Текст книги "Исчезающее счастье литературы"

Герой постиг уробороса своего автора – то, что сковало ум Виктора Пелевина, и то, что заставляло этот ум действовать. Ту обсессию, которая подталкивала его бороться с обсессиями. Зря только герой другого рассказа собирался «по-македонски» перестрелять французских философов XX века – Фуко, Лакана и Деррида: чтобы познать тот же Великий Путь, ведущий в тупик, им не понадобилась прогулка в китайских горах.

Последний рассказ говорит о том, что вытесненная матрица, управлявшая пелевинскими текстами, переместилась в светлое поле сознания автора. Приведет ли это к новому качеству его письма – кто знает? А может быть, и не надо нового качества. Книги Пелевина талантливы, и нет и не может быть писателя без своего уробороса.

2003

Плоды просветления: пять пелевинских «П»

Виктор Пелевин. П5: прощальные песни политических пигмеев Пиндостана. М.: ЭКСМО, 2008.

Ждали роман, получили сборник, больше всего напоминающий «ДПП (нн)»: одна большая повесть, четыре рассказа. Хор критиков звучит в унисон: «Исписался, повторяется, ничего нового». Спорить с ними – занятие пустое: ничего нового нет прежде всего в их собственных суждениях. Такие критические оценки сопровождали все шедевры русских классиков, а самоповторов полным-полно в «Войне и мире» и «Братьях Карамазовых». «Повторяется» говорили и о каждом из предыдущих сочинений Пелевина – о романах, которые сейчас те же критики превозносят, попрекая ими «исписавшегося» автора «П5». Пора бы понять, что ПВО – из тех писателей, которые всю жизнь варьируют несколько тем, сводящихся к одному инварианту, и что это вовсе не плохо. А то, что от него обычно ждут – точный диагноз сегодняшнего состояния умов, – заключено в маленьких различиях между его постоянными мотивами, в крошечных нюансах. Попробуем их найти.

П1. «Зал поющих кариатид».

Сатира об овеществлении человека. Героиня, пройдя большой конкурс, устраивается на работу статуей в подземный «дом толерантности», расположенный на глубине 300 метров под Рублевкой. Подпирает потолок, услаждает клиентов пением и – по их желанию – оказывает более осязаемые услуги. Для сохранения неподвижности кариатид колют веществом, взятым из нервной системы жука-богомола. Эфэсбэшные доктора не предусмотрели только одного: от этих уколов девушка может почувствовать себя самкой богомола. Дальнейшие события в жизни насекомых легко предсказать. Самка богомола, самец олигарха, половой акт. Что будет в финале? Ага.

Социальный диагноз. Во-первых, «проститутки сейчас все, даже воздух. Раз он радиоволны через себя пропускает». Все граждане России без исключения продают свое время, свою подвижность и свою душу. Во-вторых – back in the USSR: больше всего повесть напоминает «Омон Ра». Все та же судьба винтика машины (здесь машины удовольствий). Все та же риторика идеологов: «Главное, вы должны помнить, что, несмотря на внешнюю… двусмысленность, скажем так, вашего труда, он так же важен, как вахта матросов подводного крейсера, который несет ядерный щит страны», – внушает «девчатам» современный Урчагин, сильно смахивающий на Суркова. Все та же готовность к трудовому подвигу. Помните в «Омоне Ра» героических егерей, которые наряжались медведями, чтобы на них охотились члены Политбюро? Егеря в нерабочее время «изучали повадки и голоса диких обитателей леса и повышали свое мастерство». Теперь кариатиды на досуге штудируют книгу «Пение в неудобных позициях»: повышают свое мастерство, чтобы сохранить конкурентоспособность. Так кто и что повторяется – автор или социум? Пелевин говорил как-то в интервью: «У меня есть подозрение, что на уровне сути в России вообще ничего никогда не меняется. Происходит нечто другое – к вам в гости постоянно приходит один и тот же мелкий бес, который наряжается то комиссаром, то коммивояжером, то бандитом, то эфэсбэшником».

Вывод из повести: Советский Союз плюс проституция – это и есть духовная суть современной РФ. Вы не звери, господа, вы вещи.

П2. «Кормление крокодила Хуфу».

