатурный работник былых времен) моей другой соседки. И жена, его остро нуждаясь в деньгах, продаст свой участок. Весь участок я обнес громадным забором. Посадил туда сторожа с семьей без регистрации беженцев из Молдавии. Участок получился громадный. Целый аэродром. И каток, и теннисный корт, и оранжереи, и беседки. И дорожки с фонарями и кирпичной кладкой. И большие стриженные зеленые лужайки. Получился прямо европейский вид у участка. Все ключи от ворот, калитки, дома на участке были у моей жены. Иногда, летом, очень соскучившись по своим родным местам, приезжала сюда сестра. Ведь она все свое детство, юность и молодые годы до смерти отца, пока был старый дом, жила здесь. Если бы отец был жив, он не позволил бы ломать старый отчий дом. Мой отец был высоких моральных принципов.

Мать моя болела последние 10 лет и не видела ничего, что я здесь на даче делаю. И боялась даже спросить об этом меня. Ибо видела, по грустным глазам дочери, что ей очень тяжело бывать на своей малой родине – родной и любимой с детства даче. Я хотел было сказать «бывшей родине». Но тут, в чистилище, искупая свой грех, я понял, что не бывает «бывшей родины». Малая родина у человека одна. И «запасной» не бывает.

Приедет моя сестра в родные края, к даче, подойдет к железным воротам. И звонит. Если меня нет, то жена не велит сторожу открывать железные ворота. Жена со своего просторного второго этажа видит, кто подходит или подъезжает к ее железным воротам. И сторож, беженец из Молдавии, шел, как на муку, к воротам, и, пряча от сестры глаза, объяснял, что на даче никого нет. Ему не велено никого пускать без хозяйки, то есть моей жены. Он хоть и бедный был, но совесть у него была. В отличие от меня, богатого, у которого совсем не было совести. Вернее, была, но другая, чем у бедных. Моя совесть – это деньги. А такой совести у меня было много. А бедняк, такую богатую «совесть» назвал бы бессовестностью.

И только в чистилище, проходя муки и очищая свою душу от грехов, я понял, что моя богатая совесть – это в действительности «бессовестность».

Моя сестра могла дать своей любимой маме только свою любовь и все свое время. Денег ни на диетические продукты, ни на лекарства, ни на врачей, ни на больницы для мамы у нее, естественно, не было. У меня времени не было.

Но зато в избытке были деньги. Я навещал больную мать все эти годы примерно 1 раз в месяц. Больше никак не удавалось. Все время был занят делами. Матери уже было 80 лет, и последние годы она сильно болела. И практически из дома никуда не выходила. И все это время ей нужны были дорогие лекарства. В больницу хорошую, без денег не попадешь. И лечить хорошо без денег никто не будет. А когда ее болезнь перешла в рак, стало еще хуже. Пришлось вызывать врачей-специалистов к ней домой. А это – дорого стоит. Сестра свою мать очень любила. И готова была отдать для ее лечения последнее. А последнего как раз у нее и не было. Я же, видя свои расходы, обсудил всё со своей женой. Она у меня женщина очень и очень практичная. Даром шага не сделает. Была суховата на сердечность и чувства. И к матери моей за последние годы, что она болела, даже близко не приезжала. И так детей наших воспитала. Зачем богатым внукам и племянникам с бабкой-старухой и нищей теткой знаться? Прибыли никакой. Одни только хлопоты.

И вот мы с женой приняли решение. Я привез к больной матери знакомого нотариуса с готовой бумагой. И мать моя, корчась от раковых болей, выслушала мою слащавую речь: что я много денег вложил в ее лечение. И взамен, за свои расходы, настаиваю, чтобы она подписала завещание, уже заранее мною подготовленное, и отпечатанное. Где и квартира отца, и дача отца после ее смерти перешли мне. Услышав это, мать даже про свою раковую адскую боль забыла. Адскую, потому что переносить ее можно только, принимая болеутоляющие лекарства. И слабым голосом стала умолять меня, что она и доченьку свою любимую не хочет забыть.

«Ведь она нищая, а ты богатый».

Мать дрожащим шепотом, вся в слезах, от волнения, говорила, что она хотела бы завещать квартиру отца – дочери.

«Ты со своими большими деньгами, уже купил себе шикарную квартиру. И можешь при желании и еще квартиру купить. А она, кроме 10 кг картошки, большего купить не может. И часть участка, самую неухоженную, дальнюю, она хотела бы завещать дочке. Ведь участок-то огромный. И она как-нибудь построила бы себе сарайчик. Чтобы можно было бы там ютиться летом со своими детьми. Ведь на этом громадном участке ты и каток для детей построил. И теннисный корт, и оранжереи возвел, и дорожки фигурные с фонарями. Я сестре твоей родной хотела бы дальний кусочек земли оставить. Ведь это ее родина. Она провела здесь детство, юность и много лет до смерти отца. И жила в старом, отцовском доме. После его смерти ты, не спросив никого, сломал его. И построил шикарный особняк себе. И все ключи от дома и всех калиток только у тебя и твоей жены. Сестра, как нищая попрошайка, должна приезжать к себе на родину. Звонить в звонок калитки. И ждать робко. Пустят ее в этот раз, или нет. Ибо там полновластной хозяйкой стала твоя жена. И я хотела бы, чтобы тот кусочек земли, где стоит ее любимая скамейка, был бы маленькой зацепкой за ее малую родину».

