Текст книги "Темные небеса"

– Не надо драматизировать, – подумав, говорю я. – В конце концов данный феномен можно объяснить и коллективным инсайтом. Мы же тут все слегка сдвинутые: естественно, что у нас возникает психологический резонанс – мы как бы «накачиваем» друг друга сходными когнитивными состояниями. Что-то вроде сектантских радений, когда адепты после долгих и горячих молитв, вдруг начинают воочию видеть бога. Экзальтация затем прогорает, но ощущение… ощущение трансцензуса остается.

– Это несерьезно, – академическим тоном произносит Дафна. – Ты что, не знаешь людей, которые составляют наш Комитет? Ты на лица их посмотри. Расскажи им про экзальтацию, про трансцензус, про психологический резонанс… Можешь еще попробовать через метод «глубинного погружения» объяснить… Уверяю тебя, все это тут же будет квалифицировано как зомбирование. Мы в их глазах немедленно превратимся в инопланетных агентов, в кукол, запрограммированных арконцами против людей. Какой в этом случае будет наша судьба?

Голос у нее лекторский, монотонный, но мне за размеренными интонациями почему-то чудится крик.

– Ладно, давай работать…

Дафна, не глядя, тянется за карандашом. Пальцы не достают, она нетерпеливо барабанит ими, пытаясь его нащупать, и я вдруг вижу, как карандаш, будто притянутый магнитным полем, сам подползает к ней.

– Стой!

Она замирает.

– Дай-ка сюда!

Дафна, удивленная моим тоном, широко распахивает глаза, но беспрекословно отдает карандаш.

Я кладу его на прежнее место.

– Возьми еще раз!.. Нет-нет, не изгибайся, пожалуйста, не гляди на него!

– Мне не достать… Слишком далеко положил…

– Ты просто представь, что берешь… Закрой глаза!..

Дафна послушно зажмуривается.

И я вновь вижу, как карандаш подползает к кончикам ее пальцев, которые скребут по столу.

– Теперь – повторим!

В этот раз я снимаю все действие на телефон, а затем, перегнав ролик в компьютер, мы вместе, уже на экране, просматриваем его.

И вот тут Дафна пугается по-настоящему.

– О-о-о!.. – обхватив горло ладонями, стонет она. Словно плачет в саванне птица, оставшаяся в ночном одиночестве. – Я знала это… Я это знала… Я чувствовала… – Она вся дрожит. На щеках ее проступают пепельные, светлые пятна. – Что нам делать, Илья?.. Мы будем теперь как монстры… как мутанты среди нормальных людей… Ты понимаешь, Илья?.. Мы теперь просто обречены…

Я успокаиваю ее тем древним способом, который известен человечеству уже несколько тысяч лет. Это не столько любовь, сколько шаманский обряд, волхвовство, магическое ритуальное действо, вырастающее из стремления жизни победить неотвратимую смерть. Ревет за стенами гостиницы жаркий ветер, шуршит и постукивает по ставням раскаленный песок, подрагивает широкий плафон торшера, а мы сквозь это неистовство и напор плывем в совершенно иную реальность, манящую спасением ото всего. До этой реальности, разумеется, не доплыть, но пока к ней плывешь, она действительно существует. Это уже не иллюзия, это конкретная данность, свет маяка, возвещающий, что за горизонтом – земля. Ритмика однообразных движений способствует релаксации. Затем Дафна по обыкновению несколько минут дремлет, а я лежу в щитовой скорлупе номера и под завывания урагана думаю, что она права. Мы с ней другие. И ничего странного в этом нет. Что до меня, то я, в сущности, всегда был другим. По крайней мере, так я себя ощущал. Как будто родился среди не тех людей, не в той стране, не в ту эпоху, не на той планете. И культурология, которой я занимаюсь, тоже свидетельствует об этом. Ведь что такое культурология? Это отстраненное изучение жизни, текущей мимо тебя. Превращение всех ее проявлений в символы, которыми можно оперировать безболезненно и легко. И между прочим, Дафна обмолвилась как-то, что тоже всегда ощущала себя другой. Поэтому мы с ней и стали так быстро близки. Сработал известный «психосоматический таксис»: на эту тему смотри монографию Микеле Сфортини и Кэтрин Армстронг. А вообще такие «другие», видимо, время от времени на Земле возникают. И вовсе не арконцы с какими-то зловещими целями их создают, арконцы только способствуют их проявлению, сами не подозревая о том. Ведь спонтанная, «земная» инаковость – это нечто вроде слабенькой искры, попавшей на сырые опилки. Она быстро гаснет, удушаемая потоком обыденности. Разжечь ее удается лишь гениям, сгорающим потом на этом костре. А я не гений, уж в этом можно не сомневаться. Дафна меня явно переоценивает. Кстати, что-то долго она дремлет сегодня. Я поворачиваю к ней голову, и в это время Дафна открывает глаза и ясным голосом, будто продолжая дискуссию, говорит:

