Текст книги "Крест на башне"

– Отставить АБО, – кричу. – Бронебойным… тридцать пять, бронецель, девятьсот.

– Командир, фугас в стволе!

– Бей!

Рявкнуло, панцер дернулся, в башне сразу кордитом завоняло, а там, впереди, на броне штурмпушки, чуть правее орудия блеснуло коротко, и сразу же из рубки столб огня и дыма вверх фонтаном взвился.

Значит, все-таки «Оса» это была, с противопульной своей. Лобовую «Шершня» фугасный нипочем бы не взял.

– Котенок-1, Котенок-2, уменьшить скорость. Котенок-1, принять влево, Котенок-2 – вправо.

Что за хрень, удивляюсь, какого эти танцы? Мы же их делаем!

Развернул перископ – ага, ребята Зиберта тоже решили в веселье поучаствовать. Тогда понятно – у «трипперов» лобовая в полтора против нашей, а вот с бортов их прикрыть…

Бам-м-м!

Башня подпрыгнула, меня вперед бросило – едва бровь к свиньям собачьим не рассадил.

Ну и какая сволочь, спрашивается, это сделала? Ты?

– Подкалиберным… минус десять, бронецель, восемьсот, нет, семьсот.

Пальнули практически одновременно – и оба промахнулись.

– Севшин!!!

– Сейчас… сейчас я его достану…

Бам-м-м! И второй наш – в молоко, прицел-то сбило.

Впереди, левее нас ухнуло оглушительно и, когда я снова АВРовца отыскал, от него только корпус на прежнем месте был, а где башня – непонятно. «Триппер»… до скорострельности нашей ему, с его раздельным заряжанием далеко, но зато когда он, наконец, соберется стрельнуть…

Думаю, авровцы сообразили уже, что ничего им не светит. Оставаться на месте – верная смерть, отходить – лесок за их спинами не приличный лес, а так, пролесок, насквозь просвечивает. За ним поле километров в пять… а «триппера» с их морским калибром «дятла» и за два с половиной достанут – не оторваться им, не уйти.

В общем, выбора у них особого не было.

* * *

Следующий бой уже за Железногорском случился, утром следующего дня. Город мы обошли с севера: им должна была пехота заниматься, при поддержке бригады, которая раньше дивизионным панцерполком была.

В этот раз летуны не оплошали – обнаружили они эту выдвигавшуюся нам навстречу часть своевременно. А обнаружив, раздолбали.

Давно я уже такой красоты не видел, больше года, пожалуй. Не какой-то там металлолом штатский, а полноценно прошутрмованная и выбомбленная колонна: тягачи, транспортеры, панцеры… пара даже тяжелых, несколько пушек. Картинка… прямо жаль, что никого с фотоаппаратом поблизости не случилось, пока мы всю эту роскошь с дороги спихивали.

Даже странно, что те, кто в мясорубке той уцелел, драться не передумали.

Мы-то уже решили, что всех дел – по кустам разбежавшихся переловить. Пехота спешилась, развернулась в цепь… ну и мы за ней метрах в ста пристроились, повзводно.

И вдруг – вжик – и от сосны передо мной щепки облаком брызнули. Точно в ствол. Секунды три она еще постояла, а потом величаво так обрушилась.

Штурмпушка, будь она неладна.

Михеич, умный, без приказа назад сдал, да так, что я, в люк съезжая, едва затылком о край не приложился.

– Котенок-4, Котенок-5, – ору, – на два часа, бронецель, восемьсот… работаем «фронт – фланг».

Пошли мои «котенки». Я полюбовался, как они позицию «штуги» фугасными окучивают, местность перед нами в голове просканировал.

– Михеич… плюс двадцать, отдельный куст, влево двадцать, складка, двести. На счет «три» быстро дотаскиваешь нас до нее, потом еще семь секунд – и выскакиваешь. Иван, к этому моменту у тебя выстрел уже должен быть готов.

– Так точно!

– Тогда… подкалиберным – заряжай! Раз, два, три! Па-ашли!

Сработало. «Штуга» как раз пятиться начал, когда мы вперед двинулись – не любят штурмпушки, когда их с флангов обходить начинают. Пальнул в Ральфа, развернулся, чтобы по Гюнтеру врезать – и тут Севшин его достал. Четко видно было – серая продолговатая туша на фоне зеленых кустов и посередке, чуть ближе к носу, взблеск от попадания.

– Есть! Попадание! Давай второй туда же!

Второй снаряд мы в корму вколотили – и опять ни хрена. Ладно, взрыва нет – но хоть бы дымок какой паршивый?

