Текст книги "Имперская тектоника. Архитектура III рейха"

– «Немецкий стадион» должен был вмещать 405 тысяч людей. Планировалось, что он будут самым большим стадионом мира – высота 83 метра, длина 560 метров. От него остался только котлован, ныне превращенный в так называемое «Серебряное озеро». На предфасадной площади перед стадионом намечалось установить две высокие башни (90 и 100 метров), на которых должны были быть установлены скульптурные работы Йозефа Торака.

Для упорядочивания всех этих сооружений служили специальные парадные улицы, которые связывали между собой строения и поля для проведения массовых мероприятий. В итоге «позвоночником» всего этого партийного комплекса являлась Большая улица. Большая улица может рассматриваться как самостоятельное сооружение полей партийных съездов. Имея ширину 60 метров и длину два километра, она вела от «зала конгрессов» к «Марсовому полю». Первая программа застройки этой местности также предполагала наличие сооружения обслуживающего характера: несколько новых вокзалов, подъездная дорога, здания снабжения. Также на территории больших лугов был разбит огромный палаточный лагерь, в котором размещались участники партийного съезда.

Модель «Немецкого стадиона», который планировалось возвести в Нюрнберге

Кроме того, было предусмотрено создание дачного городка «Силы через радость» (социальный проект «Немецкого трудового фронта»). Впрочем, он так и не был построен. Весь этот комплекс строений, полей и сооружений был не просто большим, а исполинским. Но только при таких размерах он мог вместить огромную толпу людей, участников съезда, зрителей, гостей, актеров, журналистов и т. д. В данном случае монументальность совмещала функциональность и чисто пропагандистский эффект. Подобные титанические размеры сооружений должны были придавать участникам съездов определенный настрой. Прежде чем возводить весь этот комплекс, в Хиршбахтале близ Оберклаузена (Верхняя Франкония) была создана не менее гигантская модель полей партийных съездов. Ее создателей в первую очередь интересовала модель «Немецкого стадиона». Именно здесь были придуманы отдельные спецэффекты, в том числе так называемый «храм света», который воздавался над стадионом при помощи множества прожекторов, которые устремляли свои лучи в небо. Так возникали гигантские световые колонны, которые должны были вызывать ощущение увеличения и без того не маленького стадиона. Позже Альберт Шпеер придумал не менее поразительный эффект, когда лучи прожекторов должны были смыкаться, образуя подобие «светового купола».

Модель «Немецкого стадиона» в Нюрнберге

Ставший легендарным пропагандистский фильм Лени Рифеншталь «Триумф воли» (1934–1935) производил очень сильное эстетическое впечатление, что позволило американской исследовательнице Сьюзен Зонтаг даже говорить об «очаровании фашизма». Как заявляла сама Лени Рифеншталь в своей брошюре «За кулисами фильма об имперском съезде партии», вся концепция этого массового действия была специально подстроена под съемки фильма. На основании этого заявления Зигфрид Кракауэр сделал вывод о том, что «съезд национал-социалистической партии был запланирован и проведен не столько как сенсационный партийный слет, а исключительно как сенсационный пропагандистский фильм». Упоминавшаяся выше Сьюзен Зонтаг в своем провокационном эссе пошла еще дальше. Она утверждала: “Триумф воли” представлял собой осуществленную и весьма радикальную трансформацию реальности: история была превращена в театр. Способ, которым был устроен съезд партии в 1934 году, был предопределен решением снять фильм. То есть историческое события служило кулисой для фильма, который должен был превратиться в какой-то момент в “аутентичную” документальную киноленту… “Триумф воли” был отнюдь не документом, запечатлевшим реальность, а основой, на которой данная реальность возникала. Документальное свидетельство занимало место реальности». Эта мысль подтверждается отрывками из воспоминаний Альберта Шпеера, который описал, как не удалось снять выступления некоторых из ораторов и им пришлось повторять свои речи уже в павильонах берлинской киностудии. «По предложению Лени Рифеншталь Гитлер отдал распоряжение повторить эти сцены в павильоне. В одном из больших павильонов берлинского Йоханнисталя я смонтировал декорацию, изображающую часть зала, а также президиум и трибуну. На нее направили свет, вокруг озабоченно сновали члены постановочной группы, а на заднем плане можно было видеть Штрайхера, Розенберга и Франка, прохаживающихся туда-сюда с текстами своих выступлений, старательно заучивая свои роли. Прибыл Гесс, его пригласили сниматься первым. Точно так же, как перед 30 000 слушателей на съезде, он торжественно поднял руку. Со свойственным ему пафосом и искренним волнением он начал поворачиваться точно в том направлении, где Гитлера вовсе и не было, и, вытянувшись по стойке “смирно”, воскликнул: “Мой фюрер, я приветствую вас от имени съезда. Съезд продолжает свою работу. Выступает фюрер!” При этом он был настолько убедительным, что я с этого момента был полностью убежден в подлинности его чувств. Трое других также натурально играли свою роль в пустом павильоне и проявили себя как талантливые исполнители. Я был совсем сбит с толку; напротив, фрау Рифеншталь нашла, что снятые в павильоне кадры лучше, чем оригинальные». Подобный ход был весьма необычным для «документального кино».

