Текст книги "Страж раны"

Чех улыбнулся, пошарил в кармане зеленой шинели и достал нераспечатанную пачку папирос «Атаман» с портретом врага трудового народа Семенова, выполненным в три краски. При виде знакомых папирос Степа оттаял.

– Спасибо, браток! Я две штуки возьму. Для капитана…

– Бери все, брат-вояк! – вновь улыбнулся легионер.

Обрадованный Косухин еще раз поблагодарил и не смог удержаться от следующего вопроса, на этот раз куда более серьезного:

– Ты, товарищ, видать из чехвойска?

– Был, – на этот раз на лице подпоручика не было улыбки. – До… как это по-русски… апреля прошлого года. Можно сказать, отвоевался, брат-вояк.

– Так чего ты здесь? Ехал бы домой, отдыхал…

– Отдохну, – так же серьезно кивнул чех, – но сначала нужно помочь другу. Ведь мы должны помогать друзьям, правда?

– Правда, – кивнул Косухин. Чех ему понравился. – А кем ты до войны был?

– Гимназистом. Из старшего класса призвали. В пятнадцатом…

Их глаза случайно встретились, и вдруг Степе стало страшно. Такой взгляд он уже видел. Видел – и не забудет до конца дней…

Арцеулов, все еще переживавший последний бой – и тот, который видел Косухин, и тот, что видел он сам, закурил почти без всякого удовольствия, и лишь потом догадался поблагодарить Степу за папиросы.

– У чеха взял, – пояснил Косухин, не вникая в подробности. – Хороший, видать, парень…

Вскоре послышался топот копыт, и показались отставшие. Степа, пересчитавший всадников, с удовлетворением отметил, что и в этой схватке отряд не понес потерь. Его доверие к командиру Джору заметно выросло.

Солнце клонилось к горизонту, а они все еще ехали по бесконечной долине. Даже слабо разбиравшийся в географии Косухин начал понемногу удивляться. Арцеулов уже не сомневался. Теперь, когда солнце понемногу садилось, и дневной свет мерк, ему уже не надо было зажмуривать глаза. Достаточно чуть прищуриться, и перед ним вставали горы – огромные, невероятно высокие, покрытые мощными ледниками. Лед искрился в лучах уходящего солнца то синим, то зеленым огнем, внизу чернели скалы, а над всем этим нависало темно-синее небо, по которому летели гигантские всадники…

«Карту бы! – в очередной раз подумал капитан. – Это же какие за Такла-Маканом должны быть горы?»

Впрочем, в подобных пределах Арцеулов географию знал, но ответ был слишком пугающим и невероятным.

Солнце уже коснулось горизонта, заметно похолодало, в воздухе изредка слышался далекий птичий крик, а отряд все ехал. Кони шли без устали, словно только что стояли в стойлах, а не рысили весь день по каменистой дороге. Степа и Ростислав тоже не ощущали особой усталости. Конечно, ночное путешествие и дневная скачка оставили свой след, но оба чувствовали себя достаточно бодро.

«Нервы, – рассудил капитан. – Потом отпустит – и свалюсь».

…Крик прозвучал неожиданно, когда вокруг стояла звенящая предзакатная тишина, и даже птицы стихли, уступая свои дневные владения ночи. Кричал один из дозорных, карьером гоня коня к Джору.

– Видал? – прокомментировал Степа. – Снова нарвались! Джор-то…

Он не договорил, но Ростислав понял. На этот раз командир воспринял опасность куда серьезнее. Он внимательно выслушал дозорного, и даже на расстоянии было заметно, как помрачнело его лицо. Джор повернулся к бойцам и что-то проговорил. В ответ послышались недовольные голоса, но Джор-баши повторил приказ, на этот раз громче и резче, и всадники начали поворачивать коней.

– Да чего это он? – Косухин был явно озадачен.

Отъехали недалеко – метров на сорок. Джор остался на прежнем месте, положив винтовку на шею своего белого коня. Послышался странный клекочущий звук, вначале еле слышный, затем все более заметный и громкий. Арцеулов и Степа переглянулись.

– Чердынь его! – протянул Косухин. – Аэроплан!

Ошибиться было трудно – этих звуков они наслышались за последние дни. Мотор уже гремел, и вот из-за ближайшей горы вынырнул хищный черный силуэт. Машина с ревом пронеслась над всадниками и сгинула в темнеющем небе.

