Текст книги "Изгнание беса (сборник)"

В узком коридоре было не разойтись. Советник улыбнулся. Так могла бы улыбнуться жаба:

– Не лезьте в наши дела, инспектор. Не надо. Тем более что генератора в Доме нет. Нет его! И значит, нет нарушения закона!

– Договорились с «саламандрами», Фальцев? Пропустите меня! – крикнул я, чувствуя, что больше не выдержу.

Советник с неожиданным проворством поднял затянутые в чешую лапы, наклонил выпуклый фиолетовый лоб. Передо мной опять был зверь.

– Мяса сладкого хочу! – прорычал он.

Я не успел увернуться. Лапы его сомкнулись на мне. Когти раздирали одежду, дохнуло смрадом – я отчетливо увидел близкое ребристое небо, – напрягся и вырвался из объятий. Зверь шел на меня, переваливаясь, выкатив молочные глаза.

Я поднял светлый меч. Зверь прыгнул. Удар пришелся в голову. Она распалась надвое. Хлынула темная ядовитая кровь. Вывалился серый мозг – дымящийся, похожий на гречневую кашу. Я переступил через дергающееся тело.

Коридор казался бесконечным – поворот за поворотом. Копоть от факелов забивала горло. Я впал в отчаяние. На обитой железом двери висела табличка – «Технический отдел». Внутри что-то гудело и вспыхивало. Мне словно залили в виски расплавленное железо. Глаза заволакивал туман. Я нащупал в углу среди прочего барахла тяжелый лом и с размаху ударил им по ближайшему, сверкающему стеклом и никелем звенящему мерцающему агрегату.

12

Толпа двигалась все медленнее и наконец совсем остановилась. Я наступал на чьи-то пятки. На меня сзади тоже напирали.

– Почему стоим?

– Проверяют документы.

– Нашли время наводить порядок! Тут все с ума посходили, а они – документы.

– Господин офицер! Когда нас пропустят?

– Не могу сказать, сударь.

– Полиция – так ее и растак!

Меня теснили спинами и локтями. Площадь не вмещала народ. Сюда собрались, наверное, со всех окраин. И не удивительно – Спектакль шел уже чуть ли не полдня.

Проверка документов меня не радовала. Несомненно, искали нас. Я скосил глаза на профессора. Он сильно осунулся, под слезящимися веками в морщинистых мешках скопилась синева.

– Отпустили бы вы меня в самом деле, – устало сказал он. – Я старый человек, я этого не выдержу. Слово власти вам известно. Ну дадут мне пожизненное заключение – что толку?

На левой руке, чуть ниже плеча у него запеклась кровь: зацепил кто-то из «саламандр».

– Давайте-ка, я вас лучше перевяжу, – сказал я.

Он поморщился:

– Ах, оставьте ради бога!

Продолговатый пупырчатый, как огурец, вертолет с растопыренными лапами на брюхе прочертил небо. Тысячи поднятых лиц проводили его.

– Военные, чтоб их подальше, – сказал кто-то.

Вертолет приземлился на крышу Дома. Она еще слегка дымилась. В верхнем этаже чернело оплавленное отверстие – попадание податомной базукой. Они, «саламандры», оборонялись очень упорно. Поставили на чердаке два пулемета с автоматической наводкой и плотно, веерным огнем закрыли все пространство над Домом. Десантники сунулись было сверху – и потеряли две машины. Один вертолет стоял сейчас на краю крыши – помятый, уткнувшись винтом в ребристое железо. Другому не повезло совсем. Он рухнул на асфальт, вспучив облако пламени, раскидал вокруг горящие обломки и тела. Кажется, из команды никто не спасся. И два взвода, ринувшиеся через пустую улицу к входной двери, сразу же откатились назад, встреченные автоматами. Оставили убитых на мостовой. Правда, военные быстро опомнились и повели бой по всем правилам: заняли крыши, подвезли базуки, непрерывным послойным огнем запечатали окна первого этажа. Непонятно, на что рассчитывали «саламандры», ввязываясь в бой с регулярными частями. Может быть, они надеялись на фантомов – портативная радиостанция непрерывно передавала в эфир труднопроизносимое слово из одних согласных. Но улицы были уже перекрыты. Базуки первым же ударом проломили стену, расшатав здание, а вторым напрочь снесли часть крыши вместе с пулеметным гнездом. И в то время, как последний пулемет, торопливо захлебываясь, держал небо, десантники ринулись в образовавшийся проход.

