Текст книги "Смерть по вызову"

– Понял вас.

– Теперь о моей дочери. Лена – девочка своеобразная. Ее мать умерла, когда Лене только двенадцать исполнилось. Может, я её избаловал. Она рано узнала, что такое самостоятельность, независимость, купленная на отцовские деньги. И не любит, когда близкие вмешиваются в её проблемы.

– Понимаю, – на лице Егорова появилось некое подобие улыбки. – Вечный конфликт.

– Как мне стало известно, Лена на четвертом месяце беременности и твердо намерена рожать. Но имя отца она раскрывать мне не хочет. Короче, попытайтесь очень осторожно узнать, кто же станет отцом моего внука или внучки. Только не засветитесь. Я обещал Лене, что ничего не стану выяснять. С будущем отцом я хочу поговорить по-хорошему, один на один. Лена живет одна уже три года. Такой у нас был давнишний уговор: как только ей исполнится восемнадцать, мы станем жить отдельно друга от друга. На совершеннолетие я подарил дочери однокомнатную квартиру. Еще в начале прошлого года она романилась с одним парнем из своего института, позже они побили горшки. На смену студенту появился начинающий исполнитель эстрадных песен, который возомнил себя вторым Элвисом. Не парень, а настоящий кусок дерьма, отрыжка отечественной эстрады. С ним у Лены, к счастью, все быстро кончилось.

Романов потушил короткий окурок в пепельнице. Выдвинув ящик письменного стола, он пошарил рукой в его чреве, вытащил связку ключей, надел на палец стальное колечко, сделал кистью несколько круговых движений. На отрывном листочке Романов чирикнул несколько строк, перегнувшись через стол, передал бумажку и ключи Егорову.

– Это адрес Лены и ключи от её квартиры, – сказал он. – Возможно, какие-то концы вы найдете именно там. Возможно, следует послушать её телефонные разговоры. Решать вам. Обычно Лена выходит из дома около девяти утра. Институт, библиотека, занятия на этих подводных курсах через день, обедает в городе, где придется. А вечера проводит по своему усмотрению. И так почти каждый день. Домработница появляется в Лениной квартире по понедельникам и четвергам с утра.

– О существовании этого экземпляра ключей ваша дочь, разумеется, не знает? – Егоров сунул бумажку в карман, ключи тоже убрал с глаз долой.

– Разумеется, – улыбнулся Романов.

– Вы облегчили мою задачу, – Егоров улыбнулся в ответ.

Глава 2

В тесном кабинете старшего следователя межрайонной прокуратуры Геннадия Ивановича Владыкина было так жарко, что у вошедшего с мороза Ирошникова маковым цветом расцвели щеки и уши. Пристроив на вешалке свою куртку и заметив приглашающий жест Владыкина, Ирошников присел на жесткий стул с прямой спинкой и осмотрел убогую обстановку уже знакомого кабинета. Пара конторских столов с облезшей по углам полировкой, сейф в человеческий рост, застекленный шкаф с занавешенными шторками. Сказав «минуточку», Владыкин продолжил писать какую-то бумажку, низко склонившись над столом.

От нечего делать Ирошников поднял голову, стал разглядывать высокий сводчатый потолок, покрытый ржавыми пятнами протечек, похожими на старинные географические карты. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь пыльные окна, выходившие на проезжую улицу, падал на письменный стол, на седые, коротко стриженые волосы Владыкина, но, похоже, слишком яркое освещение ничуть не мешало старшему следователю. Наконец, Владыкин поставил точку, облегченно вздохнул и, сложив бумажку вдвое, запечатал в конверт, промокнув кончиком языка клеевую полосу.

– Что, много бумажной работы? – сочувственно спросил Ирошников, которому на своей работе тяжко приходилось от лишней писанины.

– Это не работа, – Владыкин корявым размашистым подчерком стал надписывать конверт. – Письмо жене написал, Любаше. Она в деревне у стариков своих, а телефонной связи с ними нет. Вот пишу письма, хотя не мастак по этой лирической части. Жив, здоров и точка.

Ирошников хотел спросить, по какой части Владыкин мастак, но ничего не спросил, решив, что острить здесь положено только следователю, вынул из кармана паспорт и повестку протянул их Владыкину. Тот убрал повестку в ящик стола, а паспорт, не раскрывая, вернул владельцу.