– Котенок-5, – скомандовал я. – Ты ближе – врежь ему бронебойным!

Ральф врезал – гусеницу по центру разворотил.

Нет, думаю, к свиньям – надоело снаряды тратить!

– Вперед!

Пехота, понятно, уже вовсю носами землю роет, по ней от рощи впереди пулеметы работают, и в этой роще среди деревьев вдруг полыхнуло рыже…

– Стоп!

Оператор, похоже, не очень неопытный – ракета метрах в трех перед панцером в траву ткнулась, отрикошетировала вверх и лопнула где-то за кормой.

– Цель минус двадцать-ноль, пускач.

– Не вижу…

А я и сам не вижу… хорошо хоть, за деревце приметное успел глазом зацепиться.

– Дерево с белой кроной видишь? Невысокое, ствол изогнут? Влево тридцать… и где-то в тех кустах.

– Сам додумался, командир?

– Некогда думать! Осколочным… огонь!

Вкатили мы в эти кусты три осколочных. Я уж было собрался сказать, что еще один – и заканчиваем, как наушники ожили:

– Donnerwe… – и все.

Развернулся резко – и успел досмотреть, как у Котенка-6, из второго взвода, башня, крутясь, метров с трех на землю падает. Отто Визель там командиром… был. Не повезло парням – детонация боекомплекта штука тяжелая, лекарствами не лечится.

Только вот какая же Arsch mit Ohren[18]18
  Arsch mit Ohren (нем.) – ругательство, дословно «ж…а с ушами».


[Закрыть] им такую сильнодействующую пилюлю прописала?

– Котенок – 1, 2, – это уже Розенбаум на командирской волне. – Возможная цель прямо по фронту. Котенок-3 – скорость, уступ влево.

Я перископом дерг, дерг… ни черта не вижу… и тут справа еще один удар доносится. Да что такое, чуть ли не со слезами подумал, он же нас, гад, на выбор расстреливает, как в тире, а я его не вижу!

Вывернулся из командирской башенки, рванул люк…

И ни хрена не увидел.

Почти.

– Михеич… влево, полный!

Ложбинка, хилая, правда, зато перед ней хоть какой-то кустарник имелся. От снаряда он нас, понятно, не спасет, но хоть прикроет как-то… эффект шторы это называется.

– Стоп!

А потом я его увидел.

Чем-то он силуэтом на наш «смилодонт» был похож… только ниже, приземистей, и башня не из ровных граней, а какая-то… вогнуто-выпуклая. И пушка другая – короче и толще.

Не думал я, что доведется мне его «вживую» углядеть.

«Муромец»… новейший тяжелый.

В голове сразу страничка из «наставления» генерал-инспектора панцерчастей высветилась: лоб – сто двадцать, башня – двести пятьдесят, литая, обтекаемой формы, борт – сто пятьдесят, сто…

Да-а… это не «дятел», этого спереди нашей восемь-восемь хрен возьмешь, с любой дистанции.

Нырнул обратно вниз, навел на него визир и на общую волну переключился.

– Я – Котенок-1, – шепотом отчего-то начал, словно те, в авровском панцере, услышать меня могли, – цель на двух часах от меня, перемещается вправо. Цель – «муромец», повторяю, это «муромец», дистанция тысяча, тысяча сто.

– Понял тебя, Котенок-1, – отозвался «обер Мойша». – Котенок-3, доложите ваше место?

– Я – Котенок-3, подходим к краю рощи.

Меня как током дернуло.

– Михель, осторожно! – заорал я в переговорник. – Он в вашу сторону разворачивается.

– Котенок-1, Котенок-7, – немедленно среагировал комроты. – Беглый огонь.

Ну вот, думаю, один «седьмой» от второго взвода остался.

Эх, «дудку» бы мне сюда, «дудку»! Ракетой я бы его достал!

– Красноголовым, – скомандовал вполголоса, – заряжай… наводчик, ты его держишь?

– Да.

– Огонь!

Севшин не подкачал – влепил точно в борт. «Муромец» замер и начал в нашу сторону башню разворачивать.

– Подкалиберным… заряжай! Прицел прежний… огонь!

И опять попали… только всего результата – сноп искр от башенной брони.

– Михеич… приготовься.

Еще один сноп искр полыхнул, даже больше предыдущего – кто-то из моих «котят» бронебойным влепил.

Вот сейчас, прикидываю, вот он башню доразвернул… уточнил прицел… к спуску потянулся…

– Вперед!

На полсекунды я их выстрел опередил, может, даже меньше – впритирку трасса прошла.

