Текст книги "Дон Корлеоне и все‑все‑все. Una storia italiana"

Дон Корлеоне и все‑все‑все
Una storia italiana
Андрей Смирнов

Роберте и Лепре, без которых не было бы этой книги.

Прежде всего вы должны понять одну вещь: ваша Italy – это не наша Italia. Italy – лёгкий наркотик, распространяемый в предсказуемых формах: холмы на закате, оливы и лимоны, белое вино и черноволосые парни. Меж тем Италия – это лабиринт. Очаровательный, но сложный. Есть риск блуждать в нём годами. Получая бездну удовольствия, разумеется.

Беппе Севернини, «Голова итальянцев»

© Андрей Смирнов, 2017

ISBN 978-5-4485-5508-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Италия, наши дни.

Лежащий на постели человек распахивает глаза, резко приподнимается, судорожно хватает ртом воздух. Нет, ничего. Всего лишь кошмарный сон. Он откидывается обратно на подушку, некоторое время лежит неподвижно, приходя в себя. Нащупывает на тумбочке пачку сигарет, делает несколько затяжек, встаёт, шлёпает в ванную. Открывает воду, поднимает глаза к зеркалу. Смуглая кожа, густые брови, трёхдневная щетина, глубокие залысины, которые он маскирует, брея голову под ноль. Типичный тридцатисемилетний неаполитанец. Накинув халат, он выходит в гостиную.

Его ждут.

Две массивные фигуры в бронежилетах расположились в креслах. На журнальном столике лежит автомат. Человек спокоен. За десять последних лет, с тех пор как ему был вынесен смертный приговор, сохранять спокойствие в любых ситуациях он научился отлично…

Впрочем, мы поспешили, заглянув уже в самый конец истории. Чтобы понять, как и почему наш герой оказался в этой комнате, нам придётся совершить большое путешествие. Пройти через годы, посетив по дороге самые разные уголки Италии и всего мира, познакомиться со множеством персонажей, ни один из которых не является плодом авторского вымысла, и попытаться распутать хитросплетение связывающих их друг с другом реальных событий.

Начиналось же всё почти два столетия тому назад.

***

Первая половина XIX века, Неаполь, Королевство обеих Сицилий.

Шумная рыночная площадь: торговцы в маленьких лавках, разносчики, зазывалы, нищие, проститутки, дети, бродячие артисты. Прямо на земле идёт игра в кости. Всё очень бедно и, скажем откровенно, – не слишком чисто.

Голоса стихают, толпа почтительно расступается. Сквозь неё, не обращая ни на кого внимания, шествует человек. Роскошный, с иголочки костюм по последней моде, золотые перстни и цепи, жёсткое, самоуверенное, покрытое шрамами лицо. Большие пальцы рук заложены за проймы жилета.

Кто он? Аристократ? Быть может, даже принц, член королевской фамилии? Ровно наоборот. Его родители были нищими.

Организатор игры в кости подбегает к нему, с поклоном протягивает позвякивающий кошелёк. Человек равнодушно принимает подношение.

А!.. Так он, должно быть, бандит, собирающий дань!.. Но попробуйте поделиться этой догадкой с наводняющими площадь людьми. Если повезёт и вас не начнут бить сразу, – то, во всяком случае, укажут на недопустимость подобных высказываний. Для них он – кумир и благодетель. Каждый обитатель квартала, от честного ремесленника до прожжённого вора, случись что, пойдёт к нему в поисках защиты и справедливого суда…

Кто сказал «полиция»?.. Ну да, и полицейский тоже пойдёт именно к нему. Ибо его слово – и есть закон.

Эй, ломи шапку, заезжий сицилиец! Это тебе не твой посконный и домотканый деревенский донкорлеон. А тонкая столичная штучка: каморрист.

Существует множество гипотез о происхождении Каморры. По наиболее распространённой из них, – средневековые протокаморристы были обычной наёмной городской стражей. Затем, с течением времени, перешедшей на самоокупаемость и хозрасчёт. К XIX веку они сохранили за собой полицейские функции, превратившись в некий гибрид американских шерифов и советских народных дружинников.

