Текст книги "Гонки на выживание"

Однако постепенно дела там налаживались, и пожары и взрывы за лесами случались все реже. Но то и дело раздававшийся жуткий, нескончаемый рев, что и зимой, и летом, и ночью, и днем по-прежнему раскатывался на многие и многие километры, неизбежно раскрывал понимающим или догадливым людям один из важнейших секретов советской науки, техники и обороны.

Однако в самые последние годы в силу известных перемен развал национального научно-промышленного потенциала коснулся и «новой стройки». Все реже и реже слышался знакомый окрестным жителям гул, все реже и реже озарялись ночами то огненно-оранжевым, то зеленовато-лимонным отсветом низкие облака.

Но в этот солнечный день гул был такой, будто проснулся недалекий вулкан. И даже старожилы, привычные к звукам, приносившимся с «новой стройки», с тревожным недоумением поднимали головы – такого они еще не слышали.

* * *

Вице-премьер Герман Клоков, генеральный конструктор Андрей Черемисин, его первый заместитель Роберт Стенин, несколько высокопоставленных генералов из Министерства обороны, а также ведущие сотрудники «Апогея» находились в подземных бункерах, у окуляров стереотруб и перископов, в нескольких километрах от испытательного стенда – массивной металлоконструкции, внутри которой параллельно поверхности Земли в глубокой траншее был намертво закреплен опытный двигатель.

Никто не знал, что может произойти после включения зажигания, после того как сольются воедино в огромной камере сгорания два компонента новейшего топлива с окислителем и двигатель впервые будет испытан на полную мощность. Не разнесет ли весь стенд испепеляющим взрывом, не прогорят ли стенки камеры, выдержат ли сверхжаропрочные сплавы циклопического сопла.

Все меры безопасности были приняты, все казалось выверенным до конца… И все же никто из них не мог предположить, что слепяще-яркий факел кипящего пламени из сопла двигателя вытянется почти во всю длину стометровой бетонной траншеи, подняв серо-багровые тучи пыли и дыма. На барабанные перепонки давил чудовищный грохот – казалось, от него сейчас растрескается и разлетится обломками сама земля… Герман Григорьевич, защитив уши плотными противошумовыми заглушками, неотрывно смотрел в окуляры через фильтры темных очков.

Нет, никогда еще не доводилось ему видеть такое.

Согласно с программой испытаний на полной мощности стартового режима «РД‑018» проработал ровно восемь с половиной минут. Именно столько потребовалось бы разгоняемой им ракете, чтобы вынести на пятисоткилометровую орбиту десятитонный спутник. Стартовый ускоритель показал небывалую устойчивость и надежность всех элементов конструкции.

В доказательство этого академик Черемисин расширил рамки испытаний и через двадцать минут после первого запуска распорядился включить зажигание повторно, доведя нагрузку до критической.

Но и тут великолепная конструкция оказалась на высоте. Наконец подача топлива была перекрыта, огненный хвост уменьшился и словно втянулся в добела раскаленный конус сопла.

Клоков снял защитные очки и заглушки. Бледный, взволнованный и счастливый Черемисин подошел к нему.

– Ну что? – спросил он с неожиданным мальчишеским вызовом. – Впечатлило?

Машина отработала как часы. Судя по записям приборов, нам удавалось дозировать силу тяги в пределах плюс-минус одного процента. Такое не под силу ни одному двигателю в мире!

Клоков хотел что-то ответить, но Черемисин вдруг яростно взмахнул рукой и неожиданно возвысил голос:

– И что же? Вот такое чудо техники должно валяться на складе, ржаветь и пропадать? Такую машину – на свалку?

– Да погодите, Андрей Терентьевич… – Бросьте! Вложить миллиарды, вложить силы, вложить талант лучших умов страны, идти к этому дню столько лет – и что же? Выкинуть за ненадобностью? Что же нам делать прикажете? Закрывать лавочку?