– Котенок-1, Котенок-7, – снова Розенбаум в наушниках прорезался. – Прекратить огонь.

Я начал рот открывать – и в этот момент из рощи позади «муромца» вывернулся третий взвод и – в упор! – первым же залпом зажег его, словно свечу рождественскую.

* * *

Потом уже, после боя, меня здорово прихватило. Сигарету пытался достать – разорвал пачку, рассыпал все к свиньям собачьим. Минут пять по траве ползал, собирал. Руки – ни к черту… в смысле, нервы ни к черту стали.

Давно уже такого со мной не было.

С другой стороны, думаю, если прикинуть – год Развала, а до того: переформирование, переучивание. Опять же, батальон «мамонтов», это вам не просто «в каждой бочке затычка» – главный ударный кулак полка прорыва. Соответственно, прорыв, к которому нас припасали, отменился из-за Развала у русских – чего, мол, дергаться, если эти полудурки разагитированные и так не сегодня-завтра позиции бросят, да разбегутся! Потом в самом фатерлянде грянуло… ну да, выходит, давненько уже я вот так запросто костлявой в лицо не смотрел. Подзабыл… ощущение.

А ведь если вдуматься – я ведь кроме войны ничего-то толком не знаю и не умею. Весь рабочий стаж – полгода в мастерских, перед училищем. Спрашивается – кому в мирной жизни может башнер пригодиться? Или даже командир взвода? То-то и оно.

Хотя… черт сейчас разберет, кому и чего потребоваться может? И когда бардак этот вселенский закончится. И чем. Пока что войне этой конца-края не видно. Сначала «цивилизованно» воевали, империя на империю, теперь по-простому – банда на банду. Я, конечно, пророк так себе, но кажется порой – с учетом всеобщей разрухи, остановки фабрик-заводов и прочих революционных прелестей! – что еще через пару лет будем племя на племя драться, причем винтовки пользовать в качестве дубинок, ввиду тотального отсутствия боезапаса.

В общем, клещи мы замкнули. Классически, так сказать. Вечером вышли к развилке, где уже наша батарея пускачей развернулась, из 25-й. Чуть позже подтянулись парни Зиберта, а еще минут двадцать спустя на пыльном мятом «лягушонке» подскакал – я вначале глазам своим не поверил! – самый натуральный корреспондент, жаждавший непременно запечатлеть «исторический момент единения». Сливание в экстазе… Donnerwetter!

Он даже попытался самого Вольфа выдернуть сюда, но майор его послал – далеко и надолго, судя по тому, с какой покрасневшей рожей этот тип из штабного броневика выпал. Впрочем, помидор он изображал минуты две, не больше, отловил Зиберта и Розенбаума, заставил их поставить свои машины друг против друга и заснял-таки вожделенный кадр с пожатием рук братьями по оружию. Что на обеих машинах будут тактические значки одной части четко видны, ему, похоже, как говорят русские, было глубоко по барабану.

Наша рота вдоль кромки леса заняла позицию с расчетом «работать» во фланг тем, кто, ломанувшись по шоссе, на пускачи напорется. «Обер Мойша» разрешил не закапываться. Кустарник был густой, да и потом, ежу было понятно, что здесь мы долго не задержимся: что это за кольцо окружения, через которое курица с полпинка перелетит?

Меня, признаюсь, наступающая ночь слегка подергивала – наши fusslatscher[19]19
  Fusslatscher – пехотура, грязедав, пехотинец.


[Закрыть] как отстали с полудня, так и продолжали путаться где-то позади.

А рота тяжелых панцеров в поле – это, конечно, сила, но если ихние бронебойщики сумеют к нам на выстрел подобраться… особенно с борта или кормы… будет полыхать в русской ночи десять веселых костров.

Ротного, впрочем, этот вопрос тоже дергал: только мы в своем кустарнике более-менее устроились и ветками обросли, он взводных к себе вызвал. Распределил сектора ответственности, места для секрет-постов указал… вот только не сказал, из какого кармана людей на это дело вытащить. Тоже ведь – личный состав по периметру распихать проще простого. Как русские говорят, дурное дело – нехитрое. Только после дневного боя… позасыпают все под утро, как ни накручивай. А если не под утро, то завтра за пушкой или за рычагами.

В общем, я так решил: устрою на двух своих секрет-постах нормальную пересменку, а остальные пусть себе храпят. Ну а если что…

Обошлось. Никакие возрожденцы в эту ночь по шоссе не поперли. И на рассвете тоже.

