Текст книги "«Правь, Британия, морями»? Политические дискуссии в Англии по вопросам внешней и колониальной политики в XVIII веке"

У него был собственный план действий. Он считал возможным договориться и с Испанией, и с Австрией и таким образом разрушить Венский союз. В 1729 г за спиной Тауншенда он начал переговоры с Испанией. Исход противостояния Уолпола и Тауншенда в течение долгого времени не был очевиден. Решающую роль играло мнение короля. Со времени воцарения Георга II и до весны 1730 г. полной ясности в его позиции не было, что еще более накаляло обстановку в кабинете министров. Как отмечал в своих мемуарах за 1728 г. Хервей, «поскольку взаимное непонимание между двумя министрами нарастало, Тауншенд начал думать о создании собственной партии при дворе» <42>.

На протяжении 1726 – 1730 гг. критика внешней политики правительства в парламенте не прекращалась. Речь во время дебатов шла о найме иностранных войск и стремлении увеличить постоянную армию, что воспринималось как угроза свободам народа; об испанских «грабежах», то есть о препятствиях, которые чинила Испания британской торговле в Вест-Индии; о союзных отношениях с Францией, которые, по мнению оппозиции, не способствовали безопасности Великобритании. Как считал Харвей, в вопросе об испанских «грабежах» министры были «столь глупы, что приняли сторону испанцев против наших купцов, и такое поведение было чрезвычайно непопулярным» <43>. Главное значение приобрели, однако, споры об отношениях с Францией. Сам Георг II многократно выражал неудовольствие, что Франция не способствовала улучшению англо-испанских отношений. Ситуация крайне обострилась во время конгресса в Суассоне летом в 1728 г., когда стало ясно, что и Франция, и Голландия готовы поддержать Испанию в ее требовании возвращения Гибралтара. Провал конгресса в Суассоне привел к новой волне критики внешней политики правительства в парламенте и вне его. Тон в ней задавал Болингброк. В конце 1728 г. он писал: «Нам часто говорят, что Франция в этой ссоре с Испанией на нашей стороне и будет действовать соответственно. Тогда ей следовало рассматривать осаду Гибралтара как Casus Faederis. Ей следовало послать свои армии в Русильон. Что только ей не следовало сделать! Но мы видели ее в иной роли, в роли посредника, приятеля, не заинтересованного в ссоре. И даже от ее посреднических действий мы не получили ничего хорошего. Этим она удержала нас от справедливой войны, поставила в зависимость, и результат ее вмешательства был вреден для нас» <44>.

Сторонником возобновления англо-австрийского союза был Ньюкастл, интерес к этой идее проявлял и сам Уолпол. Если в середине 1720-х г. Ньюкастл просто следовал политике Тауншенда, то уже с весны 1727 г. он занимал скорее антииспанскую позицию, тогда как Тауншенд продолжал антиимперскую линию. Осенью 1729 г. в правительстве определенно сформировались две группы: в одну входили Уолпол, Ч. Стэнхоп и Ньюкастл, ядро второй составляли Тауншенд, Пойнтц и Честерфилд. Блэк, специально изучавший обстоятельства отставки Тауншенда, указывал, что многое не ясно относительно их сути, а документов, позволяющих судить об этом достоверно, не сохранилось <45>.

Отставка Тауншенда совпала с мощной критикой правительства в парламенте во время сессии 1730 г. По предложению одного из лидеров тори, У. Уиндхэма, была даже образована парламентская комиссия для изучения положения дел нации после воцарения Ганноверской династии. Правительство с трудом контролировало палату общин. Начавшиеся тогда же переговоры о союзе с Австрией неизбежно вели к распаду англо-французского союза, хотя в правящих кругах Англии существовало мнение, что Франция может присоединиться к новой дипломатической комбинации. Политическая борьба нашла свое проявление и в прессе. В проправительственном памфлете подчеркивалось, что оплата войск, как английских, так и иностранных, является необходимостью в условиях, когда Испания по-прежнему угрожает Гибралтару и привилегиям британских купцов. Автор отмечал значение союза с Францией в общем контексте развития международных отношений в 20-е гг. Он также утверждал, что «враги правительства обманывают всех, заявляя, будто мы вовлечены в расходы и трудности из-за Ганновера, но они не смогли привести ни одного доказательства этому» <46>. В ответ оппозиционный автор, отвергая аргументы правительства, рассказывал притчу о поваре, который сварил кусок плохого мяса, и никто не заказал его. На следующий день повар поджарил этот кусок, но результат был прежним. На третий день мясо было потушено, но снова безуспешно. Наконец, на четвертый день повар перекрутил его и подал бедняге, который был слеп и не чувствовал запахов. «Сейчас, когда партия стряпает свои политические максимы в той же манере, как и этот приятель-повар, может, найдется кто-то, кто проглотит эту стряпню?»,– спрашивал автор <47>. Что касается найма гессенских солдат, то эта мера «опасна всей Европе, войска предназначены для нападения на наследственные владения императора или, выражаясь их (правительственных авторов – А. С.) языком, для совершения диверсии; может тем временем французы сделают небольшую диверсию во Фландрии – вот будет славная работа по организации новых союзов», – иронизировал автор <48>.

