Текст книги "Око Силы. Вторая трилогия. 1937–1938 годы"

Дядя Миша тоже не вернулся. Его жена, тетя Саша, долго ездила в поисках мужа, но узнала лишь, что бывший гвардейский офицер Михаил Модестович Корф пропал без вести летом 19-го.

Детство кончилось. Мать все время болела, пришлось искать работу. Юрию повезло: его приняли в университет, правда, не на юридический, а на историко-филологический факультет, и даже дали стипендию, позволявшую сводить концы с концами. Орловский учился отлично, но летом 1927-го, последовал арест, после чего пребывание «классово чуждого» студента в пролетарском вузе стало невозможным.

Тогда же, в 27-м, арестовали сына дяди Миши – Володю, которому не исполнилось и шестнадцати. Орловский пытался узнать, что случилось с парнем, но тщетно. Лишь через три года он узнал, что Корф-младший бежал из страшной «Девятки» – Соликамского лагеря и пропал без вести посреди бескрайней зимней тайги…

Мать умерла в 29-м. Год назад скончалась «тетка» – двоюродная бабушка, которая приютила Юрия в своем флигельке. Больше на этой земле Орловских не осталось. Юрий был последний – не добитый победившей властью рабочих и крестьян. И теперь, в темной мертвой камере, он еще раз почувствовал, что прав. Он не успел на фронт в 20-м. Что ж, у него есть свой фронт! И никто не сможет его убедить его отказаться от единственного права – права на ненависть. Он боролся и будет бороться. До конца!

Знакомый следователь на этот раз встретил Юрия почти как товарища по борьбе. Он даже подмигнул, сунул открытую пачку «Герцеговины» и кивнул на стол:

– Узнаешь?

…Знакомые конверты – с приметным зубчиком по верхнему краю…

– Так… – физиономия энкаведиста стала серьезной, он извлек несколько отпечатанных на машинке страничек, пододвинул ближе. – Читай и подписывай!

Это был протокол. Следователь записал все точно, разве что добавил от себя эпитеты, среди которых преобладали «злобный», «закоренелый» и «лютый». Все это относилось, естественно, к врагам родной советской власти.

– Все верно? – энкаведист нетерпеливо поглядывал на Орловского, держа наготове ручку.

– Да, – вполне искренне признался Юрий. – Правильно.

Он вздохнул и подписал. Все было кончено…

– Во! – улыбнулся следователь. – Теперь, бля, порядок! Ну чего, Орловский, я написал все чин-чином: помощь следствию, искреннее раскаяние – глядишь, разберутся…

– А когда суд? – не удержался Юрий. Следователь удивленно поглядел на него и покачал головой:

– Ну ты даешь… Какой суд? У тебя же 58-11 – пойдешь в ОСО!

Ну конечно! Терапевт рассказывал об этом адском порядке: Особое Совещание, суд без адвоката, а часто и без подсудимого. Согласно Указу Верховного Совета декабря года от Рождества Христова 1934-го…

– Слыхал? – понял следователь. – «ОСО – две ручки одно колесо». Ладно, авось не пропадешь! Этим гадам, Аверху твоему и Духошину, похуже будет. Еле расколол! Ничего, признались, суки…

Новость оставила равнодушным. «Красный профессор» и его прихвостень попали в тот самый котел, куда отправляли других. И столкнул их туда он, Юрий Орловский. Он отомстил – за себя, за остальных. И тут Юрий понял, что его враги – тоже, как и он, из «бывших». Наверное, все эти годы они изо всех сил скрывали свою связь с Троцким, старались, не жалели чужой крови… Бог им всем судья!..

– А что будет Кацману и Иноземцеву?

Следователь почесал в затылке:

– Им-то что, получат по «червонцу». Ты лучше о себе подумай. Будут спрашивать – кайся, плачь. Авось, повезет. Понял?