– На разворот пошел, – Степа облизнул потрескавшиеся от ветра губы. – Сейчас врежет, гад!

Арцеулов молчал, чуть прикрыв веки – с каждым разом это становилось все проще. Ущелье пропало, вместо него вновь выросли чудовищной высоты заснеженные пики. Они стояли на одной из вершин, вокруг сверкал синеватый лед, и солнце, исчезавшее в промежутке между двух гор, казалось огромным. Лед под копытами был чист, без единого следа. Ростислав без всякого удивления заметил, что никто из всадников не отбрасывает тени…

…Мотора он не услышал – лишь какой-то резкий свист. Что-то черное понеслось на них прямо со стороны исчезавшего за горами солнца. Оно и в самом деле походило на аэроплан, но чем ближе, тем яснее видны были медленно движущиеся кожистые крылья, длинная изогнутая шея и огромная голова с небольшими рожками и высоким гребнем. Пасть чудища была раскрыта, глаза горели ровным синим огнем, а из-под покрытого чешуей брюха свисали когтистые лапы, покрытые темной бугристой кожей. Крылатая смерть летела почти беззвучно, только негромкий свист продолжал звучать, и от этого свиста дикой болью взорвалась голова, во рту стало сухо…

Крылатый змей летел прямо на сгрудившихся всадников, лениво поводя крыльями. Когтистые лапы начали сжиматься, пасть раскрылась, и оттуда повеяло не огнем, как в старых легендах, а могильным холодом. Казалось, вновь вокруг встали деревянные стены старой церкви, и нечеловеческая рука рвет доски пола…

Кони тревожно заржали, переступая ноги на ногу, и только натянутые уздечки удерживали их на месте. Лишь белый скакун командира стоял, как влитой. Джор медленно выпрямился в седле и поднял правую руку к закатному солнцу.

Арцеулов вспомнил барельеф над входом в старый храм. Он был разбит, но не узнать всадника было невозможно…

В руках Джора появилось ружье, до этого лежавшее поперек конской холки. Нет, не ружье – гибкий белый лук, на тетиве уже была наготове стрела. Левая рука застыла в воздухе, а правая начала не спеша оттягиваться к уху…

…Чудовище ускорило свой полет, крылья забились, словно змей почуял опасность. Вновь дохнула черная пасть, мертвый холод стал невыносим. Но Джор по-прежнему не двигался, стрела замерла, готовясь к полету…

У Ростислава перехватило дыхание. Казалось, он уже видел это: всадник на белом коне, в остроконечной монгольской шапке с натянутым тугим луком на фоне уходящего за горы солнца – и смерть, несущаяся навстречу…

Змей вновь раскрыл пасть, глаза полыхнули белым пламенем, и в тот же миг стрела сорвалась с тетивы. Дохнул холод, Арцеулов невольно закрыл глаза…

– Ну, парень! – ахнул Степа, от возбуждения дергая капитана за плечо. – Попал! Попал! Из винтаря срезал! Ну, чердынь-калуга, дает!

Арцеулов открыл глаза. Командир Джор ленивым движением закидывал винтовку за спину, а аэроплан, неуверенно дергаясь и пуская тонкую струйку черного дыма, уходил куда-то за скалы.

– В мотор попал! – продолжал пораженный Косухин. – Ну, глаз-алмаз!

– Да, – капитан кивнул. В горле пересохло, хотелось пить, и он вдруг впервые подумал, что всех им виденное – просто бред. Джор-баши попал в моторную часть аэроплана – дело редкое, но, в общем-то, вполне реальное. Правда, аэропланы в здешних местах – вещь, пожалуй, еще более невиданная, чем чудища с кожистыми крыльями…

На этот раз в путь тронулись не сразу. Несколько конников съездили на разведку, и лишь затем отряд поскакал дальше. Степа, пораженный лихим выстрелом Джора, не мог прийти в себя, еще и еще раз переживая случившееся. Арцеулов молчал. То, что довелось увидеть ему, обсуждать было невозможно – во всяком случае не с краснопузым Косухиным.

А затем, когда от солнца, исчезающего за горизонтом, остался лишь тонкий красный серп, на долину упал туман. Он появился как-то сразу, почти мгновенно. Тут же все исчезло, можно было разглядеть лишь спину едущего впереди.