Притча о загробной жизни. На том свете нас поджидает не Господь милосердный, а подлый глухонемой фокусник. После того как он вдоволь поглумится над душами, их ждет полное исчезновение малоэстетичным и болезненным способом. Почти то же было в прямом источнике «Хуфу» – рассказе «Фокус-группа» (кроме него, в основе притчи – юмореска Стивена Ликока и египетский миф). «Почти то же» относится к проблеме выбора. Кажется (именно что «кажется»), что сегодня у человека возможностей чуть больше, чем пять лет назад. С нынешним фокусником можно попробовать правильно себя повести: выразить благодарность за показ фокусов (текущей «реальности»), – тогда, может быть, он вас и крокодилу не скормит. В общем, обращаться с ним лучше всего так же, как с властью в предыдущем тексте.

Метафизический диагноз: робкая надежда на милость судьи, которая тлеет во многих душах.

Вывод из рассказа: очень страшно, страшнее любого отчаяния.

П3. «Некромент».

Политический триллер. Генерал ГИБДД заживо сжигает склонных к голубизне подчиненных и набивает их пеплом «лежачих полицейских» на дорогах. Почему и зачем? Ну, может быть, он никого и не сжигал, просто оболгали покойника: генерал ведь был из числа тех, кто лез в политику (у Пелевина в норе всегда есть запасной выход: ничего этого не было). Но скорее всего, все-таки сжигал – по идейным соображениям. Он вырос в эпоху, когда духовный вакуум в головах заполняли мусором оккультизма и потому впоследствии легко поддался влиянию волхва-евразийца Дупина. А как волхвовали, какие руны выкладывали по Москве резиновыми гробницами гаишников – то один Дупин знает. Соль новеллы в том, что эту историю никто не заметил, когда она просочилась в СМИ. Любой ужас («„Лежачие полицейские“ сделаны из человеческого праха!») теряется в желтенькой новостной ленте, непрерывно транслирующей ужасы.

Психологический диагноз: полная стертость восприятия.

Теоретический вывод: не дай бог, чтобы наша власть поверила в какую-нибудь Идею. Не дай бог…

Практический вывод: сбросьте скорость перед «лежачим полицейским». Ну и помолчите немного, когда его переезжаете.

П4. «Пространство Фридмана».

Научный трактат на тему «Деньги липнут к деньгам». У Пелевина этот парадокс объясняется сжатием и утяжелением сознания человека, у которого завелись большие суммы. Метафора «деньги – гравитационные массы» продлевается вплоть до гравитационного коллапса: участник списка «Форбса» есть черная дыра, и о том, что происходит в его мозгу, мы ничего знать не можем. Однако передовая наука взяла эту преграду. Вживленные в мозг экспериментатора-«баблонавта» чипы показывают, что перед внутренним взором миллиардера всегда стоит одна и та же неподвижная картинка: тюремный коридор, который ведет прямиком в ад.

Когнитивный диагноз: набрав много денег, человек тем или иным образом исчезает, сохраняя свою внешнюю оболочку. Интуитивно закон кажется верным: каждый видел его проявления для сравнительно небольших сумм среди своих знакомых.

Вывод: выхода там нет.

П5. «Ассасин».

Суфийская легенда. XIII век, Персия, замок «тени Всевышнего» Алаудина, который подбирает мальчиков-сирот и воспитывает из них профессиональных убийц. За каждое убийство героя ждет вознаграждение – грубая имитация рая с гуриями и хашишем. В конце концов молодой ассасин Али решает уйти оттуда. «Профессия у меня есть, – размышляет он, – инструменты с собой. А рай… Ну кто бы мог подумать, что те самые люди, которые обещают привести нас туда, и есть слуги зла, которые прячут ведущую туда дорогу…»

Трансисторический диагноз и вывод: реинкарнационное обследование могло бы показать, что ассасин Али переродился в космонавта Омона Кривомазова или кариатиду Лену, а Алаудин – в полковника Урчагина, философа Дупина или в персонажа первой повести сборника, похожего на г-на Якеменко. Власть, манипулирующая сознанием, во все века одна и та же. Конец книги смыкается с ее началом.

Каждая новелла дивно выстроена по композиции и вто же время перекликается со всеми другими. В сатире есть притча (человек – это то, что надо преодолеть, чтобы стать самкой богомола), а в политическом триллере – сатира (а полицейский что, не проститутка?). Общая атмосфера сборника, система лейтмотивов говорит о том, как Пелевин видит современность: живые трупы и мертвые души, человек как вещь, манипулятивная власть и удушливая риторика, воздуха нет, воздуха…

Ну а выход?