– Успокойтесь, Андрей Терентьевич, – воскликнул Клоков. – Успокойтесь, дорогой. И дайте-ка я вас сначала от души поздравлю. Я имею поручение передать вам самую искреннюю благодарность, приветствия и поздравления от премьер-министра и Президента… – Спасибо! – горько воскликнул Черемисин. – Весьма тронут. Мерси. Ведь мы все тут – все двадцать тысяч человек только ради этого поздравления и старались.

Пусть они лучше вместо поздравлений приедут сюда и скажут, что теперь с нами будет и что нам делать.

– Я вижу, вы слишком переволновались, – чуть снисходительно улыбнулся Клоков. – И немудрено – родить такого исполина! Поскольку испытания прошли блестяще, давайте в связи с этим проведем небольшое рабочее совещание. В самом деле, пришло время обсудить все эти наболевшие вопросы и дальнейшую нашу стратегию. Собирайте ведущих руководителей отделов, посидим, поговорим… А «Зодиак РД‑018» еще полыхал жаром. Его раскаленные детали быстро остывали, отдавая жар своих поверхностей окружающему воздуху, который дрожал и вибрировал, как над костром.

Но детали сопла не обгорели, не оплавились. Лишь по титановым, танталовым, вольфрамо-молибденовым элементам обшивки расплылись сине-лиловые разводы, в то время как двигатель остался в идеальном рабочем состоянии, готовый к новым запускам и к новым извержениям ревущего огня.

Перед назначенным совещанием выпили шампанского за успех, за достигнутый феноменальный результат. Настроение у всех было приподнятое, лишь один Черемисин, который, казалось бы, должен был торжествовать больше всех, выглядел подавленным.

Переговариваясь и обмениваясь впечатлениями, хозяева и гости потянулись к главному административному корпусу НПО «Апогей». А вскоре собрались в большом кабинете Черемисина в предельно узком кругу, и вице-премьер Клоков взял слово.

– Дорогие друзья! – сказал он. – Сегодня один из самых знаменательных дней не только в жизни вашего прославленного предприятия, не только в истории нашей ракетно-космической отрасли. Уверен, этот день когда-нибудь войдет в историю и всей мировой ракетно-космической науки. Как сказал поэт, «и невозможноевозможно». Вы наглядно продемонстрировали это – в труднейших условиях, что называется, на полуголодном пайке… В то время, когда все вокруг распадается, ваш прославленный коллектив и прежде всего вы, Андрей Терентьевич, и вы, Роберт Николаевич, сумели довести до конца сложнейший проект и доказали, что Россия жива, что, как сказал великий наш предок, может, может она, Русь-матушка, собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов рожать, как рожала… Мы воочию в этом убедились! Наш российский интеллектуальный научно-технический потенциал, несмотря на все трудности, по-прежнему на высоте. Низкий вам поклон!

Собравшиеся зааплодировали – лишь Черемисин сидел, понуро опустив седую голову.

А вице-премьер продолжал:

– Вы создали то, что не снилось пока ни японцам, ни французам, ни даже американцам. Вы доказали, что… – Он вдруг запнулся, не зная, что, собственно, говорить дальше.

Черемисин тотчас воспользовался паузой.

– Спасибо вам, Герман Григорьевич, за добрые слова! Но скажите, что же будет теперь?

– Да погодите вы, Андрей Терентьевич, дайте хоть порадоваться… – засмеялся Клоков. – О проблемах еще успеем наговориться. Праздник так праздник!

– Может быть… – Черемисин заметно разволновался. – Только нам ведь не до банкетов.

– А мы-то надеялись… – засмеялся Герман Григорьевич, и все вокруг подобострастно заулыбались, оценив вельможную шутку.

– Послушайте, можем ли мы праздновать, когда рабочие без зарплаты сидят?

Что могли, мы сделали, что хотели доказать – доказали. Но повторяю – что же дальше? Какая судьба ждет наш «Зодиак»? Попадем в Книгу Гиннесса? Извините, но мы не для того работали, чтобы прославиться как создатели новой царь-пушки, которая не стреляла, и нового царя-колокола, который не звонил!

