Текст книги "Наука подтверждает – 22. Сборник научных статей"

Наука подтверждает – 22
Сборник научных статей

Автор-составитель Андрей Тихомиров

ISBN 978-5-0059-0836-0 (т. 22)

ISBN 978-5-0053-5486-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тайна творчества Шекспира

Уильям Шекспир (1564 – 1616 гг.) – великий английский поэт и драматург. Драматургия Шекспира – одно из высших художественных достижений эпохи Возрождения. В конфликтах его драм отразились противоречия социальной жизни того времени. В центре внимания его произведений – судьбы человека и человечества. Он раскрывает богатство и противоречия человеческой натуры, сложную борьбу интересов в обществе, изображая жизнь в её наиболее напряжённые моменты, когда обнаруживается самая сущность характеров и окружающих их жизненных обстоятельств. Реализм Шекспира необыкновенно многогранен, он охватывает многообразные градации чувств и отношений, возвышенные и низменные стороны жизни, величие и падение человеческих душ, трагическое и комическое, личное и общественное.

Развиваясь в условиях переломной эпохи в истории английского и всего европейского общества, творчество Шекспира прошло сложную эволюцию. Оно началось тогда, когда победа Англии над Испанией (1588 г., разгром «Непобедимой армады») сулила благоприятные перспективы. Во всех жанрах его пьес (комедиях, исторических драмах и трагедиях) доминировало оптимистическое решение жизненных коллизий. Для комедий Шекспира типично отсутствие, плутовских мотивов, столь характерных для комедиографии более зрелого периода буржуазного общества. Высокая человечность утверждается путём прославления благороднейших побуждений: любви и дружбы, во имя которых и борются герои – одни против патриархального деспотизма родителей («Сон в летнюю ночь»), другие против эгоизма и злобы окружающих («Много шума из ничего»), против измены дружбе и любви («Два веронца»), против ханжества и напускного аскетизма («Бесплодные усилия любви», «Двенадцатая ночь»). Существенной чертой комедий является такое построение сюжета, в котором к смешному примешивается печальное, почти трагическое (финал «Бесплодных усилий любви», борьба и соперничество братьев в «Как вам это понравится»).

В комедиях Шекспира носителями комедийной стихии являются, наряду с простонародьем, люди светского, аристократического общества – романтические юноши и остроумные, прекрасные девушки. Народность комедий автора проявляется в утверждении здорового, естественного отношения к чувствам и стремлениям человека, в искренности шекспировского оптимизма, в его национально-английском юморе, в образах его весёлых, чудаковатых слуг (Спид и Лаунс в «Двух веронцах»), в их своеобразной мудрости (шут Оселок в «Как вам это понравится»), в частом обращении к народной поэзии с её чарующей фантастикой («Сон в летнюю ночь»), в острых насмешках по адресу выспреннего языка, нарочитой утончённости паркетных шаркунов и псевдоучёных («Бесплодные усилия любви» и др.). Гуманистические темы любви и дружбы, утверждение свободы и достоинства личности придают комедиям Шекспира глубину и содержательность, нигде не переходящую в сатиру на нравы или в поучения. Комедийные образы изящны и пластичны, иногда гротескны (напр., Фальстаф); изображаемый Шекспиром мир еще свободен от буржуазной будничности и меркантильного прозаизма, он полон поэтической прелести и яркости. Мировоззрение Шекспира не может быть понято вне особенностей народной жизни той эпохи. В его творчестве, почва которого была подготовлена распадом феодализма, получил глубокое отражение история Англии и Европы того времени.