– Понял…

Тон следователя не внушал оптимизма. Юрий почувствовал, что «червонцем» не отделаться. И, может быть, даже «четвертаком»…

– Твоего Орешина видел, – внезапно хмыкнул следователь. – Ну, забойный старикан! У него, похоже, шарики за ролики еще лет тридцать тому заехали! Хорошо, что с ним разобрались, а то жалко б было. Он, оказывается, из сочувствующих, политссыльным помогал…

…Значит, получилось и это. Александра Васильевича оставили в покое. Иное дело – надолго ли…

– Ну все, – подытожил следователь. – Дня три – и в ОСО. Ну чего, Орловский, нос болит?

– Нет, – боль действительно прошла, остался лишь небольшой синяк.

– Ты не обижайся. Погорячился. Потом сам спасибо скажешь! Так что записать: жалоб на следствие нет?

– Нет! – Юрий взглянул прямо в глаза врагу, заставив себя улыбнуться. – Ни малейших…

Следователь ошибся. Прошло три дня, затем еще три, но Орловского никуда не вызывали. Спросить было не у кого. «Вертухаи», естественно, ничего не знали, да и не собирались беседовать с заключенными. Люди в камере приходили, исчезали, на смену им появлялись новые, а о Юрии словно забыли. Наступало странное оцепенение. Все, даже собственная жизнь, даже Ника, начинали казаться чем-то далеким, ненужным, неинтересным.

…Юрия подняли ночью. «Вертухай» буркнул: «На выход!», толкнул в спину. И тут же откуда-то вновь появился страх. То, что ожидает его – рядом…

В коридоре уже толпился десяток таких, как он, – сонных, небритых, растерянно озирающихся в беспощадном свете голых ламп. Их погнали по коридору, затем вниз по лестнице. В небольшом четырехугольном помещении тип с кубарями в малиновых петлицах проверил всех по списку – их оказалось двенадцать – и указал вперед, в прохладную темноту двора.

Там ждал грузовик – большой, крытый. Охрана заняла место у бортов, оттолкнув особо любопытных, чья-то рука в гимнастерке задернула полог, мотор заревел и машина тронулась с места.

Вначале все молчали, очевидно, еще не придя в себя, но затем кто-то не выдержал:

– Товарищи! Товарищи! Кто знает, куда нас? Куда нас?..

– Молчать! – рявкнул один из конвоиров.

– Товарищи! Скажите! – не умолкал голос, но тут же сменился стоном: один из охранников двинул наугад прикладом.

Вначале Юрий подумал, что их везут на суд, в это самое ОСО. Но была ночь. Даже большевистский суд едва ли заседает это время. Он склонился к невидимому в темноте соседу и прошептал:

– Вас судили?

– Да. «Червонец» без права переписки…

Этого человека судили, его, Орловского, – нет. И всех их везут куда-то ночью, не оформив документы, не дав даже взять вещи. Страх вновь сжал горло – Юрий начал понимать. Он слыхал об этом: «десять лет без права переписки», вызов ночью – и все. В висках стучало, по рукам прошла холодная дрожь…

– Товарищи, у кого ВМН? – негромко спросил кто-то, и словно эхо отозвалось в темноте: «У меня… у меня… у меня…»

Вначале Юрий не понял, но память подсказала. ВМН – высшая мера наказания она же «высшая мера социальной защиты». Значит… Юрий до крови закусил губу. ВМН, «без права переписки» – все это означало одно и то же. То, что произойдет со всеми ими этой холодной сентябрьской ночью…

– Нет! – крикнул тот же голос, что спрашивал вначале. – Нет, не хочу! Не хочу!..

– Молчать! Молчать, сука!

Снова удар прикладом, стон – и вновь тишина, только ровный шум мотора, уносящий грузовик куда-то в ночь…

– …Вылезай! – команда последовала неожиданно, когда грузовик еще не успел остановиться. Очевидно, сопровождающие спешили. Спрыгнув вниз на асфальт, Юрий невольно оглянулся, но заметил лишь темный двор и еще более темный провал, возле которого стояли двое с винтовками.

– Становись!..

Неровная шеренга замерла возле черного входа. Один из конвоиров, вероятно, старший, наскоро пересчитал их и кивнул в сторону подземелья:

– Пошел!

Юрий шагнул в темноту и невольно зажмурил глаза. Под ногами были ступени, затем они кончились, и дальше пришлось идти длинным темным коридором. Где-то капала вода, воздух пропитался сыростью, вокруг стояла полная тьма. Конвоиры негромко чертыхались, но света никто не включал.