В каждом неаполитанском квартале имелся так называемый guappo, который следил за соблюдением общественного порядка, приходил на помощь жителям, в случае если им угрожали залётные бандиты, и разрешал конфликты. На должность его никто не выбирал. Для самоназначения на пост достаточно было обладать решительным характером и мастерски владеть ножом. В благодарность же за труды – обитатели квартала позволяли ему взимать дань с организаторов азартных игр. Хотя «позволяли» – не слишком подходящее слово. Кто б их, обитателей, вообще спрашивал? Неаполь, однако, – город большой и полный лиходеев всех мастей. А посему торговцы и ремесленники по собственной инициативе несли участковому каморристу трудовые дукаты, за защиту и протекцию.

«Большой город». Вот ключевое словосочетание для понимания феномена Каморры. Если, скажем, сицилийская мафия – явление изначально сельское, закрытое семейное предприятие, не нуждающееся в рекламе и внимании посторонних, то чтобы преуспеть в подобного рода делах в городе, с его высокой плотностью населения и постоянно меняющимися лицами, нужно быть заметным, нужно быть на виду.

Роскошное одеяние guappo – не только дань моде. Но и спецодежда, костюм супергероя. Ведь если ты будешь выглядеть как обычный человек, – вдруг кто-то по незнанию или ошибке тебя оскорбит? Незадачливого горемыку придётся без промедления убить. Нельзя сказать, что эта печальная необходимость каморриста хоть сколько-нибудь смутила бы. Он с большим удовольствием брался за нож. Даже процедура вступления в Bella Società Riformata, созданное в 1820 году подобие профсоюза guappo, предполагала банкет, а затем – ритуальную дуэль на холодном оружии. В этом смысле они копировали замашки дворянства, полагая, что шпаги и ножи – выбор мастеров. Но что если потенциальный покойник сам окажется незнакомым каморристом из соседнего района? Возникнут лишние проблемы и сложности. Избежать их, вероятно, позволил бы нагрудный значок «Хочешь умереть? Спроси меня как!» Увы, но подавляющее большинство неаполитанцев совершенно не умело читать.

В общем, всех всё устраивало. Бедняки, которыми и являлось всё население за исключением аристократии, – обретали чувство защищённости и уверенности в завтрашнем дне; каморристы получали от бедняков деньги, по их собственному выражению: cacciavano l’oro dai pidocchi – добывали золото из вшей; королевская династия Бурбонов – имела возможность освободить полицию от выполнения скучных обязанностей по поддержанию общественного порядка, направив её усилия в гораздо более полезное русло: политический сыск.

Бурбонам было чего опасаться. Королевство обеих Сицилий стояло на пороге катастрофы. Уже недалёк был день, когда его границы пересечёт воинство Красного дьявола. День, в который мафия и политика впервые с интересом взглянут друг на друга. День рождения современной Италии.

Глава 1. Союз усов и бороды

Звучит странно, но Италия – едва ли не самое молодое государство в Западной Европе. Ещё каких-то сто семьдесят лет тому назад его попросту не существовало на карте.

Итальянцы – были. Итальянская культура – имелась. Даже итальянский язык Данте Алигьери уже изобрёл, хотя в 1861 году говорили на нём, по разным оценкам, от двух с половиной до десяти процентов обитателей Апеннинского полуострова. А вот с итальянским государством дела обстояли из рук вон плохо. Территория будущей страны представляла собой мешанину из квази– и полунезависимых королевств и герцогств под австрийским, французским и испанским протекторатом.

К середине XIX века политико-географическая диспозиция, в общих чертах, выглядела так.

На северо-западе, там, где располагаются современные Пьемонт, Лигурия и Сардиния, находилось Сардинское королевство, в котором правила Савойская династия, а управляли те из великих держав, кому было не лень. Поэтому границы его менялись столь стремительно, что отнюдь не лишним было поинтересоваться с утра у соседей: а в каком, дескать, территориально-правовом образовании мы сегодня живём?