Как видим, внепарламентская оппозиция во главе с Болингброком. в свое время проложившим дорогу к сближению с Францией, использовала антифранцузские настроения в обществе. Оппоненты «Крафтсмена» утверждали, что журнал предпочитает действовать именно таким образом вместо того, чтобы глубоко проанализировать интересы различных дворов, детали международных соглашений, намерения различных стран <49>. Ответом стали новые нападки на правительство: «Ваш патрон считает, что нация находится в состоянии мира? Разве каждый англичанин не тратит свою долю налогов на содержание 20 000 солдат для охраны покоя дома? И разве он уже не заплатил свою квоту из тех 5–6 миллионов, которые тратятся, чтобы купить мир за границей?» <50>. Одним из обычных поводов для нападок на правительство был вопрос о разрушении укреплений Дюнкерка. Поскольку французы не выполняли этот пункт Утрехтского договора, у Болингброка был прекрасный повод, чтобы обвинить министров в нарушении национальных интересов. Он писал: «В разных обстоятельствах министры действуют по-разному, но они не должны терять из виду Самых Великих Государственных Интересов. Для мудрых государственных людей все страны безразличны, кроме их собственной. Я боюсь, что дружба с Францией завела наших министров слишком далеко, особенно в деле Дюнкерка» <51>. Изучение работ Болингброка и других оппозиционных авторов показывает, что эти сочинения, яркие и привлекательные по форме, носили агитационный характер; в них не найти альтернативной внешнеполитической программы. «Гессенские наемники, испанские грабежи, укрепления Дюнкерка – это задевало за живое горячих англичан независимо от того, к какой партии они принадлежали», – заметил П. Лэнгфорд <52>.

В 1731 г. после отставки Тауншенда был заключен Второй Венский договор, соглашение между Великобританией и Австрийской империей, по которому император согласился отменить хартию Остендской компании в обмен на признание Прагматической санкции. Надежды на присоединение Франции к этому договору не оправдались: для ее министра иностранных дел Шовелена династический вопрос был желанным поводом для ослабления Австрии. В 1733 г. Франция заключила договоры с Пьемонтом и Испанией. Таким образом, следствием заключения Второго Венского договора стал распад англо-французского союза. Характеризуя главные тенденции в политике Уолпола, английский историк Джонс писал: «Уолпол стремился к менее авантюристичной и более дешевой политике, что предполагало и меньший уровень вмешательства в европейские дела. Первый шаг Уолпол сделал в традиционном вигском направлении – он заключил соглашение с императором, что, однако, не было полным восстановлением старой системы. Одновременно он отказался не только от союза с Францией, но и от активного участия в европейских делах. Вряд ли разрыва с Францией можно было избежать, так как интересы двух стран существенно расходились, и, конечно, Флери не сомневался бы, порывать ли с Англией, если это сулило выгоды» <53>.

Французский посол в Лондоне Шовиньи, занявший этот пост зимой 1731–1732 гг., установил тесные контакты с Болингброком и другими лидерами оппозиции. По-видимому, французы переоценивали шансы оппозиции на успех. Английское правительство настаивало на отзыве Шовиньи, но безрезультатно. Антиох Кантемир сообщал в Россию в 1733 г.: «Министр французской при дворе не в хорошей эстиме, затем что беспрестанно находится с господами противной двору партии» <54>. Характерно, что различные оппозиционные деятели по-разному видели перспективы внешней политики. Если Уиндхэм, Болингброк и другие тори открыто сотрудничали с французским послом, то Честерфилд, Полтни, Стэр, Кобхэм и другие оппозиционные виги сочувствовали австрийцам и считали, что балансу сил в Европе угрожала Франция. В правительственных кругах Г. Уолпол был наиболее склонен к сохранению добрых отношений с Францией; его противники даже утверждали, что он подкуплен французами. Однако другие члены кабинета, в том числе оба государственных секретаря, Ньюкастл и Харрингтон, относились к ней с подозрением. Антифранцузские настроения в значительной мере разделял Георг II.