– Стой! – они замерли прямо посреди неглубокой лужи, и тут вспыхнул луч фонаря.

Орловский постарался сбросить мертвое оцепенение. Все еще неубитое чувство любопытства заставило осмотреться. Они были уже не в коридоре, а в небольшом помещении с высокими стенами, по которым сочилась вода. Кроме конвоиров здесь находился кто-то еще – тот, что держал фонарь. Юрий успел заметить, что этот «кто-то» одет не в форму, а в черную кожаную куртку. Лица было не разглядеть, но поразили широкие плечи и огромные кисти рук с широко расставленными пальцами…

– Сколько? – голос был хриплым, в нем звучало нетерпение. Конвоир что-то негромко ответил.

– Ладно! Давай подпишу…

Свет фонаря упал на бумагу, конвоир козырнул и кивнул остальным. Те быстро вскинули винтовки на плечи и шагнули в темноту. Широкоплечий в куртке свистнул, и тут же в проходе появились еще трое таких же, широкоплечих и широколицых, с короткими кавалерийскими карабинами.

Теперь все стало окончательно ясно. Юрий прижался к холодной мокрой стене и закрыл глаза…

…Вот, значит, и все.

Мысль почему-то не испугала, словно то, что было вокруг: темное мокрое подземелье, замершие у стены смертники и равнодушные палачи в черных куртках, больше не имело к нему никакого отношения…

Глава 4. Группа «Вандея»

Сергей стоял посреди большого кабинета, прямо под портретом товарища Сталина, раскуривавшего известную всему миру трубку. Остальные, десятка два мужчин в светлых гимнастерках, сидели за огромным столом, покрытым зеленым сукном. Почти ни с кем из присутствующих, кроме хорошо известного ему Фриневского, старший лейтенант еще не успел познакомиться и оттого чувствовал себя не слишком уверенно. Нарком сидел во главе стола, маленький, сутулый, совсем не похожий на свои портреты. Лицо товарища Ежова было хмурым, острые скулы, казалось, вот-вот порвут пергаментную кожу, серо-голубые глаза смотрели куда-то вдаль. За те полчаса, пока Пустельга делал доклад, Николай Иванович ни разу не показал, что он как-то заинтересован происходящим.

– У вас все, товарищ Пустельга? – голос наркома был тих и невыразителен.

– Так точно, – как можно тверже ответил Сергей, стараясь не показать волнения. Докладывать на коллегии НКВД ему еще не приходилось.

– Прошу вопросы… – нарком устало прикрыл глаза.

– Так что ж это выходит? – тут же вскочил плотный мужчина с петлицами комбрига. – Никто, значит, не виноват? Четверо сотрудников погибли, враг народа скрылся…

Пустельга понял, что придется отбиваться, и отбиваться всерьез.

– Я не утверждал, что никто не виноват. Я лишь хотел подчеркнуть, что мы все недооценили врага…

– Кто – все? Я? Товарищ Ежов? Извольте уточнить, старший лейтенант!

Слово «товарищ» было пропущено – случайно или преднамеренно.

– Виноваты многие, – Сергей тряхнул головой, словно пытался отогнать невидимую муху. – Товарищ Айзенберг не имел всей необходимой информации по «Вандее», а значит, был в какой-то мере дезориентирован. В частности, он не знал о предупреждении сотрудника Иностранного отдела Арвида о подготовке терактов в самой Столице…

Пустельга перевел дух. Критиковать покойного майора не хотелось, но от него требовали правды.

– Товарищ Айзенберг не перепроверил информацию, полученную якобы от соседа Корфа Василия Лихачева, которого на самом деле не было в Столице. Кроме того, нельзя было так, нахрапом, врываться в квартиру…

– Достаточно, – голос Ежова был по-прежнему скучен и невыразителен. – Значит, никаких следов?

– Не совсем так…

Найти удалось мало. Квартира № 15 принадлежала арестованному месяц назад инженеру; тот, кто готовил засаду, попросту снял с дверей печати. В самой квартире никого не было.