На северо-востоке лежало государство под названием Lombardo-Venezianisches Königreich, в котором, как несложно догадаться, правили и управляли австрийцы.

Юг полуострова занимало Королевство обеих Сицилий. Строго говоря, Сицилия и в те времена была только одна, но итальянцы, особенно южные, склонны к преувеличениям. Простим им эту маленькую слабость. Правила там династия Бурбонов, которые были испанцами, а управляла – мафия.

Посередине же этого лоскутного одеяла, помимо всякой мелочи, красовалась независимая Папская область. В Папской области был Рим, в Риме – Ватикан, в Ватикане – папа, в папе… нет, стоп. Это уже лишние подробности. Правили всей конструкцией папы, а управляли – попы.

Такая ситуация совершенно не устраивала прогрессивную часть итальянской общественности, именовавшую себя Carboneria. Это про них у Грибоедова:

 
Ах боже мой! Он карбонарий!
Он вольность хочет проповедать!
 

Карбонарии полагали, что вольны иметь единое национальное итальянское государство с республиканской формой правления. То и дело, размахивая ружьями и саблями, они собирались под окнами королевских дворцов, дабы прочесть их квартирантам соответствующую тематическую проповедь. Местные самодержцы, однако, к республиканским идеям относились скептически, запрашивая совета и помощи у самодержцев иностранных.

– Но как же так?! – возмущались карбонарии, погибая под картечным огнём подоспевших международных миротворческих контингентов. – Мы же делаем лучшую в мире обувь. А наш собственный итальянский сапог – разодран на клочки! Хватит это терпеть!

Короче говоря, Италии требовался сапожник. Требовался герой.

15 августа 1769 года в семье итальянских патриотов, мужественно сражавшихся в тот момент против очередной французской оккупации, родился мальчик, которому самим провидением было предначертано стать объединителем нации. Увы, но эта первая попытка закончилась плохо. Мальчик слишком рано увлёкся чтением фривольных французских романов. И потому вырос хилым, болезненным и низкорослым. Но это было ещё полбеды. Настоящая проблема заключалась в том, что он всё перепутал: вместо того чтобы стать героем Италии, по ошибке стал императором Франции. Звали его Наполеоне Буонапарте. Но наш рассказ вовсе не о нём. Пускай его, так уж и быть, забирают себе французишки. Не больно-то и хотелось. Нам же он интересен исключительно тем, что этот великий путаник зачем-то временно оттяпал в пользу Франции часть Пьемонта и Лигурию. Вместе с Ниццей.

А там, в Ницце, 4 июля 1807 года родился другой мальчик. Которому суждено было превратиться в величайшего итальянского патриота всех времён. И который по иронии судьбы явился на свет гражданином Франции, носившим позорное французское имя Жозеф Мария.

Едва научившись ходить, Йося Маша без промедления приступил к совершению подвигов. Уже в возрасте восьми лет он вытащил из моря утопающую прачку. Процесс спасения на водах захватил Машу настолько, что, вместо посещения школы, он целыми днями торчал на пляже, обозревая в подзорную трубу морские просторы. В результате – к четырнадцати годам успел выудить из волн более дюжины человек. Историки не уточняют, то ли в те времена в Ницце тонуть было настолько модно, то ли окрестные прачки при виде красных плавок и мускулистого торса юного спасателя целенаправленно бросались в пучину вод.

Памятуя о печальной судьбе Наполеона, Машины родители, разумеется, никак не могли одобрить этого весёлого прачечного бултыхания. И от греха подальше определили сына в корабельные юнги. Вскоре шестнадцатилетний Маша отправился в первое большое плавание на торговом судне под русским флагом. Перед расставанием отец сказал ему:

– Сын мой, настало время открыть тебе правду. Во-первых, ты не француз, ты – итальянец. Во-вторых, ты не Жозеф Мария. Тебя зовут Джузеппе!

