Текст книги "Смерть по вызову"

Старуха, тихо охнув, повалилась спиной на диван. Достав из «дипломата» лейкопластырь и ножницы, Вербицкий отмотал и отрезал от рулончика белый прямоугольник и заклеил старухе рот. Он поднял на руки легкое тело Марии Феоктистовны, перенес её к окну и положил спиной на пол. Вернувшись к чемоданчику, он вынул наручники, те самые, которые так заинтересовали хозяйку дома, затем под коробочками с лекарствами отыскал вторую пару наручников. Вербицкий склонился над старухой, надел стальные браслеты сперва на левое потом на правое запястье, поочередно пристегнул худые руки к нижней трубе радиатора.

– Вот и ладненько, – сказал он самому себе.

Вербицкий уселся на стул и не торопясь, с удовольствием выкурил сигарету, стряхивая пепел себе под ноги. Мария Феоктистовна лежала, не шевелясь и, казалось, уже не дышала. Вербицкий опустил окурок в недопитую чашку кофе. Промокнув ватный тампон в склянке нашатырного спирта, он склонился над старухой, поводил тампоном у неё перед носом. Мария Феоктистовна открыла глаза. Вербицкий дернул за краешек лейкопластыря, отклеивая его от подбородка. – Если будешь кричать, снова залеплю рот.

Вербицкий опустил клочок ваты в карман халата. Старуха, приходя в себя, водила головой из стороны в сторону, очумело округляла глаза и сопела, дергая пристегнутыми к трубе руками.

– Слышишь меня? – спросил Вербицкий. Старуха тихо пискнула в ответ.

– Мне руки больно, – сказала старуха так тихо, что Вербицкий едва расслышал слова.

– Потерпи немного.

Он проверил, свободно ли открывается балконная дверь. Она поддалась легко, прохладный ветерок бросил в комнату горсть снежинок. Закрыв дверь, Вербицкий шагнул к старухе, наклонился вперед.

– Вы не дергайте руками, тогда запястья не будут сжимать браслеты, лежите спокойно, – посоветовал он.

Вербицкий нашел на дне чемоданчика молоток, передвинул стул к ногам старухи и сел на него.

– Поговорим?

Он крепко сжал ладонью рифленую ручку молотка.

– Боже мой, Боже, что я наделала? – всхлипнула старуха.

Вербицкий расхохотался в голос и, отсмеявшись, повторил вопрос. Старуха не ответила. Из уголков её глаз выкатились мелкие слезы, стекли по вискам и затерялись в морщинах кожи.

– Или мы поговорим, – Вербицкий переложил молоток из руки в руку. – Или будет очень больно.

– Что я наделала, что наделала…

Старуха давилась словами, всхлипывала. Вербицкий привстал, ногой отбросил стул. Опустившись на корточки, заголил колено Марии Феоктистовны и поднял молоток. Мария Феоктистовна, кажется, ничего не увидела. Глаза ей застилали слезы. Вербицкий ударил молотком по колену. Старуха вскрикнула, застонала в голос, Вербицкий даже испугался, что она снова потеряет сознание.

– Ну, скажи мне что-нибудь, – он ближе склонился к старухе, чувствуя, что начинает звереть. – Скажи мне что-нибудь, сука старая.

Он поднял молоток, готовясь нанести следующий удар в щиколотку левой ноги.

– Пожалуйста, – старуха снова застонала в голос. – Пожалуйста…

– Что, пожалуйста? – Вербицкий заскрипел зубами.

– Не надо, – старуха сглотнула слюну. – Там все. На кухне. В полках банки с крупой. Не надо только…

* * *

Вербицкий заклеил рот Марии Феоктистовны пластырем, прошел на кухню. Распахнув дверцы полок, он принялся ссыпать сначала на пол, а затем в раковину содержимое жестяных банок с крупой.

Вот оно. Толстая пачка валюты в банке с гречкой, золотые кольца в целлофановом пакетике, отдельно браслеты с камушками, ещё одна пачка долларов. Что ж, добрый улов. У этих старух никакой фантазии. Все они держат ценности и деньги либо в ящиках с постельным бельем, либо на кухне в банках с крупой. Сегодня удачный день. Покончив с банками, он прошел в ванную, сорвал с кронштейна клеенчатую в цветочек занавеску. Подумал, если обшарить в квартире все углы, пожалуй, можно найти ещё одну старухину захоронку, но сразу же отказался от этой мысли. Жадность и азарт – вот что губит людей, – решил Вербицкий.