– Следов почти нет. Однако неизвестный позвонил нам по телефону. По внешнему номеру – не через коммутатор. Этот номер знали только здесь, в Главном Управлении. При беседе со свидетелями сотрудники группы давали справочный…

– То есть… – не выдержал товарищ Фриневский. – Значит, у Корфа есть агент в Главном Управлении?

– Не обязательно у Корфа, – уточнил Пустельга. – Мы вообще не знаем, был ли Корф в тот день в Столице. Но те, что готовили засаду, явно имели какую-то информацию…

По кабинету пронесся гул, и Сергей почувствовал себя крайне неуютно. Еще бы! Он, без году неделя сотрудник Управления, обвиняет коллег в том, что среди них имеется вражеский агент!

– А может, все было проще, товарищ Пустельга? – осторожно поинтересовался Фриневский. – В конце концов, мог проболтаться кто-то из группы Айзенберга. Девушке своей рассказать, например…

– Да, конечно, – тут же согласился Пустельга, внезапно сообразив, что зря разоткровенничался. Ведь вражеский агент мог преспокойно присутствовать в данный момент в этом самом кабинете!

– Я просто предположил…

– Предположил! – буркнул кто-то. – Думать надо, прежде чем языком чесать…

– Товарищ Пустельга абсолютно прав, – негромко произнес нарком, и шум разом стих. – Очищение аппарата от троцкистско-зиновьевских и прочих двурушников – наша важнейшая задача, товарищи! Что еще не ясно?

Больше Сергея ни о чем не спрашивали, и через пару минут он уже покидал кабинет наркома. Все кончилось относительно удачно. Расследование ему было велено продолжить, но уже в новом качестве – руководителя того, что осталось от группы «Вандея».

В кабинете № 542 Пустельгу ждали его новые подчиненные. Группа «Вандея» состояла теперь из самого Сергея и тех, кто уцелел от старой. Лейтенант Карабаев уже вышел из больницы, где пролежал три дня с легкой контузией, вторым же был срочно отозванный из отпуска старший лейтенант Михаил Александрович Ахилло.

Все дни, пока шло следствие, Сергей внимательно присматривался к своим сотрудникам. Карабаев стал понятен практически сразу. Таких молодых лейтенантов Пустельге часто приходилось встречать и на Украине, и в Ташкенте. Семья Прохора жила в маленькой деревеньке где-то под Омском. Отец был убит семеновцами, шестерых детей выхаживала мать, работавшая в батрачках у местного мироеда. Ничего удивительного, что Прохор в четырнадцать лет стал селькором, в пятнадцать стал служить в местной милиции, а еще через год попал в Омское училище наркомата внутренних дел. Карабаев был серьезен, неулыбчив и необыкновенно старателен. В характеристике из личного дело особо подчеркивались его «классовая непримиримость» и «бескомпромиссная ненависть к врагу».

Второй член группы, старший лейтенант Ахилло, в день гибели Айзенберга был в Сочи, в ведомственном санатории. Заглянув в его личное дело, Пустельга удивился – и было от чего.

…Ахилло звали вовсе не Михаилом, а Микаэлем. Странные имя и фамилия объяснялись просто: старший лейтенант происходил из артистической семьи, его родители были актерами одного из разъездных театров. В первые же месяцы службы в органах Ахилло удостоился двух благодарностей наркома. После училища был оставлен в Главном Управлении, к двум благодарностям прибавились еще три, а год назад Микаэль был награжден орденом Боевого Красного Знамени.

Сергей был немного смущен – предстояло командовать едва ли не героем. Он ждал, что увидит чудо-богатыря, но когда на третий день дверь старший лейтенант Ахилло изволил прибыть, Пустельга удивился еще более. В дверях стоял невысокий смуглый парень совершенно штатского и даже какого-то несерьезного вида. Стоял как-то странно, широко расставив ноги, левая рука в кармане, в правой – дымящаяся папироса. И взгляд был соответствующим – рассеянным, чуть снисходительным, а по красивому горбоносому лицу блуждала праздная улыбка.