Часам к одиннадцати другие наши части подтягиваться начали. Моторазведка… потом в низинке справа гаубичная батарея развернулась. Ближе к полудню со стороны 25-й панцеры подползли, и сразу – по взводу в обе стороны. А еще чуть погодя – нам приказ: сняться с позиции и сосредоточиться в лесу у деревни… у деревни… черт, не запомнил я ту деревню, запомнил только, что больно уж невыговариваемое название у нее было. Где-то между Сергеевкой и Красавчиком, короче говоря. Оперативным резервом на случай необходимости парирования прорыва. Значит – уже не колечко жалкое, на живую нитку, а полноценное кольцо замкнули.

Вот только не пытались окруженные авровцы прорываться. Ни в тот день, ни в следующий… и до конца недели тоже. Как сидела сиднем меньшовская дивизия в Курске, так в нем и осталась.

Я так понимаю, до командования корпусом только к воскресенью и начало доходить, что чего-то не по правилам прошло.

В нормальной-то войне в «котел» противника кунуть – это, считай, три четверти победы. У окруженных выбор – либо на прорыв идти, головы класть, либо ждать, что снаружи деблокируют. И совсем уж редко – в осаде сидеть, да на «воздушный мост» надеяться.

Только у нас нынче война неправильная, Гражданская. И авровцы, похоже, это раньше Линдемана сообразили.

Корпус наш сейчас в таком положении оказался, как мужик в той русской басне про медведя. Окружить Курскую группировку мы окружили, пути их снабжения перерезали, а дальше… у них ведь по тем путям и до того не снабжение шло, а так, вялотекущее перетекание. Основные боезапасы и продовольствие уже давно в самом Курске на складах. А вот у нас коммуникации сейчас идут, считай, через одну нитку, и если двинемся мы вперед, на Орел… от Курска до Железногорска меньше сотни кэмэ, треть панцерной заправки. Вот и выходит, не мы к ним в тыл вышли, а они у нас в тылу обосновались, как хороший зазубренный ржавый гвоздь в заднице.

Можно было бы, конечно, попробовать на синих блокаду свалить. Только у меня лично веры в них не было никакой, а у командования корпуса, похоже, и того меньше. Против ополченческих частей они еще кое-как, но меньшовцы их, случись что, разметают, как котят. А впереди, в Орле, Соколовская дивизия и со стороны Брянска тоже чего-то трехцветное маячит… и кто, спрашивается, у кого в котле будет вариться?

В общем, признать надо, на первом этапе авровское командование Линдемана переиграло! Курск, как оказалось, все равно надо брать, и потому все наши телодвижения за последнюю неделю – свиньям на корм! Нам-то еще ладно, а вот парням из 25-й, которые город с юга по большой дуге обходили, – тем вовсе обидно. Ну да, как русские говорят, бешеной корове и пятьсот верст – не крюк.

Ничего. Зато, как любит говорить «обер Мойша», на второй перемене блюд Линдеман отыгрался по полной.

Обычно брать крупный населенный пункт, который противник всерьез защищать собрался, – тот еще геморрой. Тут даже превосходство в бронетехнике не поможет: горят панцеры на улицах, горят. Синим пламенем, ярким или не очень, в зависимости от качества топлива. А Курск, если верить карте, как раз городок не из маленьких – от сотни тыщ до полумиллиона душ в нем до войны обитало.

Не знаю, сколько их там сейчас оставалось, знаю лишь, что не повезло им. По-крупному. Потому что штурмовать город с ходу мы не стали.

Командир корпуса генерал-лейтенант Линдеман приказал город бомбить!

Наверняка при этом еще и добавил чего-нибудь непечатное… хотя нет, господин генерал-лейтенант человек культурный, вежливый…

Вообще-то такие вещи при помощи тяжелых бомберов полагается делать. Только бомберов тех у фон Шмее хорошо если десяток набиралось, и моторесурс у них отнюдь не резиновый. Он и пытаться не стал. Взял транспортники.

Я эти транспортники зимой видел, на аэродроме под Киевом. Вдоль всей полосы – пузатые зеленые туши.

Только летали они не из Киева – слишком быстро оборачивались. Четыре сотни кэмэ по прямой, это, считай, с полной загрузкой час лету, да назад столько же, да пока заправят и загрузят. Разве что в две волны, но в это я еще больше не верю – самолеты-то еще, может, и наскребли бы, а пилотов где взять?