Да вот уже двадцать лет Пелевин показывает, где выход: надо сделать шаг за ворота, переступить границу, выйти за пределы тюрьмы, в которой родился. Но читатель этого не слышит. Он ждет другого: вот придет рыжий, будет шутки шутить. Потом пролистывает книжку и недовольно морщится: шутки чего-то не того. (Тут, кстати, на автора жаловаться грех: какие у народа мифы, такие у Пелевина и шутки.) Или говорит: «Все старо, исписался». Такую читательскую реакцию можно рассматривать и как форму самозащиты. Если бы тот, кто бубнит, что автор повторяется, смог осознать, о чем всю жизнь пишет Пелевин, то закричал бы от ужаса и продолжал бы истошно, нечленораздельно, непрерывно вопить до самой смерти, – как и происходит в раннем рассказе «Вести из Непала», мотивы которого тоже повторяются в «П5».

2008

Избавиться от других

Виктор Пелевин. t. М.: ЭКСМО, 2009.

Предсмертные слова почтенной Алены Ивановны: «Ишь, навертел!» – как нельзя лучше подходят к новому роману Пелевина. Такого сада расходящихся тропок (он же клубок сходящихся змеек) у него, пожалуй, еще не было. Я совершенно не собираюсь говорить о том, плохо это или хорошо: желающих обругать ПВО, как и желающих пропеть ему осанну, и так довольно. Интереснее попытаться распутать клубок.

Для начала дадим общую формулу творчества Пелевина. Она очень простая:

S → O

O → S

O = S = 0

Здесь S – субъект, О – объект. Однако поскольку их все равно нет (равно нулю), то этими буквами можно обозначить что угодно – бытие и сознание, Чапаева и Петьку, Запад и Восток или, например, героя и автора, многобожие и единобожие.

Стрелочка обозначает риторическую трансформацию одного в другое.

Иллюстрации можно брать с любой страницы любого произведения, в том числе с любой страницы нового романа «t»: «Мы создаем этих богов так же, как они нас» (князь Тараканов); «Многие понимают, что пылинка создана небом. Но мало кто понимает, что небо создано пылинкой» (В. И. Чапаев – да, он снова с нами); «Наказание для так называемых земных творцов заключается в том, что именно их душам впоследствии приходится играть героев, испекаемых другими демиургами» (старый каббалист Брахман); содомиты, которым нравятся красивые мальчики, в следующей жизни становятся красивыми мальчиками, за которыми охотятся содомиты (лама Джамбон).

Принцип, надеюсь, ясен.

Теперь попробуем ответить на вопрос: «Как сделан новый роман Пелевина?» Для этого, кстати, совершенно необязательно его читать. Достаточно взглянуть на первую фразу издательской аннотации:

Мастер боевых искусств граф Т. пробирается в Оптину Пустынь.

Если знаешь формулу, то этой фразы достаточно, чтобы догадаться о содержании романа. «Боевое искусство» надо превратить в свою противоположность: тот, кому наносят удары (объект), своим бездействием побеждает наносящего удары (субъекта действия). Значит, речь пойдет о непротивлении злу насилием, риторически и иронически превращенном в боевое искусство. Граф Т. (Толстой, стало быть) – субъект сознания и действия, но он же должен стать объектом манипуляций, балаганной куклой, которая, в свою очередь, захочет восстать против своего Карабаса, то есть стать субъектом. Оптина Пустынь – объект (цель) движения – не может остаться только объектом, она должна превратиться в состояние сознания. Следовательно, Оптина Пустынь внутри нас. А тем, кто хорошо знает Пелевина (то есть усвоил вторую часть формулы), нетрудно будет сразу же догадаться, что Оптина Пустынь – это пустота.

Пустота всегда и есть та замена серебряной папиросочницы, которую автор «щеголевато увертел в чистую белую бумагу и обвязал так, чтобы помудренее было развязать», чтобы вручить ее старушонке-процентщице в виде полноценного увесистого заклада.

Этой белой бумаги – то есть объяснений, что такое герой и все его приключения, – в романе много, даже многовато. Это может быть сон настоящего Льва Толстого, которому некий индийский гость вручил амулет, помогающий увидеть будущее. Или подлинное бытие графа Т. в мире, где есть только один правящий бог – гермафродит с кошачьей головой, которого корыстные церковники выдают за Господа Всеблагого, в то время как на самом деле он занят пожиранием душ верующих. Возможно также, что граф Т. – это граф Т., и он действительно идет в Оптину Пустынь, а его пытаются сбить с пути разные бесы. Но все же основная версия такая: граф Т. – всего лишь литературный герой, которого творят по очереди пять членов банды писателей-криэйтеров, сильно напоминающих Минаева, Акунина, Пепперштейна и самого Пелевина (в конце еще является «православный реалист» – кстати, по-моему, самый талантливый из всех). Под руководством редактора Ариэля Эдмундовича Брахмана они создают художественный мир, который можно продать. Поскольку во время создания мира меняется конъюнктура, то меняется и сам мир. Если попы закажут покаяние Толстого или его адские муки – то будет покаяние или муки. А если проект закроют, то героев можно слить в другой проект – компьютерную стрелялку «Петербург Достоевского».