Он вернулся в комнату, волоча за собой клеенку. В неё он завернет труп Марии Феоктистовны. Тело проморозится на балконе и спокойно пролежит до поздней весны, пока гнилостный запах не распугает соседей. Он покосился на молоток, лежавший на полу. В этих сухоньких старушках почему-то много крови. Откуда она, эта кровь, только берется и как помещается в маленьком тельце? Можно, конечно, сделать бабке укол. Скажем, внутривенно два кубика однопроцентного клофелина, – раздумывал он.

Старуха худая, значит, препарат всосется минут через семь. Разорвутся сосуды мозга – и готово дело, никакой крови. Уже через три-четыре часа в организме не останется и следа препарата. Экспертам будет весьма затруднительно доказать факт насильственной смерти. Да и кто станет проводить исследования? Министр что ли умер или директор центрального рынка? Всего-навсего одинокая старуха. Кто станет возиться? Стоя посередине комнаты, Вербицкий почесывал переносицу.

И все– таки этот вариант, хотя и привлекательный, никак не подходит. От укола останется след и выведет этот след… На кого он выведет? А ведь следствие может пойти в правильном направлении. Нет, лишние осложнения ни к чему, а береженого Бог бережет. Куда перспективнее выглядит убийство на бытовой почве. Зашел, скажем, к богатой тете нелюбимый племянник, тот алкаш, что торгует шоколадками у метро, попросил денег. Тетка, разумеется, отказала: на одну пенсию живу. И вот он, печальный результат…

Вербицкий сел на стул, закурил сигарету. Быстро он управился. Остались мелочи. Стереть пальцы с тех предметов, где они могли остаться, собрать «дипломат». Старуха плакала на полу, сопела, издавая то ли мычание, то ли негромкие стоны.

Отправив окурок в чашку с чаем, Вербицкий поднял с пола молоток, наклонился над старухой.

Удар пришелся точно между остекленевших от ужаса глаз.

Глава 7

Курительная комната клуба «Элеганс» тонула в табачном дыму. Романов, закончивший ранний ужин, перебрался сюда, чтобы выпить чашку кофе и рюмку бурбона «Четыре розы». Устроившись в кресле за овальным столиком на двоих, он пригласил Егорова сесть рядом, вытянул ноги к решетке камина и стал смотреть на полыхавшие оранжевым пламенем сосновые поленья. Сытный ужин и оживленный застольный разговор не настроили Романова на веселый лад. Только что прибывшему в клуб Егорову шеф показался мрачным и раздраженным.

– Виделся с однокурсницей Лены. Не хочу обнадеживать вас раньше времени, но, кажется, свет в конце тоннеля уже виден.

– Вот как? – оживился Романов. – И что же это за экземпляр?

– Преподаватель, доцент из Лениного института.

Егоров коротко пересказал разговор с Вероникой, наблюдая, как на скулах Романова играют желваки. Видно, настроение начальника испорчено окончательно.

– Этот доцент Десятников темная лошадка, надо за ним понаблюдать, выяснить, что за человек, – закончил рассказ Егоров.

– Насрать мне, что он за человек, – Романов поморщился, сигарный окурок полетел в камин. – Личность мне его и так ясна, хотя этого Десятникова я и в глаза не видел. Доцент, одно слово. Жалкий человек с жалкими умственными способностями, получающий жалкие гроши за свою жалкую работу, – Романов надул щеки и, видимо, остался доволен той унизительной характеристикой, что дал Десятникову. – На девках отыгрывается, самому себе доказывает, что он мужик.

– Поживем – увидим, – помялся Егоров.

– Сегодня снова пытался поговорить с Ленкой начистоту. Отмалчивается или врет. Она с детства такая врушка, с самого детства. Дай соврать, хоть хлебом не корми. Бывало, приду с работы, устану, как собака. Так вот, сяду напротив дочки. Скажу ей: ну-ка соври мне что-нибудь, Лена, ради смеха. И она заливается без умолку. Соловьем заливается. Думал, со временем это пройдет, вранье. Не прошло. Вот уж эти дети, детишки наши, – Романов смотрел на ярко полыхавшее в камине пламя. – Сеешь жито, вырастает лебеда.