– Лорд нас не выдаст. Потому что если он выдаст нас, он тем самым выдаст себя. А Лорд этого не захочет. – Она смотрит вверх, в потолок и продолжает, словно читая на нем невидимый текст: – Но, знаешь, я обязана поставить тебя в известность: сегодня ночью я вошла на сайт «Терры» и зарегистрировалась там на отъезд… Визу, то есть согласие меня принять, получила через десять минут.

Я не сразу понимаю, что она имеет в виду.

А когда понимаю, то приподнимаюсь на напряженных локтях.

– С ума сошла!

Мне кажется, что я проваливаюсь в пустоту.

– Нет, ты сначала послушай, – говорит Дафна. – Здесь, на Земле, нас все равно вычислят – это вопрос месяцев, недель, может быть, даже дней. Я сегодня прокололась на телекинезе, а на чем – совершенно случайно, конечно – проколешься ты? И главное – что за этим последует? Объясняю: за этим последует то, что нас обоих посадят в какой-нибудь там вивариум, в спецлабораторию, в изолированный медицинский центр со всякого рода принудительными исследованиями. Будут мучить, как ежиков, помнишь, ты недавно рассказывал: был у вас в школе странный такой «живой уголок». И объяснять это будут исключительно заботой о безопасности человечества… – Она делает паузу примерно на пять секунд. Проводит розовым языком по губам. – Но дело даже не в этом… Я говорила тебе, сколько осталось от народа икомо?

– Да, примерно сто пятьдесят человек.

– А ведь нас было более двадцати тысяч… Всех убили, теперь сто пятьдесят человек живут микроскопическими общинами в странах, которым они не нужны. Дети языка икомо уже почти не знают. А дети этих детей вероятно, даже не вспомнят, что был когда-то такой народ.

– При чем здесь Терра?

– На Терре я выйду замуж и рожу десять детей. И прослежу, чтобы все они знали родной язык. И дети моих детей тоже будут разговаривать на языке икомо. И тоже будут иметь по десять детей. Можешь считать меня ненормальной, но в наших мифах существует одно пророчество, восходящее к эпохе космогонического первобытия: явится в конце лет земных великий дух Чамба Иком и уведет своих детей на небо, дорогой сияющих звезд. И обретут они там хлеб, воду и мир. И будут жить счастливо во веки веков.

– Аминь, – добавляю я и падаю обратно – в постель.

Скрежет за окном вроде бы становится глуше.

Дафна между тем говорит:

– Мне вообще кажется, что наши дни уже сочтены. Время Земли исчерпано, это – печальный закат. Посмотри, что вокруг происходит: мы, будто одержимые первобытным неистовством, уничтожаем сами себя. Много ли еще нам осталось?.. Когда окончательно сдадут нервы?.. Когда кто-то решит обрушить огненный смерч на вражеские города?.. Когда полетят баллистические ракеты?.. Когда прорастут над мировыми столицами ядерные грибы?.. – Она поворачивается ко мне. – Ну что ты молчишь?

А что мне ответить?