Сергей не стал призывать подчиненного к порядку. Он встал, внимательно поглядел на развязного старшего лейтенанта – и тоже усмехнулся. Несколько секунд они глядели друг на друга, затем Ахилло улыбнулся еще шире, мгновение – и папироса куда-то исчезла. Щелкнули каблуки, последовал рапорт по всей форме. Впрочем, при неизбежной процедуре знакомства, Ахилло сразу же назвал его по имени. Пустельга не возражал, и сам Ахилло отныне стал для него просто Михаилом.

Вскоре выяснилось, что смуглый старший лейтенант умен, начитан, знает всю Столичную «публику», а также является завсегдатаем местных театров. При этом он, к удивлению Пустельги, прекрасно ладил с Карабаевым, который обращался к нему уважительно, причем исключительно по званию.

Сейчас оба они – лейтенант из Омска, и блестящий Ахилло – ждали Сергея в кабинете. Прохор Иванович Карабаев сидел за столом, положив перед собой листок бумаги и ручку. При виде начальника он с достоинством поднялся, приняв стойку «смирно». Ахилло, удобно устроившийся в большом кресле, дымил папиросой и даже не сдвинулся с места. Впрочем, его левая рука взметнулась в ленивом салюте, что должно было означать приветствие.

– Прошу садиться…

Эти слова относились, естественно, только к Карабаеву. Сергей улыбнулся молодому лейтенанту, покосился на безмятежного Ахилло и сел сам – во главу стола, где когда-то сидел покойный Айзенберг.

– Товарищи… – начало вышло слишком официальным, и Сергей невольно поморщился. – Товарищи… Коллегия наркомата одобрила проведенное нами расследование. Мы получили приказ продолжить разработку «Вандеи»…

– Гм-м… – донеслось из кресла. Орденоносец Ахилло блаженствовал, прикрыв глаза и выпуская кольца сизого дыма.

– А у вас есть какие-то соображения, товарищ старший лейтенант?

Кресло безмолвствовало. Наконец последовал долгий вздох:

– Соображения? Понимаете, Сергей, я думал, что соображения будут у начальства… Или вы из деликатности кое-что предпочли оставить при себе?

Деликатностью Пустельга не отличался, но понял, о чем идет речь.

– Вы, естественно, не утаили от наших отцов-командиров, что внутри группы, возможно, был вражеский агент…

Пустельга вздрогнул. Свои мысли он ни разу не излагал вслух перед подчиненными. Он поглядел на Карабаева – тот держал наготове автоматическую ручку. В левом верхнем углу листка было уже проставлено сегодняшнее число.

– Я уже, признаться, вещички собирать начал… – Ахилло наконец соизволил открыть глаза.

Опасный разговор следовало немедленно прекратить, но Сергею было интересно проверить собственные выводы.

– Желаете высказаться, Михаил?

– Я? Да что вы! Вот товарищ лейтенант…

Сергей бросил удивленный взгляд на Карабаева. Тот чуть покраснел и встал:

– Разрешите…

Пустельга кивнул. Лейтенант неловко повел головой, точно его душил воротник:

– Ну, это… Телефонный звонок – не через коммутатор. Это раз… Во-вторых, ну… Знали эти вражины товарища майора! Другой бы в квартиру врываться не стал, проверил бы вначале… И в-третьих, значит… Накануне товарищ майор сказал, что беседовал с каким-то человеком, узнал много нового… А что – рассказать не успел…

Изложено все было точно. Сергей понял, что его подозрения более чем основательны.

– Вообще-то враг мог быть и на стороне… – Ахилло потянулся и метко забросил окурок в пепельницу. – Но самое простое – самое вероятное. Агент был в группе.

– И кто же он?

Спрашивать, конечно, не стоило. Все, кто уцелел от группы, сидели здесь, в этом кабинете.

– А кто угодно, – пожал плечами Михаил. – Хотя бы я: находился в отпуске, чистое алиби. Никто даже не проверил, был ли я на самом деле в Сочи…

– А вы были в Сочи? – улыбнулся Сергей.