– Все ещё выправится, – сказал Егоров и спросил себя: что вообще может выправиться в этой ситуации?

Романов хотел плюнуть в камин, но сдержал желание.

– Ну, а что с Розовым? Где теперь этот тихоня, бухгалтер наш драгоценный?

– Думаю, он в Москве, – Егоров прикурил сигарету.

– Думаете или уверены? – Романов никак не мог справиться с раздражением.

– Он в городе. Розой-старший, брат нашего бухгалтера, работает в торговой сети. Мы навестили его, пытались выяснить, где брат, по-хорошему. Но он нас и на порог не пустил. Установили наблюдение, подключились к телефону, но и эти меры ничего не дали. Очень осторожный человек. Однако наш бухгалтер сумел каким-то образом наладить с братом контакт. Более того, они встречались. Старший Розов занялся продажей квартиры младшего, все документы уже у него на руках и покупателя быстро нашел – своего завмага. Но до окончательного денежного расчета дело не дошло. Случай помешал.

– Что за случай?

– Можно сказать, несчастье с человеком случилось, – Егоров, не любивший откровенных разговоров в незнакомых местах, обвел пол и потолок зала выразительным взглядом Романов, заметив этот взгляд, только кивнул головой.

– Детали мне не известны, – продолжил Егоров. – Кажется, у Розова хотели украсть машину. Хулиганы какие-то. Он видел все это дело из окна. Заволновался человек, не помня себя, выбежал из квартиры, вниз помчался. И с лестницы вниз кувырком. Или не с лестницы.

– И что с ним, беднягой, сделалось? Ну, после падения с этой лестницы?

– Говорят, упал неудачно, – Егоров щелкнул языком. – На редкость неудачно. Бедро себе сломал правое и руку правую. Волновался очень из-за машины. Теперь лежит в больнице на вытяжении, лечится. Эта музыка месяца на два, не меньше.

– Эко его угораздило, – огоньки камина ярче засветились в глазах Романова. – Осторожнее надо по лестницам скакать.

– Сестра Розова, та, что проживает в Подмосковье, извещена о несчастье с братом, – сказал Егоров. – Но младший брат, может быть, ничего не знает. До сих пор старшего в больнице не навещал, – Егоров тронул Романова за рукав и понизил голос до беззвучного шепота. – В больнице его ждут. Днем и ночью ждут.

Романов кивнул головой, давая понять, что последние слова Егорова услышаны, и поднял вверх большой палец.

– Так что, может по глотку виски за здоровье этого несчастного? – предложил он, потирая ладони. – Чтобы на поправку пошел?

– Никак не получится, – ответил Егоров и снова перешел на язык туманных иносказаний. – На сегодняшний вечер у меня назначена встреча с одним иностранцем. Мистером, как там его, имя-то забыл. Так что выпить не могу, а то подумает иностранец, что русские больно на водку падкие.

– Где вы встречаетесь с иностранцем?

– Не определились пока. Сейчас он вместе с переводчицей отдыхает в ресторане «Метрополь». Как только они начнут закругляться, мне дадут знать, – Егоров похлопал себя по карману, где лежал сотовый телефон.

– Вы уж покажите гостю нашу прекрасную столицу. Во всем её великолепии. Кстати, и переводчице не вредно с городом познакомиться. А то иностранный язык они выучат, а города своего не знают.

– И переводчице город показать, вы так считаете?

– Хотя бы немного, – Романов расплылся в улыбке. – Ну, самую малость. Слегка. А то обидно за москвичей, в таком городе живут, а по сторонам не смотрят. И день вы удачный выбрали для осмотра. Огоньки и все такое. Красотища. Сам бы с вами поехал, полюбовался зрелищем, да не могу. Желаю приятно провести время.

Романов подмигнул Егорову, ещё раз давая понять, что его работой доволен.