Я просто не знаю, что тут можно сказать.

Я знаю одно: если Дафна что-то решила, ее так просто не переубедишь.

Тут надо выбрать подходящий момент. Вот что я знаю.

И вместе с тем я не знаю другого. Я не знаю, что подходящий момент не наступит для нас никогда. Все уже решено. Вертолеты в закрытых ангарах готовятся к вылету. Через два часа они поднимутся в воздух, а еще через час нанесут удар по нашему Центру.

Вот чего я не знаю.

И еще я не знаю, и даже не догадываюсь об этом, что вижу сегодня Дафну в последний раз.

Часть 2
Из глубины

5

Все с чего-нибудь начинается. Черная грозовая туча вырастает из невесомого облачка. Могучее дерево – из семечка размером с ноготь мизинца. Ефим был чокнутым, об этом в городе знали все. У него и фамилия была соответствующая – Чокин. Так что за школьной кличкой дело не стало. А чокнутым Ефим прослыл потому, что еще в детстве полностью и окончательно помешался на звездах. Однажды, будучи с ребятами на ночной рыбалке, ему только-только исполнилось четырнадцать лет, он по известному делу отошел от костра и вдруг, когда ночь сомкнулась вокруг темной водой, как подкошенный повалился в траву, доходящую до колен. Никогда он еще не испытывал такого странного ощущения. Небо распахнулось над ним во всем своем ошеломляющем великолепии: бездонная глубина космоса, мерцающие, переливчатые брызги серебряных звезд. Сердце словно омыл теплый нектар. Кто он такой?.. Что он делает здесь?.. Зачем, зачем это все?..

Словами увиденного было не выразить. Да и не было в его языке слов, которые могли бы охватить этот простор. Другие в таком состоянии чувствуют бога. Ефим встрепенувшимся сердцем почувствовал взыскующий зов Вселенной.

Домой он вернулся совсем иным человеком. В ближайший год он перечитал все книги о космосе, которые только имелись в местной библиотеке. Он узнал, почему небо выглядит голубым: короткие волны, синие и фиолетовые, рассеиваются в атмосфере и потому их можно увидеть. Он выяснил, почему звезды мерцают: турбулентность, взвихрения воздуха, искажают лучи света, направленные от них к нам. Он понял, почему Луна предстает то как металлический рубль, то как истаявший, льдистый серп: ее с неуклонной периодичностью заслоняет от Солнца громада Земли.

Однако гораздо больше его поражало другое. В одной только нашей Галактике, оказывается, четыреста миллиардов звезд. Четыреста миллиардов! Невозможно вообразить! Свет по Млечному Пути летит от края до края сто тысяч лет! А Солнечная система находится в одном из спиральных боковых рукавов, в галактическом захолустье: тусклое пятнышко в море безбрежной тьмы.

Напрашивалось сопоставление с родным городом. Бельск был известен в летописях еще со времен Золотой Орды, но все восемь веков так и пребывал тлеющей искрой в необозримом российском раздолье: кривые улицы, чернеющие грязью после дождя, деревянно-каменные дома, частично вросшие в землю, унылый ров на главной площади, который для чего-то когда-то выкопали, да так и забыли зарыть, каждое лето он порастал гигантскими лопухами. На одной окраине – спиртовой заводик, распространяющий на весь город крепкий водочный дух, на другой – цеха глиноземного комбината, почти скрытые кучами выработанного сырья, от него тоже на половину города разлеталась грязновато-желтая пыль. Около тридцати тысяч человек населения: кто сумел, тот пристроился на спиртзаводике, всем доволен, чего еще можно желать? Кто не сумел, тот – горбатился на комбинате, проклиная себя и нескладную жизнь. Остальные в основном копались на огородах. Текли дни, месяцы, годы, столетия – ни морщинки не появлялось на глади времен.