Настроение сразу упало, в особенности у Степы, чья шинель одинаково плохо предохраняла как от холода, так и от сырости. Косухин вначале терпел, а затем принялся негромко чертыхаться. Арцеулов надвинул шапку на лоб, запахнул полушубок и старался ни о чем не думать. Чувство было странным, словно вокруг все исчезло, и он оказался один на один с серой пеленой, в которой сгинул мир – и выдуманный, и реальный. Пару раз он прикрывал веки, но ничего кроме темноты и тумана, увидеть не смог…

Так они ехали еще часа полтора. Наконец кони перешли с рыси на шаг. Сквозь туман мелькнуло что-то черное, большое. Капитан подумал, что его странные видения продолжаются, но удивленный возглас Степы показал – на этот раз все было по-настоящему. Они подъехали к горе, но не маленькой, похожей на холм, какие они встречали у Челкеля, а настоящей, подобной тем, над которыми летели в белесом зимнем небе гигантские всадники.

– Скоро будем! – чех оказался рядом, кивнув Арцеулову. Тот кивнул в ответ, сообразив, что начинает различать окружающее. Да, здесь были горы. Ущелье кончилось, они ехали по каменистой равнине мимо темных крутых склонов, уходящих прямо в небо. Солнце уже зашло, окрестности заливала темнота, но сквозь нее можно было различить громадные неровные силуэты, закрывавшие весь горизонт. Всюду лежал снег – и под копытами корней, и на склонах, и на далеких вершинах, которые угадывались за ночной тьмой.

Арцеулов молчал, притих и Степа, который воспринял перемену спокойнее, чем можно было ожидать. За последние дни красному командиру Косухину довелось повидать столько нового и непривычного, непредставимого в обычной жизни, что открывшиеся за туманом горы не слишком удивили.

Отряд добрался до небольшой площадки возле почти отвесного, уходящего ввысь склона. Она была засыпана свежим, девственно чистым снегом, лишь несколько огромных валунов чернели по краям, да в дальнем углу сквозь вечерний сумрак угадывался черный вход в пещеру. Справа склон разрывало русло небольшой горной речки. По краям смерзся лед, но в центре его не было; вода, с шипением падая с небольшого водопада, уходила куда-то влево, теряясь во тьме.

Джор-баши отдал команду, и всадники остановились.

– Приехали! – чех, подъехав поближе, кивнул на пещеру. – Там переночуете, братья. А потом идите вдоль реки. Шекар-Гомп в трех днях пути…

Арцеулов поглядел на шумящую воду и соскочил с коня. Степа последовал его примеру, и чуть было не упал прямо в снег. Легионер подождал, пока они слезут, затем снял с седла вещевой мешок:

– Держите! На три дня должно хватить.

– Спасибо, браток! – Косухин, подхватив мешок, поспешил закинуть его за спину. – Нам бы, товарищ… ну, хоть бы один ствол…

Чех не ответил, и Степа понял – оружия им не дадут.

Арцеулов поправил шапку и шагнул к Джору, неподвижно сидевшему на своем белом скакуне. Косухин поспешил следом. Джор-баши взглянул на них, по тонким губам скользнула легкая улыбка. Степа поспешил приложить руку к своей черной мохнатой шапке и отчеканил:

– Товарищ Джор! От имени командования Рабоче-Крестьянской Красной армии позвольте поблагодарить вас и в вашем лице…

Он сбился и неуверенно закончил:

– Ну, в общем, спасибо…

Джор поглядел на Степу, вновь улыбнулся и внезапно протянул большую сильную ладонь.

– Большое спасибо, господин Джор! – Арцеулов секунду подождал, еще раз вспомнив то, о чем когда-то рассказывал Богораз, и негромко добавил:

– Спасибо, хан Гэсэр…

Лицо всадника на миг стало серьезным, почти суровым, затем он кивнул Ростиславу и подал ему руку. Они уже хотели уходить, когда командир, немного подумав, снял с пояса что-то похожее на пастуший рожок и протянул его Ростиславу.

– Это эвэр-бурэ, – перевел чех. – Командир Джор говорит, что если ты потрубишь в него, тебе помогут…

Рог был небольшим, изогнутым, гладким, почти без украшений. Лишь по краям шел простой врезной орнамент в форме переплетающихся ромбов.

