Текст книги "Жаворонок"

5

Сказанное, естественно, не означает, что Кармазанов сразу же, в тот же день, начинает предпринимать какие-то конкретные действия. Для действий, по его мнению, ситуация еще не созрела. Вопрос очень болезненный, навернуться здесь можно так, что костей не останется. Это он хорошо понимает. Чего-чего, а бесплодных мечтателей в этой стране хватает. Прожекты всем надоели; человека надо сперва проверить на серьезной работе. А потому, почти мгновенно зачислив Жанну в штат какого-то из многочисленных подразделений, проследив, чтоб ее загрузили и попросив присмотреть, как она справляется со своими обязанностями, он на долгое время как бы забывает о ней, словно факт их вечернего разговора выветрился у него из памяти. Целых три месяца проводит она за скучным канцелярским столом, оформляет какие-то накладные, ведет реестр «движения расходных материалов», регистрирует малопонятные «текущие поступления», подшивает их в папки, разносит по соответствующим кабинетам. Это – рутинная, скучная, изматывающая круговерть, забивающая мозг и сердце и не приносящая удовлетворения. Снова ничто не указывает ни на какое предназначение. Дни уходят за днями, а она ни на шаг не продвигается к намеченной цели. Кажется, что все забыто, отброшено, рассосалось, осталось в далеком прошлом. Она достигла жизненного предела; ничего нового в ее судьбе больше не будет.

И здесь хочется провести сравнение с ее знаменитой предшественницей. Если первая Жанна, историческая Жанна д’Арк, появившаяся в Вокулере и объявившая, что именно она предназначена спасти Францию, сразу же получает от коменданта города конвой из шести человек, прибывает ко двору короля в Шиноне, и уже через месяц ведет войска Карла VII к осажденному Орлеану, то у Жанны из российской провинции события разворачиваются значительно медленнее. Проходят новогодние праздники с единственным, правда искренним, поздравлением от родителей, заканчивается морозный январь, висит над звонницами Москвы шар медного солнца; уже накатывается февраль в треске лопающихся сосулек, и только тогда Кармазанов вызывает ее к себе, в кабинет, где начальство, в другом крыле административного корпуса, и вялым голосом, точно видит ее впервые, предлагает принять участие в некой провинциальной кампании: «ну, это – учитывая, так сказать, ваш опыт работы». Он на нее почти не смотрит, фиолетовые глаза высокомерно прищурены.

Жанна сразу же понимает, что он имеет в виду. Нигде с такой легкостью не бросают людей, как в политике. Здесь не имеют значения ни заслуги, ни прежние дружеские отношения; только то, что человек представляет собой сейчас. И Кармазанов тут вовсе не является исключением. То, что он предлагает Жанне – первое ее серьезное испытание, ее первый бой, первый и, возможно, последний случай продемонстрировать, чего она стоит. Он бросает ее в кипящую политическую стремнину: выплывет девочка – хорошо, не выплывет – черт с ней, не жалко; одним работником в административно-хозяйственной части станет больше. Это ее личный Аустерлиц, собственный Вокулер с равнодушным пока еще Робером де Бодрикуром, ее Рубикон, за которым ей уготованы либо смерть, либо победа. Здесь в тумане безвестности должна загореться ее звезда. И потому тихая лихорадка охватывает ее, когда через несколько дней оказывается она в поезде, следующем в юго-западном направлении. Она не может ни спокойно сидеть у столика, где позвякивают бутылки нарзана, ни лежать на полке, которую она сразу же облюбовала. В купе помимо нее находятся еще три человека: сутулый, белобрысый и очень подвижный парень со странной фамилией Зайчик, множеством бледных веснушек обметывает лицо его, Зайчик еще сыграет определенную роль в судьбе Жанны; тоже светлый, но тучный и медлительный Гоша, специалист по компьютерам, дышащий так, словно в купе не хватает воздуха, и, наконец, пожилой, крепко сбитый, невысокий загорелый мужчина, также очень подвижный, которого молодежь зовет попросту – дядя Паша. И хотя дядя дядей, и на шутки он сразу же откликается, у него – стылые помаргивающие глаза опытного человека. Сразу чувствуется, что с ним лучше не ссориться. Лысина – отлакированная, по бокам ее – короткие жесткие волосы. Это сотрудники Кармазанова, с которыми ей предстоит работать. Сам Кармазанов, в отличие от команды, едет в СВ и за шесть с половиной часов ни разу не навещает своих подчиненных. Тоже – выразительная деталь, свидетельствующая о характере этого человека.