Единственное, чем Бельск выделялся в россыпи таких же оцепенелых российских селений, – это чистое небо, почти никогда не затянутое облачной пеленой. Какая-то, объясняли метеорологи, уникальная природная аномалия. То ли геопатогенный разлом, то ли что-то еще. В начале восьмидесятых годов здесь даже начали было строить обсерваторию на одном из холмов, но грянула перестройка, затем – кавардак реформ, стране стало не до звездных пространств, теперь между заброшенными корпусами бродили козы да с жестяным шорохом колыхались те же гигантские лопухи, шершавые от жары.

Реформы, правда, поколебали сонную зыбь. Новый мэр, он же директор глиноземного комбината, пообещал бельчанам быструю модернизацию, демократию и необыкновенный расцвет, после чего оборудование с комбината куда-то вывезли, сам комбинат закрылся, а мэр начал возводить себе замок – с башенками, с гнутыми фонарями, с коваными воротами, опять-таки на холме – но закончить его не успел: застрелили в собственном кабинете. Следующим мэром избрали директора спиртзавода. Тем не менее когда Ефим вернулся из армии, Бельск все-таки уже был другим. Исчезли вымахавшие, как поганки, ларьки, вместо них появились вполне доброкачественные стеклянные павильоны. Открылись два супермаркета, полтора десятка кафе, избы на беленых фундаментах начали вытесняться домами из серого или кровавого кирпича. Заасфальтировали даже главную площадь, лопухи на ней более не росли – разбили пышный цветник.

И все же внутри себя жизнь практически не изменилась. Она как бы сделала робкий шажок вперед, но вдруг опомнилась и снова застыла в привычной обыденной летаргии. Ни на расширившийся спиртзаводик, ни на комбинат, который неожиданно ожил, Ефим идти не хотел и, поразмыслив немного, вместе с парой армейских друзей создал бригаду «Домашний ремонт». А что? Руки откуда надо растут. Голова на плечах тоже вроде бы есть. И ведь угадал, угадал, как номер на лотерейном билете. Под золотым дождем нефтедолларов, заморосившим в те времена над страной, у бельчан тоже начали появляться кое-какие деньги. А вместе с ними образовался и гонор: зачем самому копаться в ржавчине и грязи, если можно вызвать бригаду и недорого заплатить. Зачем вообще погружаться в трясину бытовых мелочей. И вот, одному надо было сменить кран: вместо прежнего с кривым медным носиком еще довоенной поры поставить новенький немецкий смеситель, другому требовалось протянуть через участок трубу, чтобы вода шла прямо в сад-огород, третий хотел скрыть внешнюю электропроводку в стенной штробе, было невозможно больше смотреть на разлохмаченную матерчатую изоляцию. Оказалось, что подобной работы в Бельске не счесть. Тем более что Ефим утвердил в бригаде суровый закон: в рабочие дни – ни-ни. Сам-то он не пил вообще. Молодые жены друзей были теперь за него горой. А кроме того, почитав прессу, внедрил удивительную для бельчан инновацию – клиент всегда прав. Хоть переломись, но сделай, как он велит.