– Спасибо, – повторил Арцеулов, пристраивая подарок за поясом.

Всадник на белом коне поднял руку, прощаясь, остальные что-то прокричали, чех улыбнулся и взял двумя пальцами под козырек. Отряд рванул прямо с места в галоп и помчался обратно к подножию соседней горы.

Несколько минут оба молчали, наконец Косухин, шумно вздохнув, снял мешок с плеча.

– Ну чего, беляк, кажись живем?.. А славные они ребята!

Он еще раз вздохнул и начал деловито протаптывать дорожку к черному провалу пещеры. Арцеулов поглядел вслед уходящему отряду, подождал, пока темнота не сомкнется за последним всадником, и пошел следом. Но что-то заставило оглянуться.

…Ночь вступала в свои права, тьма покрыла вершины гор, лишь в ясном безлунном небе ослепительно ярко, по-зимнему горели звезды. Ростислав замер – прямо по небу, закрывая созвездия, неслышно скользили тени. Небесные всадники уходили вдаль, все выше, пока не исчезли среди бесстрастно мерцавших звезд.

Глава 3. Черные полушубки

В небольшой пещерке, где с трудом могли разместиться трое-четверо, кто-то оставил дрова и даже несколько клочьев старого ветхого шелка для растопки. Косухин уже хлопотал у очажка, сложенного из грубо обтесанных камней. Через минуту костер горел, рождая тени, дрожавшие на неровных холодных стенах.

В мешке оказались несколько банок американской тушенки и английского сгущенного молока, рис, бульонные кубики и полдюжины пачек все тех же папирос «Атаман». Вдобавок там был еще котелок, тяжелая фляга, две кружки, ложки и два коротких ножа.

– Во ребята! – покачал головой Степа, но затем, подумав, вздохнул:

– Эх, винтарь бы!..

– Жду распоряжений, – напомнил о себе Арцеулов, не желая бездельничать. Степа на миг задумался.

– Ну, эта… воды в котелок набери. И дровишек поищи, а то до утра не хватит.

Вопрос с водой решился просто – речка рядом. А вот дров не оказалось вообще.

– Плохо дело, – прокомментировал Косухин. – Этак в следующий раз в снегу ночевать придется, чердынь-калуга!..

– Не исключено, – согласился капитан. – Поэтому рис сварим сейчас, чтобы потом можно было есть всухомятку. Что там во фляге? Спирт?

Во фляге действительно оказался спирт. Открыли тушенку, плеснули спирту в кружки, и жизнь сразу же показалась куда привлекательней. Перекусив, Степа закурил и пустился в разговор:

– Значит так, – начал он, закутываясь в шинель и придвигаясь к огню. – Первое дело – от смерти ушли. Второе, где Наташа узнали. Ну, и к месту нас, почитай, доставили. Видать и вправду везет…

Арцеулову не хотелось разубеждать впавшего в излишний оптимизм краснопузого, но пришлось:

– Вы, Степан, не спешите. До Шекар-Гомпа три дня пути, а в самом может быть целый батальон охраны…

Про батальон Степа заводиться не стал – не ко времени, а вот насчет прочего не преминул:

– Ты, Ростислав, свой классовый пессимизм к делу не приплетай! Чего мы тут, дров с харчами не найдем? Раз эта пещера имеется, значит, чердынь-калуга, есть и другие!

– А в каждой – по дюжине братьев-разбойников. Еще прочим, неизвестно, чьи мы дрова палим. И, вообще, хотел бы я знать, куда нас занесло.

– Ну, значит спать по очереди будем, – рассудил неунывающий Косухин. – А насчет того, где мы – так дело ясное…

– Ну-с? – покосился капитан.

– Значит так, – начал Косухин, хмуря лоб. – Ехали мы на юг, это я по солнцу определил. Прошли эдак верст семьдесят – не меньше. Значит, пустыню пересекли и сейчас где-то на другом краю. Жаль, карты нет…

Арцеулов покачал головой.

– Карту-то я помню, Степан. Ехали мы не на юг, а на юго-запад – это я тоже по солнцу. Только Такла-Макан даже в самой узкой части куда шире, чем семьдесят верст. Да и гор там таких нет. К тому же готов спорить, что сейчас мы на высоте не менее километра.