Двенадцать лет – именно столько существовал национал-социалистический режим в Германии – общественность жила по законам кинофильма. В 1947 году Зигфрид Кракауэр написал в одной из своих работ: «Гомункулусы разгуливали по ее площадям. Самозванцы-Калигари, гипнотизируя бесчисленных Чезаре, превращали их в головорезов. Безумствующие Мабузе совершали безнаказанно чудовищные преступления, и лишившиеся рассудка Иваны Грозные измышляли неслыханные мучительства. А рядом с этим бесовским шествием вершились события, предсказанные многими сюжетными мотивами немецкого экрана. Орнаментальные арабески “Нибелунгов” развернулись в Нюрнберге в гигантском масштабе: кипело море флагов, и людские толпы складывались в орнаментальные композиции. Человеческими душами вертели так и эдак, чтобы создать впечатление, будто сердце выступает посредником между поступком и помыслом. Днем и ночью миллионы немецких ног шагали по городским улицам и проспектам». Именно Кракауэр выдвинул впервые тезис о том, что жизнь в Третьем рейхе представляла собой некую искаженную киноленту.

Главная трибуна на «Поле Цеппелина» (1937)

В своей статье, посвященной двойственности «здания» и «образа» церемониальной и сценической архитектуры Третьего рейха, американский исследователь Бенджамин Уорнер писал: «Третий рейх произвел множество сцен для самых разнообразных политических спектаклей». При этом он указывал на возможность заимствований идей для данного рода архитектуры из мира кино и театра, где при помощи специальных сценических и драматических эффектов создавалась «искусственная реальность». Зигфрид Кракауэр еще в 1942 году отмечал, что съезды национал-социалистической партии, «проводившиеся в грандиозных сооружениях, превратились в гигантское инсценированное шоу». Национал-социалисты пытались преобразовать реальность, создавая некие «немецкие потемкинские деревни». Принципиальное различие состояло лишь в том, что в Германии вместо картонных «декораций» создавались реальные строения, то есть использовалась сама жизнь. В своих «критических» высказываниях относительно гигантских строительных проектов Альберт Шпеер сообщал: «Часть из подобных строений всегда требует наполнения массами, оживления при помощи декораций из знамен и иррациональности световых эффектов… Этот заимствованный из выставочной архитектуры и несколько усовершенствованный принцип эфемерного совершенства выявляет характер строгой монументальности». Строгий пафос партийных сооружений ни в коем случае не должен был ослабляться использованием сценических приемов, напротив, они подчеркивали его. Границы между политическими инсценировками и реальностью оказались стертыми.

Несмотря на наличие таланта, у Трооста, у Шпеера и у Франца Руффа все-таки ощущался недостаток хорошего вкуса. При объективном анализе можно увидеть, что все они были более слабыми архитекторами по сравнению с Петером Беренсом, Паулем Бонацом, Гансом Пёльцигом, Генрихом Тессеновом, которые не были допущены к выполнению крупных партийных и государственных проектов. Они не были и едва ли могли быть привлечены к формированию «образа» полей партийных съездов. В любом случае это сооружение в Нюрнберге было не только программным, но и в значительной мере театральным: так, оно было предназначено для того, что выдавать желаемое за действительное. Более того, национал-социалисты задались целью создать в Нюрнберге (впервые в немецкой истории) «священное место всей нации». По утверждению Герди Троост колоннады трибун «Поля Цепеллина» и украшенные множеством флагов пилоны «Марсова поля» являлись «свидетелями мировоззренческого переворота нашего времени – они были воплощенным в архитектуре национал-социализмом». При этом массивные и огромные поля для политических действ, которые были обрамлены некими строительными формами, не нуждались в огромном количестве символов власти и господства (эмблемы, орлы, львы). К тому же национал-социалистическая архитектура активно использовала историческое наследие, чтобы наглядно подчеркнуть свое историческое значение. Мы могли бы увидеть «цитаты» из Колизея, римских форумов, Пергамского алтаря и т. д., которые были сведены воедино, образуя новую форму.