– В Сочи-то я был, но как раз за день до взрыва уехал с экскурсией на Ахун-гору. Теоретически мог махнуть в Столицу, позвонить по телефону… Или проще: дать команду тому же Корфу прямо из Сочи. Товарищ лейтенант тоже под подозрением…

– Так точно, – кивнул Карабаев. – Звонили-то мне! И я один уцелел…

– Постойте… – Сергею вдруг пришла в голову нелепая мысль, что его подчиненные попросту разыгрывают нового начальника. – Но если так смотреть, то и я под подозрением! Первый день в группе – и как раз…

– Ага… – блаженно улыбнулся Ахилло. – Понятливый у нас начальник. Правда, товарищ лейтенант?

Пустельга не знал, что и думать. Получалось действительно нечто нелепое.

– А могло быть и по-другому, – как ни в чем не бывало, продолжал Ахилло. – Корф завербовал кого-то из технического персонала, телефонистку, например….

– Телефонистку… – Сергей помолчал и наконец не выдержал:

– Ребята, давайте серьезно! Я ведь еще ни черта не понимаю! Помогите!..

– Да мы здесь тоже ни черта не понимаем! – Ахилло вскочил, его напускное равнодушие как ветром сдуло. – Сергей, тут что-то не так. Не верю я в этого Корфа! И в эту самую «Вандею», честно говоря, – не очень. По-моему, нам дали тухлый след!

– Вы тоже так думаете, товарищ лейтенант?

Карабаев подумал и неторопливо кивнул:

– Ну… в общем, как будто кто-то нарочно подкидывает нам улики. Корф этот… Его ведь никто не видел уже много лет!..

– Как? – поразился Пустельга. – Две недели назад он был в Столице!

– Говорят, что был, – вздохнул Ахилло. – Вроде видели его в гостинице «Националь». Вроде шел по коридору. Вроде сидел в ресторане…

– Вроде наживки, – вставил Прохор. – Мы кидаемся, ищем этого Корфа – и вот группы нет. Товарищ старший лейтенант! Я просмотрел его дело. В тридцатом Корф бежал из Соликамлага – из «Девятки»…

– Она же «Белый Лебедь», – хмыкнул Михаил.

– …Зимой, через тайгу, один. У него не было шансов, товарищ старший лейтенант! Я тайгу знаю…

На эту деталь Сергей тоже обратил внимание и даже подумал, что Корф – вероятно, какой-то сверхчеловек.

– Ему тогда было всего восемнадцать, – продолжал лейтенант. – Он же городской, ему в тайге и трех дней не прожить…

– Но… товарищи… – совсем растерялся Сергей. – У нас есть документы, донесения!..

– Угу, – кивнул Ахилло. – А еще есть такое слово – дезинформация, товарищ старший лейтенант. Если по простому – липа!

Пустельга заставил себя успокоиться. Даже если это и так…

– Давайте разберемся… Если нас кто-то дезинформирует, значит, этот «кто-то» существует?

Ахилло кивнул. Карабаев, чуть подумав, тоже.

– Этот «кто-то» устроил засаду и погубил наших товарищей. Значит, мы будем его искать. А «Вандея» это или нет – разберемся. Согласны?

На этот раз никто не возражал.

– Нам приказано еще раз изучить всю информацию и высказать соображения. Этим мы и займемся. Что вы можете еще добавить?

И вновь наступило молчание. Наконец заговорил Ахилло:

– Прежде всего тот, кого мы ищем, из Столицы. Дальше. Он – или они – из «бывших». Иначе не было бы такого названия…

Сергей тоже думал об этом. «Вандея» – в названии чувствовался вызов, хорошо продуманный и дерзкий.

– И кроме того, возможности у него – или у них – совершенно невероятные…

Спорить не приходилось. Пустельга понял, что ему следует еще раз пересмотреть материалы по «Вандее». В предыдущие дни он несколько раз перечитал их, но тогда все мысли были о другом – о гибели майора и его сотрудников…

Он отправил Ахилло к экспертам, надеясь узнать что-нибудь новое по поводу взрыва, а Карабаеву велел еще раз наведаться по адресам, где жили свидетели, видевшие Корфа. Сделал он это без особой нужды, на всякий случай. Оставшись один, Сергей плотно прикрыл дверь и достал из сейфа несколько тяжелых папок, на каждой из которых крупным почерком покойного Айзенберга было выведено «„Вандея" №…». Предстояло изучить проклятое дело с самого начала, с того самого дня, когда чуть больше года назад, 26 июля 1936-го…

…26 июля 1936-го сотрудник Иностранного отдела «Зеленый», сообщил о странном случае в редакции эмигрантской газеты «Дозорный», выходящей в Париже. Один из ее сотрудников, вернувшись из Китая, напечатал пять небольших очерков. Последний – шестой – был изъят из уже готовой корректуры. Дотошный агент сумел достать забракованную газетную страницу. Она была тут же в папке, смятая, а затем вновь аккуратно разглаженная утюгом, отчего страница немного пожелтела.