– Папаша, – воскликнул бывший Маша, – где ж вы раньше-то были?!.. Французы уже девять лет, как Ниццу Сардинскому королевству вернули. Это ж получается – я зазря всё это время на Марию откликался?.. Ну да ничего… Зато теперь, как и все приличные люди, я могу сражаться за объединение Италии!

И с этими словами наш герой отчалил в направлении Одессы и Таганрога. В судовой роли свежеиспечённый русский моряк значился как «юнга Джузеппе Гарибальди, итальянец».

Без малого десять лет носился Гарибальди по волнам Средиземного, Чёрного и Азовского морей, пройдя путь от юнги до морского капитана второго класса.

В 1827 году его судно было трижды атаковано греческими пиратами, потырившими у мореплавателей всё, вплоть до одежды. Поёживаясь от холода, Джузеппе поинтересовался у своего тогдашнего капитана, тоже голого: почему они, дескать, даже не попробовали сопротивляться? Капитан отвечал в том смысле, что, во-первых, пираты – опасные люди и могут их всех убить, а, во-вторых, тут, на Средиземном море, вообще так не принято.

Вскоре все, включая пиратов, забыли об этом инциденте. Но наш герой – не забыл. В 1832 году, когда корсары вновь попытались взять на абордаж судно Гарибальди – теперь уже капитана Гарибальди! – тот лишь пожал плечами и встретил их ружейным залпом.

– Так нечестно!.. Тут так не принято!.. – кричали пираты, улепётывая обратно в Грецию и беспорядочно стреляя в ответ.

Так Гарибальди обезопасил морские пути от разбойников, а заодно получил первое боевое ранение.

Ещё до того, в 1828 году, Гарибальди приплыл в Константинополь. И застрял там на пару лет, поскольку некстати разразилась очередная русско-турецкая война. Всё это время Джузеппе проработал преподавателем итальянского языка. Не очень понятно, правда, где он находил турок, желавших его изучать. Особенно если вспомнить приведённый выше процент итальянцев, которые этим языком в те времена владели. Впрочем, зная деятельный характер и кипучий патриотизм нашего героя, совершенно не удивлюсь, если он загонял студентов на лекции силой оружия.

Так Гарибальди создал первый в истории Институт итальянского языка и культуры за рубежом.

В 1833 году, во время очередного посещения Таганрога, Гарибальди получает пренеприятнейшее известие: в Италии объявился конкурирующий национальный герой. Нового претендента зовут Джузеппе Маццини. По профессии он революционер, первым додумавшийся произвести ребрендинг общества Карбонариев, которое его стараниями теперь именовалось Giovane Italia – «Молодая Италия». Перестав ассоциироваться с рецептом приготовления спагетти, бывшие карбонарии сразу же обрели столь широкую народную поддержку, что их общественные приёмные открылись даже здесь, в границах Российской империи.

Гарибальди спешит ознакомиться с программными положениями младоитальянцев. И облегчённо вздыхает. Во-первых, выясняется, что никакой конкуренции, собственно, и нет. Маццини – герой-теоретик. Предпочитающий сидеть не на баррикадах, а в уютных кафе Женевы и Лондона, дискутируя о бродящих по Европе революционных призраках с проживающим в соседнем подъезде Карлом Марксом. Во-вторых, маццинианские национально-освободительные, республиканские и антиклерикальные идеи понравились Гарибальди настолько, что отныне ему, герою-практику, не терпелось поскорее приступить к их воплощению в жизнь.

Так Гарибальди умудрился почерпнуть в России революционную идею едва ли не раньше самих русских революционеров.

В этом же 1833 году Гарибальди начинает службу по призыву в ВМФ Сардинского королевства, обязательную для торговых моряков того времени. Впрочем, его военно-морская карьера длится всего тридцать восемь дней. Он узнаёт, что на 11 февраля 1834 года в Пьемонте запланировано вооружённое восстание под общим дистанционным руководством Маццини. Революционный матрос Гарибальди обвешивается пулемётными лентами и, насвистывая «Эх, яблочко», идёт на главную площадь Генуи. Где выясняется неприятный факт: кроме него на революцию никто не явился.