Во многом не являвшаяся оригинальной национал-социалистическая архитектура в рамках устремлений режима восстановить некое подобие феодальных традиций была вынуждена повторять уже давно известные формы: памятные знаки, надгробия, замки, дворцы, культовые сооружения, театры и т. д. При этом некими архитектурными символами господства становились портики, фронтоны, колоннады, галереи, «балконы фюрера», аркадные рамки. Все это придавало партийным зданиям упрощенную геометрическую форму. Этот ограниченный набор «символов» позволял многочисленным эпигонам Пауля Людвига Трооста проектировать по мере надобности здания самых различных размеров, которым могли придаваться самые различные функции. При планировке городских осей, гау-форумов и новых центров городов возникали почти идентичные строения, которым между тем придавалась различная функциональная нагрузка.

Основная установка при создании партийных строительных объектов Третьего рейха определялась патологически хвастливым национал-социалистическим мировоззрением, которое всегда отличалось склонностью к пафосу и патетике. В партийных строениях была изначально заложена их пропагандистская функция, что являлось отличительной чертой всей духовной жизни Третьего рейха. Это обстоятельство позволяет понять, почему архитектура была провозглашена в национал-социалистической Германии «самым общественным» и «самым политическим» видом искусства. Архитектура выходила за рамки привычного строительного процесса. Она должна была иметь практическую воспитательную и психологическую цели. В «тысячелетнем рейхе» «созданные на века» гигантские сооружения должны были говорить каждому «народному товарищу» о незыблемости и непобедимости режима.

Строительство «Зала конгрессов» в Нюрнберге

Строения, возведенные на полях партийных съездов в Нюрнберге, руководство рейха планировало превратить в памятники эпохи, которые должны были войти в историю. Как уже говорилось выше, понятия о «вечности» строений дополняющих идею «новой государственности» – «тысячелетней империи». Гитлер твердо придерживался представления о том, что «нашим обязательством и задачей является создание тысячелетней архитектуры, подобающей тысячелетнему народу с тысячелетним историческим и культурным прошлым». Архитектура рейха должна была быть устремлена на века в будущее. Согласно принципам национал-социалистической пропаганды немецкая архитектура должна была производить должное впечатление, даже если бы она перестала быть практически применимой. В данном случае речь шла об «эстетике руин». Предполагалось, что в силу каких-то неблагоприятных обстоятельств здания Третьего рейха все-таки могли быть рано или поздно разрушены. На закладке так и никогда не достроенного в Нюрнберге «зала конгрессов» Гитлер произнес речь, в которой придавал новым строениям фактически мистическое значение: «Если когда-то наше движение будет вынуждено замолчать, то эти свидетели будут говорить даже тысячелетия спустя. В почтительном удивлении люди, прогуливающиеся посреди дубовых рощ, будут любоваться этими первыми строениями-великанами Третьего рейха». Альберт Шпеер стал задумываться над теорией эстетической «ценности руин» приблизительно в 1938 году. На тот момент для него это была скорее игра мысли, нежели разработка какой-то культурной теоремы. Но в любом случае главный архитектор рейха стал размышлять над тем, чтобы даже столетия спустя, когда здания Германии придут в запустение, они были свидетельствами прошлого величия Третьего рейха. В этой связи он пришел к мысли, что определенная патетика должна была быть изначально присуща большинству партийных зданий и сооружений Третьего рейха. Применение данной концепции «делало возможным, чтобы здания, которые сотни и тысячи лет, даже находясь в запустении и упадке, были подобны римским руинам». Не только здания, но и их руины должны были свидетельствовать о величии «тысячелетнего» Третьего рейха, подобно тому как римские развалины были памятниками, говорящими о прошлом блеске Римской империи. Монументальные здания должны были не просто служить делу укрепления национал-социалистического режима, а изначально планировались как сооружения, которые должны были не просто пережить Гитлера и его наследников, но и способствовать складыванию исторического мифа о «фюрере». Однако в руины эти здания превратились через несколько лет, а не спустя века или тысячелетия. И свидетельствовали они отнюдь не о величии национал-социалистической Германии.