Очерк назывался «Вандея». Речь в нем шла о бегстве нескольких белогвардейцев-подпольщиков из большевистского концлагеря. Все они были названы не по именам, а по кличкам, взятым из истории Французской революции. Точнее, контрреволюции – беглецов звали Батц, Рошжаклен, Кадудаль, Прижан и Фротто. Пробравшись через границу в Харбин, они встретились с автором очерка. Их командир, имевший кличку «Лантенак» сообщил о существовании в СССР крупной нелегальной организации, связанной с высшими структурами – с аппаратом ЦК, наркоматом обороны и НКВД. Организация называлась «Вандея».

Очерк был типичной эмигрантской агиткой, и совершенно непонятным казалось решение редакции снять его с полосы. Объяснение могло быть одно – корреспондент ненароком рассказал правду…

Сергей еще раз перечитал корректуру и обратил внимание на одну странность. Все герои очерка были названы именами подлинных исторических деятелей. Лишь Лантенак носил фамилию литературного персонажа.

Примерно через месяц, в сентябре 36-го, тот же «Зеленый» сообщил об услышанном им разговоре. Бывшие врангелевские генералы – Тургул, руководитель военной секции РОВСа, и его давний сослуживец Манштейн упомянули о существовании в СССР террористической организации.

Следующая информация пришла с Дальнего Востока. Некто «Онегин» информировал, что в окружении атамана Семенова стали поговаривать о подготовке крупного рейда на территорию СССР. Ожидался эмиссар нелегального тайного центра. Следующее донесение «Онегина» подтверждало: эмиссар прибыл в Харбин. Удалось также выяснить, что представителя подполья звали Владимиром. «Онегину» были показаны несколько десятков фотографий находившихся в особом розыске, и он без особого труда опознал в эмиссаре подполья Владимира Михайловича Корфа, разыскиваемого с 1930-го года после побега из Соликамского лагеря.

Далее следовали материалы по Корфу. Сын белогвардейского полковника, он был арестован еще в 27-м, отправлен в лагерь, где создал тайную организацию, готовившую побег. После разоблачения бежал сам, исчезнув в заснеженной пустой тайге.

Несмотря на принятые меры, рейд семеновцев все-таки состоялся. Следовал перечень взорванных мостов, разоренных колхозов и совхозов, уничтоженных бойцов и командиров Красной Армии. Отряд проник далеко на север, сумев освободить заключенных из двух лагерей, причем семеновцы действовали в форме бойцов НКВД и имели подлинные документы. Владимир Корф лично участвовал в нападении на один из лагерей.

Еще через два месяца пришло донесение из Франции. Корфа видели в Париже в компании с генералом Тургулом. Он также контактировал с депутатом парламента Карно и с известным ученым профессором Луи Робером.

Далее, как понял Сергей, Иностранному отделу улыбнулась удача. Сотрудник «Баян» сумел устроиться секретарем к генералу Тургулу, жившему в маленькой деревне под Парижем. «Баян» снял копии с несколько писем, пришедших на имя генерала. Депеши были шифрованные, но после некоторых усилий эксперты сумели их прочитать. Писем было шесть. Все они адресованы «Людовику», то есть, очевидно, Тургулу, и подписаны «Лантенак».

Первое письмо сообщало об успешных действиях диверсионной группы Фротто на Южном Урале. В деле имелась справка, из которой следовало, что на заводах Южного Урала в это время случился ряд аварий, взрывов и крупных поломок, которые поначалу отнесли за счет обычной халатности. Тут же последовали оргвыводы – были сняты с должности несколько руководителей областных управлений НКВД. Впрочем, делу это помогло мало.