Шекспир обладал также глубокими познаниями в медицине. В своих пьесах он описал практически все известные в его время болезни и лекарства, а некоторые его наблюдения настолько полны и точны, что их вряд ли способна дополнить современная наука, это утверждает доктор Обри Кейл, автор книги «Медицинское мышление Шекспира», он полагает, что часть своих знаний Шекспир мог получить от зятя, известного в то время медика, но прежде всего обязан собственному универсальному таланту. Медицинские описания Шекспира удивительно точны, они часто встречаются в его произведениях и во многих случаях демонстрируют необычайно глубокие познания для человека, жившего трудом драматурга и актера. Впрочем, то же самое относится к шекспировским описаниям природы, музыки, его философским размышлениям. Трудно назвать область, в которой он не был бы знатоком. Все это – плодотворный результат его уникального дарования. В общей сложности Шекспир ввел в свои пьесы восемь врачей. Первым таким персонажем был доктор Каюс («Виндзорские проказницы»). Отдавая дань распространенному тогда насмешливому отношению к врачам-иностранцам, Шекспир изобразил его весьма чудаковатым французом с забавным акцентом. Однако в целом драматург с уважением относился к этой профессии, отвергал бытующую и сегодня манеру все грехи взваливать на медиков и наделял их – как врача в «Короле Лире» – мудростью и человеколюбием. Шекспир дал описание множества болезней. Их тогдашние названия, например «спазмы кишок», «гнилая печень», «зуд ладоней», разумеется, не фигурируют в современных справочниках, но все описанные симптомы верны, так что любой медик понимает, о чем идет речь. А шекспировское описание артрита – «лихорадка суставов» – не может быть превзойдено ни одним современным ревматологом, считает Кейл. По его мнению, из пьес Шекспира совершенно точно можно узнать о степени распространения в XVI веке таких болезней, как проказа, малярия, подагра, чума. Более того, можно выяснить, какие тогда применялись методы лечения. Но самое замечательное, как считает доктор Кейл, было шекспировское понимание психических заболеваний. Драматург дал точные и яркие описания самых различных состояний людей с больной психикой – от умственной неполноценности до сумасшествия.

Неполнота сведений о жизни Шекспира дала повод для возникновения (начиная с середины 19 в.) различных теорий, отрицавших его авторство. Творцами пьес Шекспира были объявлены: философ Ф. Бэкон, затем аристократы – граф Ратленд, граф Дерби, драматург К. Марло, обучавшийся в Кембридже. В основе этих домыслов лежит предрассудок знатных и богатых людей, будто бы простой актёр, выходец из народа, не получивший университетского образования, не мог явиться создателем талантливых и проницательных произведений, охватывающих по своей тематике все стороны тогдашней жизни.

Помимо драматических произведений, Шекспир также создал сонеты, поэмы «Венера и Адонис» (1593 г.) на сюжет древнегреческого мифа и «Лукреция» (1594 г.) на основе древнеримского предания. В трактовке сюжетов проявилось гуманистическое мировоззрение автора. Воспевая любовь, он выдвигает идеал высокой нравственной чистоты («Венера и Адонис»); защищая право женщины на свободу выбора в любви, он осуждает всякую тиранию («Лукреция»). Сонетам Шекспира чужда манерность придворно-аристократической лирики; в них он реалистически и с лирической. проникновенностью раскрыл историю сложных взаимоотношений людей. Мотивы многих из сонетов перекликаются с драмами Шекспира.