Специфичность национал-социалистической архитектуры заключалась в том, что, с одной стороны, она была предназначена для строго унифицированного общества, а с другой – здания должны были быть «неповторимыми в их единообразии». Выход из данной ситуации был найден в придании наиболее важным зданиям «величественности». Здесь отчетливо прослеживается интерес к сверхмасштабным размерам. Не случайно в национал-социалистической прессе в отношении архитектуры, как правило, применялись такие определения, как «колоссальная», «мощная», «вечная», «исполинская». Целью архитектурных усилий было создание одного, вневременного символа господства. Государственная и партийная архитектура превратилась в средство управления общественными процессами, так как она приучала к авторитарным отношениям, выполняла дисциплинирующую функцию. Кроме того, строения НСДАП должны были выполнять задачу по сплочению «народного сообщества», прежде всего апеллируя к «оскорбленной некогда национальной гордости». Архитектура должна была давать немцам «гордое чувство сплоченности», чтобы «стала очевидна смехотворность прочих земных понятий по сравнению с этими титаническими свидетелями нашего народного сообщества».

30 января 1937 года, когда по всей Германии праздновалось пятилетие прихода Гитлера к власти, фюрер пригласил к себе своего 32-летнего протеже Альберта Шпеера. Именно в этот день Гитлер назначил своего любимца генеральным строительным инспектором по имперской столице. Шпеер и ранее занимался вопросами перепланировки Берлина, но теперь ему это предстояло делать в новом качестве и на принципиально новом уровне. Предполагалось, что перестроенная столица рейха должна была стать высшим достижением национал-социалистического монументализма. Можно выделить два фазы в подготовке перестройки Берлина. Перовая стадия закончилась в 1937 году. До того момента все строительные работы в германской столице имели хотя бы относительную прагматическую ценность, то есть возводились здания, в которых действительно имелась хотя бы какая-то насущная потребность. Запланированное в 1938–1939 годах строительство было ориентировано в первую очередь на достижение пропагандистского эффекта. Если охарактеризовать созданный Генеральной инспекцией план перестройки Берлина, то бросается в глаза, что большинство новых зданий были совершенно непрактичными. Их значимость определялась не экономической, а сугубо политической и даже идеологической составляющей. Город должен был превратиться в один гигантский монумент. Впрочем, то, что все-таки было построено в рамках перепланировки Берлина, с некими натяжками можно назвать «общественно-полезными сооружениями». В данном случае речь идет о новой Имперской канцелярии, аэропорте «Темпельхоф», Имперской спортивной площадке, Олимпийском стадионе и нескольких огромных административных зданиях.

Здание Имперского министерства авиации в Берлине

Однако справедливости ради отметим, что если говорить о стиле и габаритах германского архитектурного модерна 20-х годов, представители которого, собственно, и создавали первые крупные здания уже при национал-социалистах, то эти строения, скорее всего, возникли бы и без всякого Третьего рейха. В качестве примеров можно привести «Германский зал» (1935) Фрица Вимера и Пауля Тевеса, также некоторые из сооружений, в качестве заказчика которых выступило Имперское министерство пропаганды. К числу последних можно отнести выставочные павильоны, которые между 1934 и 1936 годом проектировались Рихардом Эрмишем. Стилистическая преемственность также наблюдается в новом здании Имперского банка (1934–1940), архитектором которого был Генрих Вольф. Если же говорить о принципиальных новостройках, которые велись в Берлине в годы национал-социалистической диктатуры, то необходимо упомянуть здание Имперского министерства авиации (1935–1936). Оно было построено по проекту Эрнста Загебиля и может считаться первым монументальным сооружением Берлина. К слову сказать, Альберт Шпеер позаимствовал некоторые элементы оформления здания Имперского министерства авиации, когда создавал проект «Поля Цепеллина». Хотя отдельные исследователи склонны полагать, что влияние было обратным, то есть Загебиль использовал наработки Шпеера. В данном случае куда более важным являются отличительные признаки «редукционного классицизма», а именно: почти полное отсутствие украшений и декоративных элементов, форма строений в виде призмы или куба, обрамленный в камень фасад зданий и очень низкие, почти незаметные вальмовые крыши. Хотя, как во всех случаях, и здесь не обошлось без исключений. Для специалистов всегда представлял особый интерес комплекс зданий Государственного немецкого авиационного экспериментального управления (1932–1936), который находился в Берлине-Адлерсхофе. Это был проект Германа Бреннера и Вернера Дойчмана, он интересен своими весьма необычными формами. В первую очередь бросается в глаза здание лаборатории взрывчатых веществ и топлива, которая была выполнена в обтекающей, «органической» форме.