Те из вас, кто знаком с географией Италии, сейчас, быть может, воскликнули: «Погоди, но ведь Генуя не в Пьемонте! Неудивительно, что он там никого не обнаружил». Загадка разрешается просто: Гарибальди был моряк. А в Пьемонте моря нет. Зато оно очень даже есть в Генуе. Так что всё логично.

Тем более что в процессе теоретических построений Маццини как-то совершенно упустил из виду необходимость пригласить на революцию широкие народные массы. Поэтому и в Пьемонте совершать её пришло всего около сотни человек. Большую часть которых составляли туристы из Франции и почему-то Польши. И хватило четырёх десятков полицейских, чтобы всех разогнать.

Как бы там ни было, по зрелом размышлении на корабль Гарибальди решает не возвращаться, становясь дезертиром. За это, а равно и за попытку поднять антикоролевский мятеж, – его заочно приговаривают к смертной казни. Отпраздновав дембель со знакомой хозяйкой постоялого двора, Гарибальди сбегает в Марсель. Оттуда уплывает в Чёрное море, а затем – в Тунис. Как вы уже догадались, сто вёрст для него было – вообще не крюк.

В это время в Марселе разражается страшнейшая эпидемия холеры. Несчастные больные марсельцы сидят на берегу и с тоской смотрят в море.

Но чу!.. Что это за корабль на всех парусах летит к причалу?.. Что за человек в белом докторском халате стальной хваткой сжимает его штурвал?!.. Это МЧС?.. Это «Врачи без границ»?.. Но нет же, нет! Смотрите! Это Гарибальди!

Едва припарковав корабль, наш герой со всех ног бежит к марсельцам. И всем по порядку даёт шоколадку и ставит, и ставит им градусники.

Как мы знаем из выпусков новостей, Марсель населяют преимущественно афрофранцузы. В процессе своего излечения они рассказывают Гарибальди, что их афрособратьев в Америке линчуют. Джузеппе приходит в ярость. Когда спустя пятнадцать дней эпидемия наконец-то побеждена, он, не теряя ни минуты, запрыгивает обратно на корабль, делает полицейский разворот и мчится к берегам Нового Света.

Может, конечно, ему и не очень хотелось тащиться в такую даль. Но он чувствовал необходимость помочь грядущим поколениям итальянских школьников, которым на экзамене попадётся вопрос: «Почему Гарибальди называют Героем двух миров?»

Неизвестно, как сложилась бы судьба США – да и всей остальной планеты, – если бы Гарибальди туда доплыл. Скорее всего, языком межнационального общения сейчас был бы не английский, а итальянский. Однако, как и все великие лигурийские мореплаватели, для которых поехать в Индию, а приехать в Америку – было делом совершенно обычным, Гарибальди был слегка рассеян. Поэтому встречать его судно вышли не ковбои и индейцы, а полтора миллиона добрых мулатов. И все поголовно в белых штанах. «Да, это Рио-де-Жанейро!» – сказал себе Джузеппе и отправился на поиски кого-нибудь, кого можно было бы спасти от угнетения.

Долго искать не пришлось. Император Бразилии, носивший неожиданное для бразильца имя Педро Второй, в этот момент как раз угнетал свободолюбивых повстанцев Республики Пиратини. Гарибальди пришёл к вождям народно-освободительного антипедровского движения и заявил, что тоже желает стать революционным морским пиратинцем. Те незамедлительно вручили ему ключи от «Маццини» (не человека, а парохода) и дюжину отборных головорезов итальянского происхождения.

Отныне бразильские имперские торговцы не знают ни минуты покоя. Гарибальди берёт на абордаж каждое их судно, отбирает у богатых рабовладельцев чёрных невольников и отдаёт их бедным.