После выстрела базуки я не устоял на ногах: опутанная проводами мнеморама сшибла меня, и, пока я мучился, выдирая контакты из клемм, профессор навалился сверху, пытаясь разбить мне голову какой-то железякой. Я легко стряхнул слабое тело. Он завозился, как червяк, среди проводов. И тут Анна, которую ранее не было слышно за стрельбой и криками, приказала мне: «Руки! К стене!» Ее всю корчило. Рот кривился. Платье было порвано. «Брось автомат, тебя повесят», – сказал я. Она, как сумасшедшая, трясла дулом: «К стене! К стене!» Я подошел и вырвал автомат из сведенных судорогой пальцев. Магазин был пуст. Разумеется. Иначе бы она выстрелила сразу – без дурацких команд. Профессор опять попытался меня ударить, и я опять стряхнул его. У него не хватало сил. «Уходи отсюда, дурочка», – сказал я Анне. Она села прямо на пол, закрыла лицо ладонями, заплакала. И тут ударила вторая базука – по чердаку. Стены качнулись. С визгом пронеслись осколки кирпича. Показалось белое полуденное небо. И дальше был только дым, ныряющие в нем неясные согнутые фигуры и надоедливая автоматная трескотня.

– Почему Аурангзеб? – спросил я.

Профессор вздрогнул.

Это была случайность. Выплеск памяти. Детская привязанность к великим властителям прошлого. Он разглядывал книжку с картинками и видел там человека на троне. В чалме, с алмазным пером. А тысячи других людей лежали перед ним ничком. И слоны стояли на коленях. И алмазное перо он тоже хотел иметь. И дворец с белыми колоннами. И миллион рабов. Он вырос. Казалось, так и будет. Оставалось совсем немного. Но все рухнуло. Разоружение. «Декларация». Лаборатория погибла. И тогда он ошибся. Он связался с «саламандрами». Они сразу взяли его за горло. Они его так держали, что он едва мог дышать. Он отдал им всех фантомов в этой стране. Просто счастье, что они не догадывались, кто он такой. И они потребовали, чтобы он собрал установку. И он сделал это. Но он знал, что в первую очередь закодируют его самого.

Профессор замолчал и растерянно улыбнулся. Кожа на лице его собралась множеством суетливых складок.

Он был очень старый.

Мужчина в пижаме, плотно притертый к нам, посмотрел на его плечо:

– Пулевое ранение?

– Да, – сказал я тоном, не допускающим дальнейших расспросов.

Мужчина воспринял мой тон по-своему, сказал сочувственно:

– Озверел народ. И откуда они, скажи на милость, берут оружие. Что им надо? Живем – слава богу.

Мужчина сильно пихнул локтем какого-то веснушчатого гонца, который, вставая на цыпочки, вертел цыплячьей, в пухе, головой.

– Ну ты, подбери сопли!

Юнец охнул, схватившись за бок.

– Уматывай, говорю. – Мужчина пихнул его еще раз.

У юнца выступили слезы в синих глазах. Все отворачивались. Он побоялся возразить – полез назад, раздвигая стоящих острым худым плечом.

– Дом тебе нужен? Пожалуйста, муниципалитет построит. Машина? Любой марки на заказ, – как ни в чем не бывало продолжил мужчина. У него было хорошо откормленное лицо, выдающиеся скулы и квадратный подбородок. – Скажи на милость, чего им не хватает? Вот мне если власть и нужна, то только чтоб всех этих профессоров, писателей пострелять в первый же день. Самая муть от этой сволочи. Ученых там разных, инженеров. Это они такую заваруху придумали. – Говоря это, мужчина недобро поглядывал на профессора, на его очки. Тот будто не слышал.

– Порядок нужен. Чтоб как только кто высунулся – самый умный, – так его сразу палкой по голове. Чтоб, значит, не высовывался…

– Заваруху эту устроили не от избытка ума, а скорее от его недостатка, – сказал я.

Мужчина запнулся, хотел сплюнуть – было некуда, проглотил слюну. Спросил, не глядя:

– А ты, значит, из этих?