В 1731–1732 гг. произошло восстановление англо-русских дипломатических отношений. Посланником в Лондон был направлен поэт и дипломат Кантемир. Он внимательно следил за развитием политической ситуации в Англии, особенно за действиями британских министров в связи с начавшейся в 1733 г. войной за польское наследство. Уже в конце этого года он определенно писал о том, что «министров аглицких, наипаче двух Валполов, желание есть отбежать нынешнюю войну через примирение воюющих государей» <55>. В годы войны критика правительства была менее острой, чем в предыдущие годы. Кантемир сообщал в Петербург, что «противная двору партия не перестает повседневно издавать печатные листы, которыми тщится возмущать народ» <56>. Он рассматривал Полтни как лидера оппозиции и весной 1733 г. указывал на то, что переход многих парламентариев к Полтни сделали его более сильным. Кроме того, «милорд Болингброк, милорд Кяртерет (который был послом в Швеции, а потом статским секретарем), милорд Финч, которые три действительно сторону держат, также милорд Честерфиль и милорд Скарберо за лучшие головы во всем королевстве почитаются». Кантемир делал вывод, что «народ так рассердитован, что английский король не может надеяться, чтоб предбудущее избрание было его» <57>. Как видим, Кантемир, как и французы, недооценивал прочности позиций Уолпола, которому парламентские выборы 1734 г. дали успех.

Хотя по второму Венскому договору Англия должна была поддержать Австрию в войне, этого не случилось. Даже король и королева Каролина считали, что должно вступить в войну, но Уолпол сумел убедить их и большую часть членов кабинета, что сразу после завершения острого внутреннего кризиса, связанного с Биллем об акцизах, и накануне парламентских выборов этого не следует делать. В начале 1734 г. он говорил королеве, что за 1733 г. в Европе полегло 50 000 человек, но среди них ни одного англичанина <58>. В середине 1734 г. Кантемир так оценивал политическую ситуацию; «Если бы все могло сделаться по королевскому желанию, я не сумневаюся, что Англия не долго бы мешкала объявить войну Франции, а г. Вальполь одну бы комиссию имел клонить голландцев к той же резолюции, но министерство здешнее для своего безопаства различного с королем мнения, потому чаятельно, что Вальполь о тихих и мирных мерах еще трудиться будет, к крайнему вреду цесарских интересов, понеже неприятели его долее времени иметь будут к распространению своих побед» <59>.

Главным предметом критики в парламенте во время войны были решения о численности вооруженных сил и другие подобные вопросы. Кантемир рассказывал, что еще в начале 1733 г. Уолпол доказывал в парламенте, что «хотя Англия со всеми в миру и заключенные трудами Его Величества трактаты тишину ей обещают, однако ж неблагоразумно одной Англии было бы убавлять свое войско, когда прочие европейские державы свое приумножают. На это один из сторонников оппозиции смешным образом представил, что оного войска содержание нужно для театров, оперы и комедий, понеже де он иного употребления и сыскать не может, и ту шутку в поважной разговор переменив, просил членов каморы прилежно остерегаться, чтоб те солдаты, которые теперь наполняют театры, напоследок не утеснили в собственных своих домах» <60>. В марте 1734 г. лорды, принадлежавшие к оппозиции, попытались утвердить представление против увеличения армии. Тогда же поводом для дискуссии стал вопрос о смещении с командования полками герцога Болтона и лорда Кобхэма. Оппозиция утверждала, что это могло быть сделано только с ведома военного совета. А.Кантемир заметил по поводу поражения оппозиции в данном вопросе: «По общему мнению, противная партия довольно предвидеть могла, что представления ея уничтожено будет, но однакож оное учинить не оставила, затем только, чтоб подлому народу изъяснить, что Его королевское Величество своими партизанами наполнил весь парламент, что члены того не могут давать свободно свой голос, когда он двору противен, что Его Величество двух помянутых господ лишил полков своих за радение к интересам отечества и что вольность народная в великом страхе находится» <61>.