* * *

Егоров выключил габаритные огни автомобиля, достал из бардачка небольшой бинокль, похожий на театральный, и принялся разглядывать застекленный подъезд дома, в котором снимал квартиру Майкл Волкер. В парадном, как в большом аквариуме, плавала полная женщина в красном пальто с меховым воротником. Вот она вытащила из ящика газету, покопалась в сумке и, поднявшись по ступенькам к лифту, исчезла. Егоров от нечего делать поднял бинокль и стал разглядывать освещенные окна: разноцветные занавески, мечутся чьи-то прозрачные тени, вот кто-то подошел к окну третьего этажи, смотрит вниз. Но что можно разглядеть на улице в такую темень? Положив бинокль на колени, он услышал звонок и раскрыл трубку сотового телефона. «Вот и прекрасно», – Егоров дал отбой.

– Что слышно? – спросил с заднего сидения помощник Егорова Илья Воронин и потеребил вечно стоящие дыбом седые волосы.

– Они уже на полдороге. Охрану Волкер отпустил ещё до того, как они с переводчицей зашли в кабак. Значит, они будут здесь минут через пятнадцать. Пора готовиться.

Егоров обернулся и стал наблюдать, как сидевший рядом с Ворониным молодой верзила Костя Смирнов расстегнул «молнию» дорожной сумки, скинул с себя кожанку. Не зажигая света в салоне, Егоров посветил на заднее сидение фонариком. Вместо куртки Смирнов надел пятнистый от грязи плащ цвета хаки, на голову нахлобучил мятую морскую фуражку с треснувшим пополам козырьком.

– Ну, как видок? – спросил он Егорова, надвигая дефектную фуражку на самые уши. – Три дня не брился ради сегодняшнего дела. Дух тяжелый от этих тряпок. Они уж все истлели, воняют.

Воронин просовывал руки в рукава дохлой, прожженной на груди телогрейки, натягивая на голову красную шапочку с вышитой надписью «Спартак». Достав из сумки початую бутылку водки, он отвернул колпачок, плеснул жидкость в ладонь, растер водкой шею, окрапил нищенское одеяние.

– Сразу легко дышать стало, прямо озон живой, – он передал бутылку Смирнову, тоже спрыснувшему одежду.

Прополоскав водкой рот, Смирнов раскрыл дверцу, сплюнул на снег.

– Фу, отрава, – он отдал бутылку Воронину.

– С Богом что ли? – спросил Воронин сам себя.

Дважды основательно прополоскал рот водкой, но не сплюнул, а проглотил. Он сделал третий большой глоток, поднес к носу пахучий рукав телогрейки.

– С Богом, – сказал Егоров. – Как закончите, двигайте сюда.

– Лады, – кивнул Воронин и снова хотел приложиться к горлышку, но Смирнов остановил его руку.

– Осади немного, – сказал он.

Воронин вылез из машины, вразвалочку зашагал к подъезду, зажав в руке бутылочное горлышко, как ручку гранаты. Если бы не легкомысленная шапочка «Спартак», он мог бы сойти за солдата, идущего на вражеский танк в свой последний бой.

– Кажется, Воронин вдохновился.

Костя Смирнов застегнул «молнию» на сумке, путаясь в полах плаща, вылез из машины, тихо хлопнув дверцей. Там, на улице, он ещё что-то говорил, но Егоров не слышал. Чтобы чем-то себя занять, он поднес к глазам бинокль. Воронин со Смирновым уже вошли в парадное, о чем-то беседуя, как старые закадычные собутыльники, расстелили газету на ступеньке лестничного марша, ведущего к лифту. Смирнов то и дело снимал с коротко стриженой головы морскую фуражку, перекладывал её из руки в руку и чему-то посмеивался.

Егоров заметил Волкера в компании переводчицы с опозданием, когда иностранец уже распахнул перед женщиной дверь парадного.

Оставив машину на платной стоянке в трехстах метрах от дома, где снимал квартиру, Волкер с непокрытой головой прошелся по легкому морозцу, поддерживая спутницу под локоть. После ужина в он пребывал в хорошем настроении. Сейчас он поднимется в квартиру, дождется звонка матери из Нью-Йорка, которая связывалась с сыном каждую неделю в условленное время. Потом он примет душ, контрастный, горячий холодный, и, накинув халат, выйдет из ванной и сварит две чашечки кофе, сделает несколько бутербродов с черной икрой. Кофе бодрит, икра укрепляет мужские силы, которые наверняка понадобятся сегодняшним вечером. Затем примет душ Катя, а он тем временем откроет шампанское и положит в хрустальную вазочку маслины. Катя любит маслины к сухому шампанскому. Странный вкус. Но со вкусами женщин Волкер привык считаться.