Главное отличие нового романа от предыдущих – в том, что субъект здесь оказывается полиморфным, его по очереди творят разные боги. «Многобожие» есть постоянное творение человека:

Если, например, приказчик из лавки поиграл на балалайке, затем набил морду приятелю, потом продал балалайку старому еврею, сходил в публичный дом и пропил оставшиеся деньги в кабаке, это значит, что приказчика по очереди создавали Аполлон, Марс, Иегова, Венера и Вакх.

Это здорово, это остроумно, это настоящий Пелевин. Впрочем, если вспомнить homo zapiens, человека переключаемого из «Поколения П», или творимых криэйторами медийных фантомов-политиков из того же романа, то это остроумие и эта новизна несколько поблекнет. Однако, как известно, сила Пелевина не в новизне, а в умении по-новому сформулировать свою главную мысль – которая у него, в отличие от многих вечно новых авторов, своя и глубоко прочувствованная.

Да и есть ли новые мысли? Вот у Шекспира сказано:

 
Life… is a tale
Told by an idiot, full of sound and fury,
Signifying nothing[11]11
  Жизнь – история, рассказанная идиотом, полная шума и ярости, не значащая ничего.


[Закрыть].
 

Это, в общем-то, точно отражает содержание романа «Т», если только внести маленькую поправку: поставить перед словом tale слово bestseller.

Хотя, если задуматься… Ведь тут король М. самого Шекспира идиотом называет!

С точки зрения литературного героя, создавший его автор – это бог. И если герой неглуп (а граф Т. очень неглуп), то он может догадаться, что его создатель, во-первых, человек, которому не чуждо ничто человеческое, а во-вторых, что Творец – редкая скотина. И тогда отсутствующий полиморфный субъект, он же объект, получает некоторые шансы стать полноправным субъектом. Для этого, как народным языком объясняет Т., «надобно научиться распознавать всех бесей, которые в душе поднимаются, и узнавать их в лицо и поименно. Еще до того, как они в силу войдут. Чтобы ни один тобой завладеть не мог. И тогда от умоблудия постепенно излечишься». Очень полезный, между прочим, совет, чисто практический. И очень сильно повышающий значимость литературы: ведь чтобы знать, кто тебя пишет, надо знать, кто что вообще пишет в отечественной словесности.

Ну а чтобы освободиться от автора окончательно, надо его попросту убить: скормить какому-нибудь гермафродиту или просто грохнуть топором. Тогда ты станешь полноправным субъектом, тогда ты поедешь на телеге навстречу солнцу, а на границе этого мира лошадь прочтет тебе стихи о том, что исчезает и автор, и читатель, и текст.

В 1990-е годы Россию писал в основном Пелевин. В 2000-е ее пишут разные люди и с разными целями. ПВО прав, их надо идентифицировать и взять к ногтю. Но только вряд ли это указанные в романе мастера масслита. Лучший из них – мастер ретродетектива Г. Овнюк – способен писать только выдуманную Россию, которая должна была бы быть, да так и не стала. А что до той серой слизи, которая дана нам в ощущениях и называется современной русской жизнью, то мне лично все больше кажется, что ее пишет Роман Сенчин, и ничего ужаснее представить себе нельзя.

Задача современного писателя – ощутить, что тебя постоянно пишут другие, и попытаться от них избавиться. Пелевин, как всегда, подсказывает выход.

2010

Жить в Монголии

Леонид Юзефович. Журавли и карлики. М.: АСТ, 2009.

Все ждем, ждем романа, который окончательно закроет тему гибели империи. Введет ее, так сказать, в широкий исторический контекст. А вот, может быть, и дождались. 1993 год, времена теперь почти былинные. Год выживания, беготни по кругу, отчаяния, жевания на ходу, повторения мантры: «Баксы, баксы, баксы». Год упражнений в делении больших цифр на 600, на 670, на 700 – в зависимости от курса доллара, инфляция доходит до 100 % в неделю. Год ларьков, лотков, видеосалонов, нищих, сумасшедших, шашлычников, шеренг бабок, продающих водку и шерстяные носки. Год задавленной в зародыше гражданской войны. Тогда было очень страшно жить, но с эпической дистанции те времена кажутся какими-то размыто-радужными. Читая роман Юзефовича, кто-то может почувствовать даже ностальгию. Эпоха строительства Больших Пирамид, торговли воздухом, ослепительных понтов, тотального самозванства – куда ты ушла? Остался от тебя теперь один Жириновский.