Степа взглянул недоуменно, и капитан пояснил:

– Дышать труднее. Да и вода кипит по-другому – видели? Так что спешить не будем, спим по очереди, а продукты экономим. Вопросы?

Косухин несколько скис и даже подумал, что командир Джор мог бы доставить их прямо к Шекар-Гомпу. Три дня пути без крова, дров и оружия сразу же показались не такой уж легкой прогулкой. Несколько успокоившись, он стал поудобней устраиваться у гаснувшего костра, решив караулить во вторую смену. Арцеулов не возражал – спать, несмотря на сумасшедший день, не хотелось.

Косухин заснул мгновенно, закутавшись в шинель и положив под голову пустой мешок. Арцеулов сел у входа, чуть сбоку, чтобы видеть площадку возле пещеры, а самому оставаться в темноте. Здесь, в спокойном сумраке, у тлеющих ровным огнем углей, хорошо думалось. Впервые за много дней можно было порассуждать о том, что в его положении можно назвать перспективой.

Итак, ему вырваться из сибирского ада. Если они с краснопузым уцелеют, да еще непонятным пока образом вызволят Наташу Берг, остается только добраться до ближайшего порта, откуда корабль увезет его по зеленому весеннему морю в далекую Францию, где можно жить, смотреть в окошко комнаты на кирпичную стену, почитывать эмигрантские газеты и ждать, покуда в далеком, чудовищно далеком будущем умирающий старик увидит на экране непонятного чудного устройства поднимающийся над огромным куполом трехцветный флаг…

Это было искушение, несравнимое ни с чем. В семнадцатом Арцеулов мог не уезжать на Дон, скрыться у родственников в Твери, варить гуталин, а то и пойти на советскую службу. Весной 19-го имел право попроситься в тыл, поближе к океану – и теперь разглядывать разноцветных медуз у японских берегов. Но сейчас, наконец-то, он заслужил право на покой и может спокойно катить под парижские каштаны. И вся его будущая жизнь станет лишь бесконечным эпилогом. А может, наоборот – Смута будет казаться коротким эпизодом молодости, когда Ростислав нелепо и ненужно рисковал жизнью – такой бесконечно дорогой и единственной.

Взгляд капитана упал на спокойное и оттого очень молодое и даже красивое лицо спящего Косухина, и он внезапно подумал, что станет делать потомственный дворянин Степа, если они вырвутся к зеленому морю и уютной каюте. Уговорить его кинуть всю дурь с Коммунией и вместе выращивать шампиньоны? Арцеулов улыбнулся, представив себе буйную реакцию неугомонного фанатика-коммуниста. Нет, Степа поедет обратно делать мировую революцию, чтобы упасть где-нибудь под пулями или – если видение не лгало – в неведомом застенке под ударами прикладов.

Ростиславу стало стыдно. Он вдруг понял, в чем причина их поражения. Она была перед ним – краснопузый Степа, отважный командир рабоче-крестьянской красной армии. Арцеулов прикинул, что будет, если такого посадить за парту да как следует подучить – и тут же вспомнил полковника Лебедева. С такими бойцами красные пойдут от победы к победе, в небо взлетит новый «Мономах», но уже советский и, кто знает, не сбудется ли безумный бред о всемирной Совдепии? Что же он, ветеран Германской и «первопоходчик», может сделать, чтобы этого не случилось? И Арцеулов невольно вздрогнул от беспощадной логики ответа – умереть. Вернуться в Россию, найти тех, последних, кто еще сражается – и воевать до конца. Парижа не будет, не будет ничего – но он сделает все, что сможет. Его нынешняя одиссея – не эпилог, а только передышка…

Ростислав подумал, что если следовать логике до конца, он должен, выбравшись из этих ледяных гор, позаботиться о том, чтобы большевистский фанатик не добрался до своих. Такой Степа мог стоить целой роты и…

…И – ничего. Арцеулов обозвал себя Степиным словечком «интеллигент» и даже обрадовался. Там, у Семен-Креста, он мог просто задушить Косухина – голыми руками. Но теперь его рука уже никогда не поднимется на брата полковника Лебедева, на красного командира, когда-то не пожалевшего воды для умирающего беляка…

– …Ты чего меня не разбудил? – Степа протирал заспанные глаза, приподнимаясь со своего спартанского ложа. – Мы ж договаривались по два часа дежурить?