Впрочем, его отсутствия никто словно и не замечает. Эта команда отработала вместе уже не одну такую избирательную кампанию, они давно знают друг друга и ведут себя абсолютно раскованно: подшучивают над дядей Пашей, который в ответ лишь подергивает плотной полоской усов под носом; хохоча, вспоминают различные случаи из предшествующей политической практики; если им верить, любая избирательная кампания – сплошной анекдот; карикатурно, особенно Зайчик, ухаживают за Жанной: каждое ее движение комментируются в преувеличенно-лестном для нее смысле, каждое ее слово истолковывается с привлечением философии и истории. Особенно в этом преуспевает веснушчатый Зайчик, но тучный Гоша, также попыхивает цитатами из Сенеки. Чувствуется, что образования у него – не меряно. Обстановка в купе таким образом самая непринужденная. Жаль, что Жанна не в состоянии разделить это веселье: к шуткам она равнодушна, фарсовые ухаживания Зайчика вежливо отвергает. А когда чуть оживившийся Гоша пытается заменить его в данной роли, быстрым и твердым взглядом дает понять, что делать это не следует. Не такое у нее настроение, чтобы флиртовать с мальчиками. Слишком расходятся их намерения уже в ближайшее время. Для мальчиков, и для дяди Паши – это просто работа; может быть, та же игра, но только с весьма весомым денежным вознаграждением, а для нее – это действительно что-то вроде Аустерлица, отступать ей нельзя, и пороховой дым сражения першит в горле. Вот почему она не может играть в эти игры. Ей физически плохо в коробке вагона, подрагивающей на стыках. Пользуясь первой же паузой, выходит она в грохочущий тамбур, и довольно долго стоит, прижавшись лбом к стеклу двери. Перед глазами проплывает обыкновенный российский пейзаж: заснеженные поля, лес вдоль зыбкого горизонта, длинные, похожие на бараки дома пристанционных поселков. Сутулые галки на проводах, тусклое небо. Сердце ее сжимается от странной необратимости происходящего. Куда она едет, зачем ее ждут в купе эти незнакомые люди? О чем так безжалостно грохочет железо в проходах между вагонами? Нельзя забывать, что ей лишь совсем недавно исполнилось девятнадцать лет. Она еще девочка, и ей просто страшно среди дорожного дыма. Нет никого рядом, кто бы мог ее поддержать. Надрывно гудит паровоз, уносятся в мерзлую даль клочья пара. Недобрые предчувствия комком стискивают дыхание. Жанне хочется плакать, но слезы у нее точно закупорены. А потом в тамбур осторожно просовывается дядя Паша. Чай принесли, говорит он, подмигивая. Хочешь чаю? Тогда пошли. И прикладывает палец к губам, словно о чем-то предупреждая.

Предчувствие, испытанное в холодном тамбуре, ее не обманывает. Ситуация там, где им предстоит работать, не просто тяжелая, а катастрофическая. Город, сам по себе, может быть, и не слишком важен, но он входит в так называемую «красную зону», если пользоваться терминологией Гоши, в ту довольно большую и промышленно весомую область, где на выборах, как заколдованные, побеждают представители коммунистов. Впрочем, ничего удивительного в этом нет. В области, как и во многих других регионах, практически не выплачивают зарплату. Большинство предприятий простаивает еще с осени. Ни сырья, ни заказов местное производство уже давно не имеет. На металлургическом комбинате, выпускавшем некие секретные «оболочки» (корпуса снарядов, ну все же об этом знают, сообщает представитель администрации), оба цеха теперь пытаются изготавливать кухонную посуду, а директор текстильной фабрики, доведенный до крайности обещаниями помочь, заявил по местному телевидению, что если это и есть демократия, то он лично тогда целиком за советскую власть, при советской власти хотя бы платили за отгруженную продукцию. Город погружен в отчаяние и бессмысленное кипение. Уже дважды работники того же металлургического комбината выходили на станцию и пытались перекрыть движение поездов. Один человек пострадал, против троих было возбуждено уголовное дело. Естественно, что влияние коммунистов растет с каждым месяцем. Данные всех опросов показывают, что если бы голосование по основным кандидатам состоялось сейчас, блок так называемых «патриотических сил» получил бы по крайней мере 80% от готовых придти на выборы, в то время как представитель, условно говоря, «демократического» объединения в лучшем случае – 20%, и эта цифра, скорее всего, завышена.