– Из этих, – подтвердил я, жалея, что мы здесь не одни. Я бы с ним поговорил.

– Ладно, – после раздумья сказал мужчина. – Запомним. Еще придет время. Передавим всех. Никого на развод не оставим. – Толкнул соседа. – А ну пусти! – И уполз в толпу.

Было жарко. Солнце перевалило через зенит. Пахло потом и горячими телами. Какой-то женщине стало плохо. Она закатила глаза.

– Расступись, расступись! – донеслись повелительные голоса.

Черепашьим шагом, облепленный стоящими на подножках военными, проехал санитарный автобус с низкой посадкой. На крыше его в мундире с лейтенантскими погонами сидела Элга – курила и стряхивала пепел на головы. Я не прятался, вряд ли она могла различить нас в толпе. За автобусом, поблескивая металлическими эмблемами на зеленых рубашках, плотно окруженные солдатами, шли «саламандры» – руки на затылке. Я узнал Краба, сумрачного, перевязанного. Он усмехался.

– А если я сейчас закричу? – сказал профессор.

Я пожал плечами. Что он – в самом деле ненормальный, чтобы кричать. Военная контрразведка – это ему не «саламандры» с их дилетантскими штучками. Военные выпотрошат его в два счета, выжмут из него слово власти, а потом ликвидируют.

– Если бы знать, что установка даст такую интенсивность, – тоскливо сказал профессор. – Я же как снял ограничитель, так больше ничего не помню.

– То есть Спектакли – это побочный эффект кодирования? – пытался угадать я.

– Нет, – неохотно ответил он. – Это и есть кодирование. Первая ступень – без фиксации программы.

– Разве так бывает?

– Бывает.

– А зачем нужна сублимация сознания?

– Боже мой, вы же все равно не поймете, – раздражился профессор.

– Кто еще знал о наркотическом эффекте Спектаклей?

– Все знали.

– И директор? И режиссер?

– Да. Я же говорю: все.

Вот так, подумал я. Все знали и молчали. Страшная вещь – честолюбие, лишенное морали. Я решил, что позволят мне или нет, но я займусь Спектаклями сразу после фантомов. Если, конечно, останусь жив.

Последнее было весьма сомнительно. Силы безопасности слишком быстро перекрыли район. При проверке меня, безусловно, опознают. Так же как и профессора. У нас нет ни малейших шансов. Пробиться назад сквозь тысячное скопление людей невозможно. И наверняка там тоже ждут.

Проще было сдаться. Я не понимал, чего я тяну. Шаг за шагом мы приближались к оцеплению. Улицу перегораживали два бронетранспортера. На каждом был смонтирован стационарный генетический детектор. Между ними сочился узкий ручеек людей. Вот один из бронетранспортеров отъехал, освобождая дорогу санитарному автобусу. Я видел лица солдат – усталые, хмуро-напряженные. За оцеплением в пустом пространстве, как журавль, выхаживал длинноногий офицер в синей форме. Вспыхивали желтые молнии на плечах. Какая-то женщина, одетая, несмотря на жару, в норковую шубу, ловко поймала его за рукав:

– Господин капитан, у меня муж в территориальных войсках. Полковник Галеркамп.

– Ничего не могу поделать, сударыня, – вежливо ответил капитан.

– Но у меня сегодня гости! Доктор Раббе, действительный советник Пори…

Она возводила частокол из имен.

– Весьма сожалею, сударыня. Таков приказ.

Капитан пытался освободиться от назойливых пальцев. Он совершил ошибку, вступив в объяснения, чего бы никогда не допустил полицейский офицер, обученный тактике действий на улице. Толпа почувствовала слабину. Вскипели возбужденные голоса:

– Господин офицер! Да что же это такое? Мы уже четыре часа стоим!

– Мне нужно немедленно пройти, немедленно!

– Приказ, сударь.

– А я не желаю подчиняться вашим приказам!

– Господин капитан, я член муниципального совета!

– Это издевательство, я на ногах не стою!

– Хорошие вещи позволяет себе полиция!

– А это не полиция.

– Тем более!

– В порядке очереди, господа! Прошу соблюдать спокойствие!

– У меня нет документов. Какие могут быть документы, когда черт знает что происходит!