Арцеулов взглянул на часы – Косухин был точен, он спал два часа и три минуты.

– Мне сон был, – возвестил Степа, надевая шинель. – Только я забыл. Помню лишь, проснуться мне велели…

– Вам бы, Степан, разводящим в карауле быть, – усмехнулся капитан. – Ладно, если чего – будите…

– Если чего, – вздохнул Косухин, усаживаясь на пригретое место. – Оружия, чердынь-калуга, все равно нет. Хоть бы дубину какую!..

…Арцеулов, укрытый теплым полушубком, заснул почти сразу, а Степа, запахнув шинель, закурил, поглядывая то на гаснущие угли, то на унылый вид, открывающийся из пещеры. Он не сказал всей правды. Сон он действительно забыл, зато слова, сказанные перед самым пробуждением запомнил хорошо, как и голос – сильный, хотя и негромкий:

– Ты хотел говорить со мной, Степан? Просыпайся и жди…

Конечно, во сне может привидеться всякое, но Косухин, несмотря на твердое убеждение в материальности мира, почему-то был уверен, что приснилось это неспроста. Впрочем, вспомнив читанную когда-то в порядке обязательного самообразования брошюрку, Косухин рассудил, что сон есть продукт деятельности головного, то есть, его собственного, мозга. А значит, этот самый мозг вполне мог предупредить Степу о всяких неожиданностях.

На том он и успокоился. Впрочем, пока все было тихо, горы молчали, а ночной воздух, казалось, слегка звенел. Очаг погас, Степа подкинул несколько поленьев, хотя холода, несмотря на рыбий мех шинели, не чувствовал. Огонь разгорелся, и Косухину стало веселее. Он взглянул на укрывшегося тулупом с головой капитана, озабоченно подумав, что с беляком надо будет что-то делать. Прежде всего Ростислава следовало немедленно отправить в госпиталь, а затем ему, Степе, придется походить по коридорам ЦК, дабы выписать недорезанному белогвардейцу надежную справку об амнистии. После всего этого Арцеулова следовало устроить на работу, дабы гнилой интеллигент не умер с голоду или не направился с револьвером на большую дорогу. Дело предстояло хлопотное, да еще на фоне общих экономических трудностей и проблем Мировой Революции.

«А вдруг его опять воевать потянет?» – подумал было Степа, но тут же решил, что Арцеулов хоть и белый гад, но не дурак и не псих, а значит с него вполне должно хватить суровых уроков классовой борьбы. Защищать белое дело, да еще на третьем году Советской власти, по мнению Косухина, могли лишь люди полные придурки.

…Вдобавок еще и этот Шекар-Гомп, где прячут Наташу. Монастырь, конечно, охраняют. У ворот Степа представлял себе всенепременно пару пулеметов, а то и пушку. На большее фантазии не хватало, но и этого вполне достаточно против двух ножей.

Косухин в который раз подумал о том, как худо без оружия, как вдруг его словно что-то подтолкнуло. Он выглянул наружу и замер – огромный темный силуэт загородил проход, четко видимый на фоне белого снега. Снег же, как показалось Косухину, внезапно стал светиться, словно в ту страшную ночь, когда он замерзал у погасшего костра в междуречье Оки и Китоя. Рука скользнула по рукоятке бесполезного ножа, затем перед глазами вспыхнул невыносимо яркий свет, и Степа невольно зажмурился.

– Мир тебе, Степан…

Косухин открыл глаза и с огромным облегчением понял, что все, или почти все, ему почудилось. Снег был самым обычным, а перед входом стоял обыкновенный, среднего роста, человек в странном плаще и непокрытой головой.

– Фу ты! – вздохнул Степа. Ничего страшного не произошло. Вероятно, монах, который помог им у Челкеля, передал своим здешним знакомым, чтобы их с Арцеуловым встретили.

– Здравствуйте, – проговорил он, вставая. – Заходите! Мы тут дрова… ну, попалили в общем…

Человек кивнул, вошел в пещеру и присел у очага, протянув к огню ладони. Руки его были большие и, как отметил глазастый Степа, с крепкими рабочими мозолями. Длинные волосы падали на плечи.

– Я знал, что вы придете. Дров не жалейте, они – для вас. Ты хотел поговорить, Степан?

– Я?!