Для Кантемира характерно скорее критическое отношение к политике кабинета Уолпола, что объясняется нежеланием англичан принимать участие в войне. Он считал, что эта политика полна противоречий: «Поступки здешнего министерства столько одно другому противны, что никаким образом их согласить между собою невозможно. С одной стороны, стараются мирными негоциациями прекратить войну и льстя себя в том преуспеть, пренебрегают нанятие шведских полков. С другой стороны, нанимают войско данное, прибавляют силы морские и сухопутные. Одно из всего заключить можно, что Англия думает в войну вступить, если того никоим образом избегать будет нельзя, но консеквенция та будет неправильна по состоянию других поступков здешнего министерства, которое свое безопаство предпочитает общему европейскому интересу» <62>. Кантемир считал действия английского правительства нелогичными, и на это же указывали и многие оппозиционные авторы.

В сатирическом памфлете «Описание эпидемии сумасшествия» говорится, что высокие государственные лица охвачены безумием, и им грезятся разного рода фантазии. «Они не озабочены реальными опасностями, а терзают себя мыслями о том, чего никогда не может быть. Такому придет в голову, что кафры и готтентоты с мыса Доброй Надежды объединяются с испанцами и индейцами-чироки, образовав собственный Четверной союз, способный собрать флот из 500 кораблей. Он представляет, как этот флот направляется в Англию, чтобы разрушить Церковь и установить квакерство» <63>. В памфлете говорится, что для таких «сумасшедших» министров «единственный способ сохранения баланса сил заключается в том, чтобы сделать наших самых отъявленных врагов такими сильными, какими они только могли бы стать» <64>. Во Франции для лечения подобных маньяков есть больница под названием Бастилия, здесь же они обладают правом «награждать всех, кто не согласен с ними, словами «идиот», «паяц», «предатель родины». Более всего они ценят патриотизм, и потому вы увидите их, торжественно въезжающих в города и поселки, раздающих деньги толпе, тогда как рабочие не получают денег, а их семьи страдают и голодают» <65>. Конечно, подобная критика Уолпола была в известной мере односторонней. В его политике были успехи, связанные с финансовой стабилизацией.

Он лишил якобитов возможности действовать эффективно и получать поддержку в европейских странах. Что касается нейтралитета в войне за польское наследство, то в историографии нет единого мнения, было ли это проявлением слабости правительства или мудрым государственным решением <66>.

После завершения войны правительство Уолпола по-прежнему стремилось избегать прямого вмешательства в европейские проблемы, что не означает, будто бы эта политика была в полной мере «изоляционистской». После заключения англо-русского торгового договора в 1734 г. проходило и политическое сближение между двумя странами. Осенью 1738 г. в Петербурге получили следующее известие: «Принимая в соображение настоящее опасное положение дел в Европе и поведение Франции, среди полного мира, без явной для себя выгоды купившей так дорого союз со Швецией и готовой к подобной же сделке с Данией, король готов со своей стороны и желает немедленно вступить с Ее Величеством в оборонительный союз к общей выгоде России и Англии» <67>. Союзный договор, которого тщетно добивалась русская дипломатия четырьмя годами раньше, был теперь предложен самими англичанами. Переговоры об условиях союзного договора оказались, однако, весьма долгими. Начавшаяся в 1739 г. англо-испанская война заставила русских отложить переговоры, возобновившиеся только после подписания Белградского мира между Россией и Турцией. Договор был подписан только в апреле 1741 г., уже после смерти императрицы Анны Ивановны. Ценность его для Англии была в это время уже невелика, гак как Россия вступила в эпоху дворцовых переворотов, что снизило ее значение как союзника.