Летом 1837 года судно Гарибальди встречается с уругвайским военным крейсером. Увы, но уругвайские моряки не учились в школе, не читали учебников истории и, соответственно, не знали, кого атакуют. В противном случае они, разумеется, в ужасе бежали бы с поля боя. Гарибальди пытается указать им на ошибку, произнося речь о важности всеобщего обязательного среднего образования, но падает, сражённый уругвайской пулей.

Сообразив, что они натворили, уругвайцы приходят в замешательство. С одной стороны, – это ж сам Гарибальди. Следовательно, ему полагается поставить памятник и организовать соответствующий музей. С другой, – он всё же пират. Значит, неплохо бы его повесить. До выяснения всех обстоятельств Джузеппе отправляют в ссылку-санаторий в аргентинскую деревню Гуалегуай, где его лечат, обучают испанскому языку и верховой езде. Там он производит фурор среди женской части местного населения, ибо далеко не каждый день в этих богом забытых местах появляется настоящий живой итальянец.

Через семь месяцев общество провинциальных кумушек осточертевает Гарибальди настолько, что он решается на побег. Его ловят, возвращают обратно и подвергают пыткам. А именно – кусают комарами. Нет, я не выдумываю, это исторический факт. Возмущённые столь бесчеловечным обращением с их любимым Гарибальдичкой, кумушки формируют штурмовые отряды и осаждают тюрьму. Увидав, что ещё немного – и они своими руками сделают из Гарибальди лидера первой в истории матриархальной революции, власти спешно его отпускают, а чуть позднее и вовсе отправляют обратно в Пиратини.

Дела тамошних повстанцев обстоят плохо. Воспользовавшись отсутствием Гарибальди, империя нанесла ответный удар, отобрав у них все морские порты. Лишившиеся выхода к морю пиратинцы испытывают острую нехватку оружия и продовольствия.

Прибыв на место и оценив ситуацию, Джузеппе срочно строит два корабля, запрягает их парой сотен волов, поднимает все паруса, командует: «Полный вперёд!» – и едет к океану прямо по суше. Когда до имперцев доходят слухи, что Гарибальди изобрёл парусные танки, – они напрягаются. Но в совершеннейший ужас впадают, когда гарибальдийская эскадра наконец благополучно достигает моря (относительно благополучно, поскольку один из кораблей отважный сушеплаватель при спуске на воду всё же утопил), выплывает из-за острова на стрежень и атакует портовый город Лагуна. Осознав, что танк оказался ещё и водоплавающим, в пять раз превышающие гарибальдийцев по численности имперские штурмовики удирают со всех ног. В панике забыв даже сообщить куда следует о том, что повстанцы взяли порт. Поэтому император Педро ещё долго продолжает слать в Лагуну попадающие прямиком в руки Гарибальди транспорты с оружием и провизией.

Кстати, в этот момент была одержана и другая победа: бразильские кумушки с разгромным счётом выиграли у кумушек аргентинских битву за самого Джузеппе. Донна Анна Мария ди Жесус Рибейру да Сильва становится Анитой Гарибальди, бросив ради такой оказии старого, скучного и надоевшего мужа. В сентябре 1840 года у них рождается первенец, Менотти.

Анита справедливо полагала, что глухая бразильская деревня – не лучшее место для патриотического воспитания ребёнка. Поэтому Гарибальди принимается искать должность героя в каком-нибудь крупном городе. И вскоре получает джоб-оффер из Монтевидео, что в Уругвае.

Там как раз была в разгаре гражданская война. Плохие, глупые и злые уругвайцы, которые назывались Бланкос (поскольку любили белый цвет), всячески обижали хороших, умных и добрых уругвайцев, называвшихся Колорадос (нет, их цвет был не чёрно-жёлтый, а вовсе наоборот – красный).

Гарибальди получает чин колорадского полковника, а вместе с ним – форменную рубаху революционного красного цвета и форменную же окладистую бороду. Эти мужественные атрибуты на всю оставшуюся жизнь станут для него чем-то вроде треуголки Наполеона.