– Жара у нас, топят прямо страсть, – Владыкин вытащил из папки бланк дополнительного допроса свидетеля, положил перед собой и снял волосок, прилипший к кончику перьевой ручки. – Всю зиму так мучаемся с этим отоплением, прямо чистая баня. Радиаторы как огонь. Ладно, давайте к делу, – лицо Владыкина сделалось скучным, он снова близко склонился над бумагой. – Так, данные о личности свидетеля в деле имеются. Теперь разъясняю вам, что согласно статьей 73-74 УПК вы можете быть допрошены о любых обстоятельствах, подлежащих установлению по делу, и обязаны давать правдивые показания. То есть сообщать все, известное по делу, и отвечать на поставленные вопросы. Предупреждаю вас также об ответственности по соответствующей статье за дачу заведомо ложных показаний. Номера статей я называю старые, поскольку новых протокольных бланков не напечатали. Вот здесь распишитесь.

Владыкин передвинул бланк протокола ближе к Ирошникову, протянул ручку.

– Меня уже предупреждали об ответственности прошлый раз, – Ирошников достал из кармана ручку «Вотермен», малахитового цвета с золотым пером и инициалами А. И. на корпусе.

– Таков порядок, – Владыкин глубоко зевнул. – Разъясняю также, что звукозаписи при допросе производиться не будет. Во-первых, в этом нет необходимости, во-вторых, месяц как диктофон сломался, – Владыкин снова зевнул, так сладко, что Ирошникову на жестком неудобном стуле захотелось забыться сном мертвой царевны. – После дачи показаний в соответствии со статьей 160 УПК вы имеете право написать их собственноручно своей прекрасной малахитовой ручкой с инициалами. И еще: ознакомиться с протоколом и требовать его дополнения, внесения поправок и всего, чего сочтете нужным

Показалось, следователь снова зевнет, Ирошников отвернулся.

– Полночи проторчали на месте происшествия, – словно извиняясь за зевоту, сказал Владыкин. – Один мужик, на ночь глядя, собрался за бутылкой, а когда возвращался домой, в подъезде ему проломили голову молотком. Добыча, то есть литровая бутылка водки, убийце не досталась. Разбилась она о ступеньку, бутылка-то. Вот теперь ищем неизвестного ханыгу. А молоток, то есть орудие убийства, обнаружили в канализационном люке. Такой прискорбный факт. Я там до трех ночи проторчал, а утром на работу.

Владыкин взял с края стола очки, нацепил их на свой короткий нос.

– Что ж, начнем бумаготворчество. Оказывали вы прежде медицинскую помощь пострадавшей Пастуховой Анне Петровне?

– Нет, в тот день я видел её впервые. И прежде никогда не встречал и помощи не оказывал. Это можно проверить.

– Нужно будет, проверим, – Владыкин поправил неудобно сидящие очки. – В этих очках проклятых всегда винтик вывинчивается. В котором часу вы ушли из квартиры покойной Пастуховой?

– Я точно, до минуты не помню, – Ирошников сообразил, что на этот вопрос уже отвечал во время прошлого допроса. – Там, в выездной карточке, все это должно быть отмечено, время прибытия, время убытия.

– То есть убития? – пошутил Владыкин. – Карточку вы заполнили правильно? Ведь случаются ошибки, я поэтому и спрашиваю. Пустяковое вроде дело, указать время убития, то есть убытия. Врачи часто не предают значения таким мелочам, ставят время от фонаря.

– Насколько я помню, то посмотрел на часы перед тем, как заполнить эту графу, значит, точно поставил. Часы у меня хорошие.

– Электронные?

– Механические, но ход точный, – Ирошников показал старшему следователю запястье левой руки, японские часы с черным циферблатом.

– Действительно, хорошие часы, – сказал Владыкин. – У меня у самого «Победа», отечественные, но ходят, будь здоров. А ведь десять лет моим часам скоро, десять лет, это большой срок даже для механизма. Правильно?

– Да, десять лет срок большой.

Ирошников поежился, показалось, что этот разговор о часах Владыкин тоже затеял неспроста и занесет его в протокол, но следователь не стал ничего записывать.

– Пастухова проводила вас до входной двери или вы нашли дорогу сами?

– Она проводила меня через весь коридор. После укола папаверина она чувствовала себя легче. Сама открыла дверь, попрощалась и выпустила на лестничную площадку. Потом захлопнула дверь, я слышал, как замок щелкнул.

– Что было дальше? Вы спустились вниз лифтом или по лестнице?

– По лестнице, лифта не стал дожидаться, третий этаж.