Лаборатория взрывчатых веществ и топлива (1935)

Если же говорить о берлинских объектах, которые представляли наибольшее значение именно для национал-социалистов, то необходимо упомянуть Олимпийский стадион и примыкающую к нему Имперскую спортивную площадку. Они были возведены в 1934–1936 годах по проекту Вернера Марха. Их значение было предопределено хотя бы в силу того, что национал-социалисты решили использовать Олимпийские игры 1936 года для собственных пропагандистских целей (летние игры проходили в пригороде Берлина – Грюневальде). При помощи этой Олимпиады гитлеровский режим намеревался убедить мировую общественность в миролюбии своих намерений.

В декабре 1933 года Гитлер принял решение ликвидировать старый легкоатлетический стадион, а всю местность, располагавшуюся в его окрестностях, переделать в Имперскую спортивную площадку. Показательно, что поначалу предполагалось подключить к этому комплексу сооружения построенного в 1928 году по проекту Вернера Марха и его отца Отто Марха Немецкого института физической культуры. Несколько позже именно Вернеру Марху будет поручено спроектировать олимпийские строения в Берлине. Этот проект был утвержден не сразу. Альберт Шпеер в своих мемуарах описывал такой эпизод: «Архитектор Отто Марх намеревался построить его (стадион. – А.В.) из бетона с застекленными промежуточными стенами, вообще довольно похожим на стадион в Вене. После осмотра Гитлер вернулся в свою квартиру возбужденный и разгневанный и тут же вызвал меня с чертежами. Не долго думая, он передал статс-секретарю указание отменить Олимпийские игры. В его отсутствие они не могут состояться, поскольку он, глава государства, должен их открывать. Но в таком стеклянном ящике его ноги не будет. За ночь я сделал эскиз, предусматривавший облицовку бетонного скелета природным камнем, выразительные мощные карнизы и т. п., а стеклянные стены были вообще отброшены. Гитлер остался доволен. Он позаботился о выделении дополнительных средств, профессор Марх со всем согласился, и Олимпийские игры были для Берлина спасены».

Олимпийский комплекс, кроме рассчитанного на 100 тысяч зрителей стадиона, включал в себя так называемое «майское поле», большой плац для проведения демонстраций, трибуны, вмещавшие 40 тысяч человек, специальную башню высотой 78 метров, тинговую площадку («трибуна Дитриха Эккарта») с 25 тысячами мест, а также плавательный бассейн, стадион для хоккея на траве и манеж для конных видов спорта. Архитектор не без внутренней гордости подчеркивал, что Имперская спортивная площадка в основных своих чертах повторяла оригинальные сооружения, которые некогда имелись в Олимпии: «Кроме спортивной арены – стадиона, имеется майское поле – форум, зал Лангемарк – темплон, открытая сцена-театрон, имперская академия – гимназион, Немецкий дом спорта – пританеион, и место для общественного отдыха – палестра. И даже священное маслиновое дерево у входа в храм Зевса-олимпийца, с ветвей которого мальчик золотым ножом срезал венки победителей, нашло свое выражение в немецком дубе, который встречает сегодня гостей у олимпийских ворот».