Кармазанову об этом докладывает тот же представитель местной администрации – странной серости человек, по тухлым глазам которого чувствуется, что он уже ни во что не верит. Вы деньги какие-нибудь привезли? – спрашивает он вяло. Нет? Ну, значит, можете спокойно ехать обратно. У нас нынче так: нет денег – нет избирателей.

Разговор происходит под стук молотков, под треск передвигаемой туда-сюда мебели. Помещения, отведенные им в местном избирательном штабе, Кармазанову понравились. Он указывает на другие – две комнаты в задней части старого деревянного здания, обладающие тем преимуществом, что имеют отдельный выход на улицу; в этих комнатах можно, по крайней мере, не засвечивать некоторых контактов. А то, знаете ли, ходи сюда через всю анфиладу. Тут же наличествует и кандидат, которого им следует продвигать. У Жанны, когда она видит его, сердце обрывается и летит в пустоту. Эти студенистые брылья щек, эти глаза, которые уже никогда не смогут быть искренними, эти вальяжные и вместе с тем суетливые движения барских ладоней. Впечатление у нее правильные: бывший второй секретарь горкома. Кому могло придти в голову выдвинуть его кандидатом? Осторожненько, не решаясь по такому поводу отвлекать Кармазанова, она излагает свои сомнения дяде Паше. Ведь достаточно показать этого деятеля – и все, полный провал. Да, кабан еще тот, говорит дядя Паша довольно громко. Но ведь, девочка, для того мы сюда и приехали. В этом, девочка, и состоит наша работа.

Дядя Паша говорит абсолютно серьезно. Слаженно и быстро, как на учениях, разворачивается деятельность команды. Сдвинуты в угол столы, выгружены из коробок и подключены два компьютера. Гоша, ни секунды не медля, устраивается за клавиатурой. Пальцы порхают со скоростью, невероятной для обыкновенного человека. Въезжаем, шеф, сообщает он довольным голосом. Одновременно Зайчик выдергивает из розеток местные телефоны, небрежно сгребает их и сует представителю администрации: Вот, заберите эти реликты… – извлекается из других коробок нужная техника, и уже через три минуты он бодро говорит кому-то в Москве: Ну что, птичка, слышишь меня? Молодец! А теперь попробуем через скремблер… – Сам же дядя Паша, как бы гуляя, бесцельно бродит по комнате, смотрит в окно, скользит глазами по крашенным стенам, неожиданно распоряжается, чтобы убрали отсюда все электрические розетки: ничего-ничего, мы свои поставим, люди запасливые… – некоторое время изучает пластмассовый светильник на потолке – вывинтив лампочку, внимательно заглядывает внутрь патрона. Появившиеся откуда-то мужики снимают дверь и начинают обивать ее дерматином… – Я вам нужен? – несколько растерянно спрашивает представитель администрации. Кармазанов отмахивается и цепкими пальцами хватает телефонную трубку.

Яростная энергия исходит от него в эти минуты. Он – как мотор, наполненный электричеством и дергающий приводные ремни. Мир начинает вращаться вокруг него, как вокруг солнца. Вспыхивают протуберанцы, люди против воли оказываются втянутыми в воронку событий. Противиться этому чудовищному напряжению невозможно. В первые же часы он договаривается с командующим здешнего военного округа, что за день до выборов в области будут проведены учения «Дружба» (навезут солдат и прикажут голосовать за нашего бегемота, комментирует дядя Паша). Далее он встречается с начальником городской тюрьмы и, по рассказу Зайчика, не единым словом не затрагивая тему политики, сообщает тому, что заявка на плановый ремонт зданий встречена благожелательно, в управлении полагают, что надо поддерживать перспективных сотрудников; сразу же после двадцать седьмого (это и есть дата выборов) он получит платежное извещение о перечислении денег. (Еще две тысячи голосов, говорит дядя Паша). Начальник УВД города приходит к ним сам: радостный, низенький, похожий на деда Мороза, с красным лицом, обметанным по краям снежными волосами, в форме, распираемой круглым животиком. Бодренько предупреждает, чтоб – никаких нарушений правил горизбиркома. Мы неприятностей не хотим, у нас, хе-хе-хе, место тихое… – Они запираются с дядей Пашей в кабинете у Кармазанова и образуются вновь только минут через сорок, распространяя вокруг запах армянского коньяка. У Кармазанова злобновато подергивается бровь над глазом. Уважение выказано, начальник милиции уходит удовлетворенный. (От нас отправится к коммунистам, негромко предсказывает дядя Паша). Он теперь мотается целыми днями по людям, с которыми достигнуты договоренности: составляет какие-то графики, расписывает действия каждого по часам и минутам; потому что мало договориться на три батальона солдат, то – грузовиков у них нет, то – бензин кончился, а у командира полка вообще – свадьба дочери. Самому надо, пальцами, говорит он со вздохом.