Главной проблемой для правительства Уолпола во второй половине 30-х гг. была приближавшаяся война с Испанией. Именно она стала главной темой для острейшей парламентской дискуссии, начавшейся уже в 1737 г. В 1736 г. Испания действительно несколько ужесточила действия своей «береговой охраны» в Вест-Индии против нелегальной торговли, но в самой этой практике не было ничего нового. Парламентский шторм перерос в бурю, когда капитан Дженкинс продемонстрировал депутатам свое отрезанное ухо, но этого уха он лишился еще в 1731 г. Спорные вопросы о Гибралтаре и Менорке не были новыми. В связи с созданием Джорджии обострились пограничные проблемы в Америке, но сомнительно, чтобы они могли привести к войне. В Англии и в ее вест-индских колониях не все поддерживали идею расширения колониальной экспансии в этом регионе, хотя, как показал Р. Парэ, часть представителей «вест-индского интереса» была согласна с идеей захвата отдельных пунктов на материке с целью расширения торговли Великобритании в «закрытых» для нее районах Испанской Америки <68>. В то же время историк Мак Лэхлан указывал, что больше британских купцов было занято не торговлей с Испанской Америкой, а торговлей с самой Испанией, и это большинство отнюдь не хотело войны. Мак Лэхлан объяснял антииспанскую истерию эгоистическими интересами Компании Южных морей, пытавшейся найти в войне выход из собственных финансовых затруднений <69>. Усиление антииспанских настроений дало оппозиции оружие для возобновления атак на правительство Уолпола. Такое же объяснение причин конфликта дал в конце 1740-х гг. и Г. Уолпол: «Война в действительности была порождена стремлением нескольких купцов, пользовавшихся сомнительными правами, утвердить эти права. Популистская партия поддержала эти требования, поскольку Министр избегал вмешиваться» <70>.

Поток петиций антииспанского содержания увеличился с начала 1737 г. Палата общин приняла адрес королю, в котором говорилось, что испанцы безнаказанно захватывают британские корабли, следующие в колонии, а экипажи подвергаются насилию. Палата заключала, что «эта жестокая нация сделала своим обычаем нападать и захватывать все британские торговые суда», и потребовала «срочного и действенного лечения» <71>. Лидеры оппозиции, как виги, так и тори, призывали в парламенте к войне. В марте 1738 г. Полтни заявил: «Я против того, чтобы вступать в открытую схватку, когда есть еще надежда на получение компенсации мирным путем. Но, ради Бога, господа, будет ли конец этим надеждам? Мы надеялись, надеялись и снова надеялись, однако все надежды обратились в ничто» <72>. Уиндхэм говорил: «Испания нарушила наши права. Несовместимо с достоинством нации позволять им подвергать сомнению право свободного плавания в открытых морях на всех переговорах. Это право настолько очевидно и важно, что следует прекращать всякие переговоры, на которых оно подвергается сомнению» <73>.

Министры были вынуждены обороняться. Они подчеркивали, что Франция может поддержать Испанию, и тогда война превратится в общеевропейскую. Уолпол говорил, что «не следует проявлять поспешности в связи с теми недоразумениями, которые случились между нами и Испанией» <74>. Герцог Ньюкастл считал, что ни Франция, ни Голландия не смогут остаться безучастными, если Англия захватит часть испанских колоний в Америке <75>. На это возражал Честерфилд: «Франция сейчас слишком занята другими делами, чтобы вмешиваться в коммерческие разногласия между нами и Испанией. Голландцы сами в течение долгого времени жалуются на действия Испании, и все правила политики заставляют предположить, что они присоединятся к нам» <76>. События показали, что министры более реалистично оценивали ситуацию, чем лидеры оппозиции. Надежды на сохранение мира с Францией в конечном счете не оправдались. Опасения Ньюкастла по поводу Голландии также подтвердились. Историк Х. Дантхорн подчеркнул, что война 1739 г. свидетельствовала об усилении колониальной экспансии Великобритании, что не могло не встретить противодействия со стороны Голландии и создало предпосылки для разрушения англо-голландского союза <77>.

Обвинения, что Уолпол бездействовал во время кризиса, несправедливы. В начале 1739 г в Пардо была согласована англо-испанская конвенция, регулировавшая спорные вопросы и предусматривавшая, что Испания выплатит компенсацию британским купцам, пострадавшим незаконно, но и Компания Южных морей должна была уплатить Испании 68 тыс.ф. По настоянию Уолпола палата общин даже утвердила конвенцию, хотя и незначительным большинством голосов. Это был временный успех правительства. По инициативе Компании сразу началась новая волна петиций. Очевидно, что вопрос о компенсациях был лишь поводом, на самом деле речь шла о территориальных захватах, причем мало кто в Англии сомневался, то победа над Испанией в колониях будет быстрой и решительной. Одним из активных участников дебатов стал Питт-старший. Он произнес речь, сделавшую его имя известным: «Испания насаждает узурпации и нечеловеческую тиранию в американских морях, на которые Англия имеет несомненные права, происходящие из договоров, законов, установленных Богом и природой». Он вопрошал: «Кого сейчас презирают? Нас и нашу нацию. Это чувствуется при каждом европейском дворе. Все видят, что Испания говорит с вами как хозяйка, все знают о ее диктаторских условиях. Конвенция позорна, она лишь создает иллюзию решения проблемы» <78>.