Капитан попятился. К нему, придерживая дубинку, заторопился полицейский офицер в черном мундире. Было уже поздно. Цепь солдат выгнулась, подрожала секунду, как тугая струна, и лопнула, прорванная человеческой волной. Полицейский офицер благоразумно отскочил. Левый бронетранспортер попытался закрыть проход, заурчал мотор. Его тут же облепили сотни людей. Покатые бока в грязных маскировочных разводах качнулись раз, другой – под общее ликование бронетранспортер перевернулся на бок, еще вращая колесами. Из него на корточках выбирались солдаты.

– Назад! Назад! – тонким голосом закричал капитан, потрясая пистолетом.

Он, видимо, привык к беспрекословному подчинению в казармах и не обратил внимания, что полицейские сразу же побежали, даже не пробуя никого остановить. Пистолет мелькнул над головами, хлопнул выстрел, и фигуру в синем смяли. Пробегая мимо, я увидел неподвижное тело на сером асфальте.

Вырвавшись, волна потекла медленнее: будто не верили тому, что сделали, – разговаривали нарочито громко.

– Я как выбежал на улицу в пять утра, так больше и не был дома. Может быть, мои сейчас стоят где-нибудь там. Или – кто знает… Я такое видел…

– Бью, бью его о ступеньку, он уже хрипеть начал, а потом гляжу – господи, это же мой сосед с верхнего этажа, я ж его знаю, мы же с ним в прошлое воскресенье надрались в «Ласточке». А у него весь затылок разбит, кровь течет – думаю: господи, что же это я…

– Так оставлять нельзя. Все подпишемся. Эксперименты, видите ли. Люди им как мусор.

– И прямо к мэру.

– Чихал я на мэра! Президенту пошлем. Или пусть наводят порядок, или я стану презирать это правительство.

Я все время держал профессора за запястье. Он сказал, хватая воздух посиневшими губами:

– Пустите меня. Я не убегу. Некуда мне бежать.

Я его отпустил. Он сильно помассировал левую часть груди – сердце:

– Ну зачем вы тащите меня с собой? Я могу умереть каждую минуту.

Ему было плохо. У него складками обвисла кожа на лице землистого цвета. Дрожали пальцы.

– Пошли! – велел я.

– Нас все равно не выпустят, – безнадежно сказал он, через силу шагая рядом.

К сожалению, он был прав. Впереди, на перекрестке, уже сели два вертолета, и из пузатого нутра горохом посыпались солдаты. Еще два вертолета заходили на посадку. У меня не было никаких иллюзий. Улица шла прямая, как стрела. Подворотни были закрыты пластмассовыми щитами с надписью «Полиция». Кое-кто из бежавших пробовал ломиться в парадные – бесполезно. Район был блокирован по всем правилам. Вырваться я и не рассчитывал. Все, чего я хотел, – позвонить. Мне обязательно нужно было позвонить и сказать одно-единственное слово.

– Они нас убьют, – сказал профессор. И вдруг засмеялся, засвистел слабым горлом.

Я испугался – думал, он задыхается.

– Ничего, ничего, – сказал профессор. – Просто вспомнил. Очень смешно. Вы знаете, что сенатор Голх – фантом? Да-да, сенатор Голх, глава «саламандр». Я сам его кодировал. Правда, смешно? Быть в подчинении у собственного фантома.

– Сенатор Голх? Почему же вы его не…

– Он до дьявола осторожен. Представьте, я его ни разу не видел. То ли он догадывался о чем-то, то ли просто так – не хотел рисковать. Но правда смешно?

И снова засвистел горлом – на одной ноте. Замолчал. Дорогу перегораживал новый кордон.

Лейтенант в синей форме громко сказал:

– В городе объявлено чрезвычайное положение. В случае беспорядков имею приказ стрелять. Проходи по одному!

Солдаты держали оружие на изготовку. Злые и решительные. Чувствовалось, что стрелять они будут. Толпа покорно затихла. Подходили задние, им боязливым шепотом объясняли, в чем дело.

– Вот и все, – сказал мне профессор. – Жаль, что так получилось. Завидую вам: вас убьют сразу. А меня начнут потрошить. Прощайте, что ли.