– Мне странны ваши вопросы, дорогой Андрей Терентьевич, – сказал Клоков. – К чему такая риторика? Вам не хуже меня известна ситуация, которая сложилась на сегодняшний день в стране, – казна пуста, стоят сотни заводов, тысячи производств, миллионы людей без зарплаты… – Это теперь каждый ребенок знает, – перебил Черемисин. – Что с двигателем будет? Говорите прямо!

– А что касается двигателя, то при всех его сверхъестественных возможностях девать нам его сегодня решительно некуда и использовать негде, – жестко сказал Клоков. – Денег нет. И потому мы будем вынуждены свернуть и временно закрыть программу летных испытаний ракетного комплекса «Зодиак-Апогей». Для которого, собственно, изначально ваш двигатель и предназначался. Это для вас, Андрей Терентьевич, не секрет и не новость. Ракету создавать не на что и незачем. В какой области ее сейчас можно было бы использовать – непонятно. Согласитесь – у страны сегодня есть куда более насущные и мучительные проблемы.

– Значит, все в одну яму? – негромко проговорил Черемисин. – Туда же, куда и лучшие наши боевые корабли, лучшие самолеты, туда же, куда «Буран»… – Честное слово, вы удивляете меня! – уже раздраженно воскликнул Клоков.Почему, Андрей Терентьевич, вы делаете вид, будто все это для вас открытие Америки? Надеялись, что после испытаний, когда мы увидим все своими глазами, то под впечатлением увиденного можем принять какое-то иное решение?

– Может быть, и так. Да, пожалуй, так.

– Но как, по-вашему, должно поступить правительство? Как и что нам делать, если мы стоим на грани промышленно-экономической катастрофы? Научите нас! В ножки поклонимся!

– Я не экономист, я инженер и конструктор, и я не собирался вставать у штурвала государства! – покраснев от гнева, крикнул Черемисин. – Какого черта тогда было устраивать эти показательные испытания? Этот проект обошелся стране в пять миллиардов на старые деньги, то есть в несколько триллионов сегодняшних бумажек. К чему было тогда и сегодня выкидывать на шумовые эффекты еще несколько миллиардов?

– Я не могу, Андрей Терентьевич, – с трудом сдерживаясь, быстро сказал Клоков, – давать объяснения по таким вопросам. Я могу отвечать только за себя.

Ракету и двигатель заказывали военные. Ракету и двигатель просили ученые. Но когда это было? Ведь была совершенно иная ситуация. Так что куда логичнее было бы переадресовать эти вполне правомерные вопросы тогдашним руководителям, тогдашнему Министерству обороны, а заодно – Главкосмосу и Академии наук!

Недобрый, а может даже, и угрожающий смешок пробежал по кабинету.

– Ну вот! Начали за здравие, а кончаем за упокой, – мрачно сказал первый заместитель генерального конструктора профессор Стенин. – Но ведь действительно нужно что-то решать с уже построенными двигателями. Нельзя же их, в самом деле, мариновать на складе. Это же безумие!

– А, – засмеялся Черемисин, – понятно! Роберт Николаевич почувствовал подходящий момент, чтобы толкнуть свои товарно-денежные идейки. Дерзайте, коллега, не теряйтесь!

– О чем вы, Андрей Терентьевич? – возмутился Стенин и тоже покраснел от волнения. – Я, как и вы, только и думаю о том, чтобы спасти наш «Апогей», удержать кадры, сбалансировать производство! Чтоб не полетело все в тартарары!

– А сколько, кстати, у вас к настоящему моменту построено и заложено двигателей? – обернулся к Стенину Клоков. – Мне надо будет доложить на заседании кабинета министров.

– Полностью собрано три движка, включая тот, что сегодня прошел огневые испытания. Заложено еще два. Все на разных стадиях монтажно-сборочных работ.

– Боюсь, по завершении сборки, испытаний и доводки все двигатели придется законсервировать до лучших дней, – глухо сказал Клоков.

– Но вы же знаете, Герман Григорьевич, – вступил в разговор один из присутствующих военных, генерал-лейтенант Курцевский. – У нас намечены два плановых испытательных пуска ракет «Зодиак». От них мы ни в коем случае не можем отказаться. Ракета должна пройти летные испытания. Это вопрос военно-стратегический. И… политический тоже.