Тексты драматических произведений дошли до нас в несовершенном виде. При жизни автора отдельными изданиями (кварто) были опубликованы 17 пьес. В 1623 г. актёры его труппы издали первое собрание сочинений Шекспира в одном томе (фолио), в которое вошло 36 пьес. Анализ текстов обнаружил ряд более или менее значительных расхождений между отдельными повторными изданиями кварто и между кварто, с одной стороны, и фолио, с другой. Всё это привело к необходимости воссоздания канонического текста пьес автора. Над этим работало несколько поколений шекспироведов начиная с 18 в. В 19 в. наиболее тщательным и научно достоверным был признан текст «кембриджского» издания, под ред. Д. Гловера, У. Дж. Кларка и У. О. Райта. В 20 в. предпринято «новое кембриджское издание», под ред. А. Куиллер-Куча и Д. Довер Вильсона. Однако редактура Вильсона зачастую оказывается спорной. Из числа других авторитетных научных изданий большую ценность представляет издание «Новый вариорум», под ред. X. X. Фёрнесса, начатое в 1871 г. Каждый том содержит текст одной пьесы со всеми разночтениями первых изданий кварто и фолио и обширными текстологическими и критическими комментариями. Отдельные пьесы всё же дошли до нас, по-видимому, в неполном виде. Пробелы и неполнота некоторых текстов, а также неясности и противоречия, встречающиеся в них, не опровергают того бесспорного факта, что каждая из пьес Шекспира является великим художественным произведением, богатым идеями и глубоким по характеристике образов. В настоящее время установлена приблизительная хронология творчества Шекспира, дающая основания для суждений об эволюции его мастерства и идейного развития. Между тем, исследованиями установлено, что подавляющее большинство шекспировских пьес основано полностью или частично на сюжетах, заимствованных из других произведений. Однако такова вообще была драматургическая практика того времени, компиляция не считалась порочным явлением. Источники пьес Шекспира распадаются на 3 группы: 1) пьесы, написанные до него другими авторами («Укрощение строптивой», «Комедия ошибок», «Гамлет», «Король Лир», из них первая и последняя дошекспировские пьесы сохранились); 2) литература повествовательная, прозаическая и стихотворная: отсюда заимствованы сюжеты трагедий «Отелло» и «Ромео и Джульетта» и всех комедий, за исключением «Бесплодных усилий любви» и «Виндзорских проказниц»; 3) труды по истории: источником всех хроник, «Макбета» и «Цимбелина» являются «Хроники Англии, Шотландии и Ирландии» Р. Холиншеда; источниками трагедий на античные сюжеты – «Сравнительные жизнеописания» Плутарха (за исключением «Троила и Крессиды», основанной на сюжете одноимённой поэмы Дж. Чосера). Сравнительно-историческая критика, открывшая все эти факты, однако, переоценивала значение заимствований Шекспиром. Сохраняя основные контуры заимствованного сюжета, он с большой творческой самостоятельностью строил действие своих пьес, создавая глубоко драматические ситуации и яркие характеры. Именно характеристики действующих лиц, мотивировка их поведения, раскрытие психологии составляли выдающуюся черту его художественного дарования. Но и в композиции действия он обнаруживал большую оригинальность, сказавшуюся как в драматическом напряжении, так и в исключительно своеобразном сочетании трагического и комического. Таким образом, творчество Шекспира является продуктом творения самого автора, которого впоследствии растиражировали многочисленные издательства, получая при том большие барыши, в современной терминологии «делали деньги», «пиаря» Шекспира.

Раскрыт секрет «микроскопа» Левенгука!

Антони ван Левенгук (1632—1723 гг.) – выдающийся голландский биолог. Еще в молодости он занимался шлифованием оптических стёкол и изготовлял линзы, которые давали увеличение до 300 раз. Эти одиночные линзы («микроскоп» Левенгука) были созданы им не с помощью шлифования, а путем нагревания тонкого стекла, которое плавится, образуется стекольная жидкость, она остывает и получается стеклянная маленькая капля, дающее большое увеличение, однако это вынуждало держать эту каплю непосредственно у самого глаза. Он делал для этой капли-линзы особый футляр, позволяющий держать каплю у глаза и размещать наблюдаемый объект непосредственно у этой капли. Свой секрет изготовления такой линзы он держал в секрете. Я сам (Тихомиров А. Е.) смог создать «микроскоп» Левенгука, расплавляя на огне современные ампулы из тонкого стекла, образовывалась жидкость, которая формировала каплю на конце струи, застыв, она образовывала линзу – это и был так называемый «микроскоп» Левенгука. Чем меньше линза, тем больше увеличение, но это имеет и свой лимит – совсем микроскопическую линзу невозможно просто-напросто использовать для наблюдения объектов. Однако «микроскоп» Левенгука далеко превосходил лучшие сложные микроскопы того времени, что позволило Левенгуку осуществить тонкие наблюдения над различными микроскопическими объектами. Свои наблюдения и открытия он излагал в многочисленных «письмах», которые (начиная с 1673 г.) публиковал в трудах Лондонского королевского общества и других журналах. Левенгук получил широкую известность как крупнейший микроскопист своего времени. Среди многочисленных посетителей, приезжавшие к Левенгуку, чтобы увидеть «тайны природы», был и российский царь Петр I. Левенгук наблюдал мир «маленьких животных»: инфузорий, в наблюдал движение крови в капиллярах, описал эритроциты, строение мышц, кости, дентина зубов, клеточное строение различных органов растений. Изучал тонкое анатомическое строение мельчайших насекомых, партеногенетическое размножение тли; в 1677 г. совместно со своим учеником Л. Гамом открыл сперматозоиды. Он был сторонником преформизма, считая, что организм преобразован в сперматозоиде и что яйцо и половые органы самки служат лишь для питания растущего зародыша.