Все это, как Жанна догадывается, в порядке вещей. Точно такое же происходит сейчас от Чукотки до Пскова. Самому надо, пальцами, как правильно говорит дядя Паша. Ее это не шокирует, у нее хватает своих проблем. И она погружается в них, будто в холодную воду. Никто, разумеется, не позволит ей оставаться простым зрителем. Деятельность Кармазанова ошеломляет, но сама по себе не может переломить ситуацию. Солдаты и заключенные – это, конечно, весьма перспективно, но еще существуют инерция и настрой рядовых избирателей. Рядовым избирателям начихать на все обещания Кармазанова, но в решающий день, то есть двадцать седьмого, голосовать будут – они. Требуется чем-то пронять эту аморфную массу. Зайчик поэтому надевает кожаное пальто с лацканами и ремешками, вешает в ухо серьгу, на грудь – значок с надписью «Я – в полете, а ты?», – отпадный слоган, ребята торчат, объясняет он Жанне, и отправляется в клубы, которых в городе целых одиннадцать штук. Его задача – привлечь на сторону «демократического кандидата» местную молодежь или хотя бы заставить ее явиться на избирательные участки. Молодежь – это его узкая специализация. У него в запасе есть непобиваемый козырь: выступление за два дня до выборов популярной российской рок-группы. Крутой будет оттяг, финишная тусовка, радостно сообщает он и оттопыривает мизинец, как это принято среди местных. Он на зависть оптимистичен и абсолютно уверен в успехе.

А Жанну после некоторых колебаний Кармазанов решает направить в район местной фабрики. Это, возможно, не самая яркая его идея: что может сказать девятнадцатилетняя пигалица, вчерашняя ученица, отработавшая после школы неполный год, да и то не в цеху, а в чистеньких управленческих помещениях, женщинам, у которых трудовой стаж больше, чем она прожила, и которые не получают зарплату с прошлого ноября? Ничего, кроме мутного раздражения, такой агитатор не вызовет. Однако у Кармазанова нет выхода. Людей не хватает, а местные функционеры не внушают ему доверия. Они уже продемонстрировали свою удручающую некомпетентность. Кстати, ничего особенного он от Жанны не ждет; девочка до сих пор проявляла себя в лишь качестве аккуратного исполнителя. Вряд ли и здесь следует рассчитывать на что-то большее. Ладно, пусть поработает, наберется опыта. И потому для него лично полнейшей неожиданностью становится то, что Аверин в своей темпераментной биографии назовет «снежным чудом», а Лариса Гарденина, вероятно, не без воздействия этого определения, – «маленькой рождественской сказкой». Задушенный сугробами город будто пробуждается от апатии. На первую встречу с Жанной в помещении Красного уголка где, кстати, вопреки всем событиям так и красуется на стене портрет вождя мирового пролетариата, приходит всего человек восемь-десять, да и то – это пенсионеры, которым нечем занять свободное время. Все, вроде бы, идет, как обычно; ничего неожиданного. Но уже на вторую встречу под тем же аляповатым портретом внезапно стекаются человек двадцать пять, причем среди них есть, как ни странно, и работающие мужчины, а на третью – с ума можно сойти! – около сорока, вплоть до недавно избранного районного депутата. Тесное помещение уже не вмещает всех жаждущих, и дядя Паша, несколько удивленно подтягивая к лысине брови, арендует на неделю вперед актовый зал Дома творчества. Правда, теперь в этом Доме размещается небольшой алкогольный заводик, и потому из подвалов, где, собственно, и находится главный разливочный цех, восходит такой густой водочный запах, что у мужчин слезятся глаза, и они непроизвольно закусывают. К счастью, запах этот нисколько не мешает собравшимся. К концу недели зал на двести мест забит полностью. Слух о грандиозном «концерте» преодолевает любые пространства, и в расцвеченном еловыми лапами вестибюле можно встретить теперь посланцев самых глухих поселков.