Очередь шла быстро. Лейтенант смотрел документы, если они были, потом человека ставили перед детектором. Мигал зеленый индикатор, и его выталкивали за оцепление. Мною овладело какое-то тупое равнодушие: действительно, скорее бы уж все кончилось.

Лейтенант кивнул профессору: следующий.

Он беспомощно оглянулся на меня. Из толпы вышел мужчина, тот самый, который – палкой по голове. Что-то сказал лейтенанту. Лейтенант поднял брови:

– Интересно. Взять его!

Солдат толкнул профессора вправо, где стоял большой военный фургон с непрозрачными стеклами.

– Я протестую, – еле слышно сказал профессор.

Солдат лениво и сильно ударил его кулаком в лицо. Мотнулась голова, из угла губ побежала струйка крови.

– Этого тоже, – сказал лейтенант, показывая на меня.

Меня подхватили под руки.

– Стой! Куда! – раздался злой голос.

Профессор, оттолкнув солдата, бежал по пустынной улице. Он бежал мешковато, медленно, хватаясь за сердце. Непонятно, зачем он это сделал. Ему все равно было не уйти.

– Стоп! Стрелять буду! – крикнул солдат. Вскинув автомат, дал очередь в небо. Профессор упал как подкошенный. К нему подошли двое, перевернули: мертв.

Появился полицейский офицер, подтянутый и строгий.

– Что за стрельба?

– Вот эти, – махнул лейтенант.

Офицер обернулся. Это был Симеон. Наши глаза встретились.

– Пропустите его, – сказал Симеон.

– Нарушение законов чрезвычайного положения… – начал лейтенант.

– Пропустите, я знаю этого человека.

– Пропустить! – неохотно приказал лейтенант. Предупредил: – Всю ответственность, капитан, вы берете на себя.

– Разумеется, – кивнул Симеон.

Лицо у него было каменное.

Я прошел за оцепление, каждую секунду ожидая, что меня окликнут. Лейтенант сил безопасности мог и не подчиниться капитану полиции.

– Его даже не проверили на детекторе, – сказал кто-то сзади.

Я старался не убыстрять шаги. Ай да Симеон! Для него это может кончиться очень плохо.

Метрах в ста от меня зеленела телефонная будка. Солдаты за руки и за ноги потащили профессора к фургону. Я подумал, что его, наверное, можно спасти, если срочно заменить сердце. Мысль мелькнула и пропала. Мне нужно было пройти эти сто метров.

Телефон, к счастью, работал. Онемевшими пальцами я набрал номер. Трубку схватили на первом же звонке.

– Консул Галеф!

– Это я, – сказал я.

– Наконец-то! Где ты? Я сейчас приеду! – закричал Галеф.

Из будки мне было видно, как лейтенант ожесточенно спорит с Симеоном. Симеон с чем-то не соглашался, но лейтенант махнул рукой, и трое солдат побежали в мою сторону.

– Слушай меня внимательно. – Я торопился. – Я получил слово. Это шестое имя в нашем списке. Понял – шестое.

– Шестое. – Голос у Галефа изменился. – Слава богу. Тут такая каша…

– Меня сейчас арестуют, – сказал я.

– Пускай, – ответил Галеф. – Не вздумай сопротивляться. С этой минуты ты – иностранный подданный. Потребуй связи с посольством или со мной. Все! До встречи!

Я отпустил трубку. Она закачалась на шнуре. Мне было плохо. Из меня словно выдернули стальной стержень. Я вдруг вспомнил, что двое суток ничего не ел, только вчера – чашку кофе. По мостовой, стягивая с плеча автоматы, бежали солдаты. Я открыл ставшую почему-то очень тугой дверь будки и пошел им навстречу.

Искушение

Я хорошо помню, как началась эвакуация. Солнце уже до половины опустилось за горизонт, и малиновая дорожка от него протянулась через все озеро, догорая в стеклах белого трехэтажного здания Института. Отблески краснели на куполах Базы и даже на потной негодующей физиономии Степы Гамбаряна, который вывалился из флайера и клокочущим голосом, точно обращаясь к заклятому врагу, прохрипел:

– Поздно!.. Штуммер лежит в бассейне, кожа наполовину растворилась – он уже не дышит!.. Что вы на меня уставились?! Или я должен был нырять вслед за ним?!.