Английский писатель-фантаст Дж. Свифт, узнав из книги голландца А. Левенгука «Тайны природы», какие тонкие детали живых структур мы узнаем, глядя в микроскоп, пожелал лично познакомиться с изобретателем и его изобретением. Приехал, увидел чудесные картины, и фантазия писателя живо вообразила страну, населенную людьми, уменьшенными в сравнении с обыкновенными в 12 раз. А затем его уж ничто не остановило увидеть другой мир, где, наоборот, все ровно в 12 раз увеличено по отношению к обычным масштабам. Но это не просто сообщества маленьких и больших людей. Это и парадоксальные ситуации, в которые попеременно попадает герой Свифта Гулливер и которые позволили создать блестящую сатиру на современную английскую действительность.

Джонатан Свифт – великий писатель-фантаст

Джонатан Свифт (1667 – 1745) – выдающийся английский писатель. Родился в бедной семье. Учился в Дублинском университете. Был секретарём вельможи У. Темпла и в эти годы (1689 —16 99 гг.) создал свои первые сатиры. В «Битве книг» (1694 г., изд. 1704 г.) описывая «спор древних и новых авторов», осмеял педантизм и ложную учёность. В «Сказке о бочке» (изд. 1704 г) Свифт, пародируя евангельские притчи, рассказывает о трёх братьях – Петре (католицизм), Мартине (лютеранство) и Джеке (кальвинизм). Он осуждает религиозную нетерпимость, показывает нелепость церковных обрядов. В серии пародийных предсказаний, подписанных именем Исаака Бикерстаффа (1708 г.), Свифт осмеял астрологию.

Свифт писал также поэмы, послания, мадригалы в духе просветительной рационалистическую поэзии 18 в. (поэма «Каденус и Ванесса», 1726 г., автоэпитафия «На смерть доктора Свифта»; 1731 г., опубл. 1739 г.). Примыкавший к вигам (1701 – 1709 гг.), а затем к тори (1710—1714 гг.), он вскоре проникся враждой к «компромиссу 1688» между буржуазией и аристократией и потерял доверие к обеим партиям. В своих статьях и памфлетах, например, в журнале «Эгзаминер» («The Examiner»), Свифт требовал прекращения династической войны за так называемое «Испанское наследство». К этому времени относится и «Дневник для Стеллы» (1710 – 1713 гг.) – яркий образец эпистолярного жанра и документ, отражающий политическую и литературную жизнь Англии начала 18 в. С 1714 г. он занимал должность декана собора св. Патрика в Дублине. Энергично борясь против колонизаторской политики Англии в Ирландии, он написал памфлеты «Письма суконщика» (1724 г.), «Краткий обзор положения Ирландии» (1727 г.) «Скромное предложение о детях бедняков» (1729 г.), в которых выступил как вдохновитель освободительной борьбы ирландского народа. В годы наибольшей политической активности создал самое значительное своё произведение – «Путешествия Гулливера» (2 тт., 1726 г.). Продолжая традиции сатиры Возрождения, Свифт пользовался фантастические образами, но придавал им черты жизненного правдоподобия. Стиль писателя отличается ясностью, точностью, отсутствием словесных украшений, если только он не имитирует чопорный, напыщенный язык аристократической литературы. В суховато-повествовательном тоне писателя скрывается едкая ирония и жёлчная насмешка. Используя популярный в то время жанр путешествий, он под видом страны лилипутов изобразил социально-политический строй Англии, произвол и кичливость знати, алчность богачей. Характеризуя современный ему мир, бичевал социальную несправедливость, ужасы колонизации и кровопролитных войн. Остров Лапута, населённый учёными, является у Свифта символом науки, а человекоподобные жадные и злые йеху – злой карикатурой на буржуазных стяжателей. Буржуазному правопорядку противопоставлял строй догосударственной родовой жизни (мудрые, справедливые «гуингнмы» в образе лошадей). Борясь против феодальных пережитков и сочувствуя земледельцам-йоменам, разоряемым капитализмом, писатель не разделял надежд большинства просветителей на буржуазный прогресс. Но, несмотря на пессимистические выводы и вопреки попыткам буржуазной критики представить его «мизантропом», в памяти человечества он живёт как просветитель, демократ, беспощадный обличитель социального гнета. Бесконечные предвыборные «шоу» описал еще Свифт: самые ловкие плясуны на канате, а также те, кто особенно ловко перепрыгнет через палку или проползет под ней, как писал он в «Путешествиях Гулливера», получают высшие государственные должности: «Дворянство стремилось забрать власть в свои руки, народ отстаивал свою свободу, а король боролся за абсолютное господство».