Ему даже трудности шли на пользу. Обнаружилось, например, что в Бельске не достать нормального крепежа. За нужными саморезами поезжай в Заборинск, за дверными петлями – опять же гони за сто километров в районный центр. Ефим подумал-подумал и открыл магазин – здесь и гвозди любых размеров, и саморезы, и петли, и разных видов сверкающие, никелированные крючки (их вообще раскупили за первые же три дня). Одновременно выяснилось, что существует громадный запрос на окна. Сами-то стекла резали в заброшенном гараже двое заросших, как лешие, нечленораздельно разговаривающих мужиков, с этой работой еще кое-как справлялись, но на просьбы заказчиков не просто отрезать нужный размер, а еще грамотно застеклить, отвечали: ну это уж ты, хозяин, как-нибудь сам… Ефим порасспрашивал родственников, приятелей и друзей, нашел трех толковых ребят, из которых создал самостоятельное подразделение. Заодно пришлось открыть магазин рам и дверей. Бельчане будто очнулись: каждый хотел, чтобы у него было не хуже, чем у других. Так Ефим самостоятельно открыл эффективность производственной специализации. Через пять лет у него уже было четыре больших магазина, два склада материалов, трест из шести бригад, готовых быстро выполнить любой строительно-ремонтный заказ. Конкуренты, по-прежнему ютившиеся в гаражах, скрипели зубами, но победить в конкуренции не могли. Трижды в его магазинах били витрины, угрожали по телефону, один раз даже пытались поджечь. Выход нашелся быстро. Бельск был городок небольшой, молодежные банды, рыхлые и сумбурные, были наперечет. Ефим просто купил самую вменяемую из них: положил им приличные деньги, пошил форму, провел соответствующий инструктаж, и «чок-гвардия», как ее тут же назвали, начала прохаживаться по улицам, помахивая дубинками. На любое обращение вежливо отвечали: слушаю вас… Заодно пресекали драки, присматривали (за небольшую мзду, разумеется) за ресторанами и кафе, гоняли пьяниц, вообще – неформально улаживали разные бытовые конфликты. В городе сразу стало потише, и за одно это бельчане готовы были носить Ефима Чокина на руках. На ближайших выборах мэра «партия власти», единственная, имеющая в Бельске серьезный ресурс, предложила выдвинуть его кандидатуру. Собственно, конкурентов и не было: действующему мэру (директору спиртзавода) исполнилось шестьдесят девять лет, замок с башенками и коваными воротами он себе уже выстроил, пора на покой. Ефим набрал девяносто четыре процента голосов – самый высокий в области результат.

Звезды тем не менее не отпускали. Жену, Алену (к тому времени Ефим уже был женат), он сразу предупредил, что как только появятся свободные деньги, купит себе телескоп. Алена не возражала: пусть хоть крестиком вышивает, лишь бы не пил. И потому, возведя новый дом (кирпичный, но скромный – всего два этажа), Ефим торжественно водрузил в застекленную ротонду на крыше новенький, восхитительный «Галилей», выписанный из Москвы. Теперь он часто сидел, прильнув к нему, до рассвета – пока звездное небо над Бельском не начинало бледнеть. Пыль глиноземного комбината ему не мешала: еще прежний мэр, когда сам начал задыхаться от астмы, поставил там мощный немецкий фильтр. Очень кстати вырос и окреп интернет. Ефим жадно, до слипания глаз, глотал статьи и текущие публикации по астрономии. Он даже за три года выучил английский язык, поскольку материалов на русском катастрофически не хватало.

Понятно, что с профессиональными обсерваториями он тягаться не мог. Его «Галилей» не шел ни в какое сравнение с тамошними оптическими тяжеловесами. Тем более что современная астрономия уже перешла от визуального инструментария к радиотелескопам, а рутинные наблюдения и велись, и обсчитывались компьютерами. Но ведь дело тут было не только в науке. Есть еще редкое удовольствие (для тех, кто понимает, конечно) выйти, хотя бы взглядом, за пределы небес, заглянуть в тайны звездной механики, увидеть то, на что не способен обычный человеческий глаз.