Я позвонил жене и все коротко рассказал. Жена рассвирепела.

«Что за соседство у нас будет – нищая родственница со своими нищими детьми и своим нищим сараем»?

И я опять стал попрекать мать:

«Я так много для тебя сделал. Столько денег вложил в тебя. И почему ты не хочешь пойти мне навстречу. А то больше ни копейки не дам: ни на врачей, ни на лекарства».

Мать заплакала. Я сунул ей в дрожащие руки ручку, и она кое-как расписалась, заливая слезами завещание. И сейчас еще на нем темные пятна от ее слез остались.

И в последний раз как-то приехала сестра на свою малую Родину. Позвонила в железные ворота. Жена увидела мою сестру и дала сторожу команду. Сторож вышел к сестре, опустив глаза, и сказал, что на даче никого нет. И ему не велено никого пускать. И если он ослушается, то его уволят. Сестре везло, если я еще был на даче. У меня еще совесть не позволяла не пускать ее на дачу. В памяти моей остались еще обрывки старых воспоминаний. Как когда-то давно, все мы, отец, мать, и мы, их дети, дружно сидели на веранде старого дома, который потом я сломал, и пили чай. И сколько таких детских и юношеских воспоминаний осталось о нашей совместной летней жизни на старой даче! Тогда было все на даче гораздо беднее и скромнее. Но я сейчас только, в чистилище, стал понимать, что на даче главное – это были не доски. А то, что все здесь было пропитано любовью матери и отца к нам. Что наши родители жили очень дружно и любили друг друга. И все атмосфера старой дачи была пропитана этой любовью и дружбой. И дело не в богатом доме, а в богатых душевных отношениях, во взаимной любви друг к другу членов семьи.

А как мы сейчас, на нашей богатой, роскошной даче живем, живем в нашей семье. Каждый сам за себя. Мы с женой, как кошка с собакой. И объединяет нас только нажитое богатство. Нет у нас любви и дружбы в богатой семье. Жена мертвой хваткой держится за квартиру и дачу. Я и рад бы развестись с ней. Благо, на работе полно молодых девиц, которые мне в рот смотрят. Но развестись боюсь. Ведь в суде придется делить все нажитое. А я знаю мертвую хватку жены. Чувствую, что после развода останусь голым. Все отсудит. Так и живем. Дети, как чужие. Приезжают на дачи, которые я им рядом на расширенном участке построил, только чтобы повеселиться: банька, шашлык, в теннис поиграть. Их, как и мою жену, тоже очень раздражала моя нищая сестра, когда она иногда приезжала на свою «бывшую родину». И только здесь, в чистилище, я задумался: неужели родина может быть «бывшей»? И очень большой грех делать так, чтобы у человека его родина стала «бывшей родиной».

Сестра робко садилась на свою любимую скамейку в углу старого участка. Эту скамейку отец сделал еще лет 40 назад, специально для любимой доченьки. И 40 лет она летом сидела на ней. И в последние годы, как сядет на нее, так и слезы из глаз капают. Видно, вспоминала свои былые годы. Ведь все лучшие годы ее жизни здесь прошли.

Жена и дети сердились. Требовали сломать старую скамейку. Она ведь в современный интерьер участка не вписывалась. И только здесь, в Чистилище, где моя душа постепенно очищается от грехов, я стал тоньше чувствовать переживания других, научился переживанию чужого горя, научился сопереживать с другими их горе и, наконец, более участливо относиться к горю других людей. И только здесь, в чистилище, я понял, что старая, ломаная скамейка ее детства и юности – это всё, что у нее осталось от ее малой родины.

По европейскому новому участку она боялась ходить. На новую дачу тоже заходила с большим напряжением, только после моих уговоров. Дети ее, которые тоже провели здесь свои лучшие детские годы жизни, пока отец был жив, приезжали на свою малую родину, довольно часто по воскресеньям. Они гуляли за забором, ходили по любимым с детства окрестностям. Но к железным воротам близко не подходили. Им и невдомек было, что у меня наружное наблюдение установлено: и экран в прихожей. И что за ними с издевательским интересом наблюдает моя жена.

Но вот мать мая умерла. Я устроил похороны. Дорого. В крематории отпевание было со священником. И на хорошем кладбище место выкупил, и там урну захоронил. И после отпевания шикарные поминки устроил. Правда, из родственников там были только сестра со своими детьми. Больше родственников у меня нет. Сестра и ее дети в углу испуганно забились. А были на поминках мои друзья по бизнесу. Все они поднимались по очереди с тостами. И каждый верноподданно выражал мне сочувствие. И говорили, какой я прекрасный человек. И как много денег я вложил в лечение матери. И жену мою, на всякий случай, верноподданнически хвалили, хотя она мою мать терпеть не могла.