– Вы встретили каких-то людей по дороге, на лестнице или у подъезда?

– Кажется, у подъезда стояли две женщины, разговаривали. За сутки у меня бывает до сорока вызовов, я не в состоянии запомнить все детали, кого встретил и где.

– Но этот вызов вы описываете подробно, и все детали вспоминаете. Даже мелкие детали, незначительные. Значит, именно этот вызов чем-то выделялся из общей массы?

– Конечно, выделялся, – кивнул Ирошников. – Ни каждый день моих пациентов находят мертвыми. Это противоестественно, протыкать человека лыжной палкой, – Ирошников смешался, поняв, что сморозил редкую глупость. – То есть, я хотел сказать…

Владыкин поднял голову от протокола и впервые посмотрел на Ирошникова внимательно, с неподдельным интересом.

– Я вас понимаю, – сказал он – Смерть вообще противоестественна, насильственная смерть. А людская кровь не водица. Ведь именно это вы хотели сказать?

Владыкин хихикнул.

Ирошников не удивился внезапному этому смешку, а только подумал, что следователь за свою многолетнюю практику навидался таких видов, что давно очерствел сердцем к чужой беде, до дна вычерпал колодец сострадания. Возможно, Владыкин сам того не заметив, превратился в законченного циника, избрав именно цинизм противоядием от жестокости мира.

– Затем вы отправились обедать? – многозначительно поднял брови Владыкин. – В столовую троллейбусного парка, если не ошибаюсь?

– Точно, в столовую. Обедали вместе с водителем. А сразу после обеда выехали на очередной вызов. Вот и все, больше мне нечего добавить.

– И ладненько, – Владыкин поправил очки. – Меньше ваших слов, меньше казенных чернил тратить. Как давно вы работаете в «скорой помощи»?

– Одиннадцать лет.

– Это много. У вас ведь первая категория, так? Тогда почему же вы до сих пор в простой линейной бригаде? С вашим опытом, квалификацией? Специалисту необходим профессиональный рост. Я бы на вашем месте давно перешел в специализированную бригаду. Кардиологическую, например, реанимационную или невралгическую. Во-первых, специализация это уже интересно. Во-вторых, престижно. В-третьих, куда меньше ежедневной рутины. Этих больных старух и прочих подобных пациентов. А значит, и неприятностей меньше.

Владыкин весело глянул на Ирошникова.

– Я одно время думал перейти в специализированную бригаду, – ответил Ирошников, удивляясь осведомленности и эрудиции старшего следователя. – Но все откладывал, привык здесь.

– Специалисты утверждают, что более семи лет на одном месте сидеть, точнее, работать нельзя. Закисаешь, утрачиваешь прежние способности. Нет, вам надо расти.

– Конечно, – согласился Ирошников, черт знает, что у этого следователя на уме. К допросу он неплохо подготовился, когда только успел?

– Я тут навел справки в бухгалтерии вашей головной организации в Каптельском переулке, рядом со Склифасофским. Сообщают такую интересную вещь. Оказывается, два года назад вы работали на труповозке. В общей сложности возили трупы около года, одиннадцать месяцев, если быть точным. Честно, я поразился: врач первой категории работает на труповозке. Это уж слишком грязная работа, по своей практике знаю. Разложившиеся трупы иногда приходится совковой лопатой собирать.

– Да, грязная, – согласился Ирошников. – Но устроиться на неё практически невозможно. В советское время носильщиком на Курском вокзале можно было стать разве что по личной записке министра путей сообщения. То же самое сейчас на труповозке. Записок, может, и не спросят, но взятки огромные. Это между нами, конечно, не для протокола.

– Но мне интересно, почему вы, именно вы, пошли на эту грязную работу? – Владыкин отложил ручку в сторону.

– Нужны были деньги, – просто ответил Ирошников. – Я купил квартиру в ближнем Подмосковье.

– А теперь деньги не нужны?

– Нужны, но не до такой степени, чтобы закалывать бабку. Если бы это сделал я, то выбрал другой способ умерщвления, менее болезненный.

– А какой? – в глазах Владыкина блеснул странный голубоватый огонек. – Скажите. Как профессионал профессионалу.

– У врача выбор средств богатый, – усмехнулся Ирошников. – Скорее всего я бы выбрал укол, инъекцию, приводящую к остановке сердца. И вряд ли бы родственники старухи, если они у неё вообще есть, настаивали на вскрытии.