Человек отошел от огня, присев рядом с Косухиным. Неяркое пламя, наконец, позволило увидеть его лицо. Ничего особенно Степа не приметил – обычное лицо, не русское, но и не восточное. Незнакомец был немолод, хотя кожа оставалась чистой, без морщин. Глаза казались темными и очень большими.

– Ты хотел поговорить со старшим. Я слушаю тебя.

– Вот вы кто! – сообразил Косухин. – Как бы это… Прежде всего, значит, спасибо, что выручили…

– В этих местах есть пословица: сделай добро – и брось в пропасть… – усмехнулся поздний гость.

– А з-зачем?

– Это значит, что не стоит говорить об этом. Ты хотел узнать что вам предстоит?

Косухин кивнул.

– Что непонятно тебе, Степан? Что ты должен добраться до места, где держат в плену твоего друга и помочь ему? Это понятно? Что ты должен помогать в пути всем, кто в этом нуждается, даже рискуя жизнью, как рисковали, помогая тебе?

Спорить не приходилось.

– Что тебе надо не просто спасти Наталью Берг, но и узнать, кто они, несущие погибель и страх? Что происходит в их логове, в чем их сила?

– Это… конечно, – согласился Степа. – Само собой…

– Тогда тебе все понятно, Степан. Пойти, помочь – и узнать. А дальше – решай сам. Если увидишь, что беда невелика, то пусть все идет своим чередом. Если же нет – думай…

«А чего тут думать?» – хотел по привычке выпалить Косухин, но осекся.

– Важно, чтобы ты решил сам. И прежде всего – для тебя…

– Это для всего народа важно! – возразил Косухин, почувствовав в речи собеседника нотки интеллигентского индивидуализма.

– Отчего ты говоришь от имени народа? – поинтересовался незнакомец. – Разве ты один воюешь за него? Разве те, кто умер, не имели свой голос? Чем ты лучше их?

Сказано это было настолько веско, что Косухин сник.

– Истинно говорю: это важно для тебя самого.

Степу так и тянуло почесать затылок, что обычно сопутствовало размышлению, но он все же сдержался. И тут он сообразил, что незнакомец, чьи дрова они жгли и в чьем убежище отдыхали, вероятно голоден.

– Вы… того… – начал он. – Поужинаем…

– Ты поделился со мной огнем, – улыбнулся гость. – Иногда это важнее, чем преломить хлеб. Я не голоден, Степан…

Гость встал.

– Мы поговорили обо всем, кроме награды. Чего хочешь ты?

– Я? – поразился Косухин. Награды он был согласен получать лишь от имени трудового народа.

– За все положена награда, – твердо повторил незнакомец. – Все имеет свою цену.

– Это у вас имеет! – огрызнулся Степа, вспомнив уроки Закона Божьего в заводской школе. – Это у вас за чечевичную похлебку чего-то там отдают…

– У нас? – искренне удивился гость.

– А, ладно! – решился Косухин. – Там, у старика, что нас прятал, дверь есть. Интересно было бы туда заглянуть. Только чтоб обратно вернуться!

– Не ведаешь, о чем просишь, – покачал головой незнакомец. – Но да будет так… Прощай, и если будет невмоготу, проси помощи – тебе помогут.

– У кого?

– Ты просил помощи возле тела Ирмана. Просил, когда падал самолет. Тебе помогли…

Косухину стало жарко. «Откуда?» – мелькнуло в голове, и вдруг его охватило странное чувство, похожее на стыд.

– Я… ну, в общем, в Бога не верю…

– Не лукавь сам с собою, Степан. Мы еще увидимся… Прощай…

Степа едва кивнул в ответ, почему-то ожидая, что его гость исчезнет в столбе пламени или воспарит в небо. Но незнакомец, секунду постояв на пороге, быстрым шагом направился вправо, как раз туда, где лежала тропинка, ведущая к Шекар-Гомпу. И почти тут же звезды стали гаснуть, а из налетевшей тучи пошел густой пушистый снег.

– …Что, уже утро?

Арцеулов выбрался из-под тулупа, недоуменно глядя то на Степу, то на розовеющее небо.

– Кажись… – вяло ответил Косухин. Он и сам не заметил, как просидел остаток ночи.

– Почему вы меня не разбудили?

Арцеулов был явно недоволен. Высыпаться за чужой счет он не считал возможным.