Во времена Свифта, да и долго еще после него, казалось, утверждал еще в 60-х годах прошлого века советский публицист Юлий Кагарлицкий в своей статье «Был ли Свифт научным фантастом?», что Свифт за редкими исключениями осмеял теории, предположения и проекты механизмов, никакого отношения к истинной науке не имеющие. Для нас сейчас ясно другое – Свифт подозрительно часто обращал внимание на то, что впоследствии подтверждалось наукой.

Обитатели летающего острова среди прочего «открыли две маленькие звезды, или спутника, обращающихся около Марса, из которых ближайший к Марсу удален от центра этой планеты на расстояние, равное трем ее диаметрам, а более отдаленный находится от нее на расстоянии пяти таких же диаметров. Первый совершает свое обращение в течение десяти часов, а второй в течение двадцати с половиной часов, так что квадраты времен их обращения почти пропорциональны кубам их расстояний от центра Марса, каковое обстоятельство с очевидностью показывает, что означенные спутники управляются тем же законом тяготения, которому подчинены другие небесные тела».

В течение ста пятидесяти одного года всем было ясно, что это – очередная насмешка Свифта над глупым увлечением астрономией у лапутян. Но с 1877 года все это стало совсем не так ясно, как прежде. Дело в том, что в этом году американский астроном А. Холл открыл два спутника Марса – Фобос и Деймос, время оборота которых должно было совпасть с предсказанным Свифтом, если бы подсчеты были произведены на уровне знаний его времени. Сначала была просто догадка, граничащая с вымыслом. Она жила долго и наконец попала в руки писателей. Первым воспользовался ею Д. Свифт. Еще в первые годы 18 столетия он рассказал о посещении мифической планеты Лапуты, академики которой якобы обнаружили у Марса две луны. Более того, писатель указал, что радиус орбиты ближайшего к Марсу спутника равен трем поперечникам планеты, а другого – пяти. Три поперечника – это около 20 километров. Как установлено современными исследованиями, именно на таком расстоянии и находится спутник, правда, не ближний, а внешний.

Осмеяние у Свифта особое. Он не ложный доносчик, измышляющий клевету, дабы опорочить неугодных. Напротив, Свифт с прилежанием добросовестного прокурора выискивает действительные слабости и прегрешения обвиняемых.

«Он сообщил мне, – рассказывает Гулливер об изобретателе логической машины, – что теперь в его станок входит целый словарь и что им точнейшим образом высчитано соотношение числа частиц, имен, глаголов и других частей речи, употребляемых в наших книгах». Свифт поставил перед создателем логической машины эту задачу потому, что считал ее неразрешимой. Но поставил-то он задачу действительную и притом сформулированную удивительно точно.

Не менее интересно другое возражение Свифта против логической машины.

Римляне для обучения детей грамоте изготовляли медные кубики, напоминающие современные типографские литеры. На каждой грани была вырезана какая-нибудь буква. И вот, глядя на эти кубики, Цицерон однажды задался таким вопросом: если какое-то время бросать их в беспорядке, упадут ли они когда-нибудь так, чтобы образовать, скажем, строчку определенного стихотворения?

Современная статистика тоже заинтересовалась этим вопросом и ответила на него положительно. Конечно, упадут. Но для этого надо кидать их значительно дольше, чем существует Земля.

Свифт был замечательным знатоком античности, и, очевидно, эта мысль Цицерона по-своему преломилась у него в рассуждениях о логической машине. Он обратился к математической стороне вопроса и заставил лапутянского ученого возмечтать о пятистах подобных машинах, хотя и после этого не поверил в его успех. И был прав. Для того чтобы в процессе ненаправленных поисков «перекодировать шум в смысл», выражаясь языком современных компьютерщиков, совершенно недостаточно даже десятков миллионов комбинаций.