На стороне Бланкос в войну вступают аргентинцы, подстрекаемые своими кумушками, которые не могут смириться с проигрышем бразильянкам в гарибальдибол. Восемь лет, с 1843 по 1851 год, аргентино-бланковские войска осаждают Монтевидео, молоком одним питаясь. Осаждают, судя по всему, плохо. Гарибальди, ставший к тому времени главой колорадского ВМФ, вообще не замечает этой осады, регулярно уплывая на прогулки по реке Парана, во время которых экспроприирует в пользу революции всё, что плохо лежит на её, реки, берегах. То, что лежит хорошо, он тоже экспроприирует, просто с чуть большими трудностями.

Прознав, что быть уругвайским пира… эмм… патриотом – очень выгодное занятие, к Гарибальди присоединяются и другие итальянцы, из которых он формирует аж целый Итальянский легион. Патриотничают они под чёрным флагом, символизирующим не то, о чём вы подумали, а, цитирую: «Везувий во время извержения».

При виде такого количества настоящих итальянцев, да не просто итальянцев, а ещё и военных, красивых, здоровенных, – кумушки обеих стран приходят в совершеннейший восторг и спешат использовать подвернувшуюся возможность. В результате тридцать пять процентов современных уругвайцев и сорок семь процентов аргентинцев имеют итальянские корни.

Воюет Гарибальди не только на море, но и на суше. Если разбудить посреди ночи любого итальянского школьника и спросить: «Где Гарибальди одержал свою первую великую сухопутную победу?» – он без запинки ответит: «В битве при Сан-Антонио!»

Великая битва выглядела так.

Джузеппе, возглавлявший в тот момент отряд из двух-трёх сотен итальянских легионеров, оказался в окружении тысячи аргентинцев. Он засел на полуразрушенной вилле вблизи городка Сан-Антонио и целый день отстреливался от атакующих врагов. Ночью же, когда аргентинцы пошли спать, скрылся в неизвестном направлении, таким образом оставив противника с носом и в дураках.

Так впервые проявился тактический гений Гарибальди, ничуть не уступавший, как легко заметить, гению самого фельдмаршала Кутузова.

Анита меж тем тоже не теряла времени даром, конвейерным методом производя на свет будущих итальянских патриотов. Когда количество отпрысков достигло четырёх экземпляров, счастливые родители задумались о том, что детям следует дать качественное европейское образование.

Тут как раз удачно совпало, что вдохновлённый французской революцией 1848 года, приведшей к провозглашению Второй республики, Маццини (человек, а не пароход) принялся трезвонить во все лондонские колокола, до каких только смог дотянуться, разбудив в результате лучшие патриотические чувства итальянцев, а заодно и некстати подвернувшегося под руку Герцена. И по всему Апеннинскому полуострову заполыхали вооружённые восстания.

Полюбовавшись из окна на зарево революционного пожара, король Карло Альберто Савойский вышел к народу и сказал:

– Граждане, только без рук! Я всё осознал и исправился. Во-первых, вот вам конституция имени меня – Альбертинский статут. Во-вторых, поелику я теперь прогрессивный конституционный монарх, то супротив нужд и чаяний народных пойти не могу. Раз уж вам не нравится иностранное владычество над значительной частью итальянских земель, – тогда, так уж и быть, ваш нежный, ваш единственный, я поведу вас на австрийских оккупантов. А заодно, пользуясь случаем, мы прогоним этих замшелых абсолютистов, других королей. Да здравствует объединённая Италия! Да здравствую я, её будущий властелин!

Маццини, у которого Карло прямо из-под носа умыкнул республиканскую революцию, хватается за голову и лично бежит на место событий, спасать положение. Слишком поздно. Первая война за независимость Италии между Сардинским королевством и Австрийской империей уже началась.