Я помню, как пошатнулся Валлентайн, как скрипнул зубами, и кровь отхлынула от его щек:

– Колонию мы оставляем здесь…

Я хорошо помню тишину, воцарившуюся на космодроме, когда появился Мемлинг. Он пришел со стороны заката, холодная серебряная пленка озера прогибалась под ним. Выглядело это зловеще. Хотя я знал, что внешние эффекты здесь ни при чем. Мемлинг был старым колонистом. Я заметил, как один из моих монтажников выронил шлямбур, и в руках его неизвестно откуда возник чешуйчатый десантный автомат.

– Не стрелять! – тихо сказал Валлентайн.

На месте Мемлинга я бы остановился. Но у колонистов какие-то странные представления о жизни и смерти. Вот и Мемлинг, будто ничего не случилось, выпрыгнул на берег. Толстый, белобрысый, веснушчатый, известный математик, погруженный в дебри топологических структур. Только настоящий Мемлинг не приседал бы так нелепо при каждом шаге, стараясь удержать гуманоидную форму.

Так что это был не Мемлинг. Парламентер. От спарков.

Он сказал: «На Валдае. Генрих Кролль».

Колонисты не употребляют больше одного семантического знака на единицу речи. Поэтому я спросил:

– Живой?

– Нет.

– Мертвый?

– Нет.

Он сказал: «Уходить. Надо».

И провалился. Даже пыль не дрогнула на том месте, где он только что стоял.

Наверное, пройдет вереница лет, и в конце концов я начну постепенно забывать многое из того, что когда-то составляло мою жизнь. Будут пропадать события, исчезать ненужные люди, целые куски прошлого провалятся в тихое небытие. Но я никогда не забуду свой последний полет над «Валдаем».

Я думал о Земле и представлял, какая кошмарная суматоха кипит сейчас на планете. Наше последнее сообщение они получили. Это было еще до потери связи. Вероятно, заседает Совет. Срочно отзываются из дальних рейсов тяжелые десантные звездолеты, оснащенные мюонными прерывателями; мощные инверторы полей изымаются сейчас из лабораторий и на базовых станциях выдвигаются к границам Солнечной системы; фотонные тяжеловозы местных линий в спешном порядке переоборудуются под космические заградители, способные искажать метрику пространства.

Как всякий транспортник, я плохо представлял военные возможности Земли. Наверное, есть секретное оружие. Только все это напрасно. Спарков не остановить никакими инверторами.

Я до сих пор не знаю, как мне удалось найти это место. Только чудом.

Кролль лежал неподалеку от реки, на сухом пригорке, луговые метелки покачивались над ним, и небольшая пирамидка из неизвестного желтого пористого материала горела в изголовье. Будто надгробие. А может быть, это и было надгробием. Что мы знаем о спарках?

Руки у Кролля были прижаты к телу, он был одет в свой обычный черный костюм, а на лице застыла та же самая презрительная гримаса, с которой он кинулся навстречу спаркам. Он был как живой. Тело его покрывала прозрачная, плотно облегающая пленка. Словно жидкое стекло. Я порылся в карманах и, найдя цанговый карандаш, положил его рядом с пирамидкой. Хоть что-то от меня.

Гера была открыта экспедицией Гольдбаха. Это было время широкой экспансии в глубины Космоса. Черные пустоты галактик перестали пугать своей необъятностью, сияющая Вселенная распахнулась перед нами, и звезды вплотную придвинулись к Земле. Экспедиция Гольдбаха должна была отыскать планеты, пригодные для промежуточных транспортных станций.

Гера идеально подходила для этих целей. Масса ее составляла 0,95 земной, вращалась она вокруг желтого карлика, во многом аналогичного Солнцу, и, главное, обладала атмосферой, пригодной для дыхания.

Гольдбах назвал планету Герой. Она походила на Землю. Даже материков было шесть, и очертания их отдаленно напоминали земные.

Планета удивительно соответствовала назначению. В Совете даже поднимался вопрос о ее частичной колонизации, но уже становилось очевидным, что население Земли стабилизировалось, интерес к расселению в Космосе резко упал, и желающих не нашлось. Была лишь создана типовая станция, а также организован Институт по изучению местной биосферы. Его возглавил Валлентайн.

Около пяти лет все шло нормально. А затем Васильев обнаружил спарков.