– Да, я помню, Владлен Иванович, – кивнул Клоков. – В ближайшее время мы обсудим этот вопрос на правительстве, в Совете Безопасности и в Совете Обороны.

Если не будет возражений – пуски осуществим во что бы то ни стало. Получите здесь, на «Апогее», готовые двигатели и переправите их на космодром.

– Спасибо! – генерал кивнул с благодарностью и снова сел.

– Но в таком случае заказчики должны сначала оплатить нам изделия,поднялся Стенин. – Мы даже со смежниками рассчитаться не можем.

– Ну… мы это как-нибудь утрясем… – махнул рукой Клоков. – Что-нибудь изыщем… Только, видимо, произойдет это не сразу, с отсрочкой платежей… А пока, боюсь, программу производства «Зодиака» придется заморозить.

– А я боюсь, – встал Черемисин, – мне придется тогда отправиться на покой.

Прямо с завтрашнего числа. Если нет никаких перспектив, никаких планов, никаких надежд – к чему тогда все эти игры? В общем, вы можете тут еще совещаться, а мне недосуг, увольте! Мне семьдесят один год, и я имею право на свою честно заработанную пенсию. Счастливо оставаться!

Он поднялся – высокий, худой, сутулый, с двумя Звездами Героя Соцтруда и медалью ленинского лауреата на лацкане пиджака – и вышел из своего кабинета.

Над столом заседаний повисла тишина.

– Ну вот… – помолчав, с горечью в голосе сказал Клоков. – Это надо было предвидеть. Конечно, этот день не мог закончиться иначе. Если в стране беда, она должна была коснуться всех. Я прекрасно понимаю Андрея Терентьевича, прекрасно понимаю… – Но вы-то какой-нибудь выход видите? – спросил Стенин.

– Придется оглянуться назад… – повернулся к нему Герман Григорьевич. – К осени девяносто четвертого года ресурсы и резервы страны были на пределе. По сути дела, мы были уже за красной чертой. Ну а что было потом, не мне вам напоминать. Я был против, но меня спрашивать не стали… Все знали, что было потом.

Потом была Чечня… Через полчаса правительственный кортеж уже мчался обратно в Москву по Ярославскому шоссе. Откинувшись на кожаное сиденье позади водителя, Герман Григорьевич Клоков, чуть прищурясь, смотрел в окошко машины на проносящиеся мимо подмосковные пейзажи.

Неожиданный взрыв академика Черемисина не удивил и не озадачил его.

Клоков слишком давно и хорошо знал генерального конструктора, знал его характер, как знал от нужных доверенных людей, что эта вспышка и решение вовсе не были внезапными или случайными. Они созревали давно и только ждали такой вот минуты.

Что ж, все закономерно. Наступил момент естественной смены поколений. Во главе «Апогея» должен был встать другой руководитель – кандидатура его подразумевалась сама собой. Это был человек с огромным опытом, но куда более молодой, новой формации, новой закваски. С ним не нужно было играть в дипломатические игры и искать общий язык.

Все шло своим чередом… Ни Черемисин, ни его окружение еще не могли знать того, что знал он.

Примерно то же самое, что и у них, позавчера произошло в НИИ высокомолекулярных химических технологий, где точно так же решили «уйти на покой» двое ведущих создателей ракетного горючего для двигателя «Зодиак РД‑018» – рабочего вещества ФФ-2 – сверхсекретного горючего «коктейля», за литр которого, конечную формулу и технологию производства любые заинтересованные лица, научные центры и даже страны отдали бы любые деньги.

Загудел телефон защищенной правительственной связи. Клоков снял трубку -Добрый день, Герман Григорьевич! Ну как, посмотрели? Каковы ваши впечатления? – донесся до него голос, который знала вся страна и весь мир.

– Я на пути в Москву. Да, посмотрел… Что-то невероятное! Почище любой фантастики.

Около минуты он очень внимательно слушал то, что говорил ему собеседник.