– Естественная смерть, логично, – кивнул Влавыкин. – И со вскрытием никто возиться не стал бы, стариков не вскрывают. Но как тогда объяснить пропажу ценных вещей? Золотых украшений девяносто шестой пробы, царских червонцев и даже сережек из ушей? Родственники настояли бы на вскрытии, когда хватились пропажи. И след от укольчика остался бы на ягодице или локтевом сгибе. Улавливаете? А кто укол может сделать кроме, разумеется, врача или медсестры? В том, что бабку закололи палкой, тоже есть своя логика.

Владыкин посмотрел на Ирошникова и неожиданно подмигнул ему одним глазом.

– Кстати, на труповозке платят большие деньги?

– Большие, – ответил Ирошников, разговаривать по душам ему расхотелось. – Триста процентов надбавки за непристижность профессии, плюс левые.

– Почему же вы тогда ушли оттуда?

– Боялся, что сопьюсь. Работа и вправду очень грязная. Этим раньше милиция занималась, перевозила трупы, криминальные трупы. А потом эту службу «скорой» передали. Целый день только и видишь пьяного фельдшера и четыре цинковых корыта в машине и ещё московские морги. Жизнелюбия как-то не прибавляется.

– Деньги просто так не достаются, – Владыкин глубокомысленно посмотрел в потолок на ржавые разводы, напоминающие географические карты, опустил глаза и придвинул Ирошникову протокол. – Прочитайте и в конце напишите своей рукой: с моих слов записано, верно, и мною прочитано.

– И все? – удивился Ирошников, пробегая глазами строки. – Могу быть свободен?

– Конечно, можете, но сперва нам предстоит одно небольшое дельце, много времени это не отнимет. Нужно проехать в квартиру покойной Пастуховой, чтобы на месте произвести некие действия, называемые следственным экспериментом.

– Но ведь следственный эксперимент проводят только в отношении обвиняемых. Разве я уже им стал?

– Если бы вы стали обвиняемым, я предъявил бы постановление о привлечении вас в качестве обвиняемого и заодно уж постановление о заключении вас под стражу. И протокол был бы другим. Словом, все это тонкости следствия, в которые рядовому честному гражданину лучше не вникать, не забивайте себе голову ерундой. А следственный эксперимент можно проводить и со свидетелями, это допускается. Всего лишь проверка ваших, то есть свидетельских показаний, на месте. Только звучит красиво: следственный эксперимент.

Ирошникову показалось, Владыкин хотел ещё что-то добавить, например: глядишь, сегодня ты свидетель, а завтра – обвиняемый. Но следователь молчал. Дочитав протокол, Ирошников, расписавшись на двух страницах, передал его Владыкину. Тот набрал номер внутренней связи, спросил готова ли машина и, поднявшись на ноги, запер бумаги в сейфе.

* * *

Очутившись в комнате Пастуховой, Ирошников первым делом внимательно осмотрел все углы жилища покойной старухи и задал самый глупый вопрос из тех, что можно придумать.

– А где лыжные палки, ну, те самые?

– Их уже отвезли, – Владыкин усадил за круглый стол в углу комнаты какого – то белобрысого совсем молодого человека по имени Юра, уже сидевшего рядом с водителем, когда машину подали к подъезду прокуратуры. – И лыжи и орудие убийства отвезли в камеру хранения вещественных доказательств. А вы, Антон Васильевич, присаживайтесь в кресле рядом с диваном. Ведь вы именно на нем сидели в тот день?

– Только кресло стояло ближе к дивану, вплотную.

– Если хотите, можете кресло переставить. А ты, Юра, – Владыкин обратился к молодому человеку, – бери ручку, станешь за мной записывать слово в слово.

Молодой человек кивнул, раскрыл портфель и разложил перед собой бумаги.

– Если не трудно, зажгите свет, – попросил он Владыкина и скрючился на своем стуле.

Владыкин нажал кнопку выключателя, и, подойдя к стене, отделяющей комнату Пастуховой от соседней комнаты, постучал по этой стене кулаком.

– Тут раньше не было стены, – сказал он. – Позже поставили перегородку.

– Уточнить? – откликнулся Юра из своего угла. – Могу в РЭУ слетать.

– Никуда летать не надо, – ответил Владыкин. – Это не имеет значения, когда и по какому случаю соорудили стеновую перегородку, – он распахнул дверь и выглянул в коридор. – Понятые, пройдите сюда.