К числу главнейших партийных новостроек также относится здание новой Имперской канцелярии (1938–1939), которое было построено по проекту Альберта Шпеера. Это была, наверное, самая большая архитектурная инсценировка Третьего рейха. Само здание представляло собой множество представительных помещений и внутренних дворов, которые могли произвести самое сильное впечатление на любого посетителя. Однако и внутренний двор, где совершались караульные разводы служащих «Лейбштандарта», и богатая внутренняя обстановка, и коллекция картин, и, наконец, кабинет фюрера – все это было лишь кулисами, театральным макетом. На самом деле в здании новой Имперской канцелярии фактически не прошло ни одного заседания правительства. Альберт Шпеер вспоминал по этому поводу: «Зал для заседаний кабинета министров, по соображениям акустики весь облицованный деревянными панелями, также ему вполне понравился, но никогда им в дальнейшем не использовался по прямому назначению. Кое-кто из министров просил меня, по крайней мере, показать им “их” зал. Гитлер давал разрешение, и, бывало, кто-нибудь из министров несколько минут молча стоял у “своего” кресла, на котором он ни разу не сиживал, и взирал на папку из синей кожи, на которой золотыми буквами было вытиснено его имя».

Выход из здания новой Имперской канцелярии в сад

Несмотря на то что после начала Второй мировой войны в Берлине было прекращено строительство лишь самой незначительной части объектов, столицу отличало от других немецких городов отнюдь не данное обстоятельство. Дело в том, что после предполагаемой «окончательной победы» во Второй мировой войне Гитлер планировал назвать столицу рейха Германией. Речь шла фактически о возникновении нового грандиозного города, города-монумента, города титанических построек. Строительные работы в Берлине продолжались до 40-х годов. Однако о реальных затратах, которые шли на перестройку германской столицы, предпочитали осознанно умалчивать. Планы оказались настолько титаническими, что при их воплощении в жизнь должны были исчезнуть целые районы города. И это в условиях, когда не хватало финансовых средств и рабочих рук. Поначалу национал-социалистический режим прибегал к кредитам, имперским займам. Впрочем, это не могло решить проблему с рабочей силой и строительными материалами. Они должны были появиться только после осуществления успешной захватнической войны. Проблему предполагалось решить за счет эксплуатации захваченных стран, из которых должны были быть пригнаны на принудительные работы многие тысячи человек. Несмотря на все имевшиеся сложности, Гитлер даже в годы войны требовал новых идей для перепланировки Берлина. Фюрер до самого конца пытался сохранять видимость «величия», хотя большинство планов так и осталось на бумаге, а на многих строительных площадках так никогда и не начались реальные работы.

Примеры партийно-государственной архитектуры

«Церемониальный храм» на Королевской площади (1933–1935).

Мюнхен, Королевская площадь.

Архитектор – Пауль Людвиг Троост.

Строение не сохранилось. Торжественно открытие состоялось 9 ноября 1935 года. Было взорван в 1947 году. В настоящее время виднеются только остатки цоколя.

Административное здание НСДАП (1934–1939).

Мюнхен, Аркисштрассе, 12.

Проект Пауля Людвига Трооста.

Возведено ателье Трооста при содействии Леонарда Галла.

Строение сохранилось. В настоящий момент в нем располагается Институт музыки.

«Здание фюрера» (1933–1939).

Мюнхен, Майзерштрассе, 10.

Проект Пауля Людвига Трооста.

Возведено ателье Трооста при содействии Леонарда Галла.

Строение не сохранилось.

Здание канцелярии НСДАП – «Коричневый дом» (1938–1939).

Мюнхен, квартал Аркисштрассе – Барерштрассе – Габельсбрегштрассе.

Возведено ателье Трооста при содействии Леонарда Галла.

Строение сохранилось. В настоящий момент используется государственными музеями.

Эсэсовский караул у «Церемониального храма» на Королевской площади Мюнхена

Финансовый обер-президиум Мюнхена (1938–1941).

Мюнхен, Майзерштрассе, 2 / Зофитнштарссе, 6.

Архитектор – Франц-Ксавер Штадлер.

Строение сохранилось.

Дом немецкого права (1934–1939).

Мюнхен, Людвигштрассе, 18.

Архитектор – Освальд Эдуард Бибер.

Строение сохранилось.

Дом немецких врачей (1936–1937).

Мюнхен, Бриннерштрассе, 23.

Архитектор – Родерик Фик.

Строение сохранилось. В настоящее время используется больнично-страховой кассой Баварии.

Централминистериум земельного правительства (1937–1940).

Мюнхен, Людвигштрассе, 2.

Идея архитектора Германа Бестельмайера, проект Фридриха Габлонски.

Строение сохранилось. Во время войны восточное крыло было разрушено. В настоящее время оно восстановлено.

Дом немецкого искусства (1933–1937).