Затем сказал:

– Совершенно с вами согласен, им надо помочь… Однако, к сожалению, не обошлось без инцидента. Когда я честно и без прикрас изложил на совещании всю картину, старик вспылил и заявил, что больше не желает работать и уходит в отставку. Ну конечно, потеря… Мы все-таки еще попытаемся уговорить его не делать поспешных шагов. Надеюсь, когда остынет и успокоится, он подойдет к проблеме более трезво, как и подобает ученому его масштаба, одумается и вернется.

– Надо бы успокоить его… Это же такая голова!

– Сделаем все, чтобы он вернулся. Распрощавшись, Клоков положил трубку.

Сверкая синими и красными маячками над блестящими черными крышами, четыре «мерседеса» неслись к Москве со скоростью двести километров в час.

* * *

До вечера отсыпались Пастух и его маленькая команда в заваленной книгами большой квартире профессора Злотникова.

Никто не звонил им, не вызывал, не отдавал приказов. И они ждали – с покорностью пассажиров, временно задержавшихся в аэропорту из-за нелетной погоды.

Пастух с Доком глубокомысленно играли в шахматы и оттягивались после умственных усилий арм-реслингом. Боцман валялся на тахте и листал бесчисленные разноцветные журналы. Мухин сидел перед профессорским компьютером, играя в «Дум», а, утомившись, отжимался на ковре в гостиной и выполнял «крокодила» на одной руке.

Трубач в больших наушниках полулежал в кресле и, закрыв глаза, часами меланхолически слушал классику на компакт-дисках, попеременно сжимая в огромных лапищах теннисные мячи.

Ну а Артист отрабатывал перед зеркалом приемы японского и китайского рукопашного боя, метал ножи, стрелял в мишень из электронного пистолета и крутился по хозяйству, изобретая, чтобы порадовать друзей, все новые блюда посредством свободного соединения, казалось бы, заведомо несоединимых компонентов. Результаты его усилий принимались друзьями вполне благосклонно, без лишней критики.

Но это только казалось, будто они расслабились. На самом же деле каждый был предельно собран и мобилизован.

На рассвете нового дня, ожидая приказа куда-то отправляться и ни на минуту не расставаясь со своими новыми пейджерами, они устроили для Трубача пятикилометровую пробежку, чтобы тот мог вернуть свою обычную физическую форму.

Однако лежание в «кризисном» и разные таблетки, как выяснилось, почти не сказались на его состоянии.

Для своей комплекции метателя молота или борца-тяжеловеса он был, как и раньше, удивительно легок и быстр, да и дыхалка работала идеально, на зависть всем врагам.

– Симулянт он и есть симулянт… – пыхтел Пастух, когда они вдвоем с Мухой не могли одолеть Николая, борясь с ним на молодой травке – …во мамонт!

Кончался второй день ожидания в режиме полной готовности. Как всегда, телефон в квартире общительного, знакомого со всей музыкальной Москвой, профессора консерватории Злотникова звонил часто.

Но те, чьего звонка они ждали каждую минуту, словно в воду канули. Пусты были и дисплеи всех шести пейджеров.

После обещания их неведомого собеседника напомнить о себе в ближайшие часы эта неопределенность томила и выводила из себя.

– Странно, – повторял Артист, – чего они там тянут? Может быть, решили все-таки от нас отказаться? Нашли других, кого-нибудь получше?

– Вряд ли. – Сунув руки в карманы спортивных штанов, Док выхаживал по диагоналям обширной гостиной. – Тогда бы мы уже не прохлаждались тут, а были бы… ну… сами понимаете где и в каком виде. Прикиньте масштаб, так сказать, подготовительных мероприятий… – А ведь это только увертюра, – заметил Трубач. – Первые три или четыре такта.

– Похоже, там просто чего-то ждут. Что-то где-то должно произойти, после этого нас и введут в дело, – заключил Пастух.

Даже тщательно обследовав свою одежду, обувь и все закоулки квартиры, они постоянно были начеку. Жестоко обожженные молоком, они, не жалея легких, дули на воду: гнусного подвоха можно было ожидать теперь отовсюду и в любой момент. Все деловые разговоры велись под громкую музыку или болтовню телевизора.