Какое шампанское лучше пить зимним московским вечером? – спросил себя Волкер, пропуская Катю вперед, в тамбур подъезда, шагнул вслед за ней, потянулся к ручке другой двери. «Дон Периньон» – вот какое шампанское лучше всего пить в такую погоду и в это время суток. Подержать его минут двадцать в ведерке с колотым льдом, но не в коем случае не в морозильнике. Иначе холод перебьет благородный вкус выдержанного шампанского, можно не ощутить не почувствовать брожения живого винограда.

Волкер распахнул вторую дверь и шагнул следом за Катей. Он решил, что вместо маслин к шампанскому лучше пойдут консервированные крабы в собственном соку. Так он и сделает, откроет крабы, Кате наверняка понравится. Занятый своими мыслями, Волкер машинально отметил, что на ступеньках, ведущих к лифту, сидят два грязных подозрительных мужчины. Один какой-то чумазый в красной вязаной шапочке, другой – верзила, в фуражке с треснувшим козырьком. Волкер подумал, что прежде в этом тихом подъезде сомнительные личности ему не попадались. Катя, прежде чем начать подниматься вверх, на секунду застыла в нерешительности, но, переборов себя, прошагали три ступеньки и снова остановилась.

* * *

Мужчина в красной шапочке поднялся со ступеньки и, сохраняя молчание, потянулся рукой к Кате, инстинктивно отступившей за спину Волкера. Чумазый мужичок кистью правой руки сжимал горлышко пустой бутылки из-под водки, на дне которой ещё плескались слюнявые недопивки. Разглядывая эту бутылку в руке незнакомца, Волкер тоже сделал шаг назад, но отступать было некуда. Еще не поздно спастись позорным бегством, – пришла мысль, но тут же исчезла. Кого бояться, от кого бежать? Этот тип с бутылкой довольно хлипкого сложения, вдобавок он ниже Волкера на полголовы. И, тем не менее, опасность вот она, рядом, Волкер чувствовал это влажной спиной.

– Дяденька, а дяденька, домажь на бутылку, – обратился к Волкеру насквозь пропахший водкой и грязью чумазый мужичонка.

Воронин казался значительно старше Волкера, но почему-то обращался к иностранцу как к старшему «дяденька», тянул за рукав пальто, словно собирался куда-то увести.

– Я есть иностранец, америкен, – сказал Волкер, почти исчерпав этой короткой фразой весь запас русских слов.

Он лихорадочно воскрешал в голове другие слова, но вспоминались совершенно бесполезные в данном случае «балалайка» и «медведь». Волкер обернулся к Кате, взглядом призывая её самой объясниться с незнакомыми людьми на их родном языке. Но Катя, округлив глаза, остолбенело молчала, её ротик оставался полуоткрытым. Волкер посмотрел на чумазого мужичка, стараясь вытащить рукав пальто из его цепких как клещи пальцев, но рядом на расстоянии шага уже стоял верзила в морской фуражке, похабно ухмыляясь, качал головой и недобро щурился. Волкер собрал все свое мужество.

– Я есть иностранец, – сказал он каким-то не своим, очень тонким, вибрирующим голосом.

– Он говорит, что он есть иностранец, – повторил за Волкером тот, что в красной шапочке.

– А иностранцы что, водку не пьют? – удивился верзила. – Тогда зачем же они сюда приезжают? Девок наших лапать?

Волкер понял лишь слово «водка» и снова выразительно посмотрел на Катю, хотел попросить у неё перевести слова незнакомцев, но не успел рта раскрыть. Мужчина в фуражке съездил иностранцу кулаком в левое ухо. Волкеру показалось, что в голове его лопнул какой-то сосуд, наверняка очень важный, а мозги попросту перевернулись.

Он неловко отступил в сторону к почтовым ящикам и пропустил второй удар, в другое ухо, подвернул ногу и чуть было не растянулся. Мужчина в красной шапочке мертвой хваткой вцепился в лацканы его пальто, с силой дернул за них, черные пуговицы разлетелись в разные стороны, запрыгали по бетонному полу.