Критика действий Уолпола во время кризиса звучала и позднее, когда началась война за австрийское наследство: «Великобритания, являвшаяся до того одной из самых уважаемых стран в Европе, во время переговоров ее министров с одной из самых слабых стран не смогла отстоять даже самые очевидные из своих прав» <79>.

Поскольку Компания Южных морей платить штраф отказывалась, Испания объявила о приостановке действия ассиенто. Под давлением критики правительство Англии было вынуждено отправить в Средиземное море эскадру под командованием адмирала Хэддока. За этим неизбежно следовала война. Желание Уолпола сохранить мир с Испанией было сорвано, однако, не только парламентской оппозицией, но начавшимися разногласиями в правительстве. О характере споров внутри министерства известно мало, но характерно, что вслед за объявлением войны Уолпол сказал Ньюкастлу: «Это Ваша война, и я желаю, чтобы Вам было хорошо от нее» <80>. Даже после начала военных действий Уолпол надеялся на скорое восстановление мира. Русский посол И.Щербатов писал в ноябре 1739 г. императрице Анне о принятии палатой общин адреса, «и оной учинен в предосторожность, дабы шевалие Роберт Вальполь, будучи пред сим склонен к примирению с Гишпанией, не склонил короля учинить примирение с ней» <81>.

Накануне и во время англо-испанской войны в политических кругах Англии проявились разногласия по поводу тактики военных действий. Некоторые политики рассуждали о значительных территориальных приобретениях в Америке. Картерет даже сказал в беседе со шведским посланником: «Что толку захватывать корабли, мы захватим несколько испанских владений в Америке и удержим их, несмотря ни на что» <82>. Американский историк Парэ считал: «Существовал реальный конфликт или по меньшей мере глубокое различие между теми, кто хотел новых земель для создания плантаций, и теми, кто стремился к захвату отдельных пунктов для ведения торговли в испанских владениях» <83>. С этой более умеренной программой экспансии выступили люди, связанные с «вест-индским интересом», некоторые руководители Комитета по торговле. Были и такие политики, которые считали, что после начала войны с Испанией война с Францией неизбежна, и ее не следует откладывать. Так, Питт был в числе депутатов, добивавшихся в марте 1740 г. принятия адреса королю, в котором излагалось требование сформировать новые эскадры и увеличить сухопутные войска, чтобы вести войну в Америке самым действенным способом, а главное – «быть готовыми к таким событиям, которые могут вытекать из нового и неопределенного положения дел в Европе, а не терять времени на обсуждение лучших способов выхода из наших великих трудностей» <84>. Граф Честерфидд сообщал в письме графу Стэру, что оппозиция становится вовсе не оппозицией, она все чаше выражает мнение двора. Он не питал иллюзий в отношении намерений противников Уолпола: «Лишь немногие думают об общественном благе и конституционных мерах, гораздо больше таких, кто обеспокоен собственными интересами, их оружие – скрытность и секретные переговоры. Они считают жизнь сэра Роберта плохой и мечтают благодаря покорности и смирению стать его преемниками» <85>.

Разногласия по вопросу о тактике военных действий существовали и в кабинете министров. Хервей рассказывал об одном из заседаний, на котором обсуждался этот вопрос. Когда речь зашла об эскадре под командованием Огла, Уолпол считал целесообразным оставить ее дома. Ньюкастл предлагал подкрепить Вернона свежими силами, «следуя политическому максиму Картерета, сказавшего ему в палате лордов: «Смотрите на Америку, мой лорд, Европа позаботится о себе сама. Поддержите Вернона, и Вы не будете нуждаться в помощи здесь». В ответ Уолпол отмечал, что Испания не направляет свежие силы в Америку, нет там нужды и в английских рекрутах. Мы нуждаемся в силах здесь, чтобы не оказаться в милости от Франции» <86>.