Завершались вторые сутки их вынужденного безделья, но по-прежнему ничего не менялось.

– По-моему, нам просто подарили в качестве моральной компенсации новый «джип» и по десять штук на рыло, – усмехнулся Мухин. – Если и впредь будут выплачивать по штуке за три приема карате, то, честное слово, я не возражаю!

– Мелкий ты человек, Муха, – покачал головой Артист, – мелкая, ничтожная личность.

– Амба! – оборвал их Пастух и прибавил громкости радиоприемнику. – Давайте лучше подытожим то, что мы узнали. Как говорил товарищ Шерлок Холмс, «человек всегда оставляет следы. Всегда, дорогой Ватсон».

– Весь вопрос в том, – добавил Трубач, – сумеют ли увидеть этот след другие.

Они сидели голова к голове. На всякий случай в разных концах комнаты одновременно работали на разных волнах два приемника и какая-то очередная викторина шла по телевизору. Коварные пленочки, понятное дело, на время совещания были извлечены из-под крышек часов.

Но не успели они начать свою летучку, как заверещал радиотелефон.

Семен снял трубку и услышал строгий хрипловатый мужской голос:

– Злотников?

– Да, я. – Артист отчаянно замахал рукой, чтобы остальные приглушили орущую технику. – Говорите, слушаю вас, – продолжил он и нажал переключатель громкой связи, чтобы ни одно слово из их разговора не прошло мимо остальных.

– Нам необходимо встретиться с Пастуховым, Где он?

– Он здесь.

– Передайте ему трубку.

– Слушаю, – сказал Сергей.

– Здравствуйте, Пастухов. Готовы ли вы встретиться для важного разговора?

– Ну конечно, – ответил Сергей. – Мы готовы.

– Тогда сегодня в двадцать три ноль-ноль вы должны прибыть вместе с этим вашим… хирургом Перегудовым к станции метро «Рижская», на остановку сорок второго и восемнадцатого троллейбусов, у эстакады. К вам подойдут мои люди и проводят к месту нашего свидания.

– Пароль? – спросил Пастух.

– Встречающие знают вас в лицо.

– Ну вот и все, – сказал Пастух, вешая трубку, – занавес поднимается.

Все молчали, понимая, какая предстоит этим двоим поездка. Сергей посмотрел на часы. Было около десяти вечера.

– Через двадцать минут можно выезжать, – сказал Док и протянул Трубачу свои заслуженные швейцарские с черным циферблатом. – Верни на место их шпионские цацки. Вдруг затрепыхаются. И в Серегины тоже.

– И вот что еще, – шепотом сказал Пастухов. – Черт его знает, чем может обернуться эта встреча. В случае чего – встречаемся где всегда.

– Хорошо, – кивнул Артист.

– Все мои метки вы знаете, – нахмурившись, продолжил Сергей. – Перед самой встречей суну за щеку мой личный медальон, – он показал им маленький плоский металлический овал, хранящий все данные капитана Пастухова.

– Мои приметы тоже всем известны, – сказал Док. – Так что в случае чего легче будет найти. Помолчали.

– Лично я ваши бренные останки искать не собираюсь, – рассердился Артист.Ждем вас здесь с планом задания. Я намерен честно отработать свои баксы.

– Баксы, баксы… – вздохнул Иван, – их еще надо суметь подучить.

Трубач произвел «восстановительную операцию» и вернул им часы. Пастухов снова взглянул на циферблат:

– Ладно, Иван. Труба зовет. Не люблю опаздывать на интимные свидания.

Прибудем на точку пораньше, покрутимся, присмотримся. Ну а там – как Бог даст.

Боцман протянул ему ключи от нового «джипа». Пастух крепко сжал их в кулаке и улыбнулся своей неожиданной, яркой улыбкой.

* * *

Над вечерней Москвой только что отгрохотала гроза, и ее зарницы еще посверкивали в разных сторонах темного неба.