У АВРовцев в городе толкового ПВО не было. Те несколько батарей, что полагались ему, как промцентру, задавили в первый же день. Много эрликонов, но они-то готовились против турбокоптеров и штурмовиков. Только эрликон, хорошо, если на трех тысячах чего-то достанет, а транспортники шли обычно где-то на пяти. Над центром открывали аппарели, и подарочки в тридцать тонн за борт! Прицельность, понятно, при таком бомбометании никакая, ну так ее никто и не требовал – в городской черте упало и ладно. Фугасы и зажигалки вперемежку… тоже доморощенные какие-то, я так думаю, аммиачную селитру с чем-то намешали. Главное, горели и взрывались они не хуже нормальных.

Когда наш полк к Курску вышел, он уже три дня как полыхал.

Мы заняли позицию на подступах к северной окраине. Сменили каких-то синих – эти уроды ленивые даже одной-единственной приличной траншеи отрыть не удосужились! Нам-то еще ничего, но вот панцеринфантерия, которая, собственно, и должна была тут остановиться и которую наша рота должна была поддерживать, те матерились в голос.

Мы ждали приказа… а приказа все не было. Только транспортники с утра до вечера тоскливо выли в небе, ложась на обратный курс как раз над нашими головами. А в городе тянулись к небу бесконечные столбы, сливаясь временами в одну сплошную стену. Черную, как аскеры из 713-го батальона – он как раз расположился в тылу у наших соседей справа. Давно уже их рож не видел, считай, с того самого «африканского турне», как иронически именует Вольф нашу полугодовую командировку. Помню, когда в первый раз увидал, как эти вояки сыпались из «семерок» в касках старого образца, с карабинами в одной руке и ассегаями в другой, решил, что мозги потекли, не перенеся трудностей акклиматизации. Потом привык… а вообще – ничего себе вышло сафари, даже слонятины удалось попробовать. Руди Кейссер все рвался против лопоухого с винтовкой выйти, уверял, что с одного выстрела уложит, но майор приказал не извращаться, и слона мы завалили из «эрликона».

И погода в эти дни, к слову сказать, стояла почти что африканская – жаркая, безветренная.

Больше всего я боялся запаха. Помню, в бар Пфайфера как-то зашел бледный, как сама смерть, парень в летной форме, оказавшийся штурманом из 7-й эскадры, «Силы Возмездия». И после пятой кружки, тупо глядя остекленевшими глазами в стену перед собой, он говорить начал… о той ночи, когда над Шеффилдом языки пламени поднялись чуть ли не вровень с крыльями их «Гот», а запах… радиста прямо в кабине вырвало, заблевал все стекло, да и сам он едва успел кислородную маску натянуть…

Боялся, понятно, не за себя – за Стаську. Она и без того сама не своя.

Кто не военный, тому, наверное, казалось, что там, впереди, в этом пекле уже давно ничего живого уцелеть не могло. Только мы-то знаем, как на траншеи идти, которые перед этим тяжелая артиллерия обработала или вот также – бомберы. Тоже вроде бы… не Земля, а Марс какой-нибудь с Луной, человека отродясь не бывало, одни только воронки, в которые панцер по башню провалиться может. И всего-то дел – пойти да эти самые воронки занять. И ты идешь, бодро, весело, а метров за сто эти самые опустошенные смертью траншеи вдруг оживают и врезают по бортам перекрестным бронебойным, пулемет уже жмет пехотуру к земле, и отползать с перебитой гусеницей не получается. И ты начинаешь ворочать башней, пытаясь нащупать этот чертов станкач, а с противоположного фланга прилетают две ракеты, одна срывает с башни ящик с ЗИП-ом, вторая радостно вгрызается кумулятивной струей в обнажившийся борт, где за тонким бронелистом – боеукладка! Сосед справа тоже горит, и пехота, вяло огрызаясь, пытается отползти. По ней начинает работать задавленная вроде бы минометная батарея, отход превращается в обыкновенный драп, и все равно до своих окопов добираются лишь немногие счастливчики. Невезунчики же лежат мятыми грудами, целыми и не очень, по всему проклятому полю, и среди них есть невезунчики вдвойне – те, кому не подфартило умереть сразу, и сейчас вместо милосердной мгновенной смерти они вкушают смерть растянутую, можно сказать, смакуют ее, чувствуя, как вытекает из них жизнь, превращаясь в холодную лужу на земле. И зная, что никакие санитары за ними не приползут, потому что сейчас снова начнется обстрел с бомбежкой, а потом недобитые русскими снайперами офицеры поднимут тех, «счастливчиков», в очередную, черт знает какую по счету за сегодняшний день атаку.

Также и с этим городом… как только вступим мы на его усыпанные щебенкой и битым стеклом улицы… эти скелеты домов, выгоревшие, обугленные, оживут и начнут плеваться огнем и свинцом из каждой выбитой оконной глазницы.