Даже Кармазанов через несколько дней является на ее выступление. Он уже слышал о них в скупом и сбивчивом изложении членов своей команды. Он садится в заднем ряду, отъединенный от всех аурой высокомерия, закидывает ногу на ногу, нервно сцепляет пальцы и со снисходительностью отца, вынужденного присутствовать на детском утреннике, наблюдает пустую сцену, на середине которой скрещиваются лучи боковых софитов, физически чувствует паузу, созданную ожиданием сотен пришедших сюда людей – она растет, набухает и странным нездешним звоном давит на уши – замечает, как умолкает в зале не только кашель, но любые посторонние шорохи, как успокаивают детей, как их усаживают, чтобы более не отвлекаться; он видит девочку, внезапно появляющуюся из-за складок занавеса – в лучах софитов она еще более бестелесна, чем при дневном освещении, синее платье ее, как сгусток лета среди зимы; надежда – так можно определить этот цвет, бьющий в глаза; волна хрустального пения прокатывается по залу, оно нарастает, усиливается, звенит в лепных сводах; чудны его переливы – точно от соприкосновения ангельских сфер, легок и сладок жар, бесплотно проникающий в душу; Кармазанов не сразу, видимо, понимает, что так звучит голос Жанны; а когда понимает, – вдруг выпрямляется и судорожно открывает веки, темным огнем зажигаются у него глаза, сердце начинает стучать, будто уколотое адреналином, ему не хватает воздуха, видимо, как и всем остальным, и он вдруг с испугом замечает такое, о чем раньше не подозревал – что он любит всех этих, поющих, незнакомых ему людей, они чудесны, добры, и каждый составляет с ним единое целое, они все – семья, разделяющая поровну и горе, и радости, и он может пожертвовать всем, только чтобы они были счастливы. Никогда прежде он не испытывал ничего подобного. Кармазанов встает вместе с залом, и пламя в его глазах как бы выворачивается наизнанку. В нем больше нет ни ненависти, ни презрительного высокомерия. Только любовь, только счастье, только готовность свидетельствовать об этом граду и миру. Он неслышно вздыхает – тоже одновременно со всем залом, смаргивает, по щекам его проползают легкие слезы. Он, оказывается, плачет, наверное, первый раз в своей жизни, и – что странно – он совсем не стесняется этих беспомощных слез.

Вряд ли можно выразить человеческим языком то, что невыразимо. Бог не разговаривает с людьми через средства массовой информации. Колебания мировых струн не умещаются на писчей бумаге. Евангелисты правдивы – но лишь той правдой, которая отпечаталась в их душах. Собственно истина – выше и больше, чем говорят нам о том все четыре Евангелия. И потому нет смысла записывать рассказы людей, которые слышали Жанну. Тем более, что все они повторяют примерно одно и то же: счастье… радость… будто вернулось детство… проснулась душа… ангел простер крылья над миром… – никакие подробности не отражают того, что в действительности происходило, никакие из сохранившихся наблюдений, никакие магнитофоны или видеотехника. Записи не способны дать представление о реальной Жанне. И, наверное, лучше всех почувствовал это некий отец Варсонофий, весьма загадочная фигура, по слухам, личный посланник митрополита Антония, возникший на выступлениях Жанны через несколько дней. Может быть, это была благодать, скажет он репортеру, как бы не замечая приближенный к нему микрофон. И добавит уже не столько для журналиста, сколько, видимо, для себя: Человек не должен противиться благодати.

Мнение специалиста, разумеется, очень ценно. Знаменательно также и то, что Кармазанов более никогда не присутствует на выступлениях Жанны (на «радениях», как он их с усмешкой характеризует). Видимо, слезы и прикосновение благодати насторожили его. Кажется, впервые он начинает подозревать, какая исполинская сила заключена в этой хрупкой на вид, молоденькой девушке. Возможно, он тогда уже начинает побаиваться этой силы, но если даже и так, то внешне он ничем не выдает своих чувств. Чувства свои Кармазанов проявит значительно позже. А пока он пытается лишь рационально использовать ситуацию и навешивает на Жанну сразу два новых района. Прежде всего Центральный, который важен, потому что здесь вся городская администрация, и Заречный, где расположен дымно-хвостатый Металлургический комбинат. Похвалы Кармазанов не рассыпает и никаких комплиментов не делает. Он лишь говорит по начальственному сердито: Пойдешь туда и выступишь точно также. Лицо его, перекрученное мышцами, равнодушно. И только веки прикрыты, он словно не хочет смотреть Жанне в глаза.