Ирошников наблюдал, как в комнату, ступая на ципочках, вошел пузатый старик в тренировочном костюме из яркой синтетической ткани. Старик застыл на месте, уставившись на черное в полдивана пятно. Оторвавшись от созерцания пятна, он с опаской глянул на Ирошникова, почему-то не решаясь проходить дальше.

– Вон на стульчик присаживайтесь.

Владыкин показал пальцем на стул в противоположном от Ирошникова углу.

– Благодарю вас, – прошептал старик и, продолжая коситься на Ирошникова взглядом ошалелой лошади, на ципочках добрался до своего места.

Следом за стариком в комнату вошла высокая плоская женщина с собранными в пучок волосами. Сев на табурет рядом с дедом, она целомудренно одернула на коленях самосвязанное шерстяное платье.

– Зайдите и вы на минутку, – Владыкин ввел в комнату тщедушного мужичка неопределенного возраста в черной фуфайке. – Это сосед Пастуховой, – пояснил следователь Ирошникову. – Куличов Иван Агафонович.

Мужчина стоял посередине комнаты, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая то на Ирошникова, то на сидящих в рядок понятых.

– Теперь идите в свою комнату, Иван Агафонович, – Владыкин бережно похлопал мужичка по плечу. – Сядте там, расслабьтесь и просто слушайте. У вас ведь хорошая слышимость в комнате?

– А то как, – Куличов подтянул тренировочные штаны, вздувшиеся пузырями на коленях. – Старуха, бывало, как закашляется ночью, так я просыпаюсь. То есть раньше просыпался.

– Значит, сейчас спокойно спите? – поинтересовался Владыкин.

– Какой уж тут спокой? – Куличов выразительно посмотрел на пропитанный кровью диван. – Все одно спокою нету. Чудится, будто старуха за стеной ходит. То ли диваном скрипит, не поймешь. Ветер на улице, а мне страсти мерещатся. Тут приснилось…

– Хорошо, хорошо, – Владыкин легонько хлопнул Куличова по спине. – Только не впадайте в мистику. Вы мне потом расскажете свой сон, я люблю про сны всякие слушать. А пока идите на свою половину, сидите и слушайте.

Следователь взял Куличова под локоть и вывел за дверь. Через минуту Владыкин вернулся обратно и, расхаживая взад-вперед по комнате, принялся диктовать своему помощнику.

– Пиши, Юра, следующее, – говорил он, меряя шагами жилплощадь покойной Пастуховой. – Протокол следственно эксперимента, дата, год, город Москва. Старший следователь межрайонной прокуратуры, юрист первого класса Владыкин при участии стажера прокуратуры Ливанского свидетелей по делу Ирошникова и Куличова в присутствии понятых, – Владыкин вытащил из кармана паспорта понятых и продиктовал своему помощнику их имена и адреса. – По находящемуся в производстве делу номер такой-то в соответствии со статьями, – продолжая расхаживать по комнате, Владыкин достал из кармана пачку сигарет и распечатал её.

– Указанным лицам разъяснено право присутствовать при производстве следственного эксперимента и делать заявления, подлежащие занесению в протокол. Понятым разъяснена их обязанность удостоверить своим подписями результаты эксперимента после его окончания. Эксперимент проводится в квартире номер двенадцать по такой-то улице. Вход в комнаты один и два раздельный из общего коридора. Стеновая перегородка между комнатами один и два деревянная толщиной в восемь сантиметров покрыта штукатуркой и оклеена обоями с обеих сторон. Двери из коридора в комнаты деревянные, одностворчатые.

Владыкин остановился и прикурил сигарету.

– С новой строки, – перегнувшись через плечо стажера, он заглянул в протокол. – Подчерк у тебя, Юра, красивый, разборчивый. Станешь скоро прокурором.

Молодой человек зарделся девичьем румянцем.

– Пиши так, – продолжил Владыкин свое хождение по комнате. – При производстве эксперимента его участники размещены следующим образом. Свидетель Ирошников и понятые в комнате номер один, где проживала пострадавшая Пастухова. Свидетель Куличов находится в комнате номер два, через стену от комнаты номер один. Перед началом эксперимента всем участникам разъяснены его цели, – Владыкин подошел к подоконнику и стряхнул пепел в цветочный горшок – Полить бы цеточки, а то засохнут, – сказал он то ли стажеру, то ли самому себе.