Пастух ехал, неукоснительно четко соблюдая правила движения. Громко шелестя по мокрому асфальту широкими шинами, их обгоняли летящие на дикой скорости такие же «джипы», иномарки, да и наши старались не отставать.

– Что значит – люди не ценят собственной жизни, я уж не говорю о чужих,задумчиво сказал Перегудов. – Человек, в сущности, такая хрупкая, уязвимая букашка… Правда, с большими резервами.

Сергей молча кивнул. Он был сосредоточен и собран, как всегда перед выходом на боевую операцию.

– Что, брат, маленько поколачивает? – спросил Док. – Нормальная реакция центральной нервной системы. Конечно, с такой крупной клиентурой нам еще работать не доводилось. Хотя… пока мы им нужны, можно не трепетать. Другое дело, если… решат вывести за штат.

– Голос… – сказал Пастух. – Обратил внимание? Другой голос… Сейчас звонил не тот, с кем мы беседовали на той даче. Что бы это значило?

– Да все что угодно, – усмехнулся Док. – Брат, сват, заместитель. А может, и еще кто… Миновали нескончаемый Ленинский проспект, пронеслись Якиманкой. У храма Иоанна Воина Пастух притормозил и некоторое время провожал глазами в зеркале заднего вида удаляющийся черный силуэт церкви. Он знал, что теперь тут служит вторым священником их отец Андрей из Спас-Заулка. Тот батюшка, к которому они приходили, отправляясь на новые задания.

На подъезде к Большому Каменному, откуда открывалась знаменитая панорама Кремля за Москвой-рекой, Пастух снова сбросил скорость, глядя на ночные терема, соборы и тускло золотящийся купол колокольни Ивана Великого. Как и сталинские высотки, их уже несколько лет с наступлением темноты подсвечивали невидимыми прожекторами, отчего они становились какими-то призрачно-таинственными, как изображения на рентгеновских пленках.

Оба молча и пристально смотрели на кремлевские дворцы, на кое-где светящиеся окна в зданиях над зубчатой стеной, на трехцветный российский флагобвисший и мокрый после ливня.

– Не знаю как тебя, а меня так просто разбирает любопытство, что они нам собираются предложить, – сказал Док.

– Скоро узнаем, – угрюмо промолвил Пастухов.

Как и собирались, к «Рижской» прибыли загодя. У станции метро людей почти не было, только изредка в свете уличных фонарей появлялись прохожие под зонтами.

Покрутившись минут десять по улицам и проездам, сделав пару контрольных кругов под эстакадой, они доехали до Крестовского моста, развернулись под ним и вернулись по проспекту Мира к Рижскому вокзалу.

Немного постояли у тротуара, потом снова вернулись туда, где было назначено свидание и, наконец, минут за десять до условленного времени, не сговариваясь, одновременно сняли, обесточили и спрятали под сиденьями выданные им пейджеры, загнали машину в тень, заперли ее и не спеша двинулись пешком на другую сторону проспекта Мира, к остановке, где их должны были встретить.

Видно, ни автобусов, ни троллейбусов не было давно – за то время, что они кружили, проводя наружную разведку, на остановке собралась изрядная толпа. Они смешались с ней и стояли, невольно прислушиваясь к чужим разговорам, внимательно приглядываясь к тем людям, что ежились под мокрыми зонтиками.

Моросил мелкий дождик. Было черно, мокро, неуютно. Но вот подкатил восемнадцатый троллейбус, за ним пустой сорок второй, народ ринулся к дверям, и вскоре машины унеслись по блестящим мокрым мостовым. В свете золотистого фонаря на высокой мачте остались лишь они двое.

Пастухов взглянул на часы.

– Двадцать два пятьдесят девять, – сказал он негромко. – Пора бы… – Угу… – прогудел Док.

И в ту же секунду откуда-то вынырнула, видимо из темной ниши между двумя киосками, мужская фигура. Человек был один – немного выше среднего роста, коренастый. Возможно, он ^некоторое время наблюдал из укрытия, а теперь неторопливо направлялся прямо к ним вразвалку, сунув руки в карманы полосатых спортивных штанов.