И здесь разворачивается новое чудо, которое окончательно ставит все на свои места. Не проходит и трех дней с момента появления Жанны в этих районах, как симпатии к кандидату так называемых «демократических сил» начинают стремительно повышаться. Рейтинг его неудержимо растет. Замеры путем выборочного опроса делаются почти ежедневно, и по сводному графику, который так же почти ежедневно распечатывает флегматичный Гоша, видно, что кривая предполагаемых голосов «за» превращается в радостно-вертикальную, а количество голосов «против», наоборот, все меньше и меньше. В начале недели рейтинг дремлет на уровне безнадежных 12 – 14 %, к середине недели он повышается, причем достоверно, до 31, а к концу недели уверенно переваливает за половину. Жизнь точно начинает новый виток.

Совсем по-другому смотрят теперь на нее Гоша и Зайчик. Кем она являлась для них буквально несколько дней назад? Прихотью начальства и, вполне вероятно, обузой в будущей серьезной работе. Дурочкой без знания жизни, без опыта, без умения обращаться с людьми. Никто не ожидал от нее чего-то разумного. Отсюда и снисходительное ухаживание за ней именно как за девочкой. И вдруг – полный фурор. Вдруг – фантастическое, не поддающееся рассудку преображение. Из придурковатой служанки, место которой на кухне, превращается она в сказочную принцессу немыслимой красоты. И даже не в принцессу, а в фею, творящую невероятные чудеса. Команда, включая и дядю Пашу, просто потрясена. Каждый из них уже побывал на ее выступлениях, они уже околдованы ими, и их сердца уже озарены страстной надеждой.

Тем более, что они собственными глазами видят, какой ценой дается это преображение. Жанна выступает теперь в своих районах три раза в день: утром – для тех, кто работает в вечернюю или ночную смены, вечером – чтобы поговорить с живущими по нормальному графику, и еще в середине дня – для пенсионеров и неработающей молодежи. Кроме того, все время выскакивают незапланированные мероприятия: с коммерсантами, до которых докатились слухи о Жанне, с работниками культуры, собравшимися на какую-то сессию как раз в эти дни, с врачами и сестрами местной Центральной больницы. Нагрузка в результате чудовищная. У Жанны нет ни одной свободной минуты. Она ежедневно проводит на сцене по шесть, по восемь и даже по десять часов. Отдыхает она только в машине, и еще – обязательные десять минут перед каждым выходом; на стуле – откинувшись и свесив руки вдоль тела. Она почти ничего не ест в эти дни: Зайчик с Гошей не могут уговорить ее хотя бы на ложку каши, суп для нее слишком жирен, из бифштекса высовываются какие-то волосы; яблоко или груша – вот все, чем она поддерживает в себе искру жизни. Врач, срочно вызванный Кармазановым из Москвы, прописывает витамины и дважды в день вкалывает глюкозу. Этого, разумеется, не хватает для восстановления сил. У нее теперь легкие головокружения, которые она старается скрыть ото всех, у нее – бессонница, выматывающая хуже всего на свете, у нее – ужасные приступы слабости и странное нежелание жить. По утрам – будто мутная серая пленка лежит на мире, и приходится долго тереть лицо холодной водой, чтобы содрать эту пленку и придти в нормальное состояние. Щеки у нее западают, а лицо становится бледным и как бы даже просвечивающим. Бесплотный призрак колышется в зеркале по вечерам. Наконец у нее воспаляется горло и резко подскакивает температура. Воздух даже при осторожном вдохе разъедает гортань, и, пытаясь повысить голос (микрофоны есть не везде, где приходится выступать), Жанна срывается и заходится в мучительном кашле. Тот же московский врач весьма настойчиво рекомендует прервать «гастроли»; иначе – образование язв, потеря голоса и затем – длительное лечение. Он достаточно категоричен в своих выводах. Однако Жанна, выслушав его, отказывается наотрез. До дня выборов остается чуть больше недели, и прервать выступления в такой момент, значит просто отдать победу в руки соперника. Неделя – срок колоссальный. За неделю достигнутые результаты размажутся и канут в небытие. Никому не интересно, что было неделю назад. В этом ее решительно поддерживает Кармазанов. Он ведь не случайно вызвал врача именно из столицы. В Москве хорошо понимают, что такое политика, а потому, высказав свое мнение и тем самым исполнив профессиональный долг, врач пожимает плечами и подчиняется обстоятельствам. Теперь пять раз в день он смазывает ей горло пахучей коричневой мазью. От нее горло немеет и на время утрачивает чувствительность. В голосе появляется едва уловимая хрипотца. «Усталый ангел», как напишет о ней в те дни местная пресса.