И вот в этом-то 1993 году бывший интеллигентный человек (станешь бывшим: институтской зарплаты, если бы ее платили, хватило бы коту на мойву) с говорящей фамилией Жохов пускается в открытое море свободного предпринимательства. У новоявленного комбинатора планы бендеровского размаха: поставить на Французской Ривьере монгольскую юрту и торговать в ней узбекскими халатами. Или, например, продавать на Запад яйца динозавров по 100 тысяч долларов за яичко. Жохов – человек способный. Никогда не лезет за словом в карман, всегда говорит людям то, что они хотели бы услышать, десятки раз выходит сухим из воды, никогда не унывает. Однако Юзефович наблюдает за своим героем с грустной усмешкой: ничего у тебя, брат-самозванец, не получится. И правда, ничего не получается. Не удается даже толкнуть вагон сахара или продать диск из редкого металла по высокой цене. Жохов попадает на бандитский счетчик и пускается в бега. Далее следует экшн, отлично слаженная беллетристическая конструкция со всякий раз обманутыми ожиданиями, обмираниями «убьют – не убьют?» и чудесными спасениями. Но при этом у Юзефовича саспенс не роскошь, а средство передвижения историософской идеи. Чтобы ее понять, надо заметить, что и бандиты здесь самозваные: страшный на вид кавказец Хасан, который охотится на Жохова, – на самом деле просто пожилой уставший дядька, которому надо кормить двух дочерей, вышедших замуж за русских пьяниц. Самозванство именно что тотально, и ухватить эту мысль, додумать ее до конца может только историк.

Тихий историк Шубин, пытаясь прокормиться, сочиняет для эфемерных самовзрывающихся журнальчиков очерки про авантюристов прошлого. Из его сочинений читатель постепенно начинает понимать, что Жохов – реинкарнация не столько Остапа Бендера, сколько самозванца середины XVII века Тимошки Анкудинова, который выдавал себя за сына царя Василия Шуйского. Та же внешность, те же мысли, та же непотопляемость. Однако он еще и Алексей Пуцято, довоенный лжецаревич Алексей. Повторяется история, стало быть.

Исторические повторы бывают комические и трагические, а 1993 год – и то и другое, и смешное и страшное. Гибель империи, Смута, настоящая кровь. Но тут же рядом масса нелепого, тщательно фиксируемого автором. Ирония Юзефовича – не беспощадная, как у Пелевина, она какая-то… щадящая, что ли. Мудрая, еле заметная усмешка человека, знающего, что ничего нового не бывает, что история – это вечная борьба журавлей и карликов, «которые воюют между собой посредством казаков и поляков, венецианцев и турок, лютеран и католиков, евреев и христиан», а также «сторонников и противников реформ», которые сталкиваются в октябре 1993 года у Белого дома. «Люди бьются до потери живота с другими людьми и не знают, что ими, бедными, журавль воюет карлика либо карлик журавля». Кому-то этот гомеровский образ в качестве лейтмотива романа покажется надуманным. Нет, конечно, можно было и другие метафоры подобрать. Жирные коты стабильности и жареные петухи кризиса, медведи власти и охнуть-не-успевающие простые мужики. Дело не в метафорах, а в сути: повторяемость и глупая война всех против всех как закон истории человечества (не только России). Роман говорит об очень конкретном времени и месте, но позволяет взглянуть на историю как бы из космоса. Шубин идет работать учителем в школу и там узнает, что по учебному плану на всю империю Карла Великого отведен один урок; отправляется в Монголию и видит, что от чуда света – волшебного дворца Чингисхана – почти ничего не осталось. А что будут знать через пятнадцать лет о расстреле какого-то там дома белого цвета в Москве (Россия) в 1993 году?

Выводы, которые может сделать из романа читатель, просты: не надо участвовать в глупой войне, не надо прогибаться под изменчивый мир, надо жить как в любимой Юзефовичем Монголии. Монголия – самая передовая страна, потому что вечная война журавлей и карликов там кончилась вместе с Чингисханом, уступив место буддийской неподвижности. Впрочем, и в Монголии теперь нет покоя, и там начинают твердить мантру про баксы, и там шебуршатся авантюристы, и туда докатилась волна истории. Так куда бежать от журавлей и карликов? Разве что во внутреннюю Монголию, но про эту страну сочиняет совсем другой автор.

2009