Мюнхен, Принцрегентштрассе, 1.

Архитектор – Пауль Людвиг Троост.

Строение сохранилось. В 1989–1990 годах возобновило деятельность как Дом искусства.

Поля партийных съездов (1933–1941).

Нюрнберг.

Архитектор – Альберт Шпеер.

«Марсово поле» и «Поле Цеппелина» в сотрудничестве в Людвигом и Францем Руффами.

Чертеж фронтона новой Имперской канцелярии

Состояние недостроенного «Зала конгрессов» в Нюрнберге в 1958 году

Частично сохранились. В настоящий момент используют как авторынок и место для проведения автогонок. Башни «Марсова поля» были взорваны в 1956 году. Колоннада «Поля Цеппелина» взорвана в 1961 году.

Новая Имперская канцелярия (1938–1939).

Берлин, Фоссштрассе / Вильгельмштрассе, 76–78.

Строение не сохранилось. Уничтожено и разобрано в 1945 году.

Имперское министерство авиации (1935–1936).

Берлин, Вильгельмштрассе, 83 / Лейпцигштрассе, 5.

Архитектор – Эрнст Загебиль.

После 1945 года имело различные предназначения. Во времена ГДР было Домом министерств, после объединения Германии здание занимает трастовая компания.

Центральный офис «Немецкого трудового фронта» (1937–1938).

Берлин, Потсдаммштрассе, 184.

Архитектор – Юлиус ШультеФролинде (в сотрудничестве с Гельмутом Реммельманом).

Строение не сохранилось.

Административный офис «Немецкого трудового фронта» (1935–1936).

Берлин, площадь Фербеллинер, 2.

Архитекторы – Герберт Рихтер и Отто Фирле.

Строение сохранилось.

Вход в новую Имперскую канцелярию

Дом немецких стоматологов (1936).

Берлин, Гейдельбергская площадь, 3.

Архитектор – Эмиль Рюстер.

Строение сохранилось.

Имперское министерство народного просвещения и пропаганды (1938–1939).

Берлин, площадь Вильгельма 8 / Вильгельмштрассе, 61.

Архитектор – Курт Райхле.

Возведено Прусским строительным управлением.

Строение не сохранилось.

Главный имперский банк (1934–1940).

Берлин, Маркт-Курштрассе-Унтрервассерштрассе.

Архитектор – Генрих Вольф.

Конкурс на проект нового здания был объявлен в феврале 1933 года. В нем приняли участие такие архитекторы, как Миз ван дер Роге, Вальтер Гропиус и Ганс Пёльциг. Однако ни один из представленных проектов не был признан удачным. После этого Гитлер принял решение воплотить в жизнь проект старшего архитектора Имперского банка Генриха Вольфа. Здание, в отличие от многих официальных проектов, выделялось современным и даже благородным оформлением. В данном случае учитывалось главное предназначение Имперского банка – он должен был внушать спокойствие людям капитала. Приглушенный, торжественный свет, который лился с потолка, отражался в многочисленных отполированных декоративных украшениях. Стены были украшены мозаиками Фрица Эрлера. Внутренний интерьер представлял собой ряды из стекла и древесины. В 1959 году здесь располагался Центральный комитет СЕПГ, правящей партии в ГДР. В настоящий момент здание переходит из рук в руки.

Филиал Имперского банка в Мюнхене (1938–1941).

Мюнхен, Людвигштрассе, 13.

Архитектор – Генрих Вольф.

Строение сохранилось. В настоящий момент используется как офис банка земли Бавария.

Филиал Имперского банка в Кобленце (1937)

Для осуществления данной новостройки планировалось снести построенный в 1828 году по проекту Лео фон Кленце дворец герцога Макса. В Мюнхене это вызвало волну общественных протестов. Позже национал-социалистическая пропаганда пыталась переложить вину за «данный акт вандализма», с одной стороны, на Гизлера и Эльке, с другой стороны, на проектное бюро при Высшем строительном управлении (Габлонски). Постфактум утверждалось, что было бы логичнее не сносить, а реконструировать данное здание. Если первый проект Вольфа хотя бы в некоторой мере был привязан к старому зданию, то новый фактически предопределил его разрушение. Строительство началось в 1938 году, однако в 1941 году оно был заморожено на стадии возведения первого этажа. Возведение здания было закончено в 1949–1951 годах.