Утром, в один из ярких дней августа, он решил окунуться в заливчике недалеко от Базы. Это не запрещалось. Плавал он, наверное, с полчаса, а когда вышел из воды, то увидел, что прямо на том месте, где лежала его одежда, переминается неуклюжая обезьяноподобная фигура. Это был спарк.

Первоначально спарки довольно-таки неумело принимали человеческий облик, и у них зачастую получались самые жуткие существа. Неудивительно, что Васильев опомнился только на территории Института – без одежды и без передатчика.

На место происшествия вылетела группа заинтригованных ученых, но там уже ничего не было, кроме следов на песке, и Васильеву пришлось пережить неприятные дни насмешек, пока Зоммер тоже не натолкнулся на спарков.

Планету немедленно закрыли. По решению Совета была назначена Комиссия. В состав ее входили крупнейшие специалисты из различных областей знаний (председатель – Валлентайн). Спарки к тому времени начали относительно часто возникать на Базе – правда, на короткое время. Выяснилось, что они непонятным образом уже изучили универсальный язык Земли.

Комиссия развила бурную деятельность. Первый же появившийся спарк был приглашен в здание Института, начиненное соответствующей аппаратурой, и Янь Сишань, лучший оратор Земли, произнес перед ним пламенную речь о целях и задачах человечества. Спарк молчал. Провал был полный. Комиссия предприняла еще множество попыток установить Контакт, но спарки с поразительным упорством их игнорировали. Кажется, с тех пор они вообще не замечали Комиссию.

Впрочем, деятельность ее скоро приняла совсем иной характер, потому что спарки появились на Земле.

Мы все как бы очутились под рентгеном. Было что-то унизительное в том, как спарки с бесцеремонным любопытством ощупывают человеческую культуру, ничего не предлагая взамен. Будто они напрочь не признавали за людьми права на настоящий Контакт. Это было чрезвычайно неприятно. Уже одно то, что спарки осуществляли транспорт индивидуально, без использования сложнейших технических средств, свидетельствовало о многом. И не меньшее значение имела их способность к пластической адаптации: умению придавать своему телу любую структурную форму с любыми биохимическими или морфологическими качествами. Видимо, здесь был реализован иной, небелковый, субстрат существования. Пропасть, таким образом, углублялась.

Первый спарк был зарегистрирован в Центральном Генофонде Земли уже через неделю после появления их на планете. Он возник в амбулатории, напугав дежурного оператора, затем двинулся по срезу кольцевого коридора, штопором опоясывающего подземелье, миновал кварцитовые стенки Хранилища и, наконец, исчез, – как всегда, с громким хлопком. А вместе с ним из бассейна номер девять исчез эмбриогенный материал на стадии созревания в количестве, достаточном, чтобы полностью протезировать трех взрослых людей. Это был единственный случай, когда спарки взяли что-то на Земле.

Ровно через сутки весь материал был возвращен на место – в той же массе и в том же биогенетическом состоянии, но знаменитая фраза Валлентайна: «Спарк есть спарк и поступает, как спарк» – уже облетела материки. Поведение спарков нельзя было предсказать. Нам были непонятны их цели. Даже то, что спарки через несколько дней в полном составе покинули планету, не могло остудить страсти.

Я хорошо помню, как увидел его в первый раз.

«Аргус» причалил в полдень, была самая жара, и на полузасохших кленах, посаженных еще Гольдбахом, лежала мягкая пыль.

– Здравствуйте! Моя фамилия Кролль. Я буду у вас работать.

Странную он являл собой картину: жесткие вихры, нелепый черный костюм, какие, наверное, носили гробовщики в прошлом веке, – белая рубашка и галстук. Галстук меня особенно раздражал. В общем, он мне не понравился.

Телеграмма с Земли, которую я получил вчера, гласила: «Примите Генриха Кролля дублер-диспетчером. Основание: Распоряжение ВАТЭК № 174946». И все.

– Вы впервые в глубоком Космосе?

– Да, – сказал он.

– Работали на станциях Приземелья?

– Нет.

Отвечая, Кролль смотрел не на меня, а в окно за моей спиной, и колючие глаза его сужались и расширялись, как у зверя перед прыжком.