– И чего эти иностранцы сюда прут? – возвысил голос верзила в фуражке. – Их ждут, что ли здесь? Приглашают?

– Ты его приглашала? – мужичок в красной шапочке, отпустив пальто Волкера, подскочил к Кате, дернув за рукав шубки, обдал сивушным запахом, заглянув ей в глаза своими без видимой причины злобными, похожими на мелкие угольки глазками.

– Ты, сука, его сюда приглашала?

Переводчица получила такую хлесткую пощечину, что половина её лица сделалась багровой, мир поплыл перед глазами, наполнившимися влагой. Волкер с разбитым окровавленным лицом, забыв в эту секунду об осторожности, хотел уже кинуться на обидчика с кулаками, хотел что-то сделать, но вместо этого, беззвучно шевеля губами, остался стоять у почтовых ящиков. Он не мог, не имел права спастись бегством, оставив Катю в руках озверевших хулиганов, но и оставаться здесь он тоже не мог.

Волкер дернулся вперед, вырываясь из медвежьих объятий Смирнова, выскользнул из широкого пальто, упавшего к его ногам и остался в сером шерстяном костюме. Но тут Волкер получил новый удар в лицо. Следует кричать, кричать как можно громче, звать людей на помощь. Здесь убивают подданного Соединенных Штатов, гражданина великой страны, значит, люди просто обязано помочь.

– Хорошо, – во все горло заорал Волкер, перепутавший значения слов «хорошо», «плохо», «больно» и «убивают».

– Ах, хорошо, – орал он. – Хорошо, а-а-а-а, хорошо.

Потеряв ориентировку, Волкер в забрызганном кровью костюме, метался по парадному, то и дело натыкаясь, то на кулак Смирнова, то на кулак Воронина.

– А-а-а, ха-ра-ша, – орал Волкер. – Плиз, плиз, хорошо. Ух, ура, ха-ра-ша. Ура.

Егоров, разглядывая в бинокль освещенное люминесцентными лампами парадное, сжимал зубами фильтр сигареты. «И чего они так долго возятся?» – спросил он вслух самого себя. Он выплюнул недокуренную сигарету на снег и снова приблизил бинокль к глазам.

Вот Смирнов схватил Волкера за лацканы пиджака, прижал иностранца к стене, ухватив за волосы, несколько раз ударил затылком о жестяные почтовые ящики. Волкер, извиваясь всем телом, сумел высвободиться и тут же получил кулаком в грудь от выскочившего как из-под земли Воронина. Егоров и, включив зажигание, подал машину задним ходом за угол трансформаторной будки.

Волкер, чувствуя что, вот-вот потеряет сознание, окончательно лишится чувств и рухнет мешком на пол, на котором его, ещё живого, добьют ногами, разорвут на куски эти звери, эти бандиты, вложил весь страх, все свое отчаяние в последний, возможно, предсмертный крик о помощи.

– Ха-ра-шо, – заорал он нечеловеческим голосом – Плиз, плиз, хорошо, о-о-о-о, хорошо.

Застывшая у дверей переводчица наблюдала за своим ухажером и работодателем пустыми глазами.

– Хорошо, хорошо, – блажил Волкер.

– Дурак, Боже мой, какой дурак, ничтожество, – прошептала переводчица, раскрыла ладони и уткнулась в них уже влажными щеками.

– А-а-а-а-а, хорошо, – захлебывался криком Волкер.

Удары, не слишком сильные, но чувствительные, сыпались на него, уже стоящего на коленях. Бандитское нападение закончилось так же неожиданно, как и началось. Преступники исчезли, как по команде, оставив после себя тяжелый сивушный дух и разбитую о ступеньки бутылку. Волкер, ползая на коленях по полу, старался стереть с лица кровь рукавом пиджака.

Никого. Бандиты исчезли. Ушла и переводчица.

– Ах, хорошо, – прошептал Волкер и, лишившись чувств, упал лицом вниз.

Тихо скрипнула чья-то дверь на первом этаже. Разбуженные диким криками Волкера жильцы, снова погружались в сон.

– Чего он там кричал-то? – спросил Егоров, трогая машину.