Прознавший об этом Гарибальди резко вспоминает, что всю жизнь ненавидел венские штрудели так, что аж кушать их не мог, запрыгивает на корабль и в июне 1848 года выгружает на пристань в Ницце багаж, состоящий из семьи, чемоданов и шестидесяти трёх легионеров в красных рубахах.

После чего идёт к Карло Альберто, которому рапортует, что он, дядюшка Джузеппе, приехал из Бразилии, дабы воевать с австрийскими обезьянами. Нельзя сказать, что король приходит в восторг от этой информации. Он всё ещё несколько обижен на Гарибальди за то, что тот в своё время дезертировал из его армии и вообще пытался его свергнуть.

– Подумаешь! – говорит ему Джузеппе. – Это всё пустяки, дело житейское. Главное, что мы с тобой создаём Италию! Италию, Карло!

Под напором столь убедительной аргументации король нехотя разрешает Гарибальди немножко повоевать с австрийцами. Джузеппе выходит на тропу войны и обнаруживает там запыхавшегося Маццини.

– Стой, куда?!.. Не пущу! – кричит Маццини, расставляя руки в стороны. – Зачем ты сражаешься за монархию? Ты же предаёшь наши общие республиканские идеалы. Не верь королям, даже конституции приносящим. Не советую. Съедят!

Стоит признать, – совет был дельным. Глупый и злобный Карло Альберто уже успел передумать и приказал Гарибальди арестовать. Гораздо легче, впрочем, было остановить бегущего бизона, чем вошедшего в боевой режим Гарибальди. Наплевав на все придворные интриги, он бросается на линию огня и… Нашла коса на камень.

Австрийцы применяют секретное оружие: спускают с цепи собственного национального героя, постигавшего науку побеждать под командованием Александра Васильевича Суворова во времена Итальянского похода последнего. Того самого Йозефа Радецкого, столь популярного среди бравого солдата Швейка:

 
Граф Радецкий, воин бравый,
из Ломбардии лукавой
клялся вымести врагов.
 

Собственно, этим врагом и был Гарибальди. Будучи пусть и талантливым, но самоучкой, выпускнику суворовского военного училища он противопоставить ничего не смог. Радецкий клятву сдержал и успешно вымел Джузеппе в Швейцарию. Восхищённо наблюдавший за процессом император Всероссийский Николай Первый на радостях пожаловал австрийскому маршалу почётную должность шефа Белорусского гусарского полка.

Раз уж совладать с австрийцами не вышло у самого Гарибальди, то у Карло Альберто шансов не было и подавно. В 1849 году, с треском проиграв войну, он отрёкся от сардинского престола в пользу сына, Витторио Эмануэле Второго (человека и галереи), и уехал отдыхать в Португалию. Витенька был не чета своему дураку-папаше. Каждый, кто видел его роскошные усы, сразу же понимал: этот король – что надо король! Но к ним, к усам, которые ещё сыграют решающую роль в истории Италии, мы вернёмся чуть позже.

Маццини же, призывая чуму на все королевские дома мира разом, ретируется в Папскую область. Папа римский – пусть и вполне самодержец, но всё ж хотя бы не король. Тем более что взошедший за три года до того на Святой Престол Пий IX изображал из себя папу-либерала. Учредил светский государственный совет, издал конституцию, помиловал политзаключённых, разрешил плюрализм мнений, свободу прессы и даже вероисповедания. Маццини спешит воспользоваться оказией и принимается обустраивать Римскую республику.

Но тут в Вечный город заявляется отдохнувший в Швейцарии Гарибальди в свежепостиранной красной рубахе. И сообщает римлянам, что религия – опиум для народа, а всех попов хорошо бы развешать на фонарных столбах. Папе эта его идея как-то не очень нравится, он резко передумывает быть реформатором и пишет письмо Наполеону (другому Наполеону, уже Третьему, племяннику знаменитого дяди), в котором слёзно умоляет спасти его, папу, от Красного дьявола.

Наполеоновский племянник посылает на подмогу корпус из пятнадцати тысяч французских солдат.

– Маццини предлагает сдаться! – говорит Маццини.