Сама Жанна не обращает внимания на подобные пустяки. Ни бессонница, ни хроническое недоедание, ни мешки под глазами не могут ее смутить. В том-то, видимо, и проявляет себя истинное предназначение, что оно поглощает охваченного им человека практически целиком. Плоть переплавляется непосредственно в душу; отступают растерянность, слабость, уныние, считающееся, кстати, одним из смертных грехов, открываются силы, которых человек в себе даже не подозревал, и гора послушно идет туда, куда ей указано.

Нечто подобное, по-видимому, ощущает и Жанна. На нее выступления эти производят такое же впечатление, как и на слушателей. Она точно пропитывается от них необыкновенной энергией: начинает вдруг понимать, почему эти люди несчастны, чему они радуются и от чего огорчаются, чего ждут от нее и что в действительности получают. Нет ничего прекраснее этих мгновений. Напрасно беспокоится врач о том, что здоровье ее подтачивается предельной нагрузкой. Он – просто врач, и медицинские знания его ограничены. Жанну не только не утомляют три выступления в день, напротив, она выходит из них обновленной. Я нисколько не устаю, скажет она в интервью местному журналисту. Общение с избирателями для меня – огромная радость. И несмотря на удручающую банальность последней фразы, это именно так. У Жанны и в самом деле начинают брать интервью, ее начинают фотографировать и показывать по телевидению. Разумеется, это пока исключительно местная пресса, но к концу января некий влиятельный столичный еженедельник, обращаясь к событиям, причудливо разворачивающимся в провинции, помещает заметку о ней и даже снабжает портретом. Качество печати, правда, такое, что Жанна выглядит, будто ей лет сорок пять, да и отзывы выдержаны в тонах, скорей, иронических. Заголовок посередине страницы гласит: «Экстрасенсы на выборах», а статья повествует о массовых исцелениях и «космическом магнетизме». Чушь собачья, не имеющая никакого отношения к Жанне. Тем не менее, это уже некоторая популярность, это определенный успех. Это – выход на сцену, где бьются самые знаменитые гладиаторы. Впервые Жанна попадает в фокус общественного внимания. И тут происходит весьма показательный инцидент, обретший смысл и значение в свете дальнейших событий.

Популярность Жанны имеет и свои отрицательные последствия. Резкое изменение рейтинга в пользу «демократических сил», разумеется, не может пройти незамеченным для их конкурентов. Это – неприятный сюрприз, реальная опасность катастрофы на выборах. Вполне естественно, что противоборствующая сторона на остается к этому равнодушной. Принимаются меры, и они вполне в духе «складывающихся рыночных отношений». В прессе появляются материалы о «деньгах Москвы, которые отрабатывают дешевые гипнотизеры», намекают, что это деньги неких мафиозных структур, жаждущих установить власть над городом, выныривают из почтового мрака несколько писем, где им советуют немедленно убираться отсюда, а в гостинице теперь почти круглосуточно звонит телефон и осведомляется на разные голоса «за сколько, гады, продали Россию?». Кармазанов вынужден отключить аппарат в номере Жанны. С писем он снимает официальные копии, а оригиналы передает похожему на деда Мороза начальнику ГУВД. Никаких результатов от расследования он, конечно, не ждет. Это – рутина, стандартно прокручивающаяся в каждой такой кампании. Политика – дело жестокое, особенно в «обновляющейся» России. Одновременно он выступает с резкими заявлениями в газетах. Тоже ерунда, как объясняет он на другой день Жанне. Просто – лишний повод привлечь внимание избирателей. Он полагает, что серьезных оснований для беспокойства нет, и все же с этой минуты к Жанне приставлены два местных парня из «группы поддержки», двое атлетов, похожие ожившие платяные шкафы, оба – набыченные, с карикатурно-грозными физиономиями. А кроме того, ее повсюду теперь сопровождает веснушчатый Зайчик. В его обязанности входит следить, чтобы Жанну не слишком задерживали после сеансов.