На мою сестру и ее детей мои друзья бизнесмены никакого внимания не обращали. Хотя сестра была любимой дочкой матери. Вероятно, верноподданнически хвалить сестру для них не было никакого смысла. И где-то в середине поминок, в самый разгар верноподданнических восхвалений, моя сестра с детьми незаметно ушла с поминок. Никто и не заметил, разгоряченные выпивкой. И я тоже не заметил. И следующие дни поминок – 9 дней, 40 дней – я тоже в ресторане устраивал. Приходили соратники по бизнесу, по-прежнему. Богатый ресторанный стол. Мои приятели произносили свои хвалебные речи. О том, какой я хороший. И какая у меня жена хорошая. И что денег не пожалел на богатые похороны и поминальные дни. И опять моя сестра с детьми незаметно сидели где-то в дальнем углу. На них, как всегда, мои гости и внимания не обращали. И также моя сестра с детьми где-то посередине восхвалений моих, незаметно исчезли. Их тарелки остались чистыми. И они ни к чему не притронулись.

А после ресторанного застолья моя практичная жена все собрала со стола в целлофановые пакеты и увезла домой. И получилось, что поминальные дни я устроил не для поминания матери. А для себя, чтобы выслушивать льстивые похвалы моих приятелей-бизнесменов. О завещании, которое подписала в агонии ее мать, сестра не была в курсе. Я ее просто забыл уведомить об этом. Но потом, у меня почему-то вдруг проснулась совесть. Глядя на нее, бледную, худую, плохо одетую. Я почувствовал, что я что-то не то сделал. Но с такими мыслями тяжело жить. И я быстро замял в себе это неприятное чувство. Какую-то неловкость и смущение. И лишь в чистилище я узнал, что в этот момент, согласно Божьего закона, когда объем грехов становится больше человеческой нормы, Дьявол буквально вытолкнул мою изначальную, божью душу, пропитанную грехом, как черным гуталином, досрочно, и занял ее место черной сущностью, подарком Дьявола.

Моя сестра узнала о завещании через моего доверенного нотариуса, которому я поручил заниматься всеми делами по наследству. Она встретилась с ним в нотариальной конторе, где оформляют наследство. Там, за столом у нотариуса, она и узнала внезапно о завещании. Ей даже плохо сделалось от неожиданности. Официальный нотариус, видя ее состояние от неожиданного известия, вероятно, тоже почувствовал какое-то сочувствие к ней. И стал очень доброжелательно, с душой, всё разъяснять сестре. И что она может опротестовать завещание. И делать всё по закону. Ведь он понял, что перед ним сидит нищая родственница, обманутая богатым родственником.

«Нет, – прошептала сестра, – если моя мама это подписала, я не могу идти против ее воли».

И, рыдая, ушла. И мой доверенный, ведя все мои дальнейшие дела по наследству, хотя и сам пройдоха, и многого насмотрелся за годы работы, и то говорил о наследстве со мной, опустив глаза и не смотря мне в лицо. Вероятно, в эти минуты ему виделось лицо моей сестры. Да, вероятно, все-таки есть какие-то высшие небесные силы, которые присматривают за нами.

После официального оформления наследства, через год, я заболел. И рак быстро унес меня из жизни, как и мою мать. И моя ненавистная жена стала полновластной хозяйкой всего моего имущества, всех моих богатств и всех моих денег. Получается, что ей и разводиться со мной не надо было. Я сам ей всё поднес на блюдечке.

И под конец душа горестно завопила:

«Я никогда не верила ни в ад, ни в рай. Я не была верующей. Была равнодушна к религии и не ходила в церковь. Но ужас! Все, о чем говорит религия – всё это оказалось реальностью. И чистилище – это жестокая реальность. И передайте там, на земле, моей мерзкой жене, чтобы ей пусто было от моих богатств, от моих денег. И моим бездушным детям скажите: «Думайте о своей душе». Вы, моя жена и мои дети, обязательно ваши души здесь будут. Или в аду, или в чистилище, в зависимости от величины ваших грехов».

И грешная душа, не выдержав, завопила:

«О, как мне хотелось бы, чтобы душа моей жены попала в ад! И, главное! У моей сестры за меня попросите прощения. Может быть, она будет молиться за меня, несмотря на то зло, что я ей причинил. В моей семье за меня некому молиться. Имя мое «предатель родных и близких». Видите, в храме, как много нас, таких русских душ, которые искупают этот грех. Почему-то именно у русских, по сравнению с другими народами, так распространен этот грех? И грех этот, от отсутствия любви и дружбы в русской семье, в кругу русских родственников. И многие, в кругу русских родственников, как собаки, готовы загрызть друг друга. Вероятно, это наша национальная черта.

«Я всё передам на земле. Если меня только захотят выслушать. Я буду молиться за Вас», – сказала Добрая Лада.