Ефим с тихим восторгом исследовал кратеры, моря и горы Луны, наблюдал громадные, длиной в тысячи километров пылевые бури на Марсе, изучал Большое красное пятно в атмосфере Юпитера, восхищался необыкновенной гармонией системы колец Сатурна… Ну и, конечно, – глубокий, глубокий космос, здесь одни лишь названия окунали его в легкий озноб: галактические стены, протянутые через всю Вселенную, галактические войды (громадные, беззвездные океаны), галактические туманности, великий аттрактор… Звучало как песня на неведомом языке… Дух захватывало, в какие дали он проникал… Уже от корки до корки была прочитана книга Карла Сагана, и теперь Ефим знал, что в древности люди называли планеты в честь верховных богов. Одна из них, яркая, медленно движущаяся по небу, получила у вавилонян имя Мардук, у норвежцев – Один, у римлян – Юпитер, у греков – Зевс. Бледную быструю планету, никогда не удалявшуюся от Солнца, римляне назвали Меркурием, самую сверкающую – Венерой в честь богини красоты и любви. Кроваво-красная планета именовалась Марсом, богом войны, а самый медленный в этой плеяде получил имя в честь бога времени – величественный Сатурн. Боги пребывали на небе и управляли оттуда жизнью людей. Всего древнему человечеству известны были лишь семь планет, в число которых включали и дневное Солнце, и ночную Луну. Семь планет, семь верховных богов, семь дней недели, семь священных миров. Число «семь» стало обретать мистические коннотации. Считалось, что существует семь сфер небес, в центре которых – Земля, творение мира продолжалось тоже семь дней (с учетом воскресенья, когда бог отдыхал), в человеческой голове – семь отверстий, есть семь добродетелей и, соответственно, семь смертных грехов, жизнь искажают семь злобных демонов, в греческом алфавите семь гласных букв (каждой из них соответствует и свой собственный бог), есть семь Правителей судеб, семь Великих книг, семь Таинств, семь Мудрецов, семь алхимических «тел» (золото, серебро, железо, ртуть, свинец, олово, медь), полагали также, что седьмой сын седьмого сына обладает сверхъестественными способностями. В Апокалипсисе семь печатей снимаются со свитка, «написанного внутри и отвне», семь ангелов поочередно трубят в семь труб, наполняются гневом божьим и проливаются на землю семь чаш.

Ни на какие выдающиеся открытия он, разумеется, не рассчитывал. Человечество смотрело на небо уже тысячи лет. Казалось бы, что может добавить к этому астроном-любитель из провинциального городка? Но мерцал внутри слабенький огонек: бывают, бывают в жизни разные чудеса. Вот, например, Юдзи Хякутакэ, тоже любитель, открыл две кометы, названные его именем; одна из них, между прочим, прошла в непосредственной близости от Земли. Или Роберт Эванс, ни много ни мало – кинопродюсер, открыл визуально, то есть через наблюдение в телескоп, сорок две вспышки сверхновых звезд. А Камил Горнох, тоже любитель, открыл аналогичные вспышки, но – уже вне пределов Галактики. А как повезло Кэролайн Мур: открыла и зафиксировала сверхновую, когда ей (Кэролайн) было четырнадцать лет. Или вот Лесли Пелтье, простой фермер, клубнику выращивал, даже высшего образования не получил, но обнаружил и официально зарегистрировал аж целых двенадцать комет.

Чем он, Ефим, хуже них?

Главный стимул все-таки заключался в ином. В нашей Галактике действительно четыреста миллиардов звезд. Неужели ни у одной из них так и не смогла зародиться жизнь? Трудно было в это поверить. Ефим уже был знаком со знаменитым «принципом заурядности»: Вселенная является однородной и изотропной, Солнечная система – не исключение среди других звездных систем, значит должны существовать целые сонмы планет, подобных Земле, и на многих из них вполне могли возникнуть высокоразвитые цивилизации. Тогда где они? – как темпераментно воскликнул однажды Энрико Ферми. Почему мы не видим и не слышим их?.. Действительно, почему? Ведь уже с середины прошлого века началось систематическое радиопрослушивание Вселенной, а также поиск того, что можно было бы интерпретировать как разумный сигнал. И – нигде, ничего. Несколько быстротечных сенсаций лопнули, как пузыри. Ефим этого не понимал. Великое молчание космоса он рассматривал как вызов лично себе. Иногда среди ночи он откидывался от телескопа и, давая отдых глазам, смотрел из ротонды на Бельск, погруженный в невнятные сны, на равнину за ним, на расплывчатые тени холмов, на выгнутый, как в средневековых гравюрах, звездный купол небес, и его охватывало что-то вроде отчаяния.

Неужели мы в самом деле одни?

Нет-нет, этого просто не может быть…

Жители Бельска тем временем относились к увлечению мэра спокойно. Между собой называли его «наш звездочет». Рассуждали здраво: главное, чтоб звездолеты не стал строить за счет городского бюджета, а так – ради бога, пожалуйста, какой от этого вред?