Впрочем, у Свифта не обязательно каждое слово – обвинение. Иногда он пускается в подробности просто потому, что его увлекла тема. Уже логическая машина описана им с подозрительным количеством деталей. Что же касается летающего острова, то здесь Свифт совершенно неожиданно с таким рвением предается техническим описаниям, что только Жюль Верн (речь, разумеется, идет лишь о тех сторонах манеры Жюля Верна, которые высмеивал Чехов в своей пародии «Летающие острова», когда упоминал о «пропущенных скучнейших описаниях») да кое-кто из новейших любителей «конкретной фантастики» может с ним поспорить. У Свифта прямо-таки страсть – найдя какую-нибудь новую идею, извлечь из нее как можно больше конкретных подробностей. Но тогда это не стало еще дурной традицией, и Свифт нисколько себя в этом отношении не ограничивает.

Для современников «Путешествия Гулливера» звучали в чем-то правдоподобнее, чем для нас. Во времена Свифта находилось немало читателей, которые принимали на веру даже его географическую фантастику. Это и понятно – ведь они были воспитаны на таком чтении, как знаменитые «Путешествия сэра Мандевиля», полные невообразимых несуразностей и выдумок. Совершенно гипнотически действовало на них и точное указание географических координат – а Свифт на такие указания никогда не скупится.

Цифры вообще завораживали людей того времени. Свифт писал в совершенном соответствии с характером мышления современников. Он может фантазировать, как угодно, но никогда не ошибется в расчетах и вычислениях. Гулливер у него ровно в двенадцать раз больше лилипутов, а великаны во столько же больше Гулливера. Можно не сомневаться, что будь в то время принята десятичная система, все пропорции изменились бы, как один к десяти. Гулливеру по его росту нужно было столько-то лилипутских матрасов, а он получил всего третью часть, и ему было жестко… И так далее, и тому подобное…

По видимости у Свифта все признаки научной фантастики. Но различие все-таки есть. Свифт абсолютно не верит в осуществимость описанного им. Все это для него те же сказки. Научные гипотезы, разумеется, рождаются на основе уже известных фактов, но они же являются стимулом к поиску новых. Если новые факты подтвердят гипотезу, она обретает права теории. Если опровергнут ее и дадут основание новой гипотезе, эта новая гипотеза отберет у своей предшественницы факты, которыми та завладела, и старая гипотеза вернется в область фантастики. Между фантастикой и наукой отношения очень сложные, диалектичные, и складывались они в разные эпохи по-разному.

Сейчас нами вполне признано опережение наукой практики. В конце 18 и начале 19 века практика заметно опережала науку. Тот век был веком пара, но термодинамика появилась позже, чем паровые машины, паровые коляски и паровозы.

Научная фантастика отражала все изгибы отношений между наукой и практикой. Как целостный жанр она была порождена успехами конкретной техники прошлого века и приобрела все соответствующие этому качества. Очень долго научной фантастикой считали только фантастику сугубо конкретную – географическую, транспортную или ту, что мы сейчас низвели до положения «технической». Но постепенно, с убыстряющимся прогрессом науки, фантастика начала преобразовываться. От разработки деталей известного она все больше приходила к поискам принципиально нового и все больше оперировала общими вопросами науки. Осознан этот процесс был не сразу. Жюль Верн в конце жизни уже ставил принципиально новые проблемы, идущие вразрез с привычными физическими представлениями, и критиковал Уэллса, отказывал ему в праве именоваться научным фантастом за то, что Уэллс с самого начала сделал это основным принципом своей работы. Да и сам Уэллс – как робко, с какими оговорками отстаивал он свое право быть причисленным к научным фантастам! Порою он даже отдавал в этом смысле предпочтение тем своим романам, в которых, по существу, повторял зады Жюля Верна, перед вещами, открывшими новый период в развитии научной фантастики.

Во времена Свифта отношения между наукой и практикой были особенно сложными. И его положение фантаста тоже было непростым.

Свифт в исключительной степени обладал очень редким и совершенно необходимым для фантаста качеством – способностью резко перейти пределы привычного. Его, как впоследствии Уэллса, неизменно притягивает к себе принципиально новое. (Недаром Уэллс, говоря о своих «нежюльверновских» романах, называл себя учеником Свифта.) Причем интерес к принципиально новому заставляет его иногда пренебречь своей установкой сатирика. Вот герой Свифта приходит в лапутянскую обсерваторию и беседует с астрономом, который сообщает ему, что при помощи нового телескопа жителям летающего острова удалось открыть в три раза больше звезд, чем известно англичанам (в этом месте, кстати говоря, Свифт обнаруживает неожиданную для «врага науки» осведомленность в состоянии астрономии: его ссылка на современный звездный атлас была проверена комментаторами и оказалась совершенно точной). Однако лапутяне, как известно, люди в практических делах ничего не смыслящие, и, если следовать арифметической логике свифтовской сатиры, здесь надо ждать описания какого-нибудь грандиозного телескопа – такого большого, что он представляет опасность для существования летающего острова. Ничуть не бывало. Телескоп, по словам Свифта, даже меньше наших. Очевидно, в нем использовано принципиально новое устройство.