А от ремонтного корпуса по каким-то своим делам шествовал спарк, и длинный хвост его задумчиво подметал пыль. Кажется, это был Хрос. Впрочем, не знаю. Мне никогда не удавалось отличить их друг от друга.

Они появлялись у нас чуть ли не каждый день и уже давно не вызывали любопытства. Поэтому я снисходительно спросил:

– Интересуетесь братьями по разуму?

– Интересуюсь.

– Попробуете установить Контакт?

Это было любимое занятие всех новичков.

– Нет, – сказал он.

– Тогда в каком аспекте?

Кролль обернулся, и я увидел капельки пота на переносице.

– Я их ненавижу, – тихо ответил он.

Странно, но в эти секунды я не испытал ни малейшего чувства тревоги. Наверное, я не пророк.

Я хорошо помню эти страшные сухие, опаленные блистающим солнцем дни. Все лето стояла оглушающая жара, дождей не было. Степь вокруг Базы пожелтела до самого горизонта. Меня рвали на части, и в такой сумасшедшей обстановке совершенно некогда было заниматься Кроллем. Я приставил его к Гамбаряну, на подхват. Степа, кажется, был доволен. Разумеется, я отметил, что Кролль держится слишком обособленно. Работы у него было немного, и нередко в диспетчерской выпадали абсолютно пустые дни. Обычно он проводил их в библиотеке. Причем заказывал не беллетристику, а серьезные научные исследования по эволюции человека, по психологии общества и так далее. Но гораздо чаще сразу же после дежурства Кролль брал флайер и улетал в степь. Что он там делал – на гарях и пустошах – оставалось загадкой. Однажды я спросил его, и он ответил:

– Беседую со спарками.

Я воспринял это как издевательство. Он беседует со спарками! Целый институт не может с ними договориться, десятки специалистов годами торчат на Гере без каких-либо ощутимых результатов, а тут приехал новичок и – готовое дело – беседует. Мне, вероятно, следовало вызвать его на откровенность или немедленно отправить с планеты под любым благовидным предлогом. Я же не предпринимал ни того, ни другого и ждал, когда все образуется само собой. Но само собой ничего не образовалось, а вскоре была найдена Колония.

Я хорошо помню вечер, когда Кролль нерешительно заглянул ко мне. Он был все в том же торжественном костюме, поражавшем своей нелепостью.

– А вы знаете, что мы на планете не одни?

Вопрос был идиотский.

– Я не говорю о спарках, – объяснил он.

Тогда я лениво вытянулся в кресле:

– Значит, третья цивилизация? Конечно, гуманоиды? Конечно, разумные? Конечно, технологическая культура? Вы, конечно, наблюдали их лично и абсолютно убеждены в существовании?

После каждого вопроса Кролль едва заметно кивал, до предела поднимая брови.

– Отлично, – сказал я. И зевнул. – Гуманоидная цивилизация – это как раз то, чего нам явно недостает. Составьте, пожалуйста, подробный рапорт. Вы, наверное, уже вступили в Контакт? Превосходно. Заодно опишите способ, методы, цели – все, что полагается в данном случае.

– Это не шутка, – надменно сказал Кролль.

И я вдруг понял, что он говорит правду.

– Где?

– В «Карелии». Озеро Синее. Вероятно – поселок…

– И сколько их?

– Человек пять – я видел… Хотите убедиться сами?..

Я помню болото, я помню маслянистые лужицы плазмы, я помню жесткий темно-зеленый игольчатый гусиный мох на кочках, он шевелился, будто живой. Это был не мох. Это была питательная среда для новорожденных колонистов – трофобласт, здесь они отлеживались сразу после трансформации, пока не стабилизируется энергетический обмен. Флайер мы оставили на окраине, за таволговыми кустами. Кролль сказал, что ближе подходить нельзя. Я помню серое низкое небо, рыхлое от дождевого тумана, который окутывал горизонт. Я помню дождь – мелкий, нудный, теплый, безостановочный, сводящий с ума. Чувствовалось, что идет он уже не первый день и, возможно, не первый месяц, а может быть, даже и не первый год. После ослепляющей жары на территории Базы это было удивительно. Словно все дожди планеты собрались в одном месте. Вероятно, так оно и было. Для морфологической перестройки организма требовалась влажная парниковая атмосфера, и спарки действительно стягивали к Колыбели все осадки континента.