Вместе с тем мэр – фигура публичная. Вообще – тем, кто чего-то достиг, невольно стараются подражать. В социологии это называется «демонстрационный эффект». Однажды на прием к Ефиму явился директор соседней школы и рассказал, что у них в старших классах – просто повальное увлечение астрономией. Пришлось даже организовать «Звездный кружок». Чуть ли не каждый второй купил себе сильный бинокль. Но что там – бинокль? Разве в бинокль что-нибудь интересное разглядишь? В общем, нельзя ли провести для ребят экскурсию к настоящему телескопу? Ефим только руками взмахнул: да сколько угодно! В тот же вечер явились к нему аж двадцать семь человек. В ротонду их пришлось набивать последовательно – тремя партиями, так что в круглом зальчике было не продохнуть. Половина энтузиастов, разумеется, быстро отсеялась, но двенадцать ребят начали приходить теперь чуть ли не каждую ночь. Да еще подтянулось с десяток из других городских школ. Алена стонала: не дом, боже мой, а прямо какой-то рок-клуб, всю ночь топают по лестницам вверх и вниз. И потом, ведь эту ораву надо чем-то кормить. Неудобно же, надо хоть чай с бутербродами предложить. А с другой стороны, не выгонять же ребят: не в пивбар все же идут, не на дискотеку с каким-нибудь порошком, а изучать звездное небо.

Все чаще посматривал Ефим на развалины обсерватории. Понимал, что если уж браться за это дело, то браться надо продуманно и всерьез. В одиночку такую махину не своротить. И наконец решился, взял месячный отпуск, поехал сначала в область, потом оттуда, не оглянувшись, – в Москву. Как он позже рассказывал, это была целая эпопея: в Москву пришлось съездить еще одиннадцать раз. Тем не менее месяцев через шесть начались на развалинах восстановительные работы, а еще через год новенький раздвижной купол просиял с вершины холма матовым серебром…

Обсерватория получила необычный открытый статус: проводить наблюдения в ней мог в принципе любой гражданин России. Начали приходить заявки от объединений астрономов-любителей. Стали слезно проситься астрономические кружки из других городов. А когда Ефим – с помощью уже нового поколения старшеклассников – сделал для нее увлекательный сайт: плыли по нему галактики, вспыхивали разноцветные звезды, будто в танце вращались хороводы планет, то поток желающих посетить Бельский астрономический центр вырос в десятки раз. Пришлось возвести гостиницу для приезжих. Основой тут послужил замок-терем, который не успел достроить первый городской мэр. О Бельске начали писать в центральной прессе, был снят телефильм «Город Неба», где Ефим давал обширное и (честно говоря) не слишком внятное интервью. В обсерваторию заглянул (проездом) даже премьер-министр, и по такому случаю губернатор немедленно заасфальтировал дорогу от Бельска в райцентр.

Город вообще заметно преобразился. Бойкие журналисты писали, что там даже поддатые мужики знают, что такое эксцентриситет. Так прямо и говорят: что-то у меня сегодня эксцентриситет – не того, добавить бы надо… А на вопрос полиции: где живешь? – бодро отвечают: в Ланиакее!.. – имея в виду колоссальное галактическое сверхскопление (по-гавайски «необъятные небеса»), куда тоненькой ниточкой входит и Млечный Путь. На что тут же получают совет: вот и дуй отсюда на третьей космической!.. Однако, если серьезно, то на всероссийских олимпиадах по астрономии школьники Бельска теперь регулярно занимали призовые места. Бельск удостоился принимать «Астрофест» – крупнейший в России астрономический фестиваль. И уже солидный московский еженедельник в статье «Кому нужны звездочеты?» без тени иронии написал, что «будущее страны создается в Бельске»: ведь там дети с пятого класса запросто оперируют такими понятиями, как реликтовое излучение, эффект Доплера или параллакс.