Эту тягу Свифта к принципиально новому поддерживало сделанное при его жизни открытие Лейбница и Ньютона – людей, которых он презирал, ненавидел, высмеивал и которым против своей воли, как человек того же времени и той же меры гениальности, из раза в раз подчинялся. «Логическая машина» Лейбница была одним из тех гениальных «переходов предела привычного», которые составляли норму мышления для самого Свифта. Дифференциальное и интегральное исчисления, открытые Лейбницем и Ньютоном, были другим таким «переходом», ибо веку было свойственно логическое мышление по Аристотелю, а математический анализ нес в себе нечто иное. По словам Энгельса, с численным анализом в математику пришла диалектика. Ленин говорил, что поразительное сходство дифференциальных уравнений, описывающих разные явления, лишний раз свидетельствует о единстве природы.

Свифт поддавался обаянию подобных открытий и вместе с тем отметал их. В них ему чудилось что-то подозрительно напоминающее отвлеченные умствования средневековых схоластов.

Когда Свифт говорит в «Путешествиях Гулливера» о своем высоком уважении к науке, он не лукавит. Он действительно ее ценит и знает. То же открытие спутников Марса сделано им отнюдь не потому, что он одарен «вторым зрением», а путем куда более прозаическим. Он обладает хорошим знанием астрономии.

О том, что, возможно, у Марса есть спутники, писал еще Фонтенель в книге «О множественности миров». Свифт решил, очевидно, проверить Фонтенеля при помощи третьего закона Кеплера, который, как известно, формулируется так: «Квадраты времен обращения планет вокруг Солнца относятся как кубы их средних расстояний от Солнца», – и проверка оказалась успешной. Если Свифт и несколько ошибся в цифрах, то не больше, чем ошибся бы на его месте любой астроном-теоретик его времени.

Но, внимательно вчитавшись в соответствующее место из Свифта, можно извлечь из него нечто большее, нежели уверенность в научной осведомленности великого сатирика.

Почему, собственно говоря, Свифт, оперируя третьим законом Кеплера, ссылается не на творца этого закона, а на Ньютона, на теорию всемирного тяготения? Потому что проник своим философского склада умом во внутреннюю суть законов Кеплера. Почти столетие спустя другой философ, Гегель, показал, что ньютоновский закон тяготения уже содержится во всех трех законах Кеплера, а в третьем выражен особенно определенно.

Свифт не просто находится на уровне знаний своего времени. Кое в чем он способен опережать современные ему научные представления. Но право на такое опережение он не признает за другими и чурается этой способности в себе. Там, где мы видим в нем фантаста, он сам видит в себе только сатирика, измышляющего химерические предположения для того, чтобы их осмеять. Достойны, по его мнению, осмеяния любые гипотезы математиков, астрономов и прочих. Он ценит и знает науку. И поэтому хочет уберечь ее от многих опасностей. От тех прежде всего, которые на протяжении многих веков тормозили ее развитие.

Он был просветителем – врагом суеверий, и отвлеченное знание порой ассоциировалось для него с суеверием. Надо вспомнить, сколько вреда причинила науке схоластика, чтобы понять, как закономерна для Свифта подобная точка зрения.

Всего за 40 лет до рождения Свифта умер великий английский философ Фрэнсис Бэкон (1561 – 1626 гг.), который направил науку на путь опыта, и установки Бэкона сохраняют всю слою свежесть для Свифта. Одно из двух казалось рационалисту Свифту: либо знание, опирающееся на опыт и непосредственно применимое к практике, либо отвлеченность, которая сродни суеверию.

Мы понимаем теперь отрицательные стороны эмпиризма Бэкона. Он мешал постановке общих вопросов. Они были отданы на откуп схоластике. Наука еще не победила схоластику, а только обособилась от нее. Но для Свифта авторитет Бэкона был непререкаем.