И когда приблизился. Пастух и Док без труда узнали в нем немолодого водителя того минивэна «мицубиси», на котором их доставили назад в Москву с таинственной загородной дачи.

– Здорово, ребята, – по-свойски, буднично приветствовал он их как старых знакомых и протянул руку. Рука была железная. Видно, этот человек умел не только крутить баранку. – Не опоздал? Вы, смотрю, маленько раньше приехали? Ну, топайте за мной.

Он повернулся и двинулся куда-то во тьму узкого прохода между каменными ограждениями и рядами палаток закрытого до утра оптового рынка. Они молча повиновались и двинулись за ним.

Шагали в темноте мимо бесчисленных закрытых и задраенных щитами ларьков и магазинчиков, иногда спотыкались о какие-то коробки, ящики, обломки стальной арматуры. Было грязно, мокро, отовсюду несло мочой и фруктовой гнилью. Шли через какие-то лабиринты проходных двориков, вдоль железных и кирпичных заборов, спускались и поднимались по темным скользким лестницам – вокруг делалось все мрачней и глуше – как будто и не было совсем рядом иной жизни и иного мира огромного города.

Где-то поблизости время от времени грохотали поезда, коротко посвистывали электрички.

Наконец вслед за этим человеком, пригнувшись, нырнули в пролом толстой бетонной стены. И оказались в сырой черноте, где пахло углем и железнодорожной смазкой. Вдали, в темноте, тревожно светились синие огоньки на стрелках, горели прожектора на высоких мачтах и в отсвете их лучей тускло отблескивали бесчисленные мокрые рельсы.

Громадные черные тени высились вокруг. Приглядевшись, они различили нескончаемые ряды неподвижных электричек и пассажирских вагонов дальнего следования, загнанных в тупики. Это был черный спящий город, составленный из вагонов, отстойная зона Ленинградского и Ярославского вокзалов – составы, составы, составы… В вагонах кое-где тускло горели окна, скользили за мутными стеклами какие-то подозрительные пятна света, а в основном было темно.

Но этот странный город жил своей неведомой тайной жизнью… Где-то слышались голоса, смех, где-то хныкал ребенок, откуда-то доносилась пьяная песня и матерная ругань.

Провожатый остановился – под одеждой у него пиликнула и что-то гнусаво пробормотала рация. Он сунул руку за пазуху, достал и приблизил ко рту какое-то помигивающее разноцветными огоньками связное радиоустройство.

– Так точно, прибыли, – ответил он на чей-то запрос. – На девятом пути.

Направляемся к вам.

– Можете следовать, – распорядилась рация.

– Понял вас.

И снова зашагали между составами, мимо поездов, по узким коридорам между путями, – поминутно попадая в лужи и глядя под ноги, чтоб не оступиться на шпалах, не зацепиться за кабели и штабеля старых рельсов, чтоб не разбить головы о поручни и стальные ступеньки, торчащие из распахнутых вагонных дверей. Идти порой приходилось вдоль веток действующих перегонов, по которым время от времени то навстречу, ослепляя прожекторами электровозов, то нагоняя, с тяжелым лязгом проходили дальние поезда и пригородные электрички.

Тут было самое подходящее и удобное место, чтобы в случае надобности спровадить на тот свет человека, да так, что и комар носа не подточит – без свидетелей и улик. И немало, наверное, людей не по своей воле расстались тут с жизнью вот такими мрачными грозовыми ночами.

Мимо них, мерно постукивая колесными парами и набирая скорость, проплыл от Ленинградского поезд до Санкт-Петербурга. Пассажиры стояли возле окон и смотрели, раздвинув занавески, на идущих куда-то троих мужчин.

Тот, что встретил их, шагал уверенно – видно, хорошо знал эту опасную дорогу.

Впереди послышался шум: там двигались и толпились какие-то неясные фигуры, раздавалась гортанная речь и негромкие резкие возгласы.

. – Цыгане? – спросил Пастухов.

– Тут целые таборы ночуют, – обернулся провожатый, – гоняют их, гоняют, а ничего, держатся. Тут много их. Могут погадать – будущее предсказать… Не желаете?