– Сам толком не понял, – пожал плечами Смирнов и закряхтел на заднем сиденье, стягивая с себя плащ. – Вроде, понравилось этому Волкеру, что его лупят. Я так понял, что ему понравилось.

* * *

Ларионов уже расположился за столиком жарко натопленной закусочной «Три краба», съел салат из морской капусты с орехами и выпил кружку пива. Хотелось, чтобы предстоящая встреча с теперешним мужем Веры адвокатом Максименковым была короткой и деловой. Просто мужской разговор без сантиментов и занудства. Сквозь витрину Ларионов разглядывал серую уличную панораму и скучал. Беззвучный снег все летел и летел, пешеходы все торопились куда-то. Ларионов никуда не торопился. Он вытянул ноги, придвинул к себе кружку пива и картонной подставке.

Старый год давно закончился, да и зима уже на исходе, скоро первые оттепели, а за ними… Весна, само собой. Ларионов выдохнул табачный дым и от нечего делать стал вспоминать, какие важные значительные дела успел переделать в ушедшем году, какие задумки удалось осуществить. Купил добротное и не очень дорогое зимнее пальто. Это раз. Еще помог устроить дочку знакомого в престижную спецшколу. Это все? Нет, что-то ещё успел сделать. Так, пальто он уже считал. И дочку знакомых тоже считал. Так что же еще? Ларионов ворошил в памяти события прошлого года, но ничего важного почему-то не вспоминалось.

Всякий раз он мысленно возвращался к событию второстепенному, покупке этого пальто. А ещё в ателье пошил брюки, какие-то дурацкие брюки в обтяжку, как у голубого. Только приличный материал извел и деньги. Эти негодные брюки Ларионов, конечно же, не носил, забросил на самое дно платяного шкафа. Нет, пошив брюк, да ещё таких позорных, за дело не считается. Он отпил пива из пол-литровой кружки, решив больше не предаваться воспоминаниям.

Прошедший год не самый удачный в жизни, далеко не самый удачный.

– Можно приземлиться? – массивная фигура Льва Петровича Максименкова загородила свет дня.

Не поднимаясь с места, Ларионов пожал руку адвоката.

– Жарковато тут, – стул скрипнул под тяжестью нового посетителя. – Но местечко неплохое, уютное, здесь можно покалякать.

Лев Петрович заказал у подоспевшего официанта большую рюмку светлого туземского рома, кружку пива и салат с креветками.

– А погода на улице того, – продолжал адвокат, занятый своими наблюдениями. – Снежок.

Ларионов хотел заметить, что планировал посвятить встречу с Львом Петровичем не обмену мнениями о капризах погоды, а какому-то более важному вопросу, но передумал. Не стал начинать общение с колкостей.

– В данный момент я должен находиться на службе, – сказал Ларионов. – Понимаю, – кивнул адвокат. – Кстати, сейчас вы, опять работаете над интересным материалом?

– Очень интересным, – Ларионов глотнул пива. – Просто гвоздь сезона. Хочу выступить с предложением переоборудовать летние теннисные корты в зимние. Вместо гравия лед, а теннисисты на коньках. В газете под моим патронажем разворачивается целая дискуссия, что-то вроде всенародного обсуждения. Выступают тренеры, спортсмены, все заинтересованные стороны.

– Занятно, занятно, – адвокат понюхал ром и одобрительно хрюкнул. – Надо же, теннис на льду. Значит, сейчас вы без работы не сидите?

– Не сижу, чего-чего, а работы всегда хватает, – Ларионов заказал себе ещё одну кружку пива. – А вам, наверное, Вера сообщила, что в газете я перебиваюсь всякой халтурой, поденщиной?

– Да, что-то в этом роде говорила, – адвокат на секунду задумался. – Я не прислушиваюсь к мнению женщин, когда дело касается мужской работы. Вера просто сказала, что вы задули свою свечу.

– Чего-чего задул? – не понял Ларионов. – Какую ещё свечу задул?

– Это образное выражение, – видимо, адвокат жалел о своих словах. – Вере кажется, что вы не в полную силу используете свой талант. Эту точку зрения жены я совершенно не разделяю, – по интонациям адвоката Ларионов понял, что тот, напротив, разделяет точку зрения жены целиком и полностью.