Было в обсерватории и научное отделение. Сотрудники его, аспиранты и кандидаты наук, охотно приходили к Ефиму – пообедать как следует, выпить чая, кофе, хорошего коньяка, осмысленно поговорить с хозяином, как устроено мироздание. Почему, например, Вселенная несимметрична, какой тут скрыт глубокий и таинственный смысл? Или что такое темная материя, етить ее в кочерыжку, и – поставить вопрос ребром – а существует ли она вообще?

Ефим тоже – иногда целые ночи – проводил в обсерватории. Вокруг него накапливался, медленно обновляясь, кружок продвинутых в астрономии учеников. Попасть туда считалось за великую честь. Заскакивали и повзрослевшие выпускники – вспомнить юные годы, вновь окунуться в загадочную звездную даль. И вот однажды, о чем Ефим поведал одной из центральных газет, к нему подошла Галя Поспелова, седьмой «б» класс, четырнадцать лет, именно столько когда-то было ему, и, смущаясь до самых ушей, сказала, что зафиксировала на последних сеансах какой-то странный объект. Вы, Ефим Петрович, не могли бы взглянуть?.. Четыре часа утра, конец марта, дежурство подходило к концу. Снег уже почти стаял. Звезды, казалось, пахли весной. Ефим без особого интереса просмотрел на компьютере один снимок, другой, после пятого или шестого, подумав, вернулся в начало, уже целенаправленно, сравнивая, пролистал всю серию, выпрямился рывком, напрягся, стал смотреть еще раз, и вдруг, выражаясь его собственными словами, у него «мягко и горячо подпрыгнуло сердце».

6

Нельзя сказать, что сенсация грянула неожиданно. Первые публикации, сообщающие о том, что в Солнечной системе, примерно на орбите Марса, обнаружен космический корабль пришельцев, появились уже в начале апреля, когда Международный астрономический союз (самая серьезная в этой сфере организация) официально подтвердил наблюдения Бельской обсерватории, осторожно классифицировав обнаруженный ею феномен как «аномальный объект».

Но и этого было достаточно. Новостные агентства тут же запестрели сногсшибательными заголовками. Утверждалось – без тени сомнений, конечно, – что это действительно звездолет, что он не один, что к Земле приближается грозная «галактическая армада», вооруженная «позитронными лазерами», что вторжения следует ожидать через месяц, через неделю, вообще завтра с утра, что спасения нет и что истекают последние дни существования человечества. Необычайную популярность набрал в сети ролик анонимного автора, ник – «Дикозавр», где пупырчатый, как огурец, крейсер «галактов» приземлялся непосредственно на Арлингтонском кладбище в Вашингтоне, из него выскакивали тысячи бронированных пауков и без особых усилий превращали в дымящиеся развалины и Пентагон, и Капитолий, и Белый дом.

Кстати, именно в это время мне позвонил из Москвы Андрон Лавенков и попросил срочно выслать ему мои соображения насчет возможных версий контакта с инопланетной цивилизацией. Три странички, не больше: что это будет – переговоры или конфликт?

– Какие еще пришельцы? – туповато осведомился я.

– Ты что, телевизор не смотришь? – фальцетом вскричал Андрон.

Только тогда я сообразил, что дело серьезное.

Особой паники, впрочем, не было. Подавляющее большинство пользователей интернета (и я в том числе) уже давно привыкли к информации типа «космический крейсер инопланетян найден во льдах Антарктиды». Или «НАСА сфотографировала тайную базу пришельцев на обратной стороне Луны». Реакция на первые сообщения был слабой. Мир, захлебывающийся в пузырях фейковых новостей, утратил способность отличать вымысел от реальности. И только когда тот же Астрономический союз опубликовал бюллетень, где говорилось, что «бельский объект» имеет, скорее всего, искусственное происхождение, а буквально через пару часов после этого генеральный секретарь ООН Чармонг Ал Бешт, подводя итог чрезвычайному заседанию Совета Безопасности, длившемуся всю ночь, объявил, что к Земле действительно приближается космический корабль инопланетян, ситуация начала обретать характер повального сумасшествия.