– А цель такая, – Владыкин шагнул к Ирошникову, протянул ему сложенную вдвое бумажку. – Вы, Антон Васильевич, сейчас несколько раз зачитаете этот текст. Сперва вы читаете в тоне спокойного разговора, не повышая голоса. Так, как мы с вами сейчас разговариваем. Затем перечитываете текст точно таким же ровным голосом. Через минуту повторяете его в повышенном тоне, будто спорите с кем-то. Вам все ясно?

Ирошников кивнул. Понятые переглянулись. Дед в костюме, бросив на женщину выразительный взгляд, чмокнул губами, словно хотел сказать: сколь веревочке не виться, убийцу все равно изобличат и отвесят по всей строгости закона, так что лучше тебе, свидетель Ирошников, сразу облегчить душу чистосердечным признанием. Женщина в ответ шмыгнула носом. Ирошников прочитал записку: «У вас больное сердце. Сегодня вам лучше оставаться в постели и вызвать участкового врача. Пока советую принять нитроглицерин. Вам сразу станет легче».

– Я не советовал Пастуховой принимать нитроглицерин, – сказал Ирошников. – А легче старухе стало после укола.

– У нас тут не врачебный консилиум, – Владыкин потушил сигарету в цветочном горшке и выбросил окурок через форточку. – Теперь уже не имеет ни малейшего значения, после чего покойнице стало легче. Нас интересует, слышит ли вас Куличов. А если слышит, то, узнает ли ваш голос.

– Слышу, хорошо слышу, – выкрикнул Куличов из-за стены. – Хорошо все слышу.

– Это вы потом расскажете, – Владыкин шагнул к стене, – когда протокол станете подписывать. А пока молчите.

– Чего в протоколе-то писать?

Стажер посмотрел на следователя взглядом исполненным обожания.

– Пиши так, – Владыкин прошелся по комнате. – При производстве опыта Ирошников зачитывает, – Владыкин продиктовал текст. – Так, сейчас четырнадцать часов пятнадцать минут. Начинайте, Антон Петрович.

Спортивный дед и женщина в вязаном платье затаили дыхание. Ирошников трижды зачитал вслух записку, уже не первый раз на дню чувствуя себя полным дураком. Владыкин подошел к стене и, трижды стукнул в неё раскрытой ладонью.

– Иди сюда, Куличов.

Прошагав по коридору мелким шагом, тот вошел в комнату и замер на пороге, одной рукой поддерживая штаны, вздувшиеся на коленях.

– Итак, что вы слышали? – обратился к Куличову Владыкин. – Если сможете, воспроизведите… Ну, повторите содержание услышанного.

– Все как есть слышал, – Куличов неожиданно злобно посмотрел на сидящего в кресле Ирошникова. – Этот, как его, врач, – он показал на Ирошникова пальцем. – Он говорит: лежите в постели и вызовите врача. Вам, говори, легче станет.

Куличов все не опускал руки с протянутым к Ирошникову пальцем.

– Он это. Узнал я его голос.

– Хорошо, Куличов, очень хорошо, – Владыкин взял соседа за плечи. – Слух у вас прекрасный, позавидовать можно. А ты, – следователь подошел к стажеру, – пиши в протокол: после первого опыта Куличов заявил, что слышал все слова Ирошникова, а также воспроизвел содержание этих слов. В голосе Ирошникова Куличов узнал голос врача, посещавшего Пастухову перед её гибелью. Записал? И молоток. Теперь так пиши: после окончания опытов их результаты оглашены понятым и свидетелям. Эксперимент закончен в четырнадцать часов сорок минут. Старший следователь, юрист первого класса Владыкин, стажер Ливанский. Свидетели, понятые подойдите, пожалуйста, к столу и распишитесь.

Проводив понятых до входной двери, Владыкин вернулся в комнату.

– Видите, как все быстро закончилось? – сонливость Владыкина как рукой сняло. – Дело мастера боится. Как на войне: быстрота залог успеха.

Ирошников сидя в кресле, моргал глазами, стараясь понять, какое дело боится мастера и о каком успехе ведет речь Владыкин. Сердце в груди тосковало, Ирошников не мог объяснить себе эту беспричинную тоску.

– Не спи, Юра, бди, – Владыкин шлепнул стажера ладонью по спине. – Дуй в прокуратуру и можешь пообедать в троллейбусном парке. А я ещё потолкую с Куличовым, чтобы его повесткой не вызывать. Он обещал мне свой сон рассказать с четверга на пятницу. Может, сон в руку?