– Но вроде бы мы тут встретились по другому поводу? Не для обсуждения этой лабуды о талантах и, так сказать, их поклонниках. Вы ведь хотели поговорить о моем сыне, о Славике?

– Да, – кивнул адвокат, – то есть и, да и нет. Вера передала мине содержание вашего с ней последнего разговора. Вы не хотите отказываться от отцовских прав на Славика, – последние слова Лев Петрович произнес с грустью. – И не согласитесь ни на какие компромиссы?

– Не соглашусь.

– Я уважаю ваше решение, хотя предпочел бы, чтобы оно было иным.

Ларионов, обескураженный словами адвоката, разглядывал шапочку пивной пены в кружке. Такого поворота событий он не ожидал. Думал, нахрапистый адвокат станет переть как танк, давить на психику, вытаскивать все новые аргументы в свою пользу, убеждать, переубеждать и морочить голову до последнего.

– Ваш сын по своему привязался ко мне, – сказал Максименков. – У нас добрые дружеские отношения. Но не смотря ни на что родным отцом ребенку я все равно не стану.

– Значит, тема исчерпана и закрыта? – в эту минуту адвокат казался Ларионову неплохим, даже симпатичным человеком.

– Исчерпана, – Максименков позвал официанта, заказал две большие рюмки туземского рома.

А Максименков, в сущности, хороший мужик, только с Верой ему несладко придется. Даст ему Вера дрозда за уважение к чужому решению. Скажет: эх ты, отступился от ребенка, не мог, тряпка, на своем настоять и так далее. Ларионов даже посмотрел на адвоката с жалостью, поблагодарил официанта и принюхался к запаху рома. Адвокат выпил и зажмурился то ли от горечи, то ли от удовольствия.

– Я знаю, в газете вы зарабатываете не то чтобы много, – Максименков скрипнул стулом. – Если есть желание подработать, могу помочь. – Какую-нибудь рекламную статейку напечатать на заказ?

– В вашей газете выходит хроника недельных происшествий. Ведет эту рубрику некий Кузин. Он ведь ваш друг? Мне Вера рассказывала. В его обзорах фигурируют всякие громкие события. Кого-то взорвали в машине, кому-то голову отрезали бензопилой, кого-то топором изрубили. Страсти такие, что волосы на заднице дыбом встают. Но про такие штучки людям читать нравится, поэтому у вашей газеты тираж большой. А тут приключилась одна мелочь. В подъезде собственного дома тяжкие телесные повреждения нанесли одному мужику, заместителю директора крупного столичного магазина по фамилии Розов. Бедро сломали монтировкой и правую руку. Нельзя ли этот факт осветить в обзоре преступности за неделю? Буквально несколько строк.

– Факт действительно мелковатый. Таких случаев море.

– Зато гонорар не мелковатый.

Лев Петрович назвал сумму. Ларионов присвистнул.

– Вообще-то я работаю в газете не из-за денег, – сказал он, ощущая в голове странный шум после выпитого с пивом рома. – Из-за творческого удовлетворения работаю.

– Гонорар можно и увеличить, – Лев Петрович улыбнулся. – Творческое удовлетворение – это всего-навсего выброс в кровь эндорфина, наркотика, который синтезирует сам наш организм. Вы, скажем, хорошо потрудились, и организм как бы поощряет вас, вырабатывая эндорфин. Это и есть творческое удовлетворение. А услуга, о которой я прошу, этих денег стоит.

Ларионов снова принялся считать дни до получки, но сбился со счета.

– Но давайте поконкретнее.

– Пару дней назад в подъезде своего дома избит некто Розов Николай Семенович, – повторил адвокат. – Нужно помянуть этот факт, а дальше написать, что по сведениям из конфиденциальных источников, Розов личность более чем сомнительная, он тесно связан с московской мафией, а его избиение не случайность, а очередная разборка. Сейчас пострадавший находится в больнице номер, – адвокат записал на салфетке номер больницы, адрес и название магазина, в котором работал Розов-старший, передал бумажку Ларионову. – И ещё нужно добавить, что этот друг опасается за свою жизнь, боится, что мафия окончательно сведет с ним счеты, уже в больнице. Источник информации вы имеете право не называть. По рукам?