Во втором донесении говорилось о том, что в Париж доставлены антисоветские материалы для распространения во французской печати. Действительно, вскоре генерал Тургул передал в ряд газет статьи о репрессиях в СССР. В отличие от обычной эмигрантской макулатуры, материал был составлен с точным знанием фактов. Очевидно, люди Лантенака обладали доступом к самой секретной информации.

Третье донесение информировало об успешном проведении операции «Ковчег». Речь шла о спасении «врагов народа», которые с помощью людей Лантенака ушли от ареста и скрылись за границей. Судя по прилагаемой справке, за 36-й и начало 37-го года в Столице сумели уйти от ареста и исчезнуть около трех десятков человек, в том числе двое видных военных и один заместитель наркома. Всех их, часто вместе с семьями, успевали предупредить и вывезти. Поиски беглецов ничего не дали.

Четвертое донесение, датированное январем 37-го, сообщало о действиях группы Фротто, на этот раз на Средней Волге. В вновь следовала справка: аварии на оборонных заводах, крушения поездов, поджоги. Каждый раз местные работники оформляли документы о «халатности» или «несчастном случае». Последовали оргвыводы, естественно, совершенно запоздалые.

В пятом донесении Лантенака говорилось об успешной работе агентов «Рошжаклен» и «Кадудаль», чьи донесения должны были пересылаться по какому-то «резервному каналу».

И, наконец, письмо шестое, последнее. В нем сообщалось, что операция «Ковчег» идет по плану, группа Фротто направлена в Тамбовскую область, а очередные материалы для парижской прессы будут посланы тем же «резервным каналом». Лантенак также утверждал, что агент Кадудаль имеет информацию о подготовке НКВД похищения «Людовика», которому рекомендовалось немедленно сменить место жительства.

В прилагаемой справке действительно упоминалось о планах похищения Тургула. Становилось очевидным, что «Кадудаль» имеет доступ к секретным материалам Большого Дома. Тургул внял совету и вскоре покинул Францию, переехав в Лиссабон. Попытки внедрить нового сотрудника в его окружение не увенчались успехом.

Донесения Лантенака стали недоступны, но разработка «Вандеи» продолжилась. Вскоре выяснилось, что за последние два месяца исчезло еще два десятка человек из тех, кому грозил арест. Как удалось узнать, каждому звонили по телефону, после чего к дому подъезжал автомобиль с фальшивыми номерами. Однако, ни один из беглецов не объявился ни за границей, ни за пределами Столицы.

Весной 1937 года в Главном Управлении была создана группа «Вандея» во главе с опытным работником – майором Айзенбергом. Особых успехов группа не имела, пока в начале сентября информаторы не сообщили о том, что Владимира Корфа видели в Столице. А затем последовал звонок того, кто назвался Василием Лихачевым, бывшим соседом семьи Корфов…

Имелись в деле и свежие сообщения. Одно из них, так и не попавшее на стол к Айзенбергу, было от какого-то Арвида, сообщавшего, что в руководстве РОВСа прошел слух о готовящихся «Вандеей» террористических актах в самой Столице. В другом, от все того же «Онегина» говорилось о тайном визите в Харбин генерала Доихары, главы японской разведки. Японцы, как выяснилось, возлагали на «Вандею» большие надежды…

…Пустельга перевел дух. Получалось что-то странное. Фактов хватало, их более чем достаточно. Вот уже год Главное Управление вело поиск, используя все свои возможности. Несколько человек из числа арестованных в Столице признались в принадлежности к организации, но каждый раз выяснялось, что сделали они это под давлением следствия. «Вандея» оставалась призраком, неуловимым и страшным. Слабой зацепкой был таинственный Корф, единственное лицо, если не считать исчезнувшего Тургула, непосредственно связанное с «Вандеей».

Пустельга положил перед собой старую, десятилетней давности, фотографию Владимира Корфа – молодого паренька с неулыбчивым лицом и упорным взглядом темных глаз. Сергей внимательно всмотрелся в фото и решил попробовать. Если Корф действительно погиб в уральской тайге…