В декабре 1739 г. англичане добились быстрого успеха у Порто-Белло, и известие об этом было встречено в Англии с воодушевлением. Однако последовавшие за этим атаки британского флота против Картахены, Гаваны и в Панаме провалились. Вину за провал у Картахены некоторые авторы возложили именно на правительство, которое якобы не сумело обеспечить взаимодействие сухопутных и морских сил <87>. Итак, «молниеносной» войны в Америке не получилось. Смерть Карла VI Австрийского в 1740 г. положила начало новой общеевропейской войне. В неудачах оппозиция, естественно, обвиняла Уолпола. В декабре 1740 г. принадлежавшие к оппозиции лорды потребовали представить на рассмотрение палаты инструкции и приказы, составленные для адмирала Вернона. В их требовании говорилось: «Поскольку все лорды признали, что Вест-Индия правильно избрана для военных действий, мы считаем своей обязанностью разобраться, что делала в этом направлении администрация, особенно после объявления войны. Вест-Индией пренебрегли, тогда как ничтожных угроз было достаточно, чтобы держать громадные силы дома, используя их для угнетения народа» <88>. Палата приняла тогда компромиссное решение, затребовав от правительства только те материалы, которые относились к снабжению экспедиции.

Правительству удалось сохранить незначительное большинство в парламенте после выборов 1741 г., но в нем самом произошел раскол. Спек писал: «Ньюкастл и Хардвик, бывшие ближайшие друзья премьера, были разочарованы ходом войны. Уилмингтон и Дорсет думали, как сохранить свои должности после падения лидера. Даже на тех, кому места в парламенте достались благодаря Уолполу, нельзя было положиться» <89>. В начале 1742 г. посол Щербатов сообщал в Россию: «Весь народ здешний великую злобу показывает на шевалие Роберта Вальполя за его слабые поступки во всех делах, которые единственно для содержания его самого в кредите, а не дня пользы государства. И чают патриоты, что в нижнем парламенте партия их преодолеет партизанов вальполевых. Ежели бы то случилось, то всеконечно надлежит ожидать в английских распорядках немалых перемен, которые более клониться будут к явному разрыву с Францией для разорения морских ея и гишпанских сил, истинном старании к содержанию старой системы помощи королеве венгерской (Марии-Терезии – А. С.)» <90>. Мнение посла подтвердилось. В феврале 1742 г. Уолпол принял пэрство, став графом Орфордом, и покинул правительство. Сам он писал, что уйти в отставку его заставили другие министры: «Паника среди тех, кого я называл своими друзьями, была столь велика, что все они заявили, что моя отставка совершенно необходима как единственное средство для продолжения государственных дел, и что этот шаг будет достойным и безопасным» <91>.

После отставки Уолпола король оказался перед необходимостью дополнить «старый корпус вигов» новыми людьми из числа лидеров вигской парламентской оппозиции, которая состояла из двух основных групп. Часть оппозиционных вигов ориентировалась на герцога Аргайла и принца Уэльского. Другая часть была связана с Полтни и его главным союзником Картеретом. Выбор Георга II в пользу второй группы был предопределен тем, что сотрудничество с первой группой было для него неприемлемым: Фридрих, принц Уэльский, находился в открытой вражде с отцом. В апреле 1742 г. посланник С. Нарышкин сообщал в Петербург: «Хотя министерство и переменено, только благорассудные думают, что максиму старинную трудно искоренить, к тому же отставка дюка д’Аргейля немного доброго доказывает. Мне сказывали, что господин Полтни, один из первых опровергателей старого министерства, недавно имел с королем слова крепкие» <92>. Тем не менее, сам Полтни в правительство не вошел, удовлетворившись титулом графа Бата, что сын Р. Уолпола Горас в своих мемуарах объяснял интригами герцога Ньюкастла: «Кто не знает мистера Полтни, великого соперника сэра Роберта Уолпола, который так долго противостоял его власти и наконец опрокинул ее, но и сам оказался опрокинутым вместе с нею? Кто не знает, что его амбиции, предательство, неверность своему слову, неуверенность и стремление судить обо всем, – были использованы в своих интересах другим человеком, обладавшим этими достоинствами и недостатками в большей степени – кто не знает герцога Ньюкастла?» <93>.