– Спать не хотелось, – столь же вяло ответствовал Косухин. – Ты лучше, Ростислав, кипятку сообрази… Пора идти.

Капитан хотел по привычке вступить в спор, но поглядел на Степу и промолчал. Он с удовольствием умылся снегом и стал разводить огонь, сожалея, что в подаренном мешке не оказалось чайной заварки.

Тропу нашли сразу. Она тянулась вдоль ручья, прижимаясь к отвесной черной стене. Ручей протекал в глубокой узкой расщелине, тропа же тянулась как раз между ним и стеною. Она была узкой, не больше полутора метров, и вдобавок завалена снегом. Степа взвалил мешок с продуктами на плечи и уверенно пошел впереди. На протесты Арцеулова он обозвал его контуженным, а на повторные призывы предложил меняться через каждый час. С этим и двинулись. Косухин шел уверенно, оставляя после себя ровный след. Гора прикрывала от ветра, было тихо, лишь шумела речушка, да изредка откуда-то доносились отзвуки похожие на разрывы снарядов. Ростислав, кое-что читавший о горах, предположил, что это эхо от шума падающей лавины. По просьбе Косухина он кратко объяснил, что такое лавина, после чего Степа стал время от времени не без опаски поглядывать вверх.

Разговаривали мало, тем более общаться, двигаясь гуськом по узкой тропе, было не особо удобно. Арцеулов, старясь вступать след в след, прикидывал, что их затея с Шекар-Гомпом может выйти весьма трудной. Ему очень захотелось, чтобы здесь оказались те, кого он оставил еще весной 19-го – друзья по Ледяному походу, с которыми они шли по такому же снегу, поддерживая друг друга. Ростислав вспомнил ротного, капитана Корфа, фронтового разведчика с двумя Аннами и Владимиром, всегда веселого и отважного Андрея Орловского и давнего, еще с семнадцатого года, приятеля – князя Ухтомского. Арцеулов подумал, что вместе с Виктором Ухтомским он взял бы Шекар-Гомп в два счета. Во всяком случае, это было бы не труднее, чем штурмовать Екатеринодар.

Капитан усмехнулся, вспомнив, как на ночевке в Усть-Лабинской, после трех дней тяжелых боев с бригадой балтийских моряков, кто-то достал гитару, и его заставили играть всю ночь. Тогда, под утро, он написал, вернее, сымпровизировал песню, где главным героем выступал Андрей Орловский, который в ту ночь был почему-то неожиданно мрачен. «Не падайте духом, поручик Орловский…» Позже эту песню пели другие, а вместо Орловского подставляли иные фамилии. Чаще всего пели про Ухтомского – Виктор, аристократ чистых кровей, неистово храбрый и ненормально честный был всеобщим любимцем. Бог весть кто из них, его друзей по Ледяному анабазису, еще жив! Армии Деникина бежали к Новороссийску, спасти их могло лишь чудо, а чудеса на этой земле встречались все реже…

Последний раз Арцеулов брал в руки гитару в Омске, когда нашел Ксению, и они отмечали встречу на квартире у ее тетки. С тех пор играть было некогда и не для кого. Капитан внезапно подумал, играет ли краснопузый Степа на гитаре – или «товарищам» полагается лишь балалайка? Ростислав с мстительным ехидством представил себе красного командира с балалайкой и в лаптях. Картинка вышла на славу.

Степу заботило другое. Он еще раз вспомнил свой разговор с ночным гостем и остался весьма недоволен. Прежде всего следовало разбудить капитана. Теперь же он даже не решался рассказать о странном разговоре. Не поверит беляк! Да и говорили они не по делу. Собственные речи Косухин обозвал «излияниями», а выходку насчет загадочной двери вообще счел неуместной. Нет, тут, вероятно, нужен не он, а другой товарищ, куда более опытный и надежный. Косухин вспомнил давнего друга-приятеля еще по октябрю 17-го, Кольку Лунина, теперь воевавшего где-то на юге. Тот, даром, что моложе Степы, точно сообразил бы, что к чему. Недаром Косухину, несмотря на орден, никогда не поручали больше батальона, а Лунин уже комиссарил в дивизии. Степа вздохнул, выбросив пораженческие мысли из головы. Николаю сейчас тоже, небось, нелегко на деникинских фронтах!