Текст книги "Атаман Краснов и Донская армия. 1918 год"

Несмотря на подготовку плана эвакуации Новочеркасска, решение сдать город казалось немыслимым.

Последние дни Новочеркасска настолько подробно описаны журналистами-современниками, что мы можем восстановить даже диалоги, воспроизвести мельчайшие детали…

В Новочеркасске полторы сотни делегатов Круга и новый атаман ломали головы, как спасти Тихий Дон. Мобилизация срывалась. Державшие строй полки стояли недвижимо – ни за тех, ни за этих. Богаевский прятался где-то в Ростове. По коридорам разговоры. Таинственно шушукались о каких-то деньгах:

– № 23 в «Московской»…

– …Деньги Каледина…

– …Надо сказать на Круге…

Окриком пришла телеграмма от Корнилова с требованием ответа, будут ли казаки защищать Дон и помогут ли Добровольческой армии.

Спешно подобрали делегацию:

– Езжайте, уговорите, чтоб не уходили…

Добровольческая армия затерялась, растворилась в громадном Ростове. Падал снег. У дома Парамонова мерзли коноводы и часовые внешней охраны. За тамбуром двойной двери в вестибюле – охрана внутренняя. Юнкера и офицеры натянуто снисходительны, судьба и революция подняла их (а может – зашвырнула?) в ближайшее окружение таких людей… Алексеев… Корнилов….

– Отчетливый жулик, господа…

– И фамилия… Зильбершухер…

На ввалившихся донцов покосились.

– К генералу Алексееву…

Документов не спросили. И так видно – союзники. Гвардейски, прямо-таки преображенски вежливо и без выкрутасов тихо ответили:

– Влево в коридор и первая дверь налево.

Верховного руководителя нет на месте, штабные и адъютанты пьют чай с бутербродами. Предложили донцам. Те замялись.

– …Защищая хлебородный юг от большевиков, мы тем самым отстаиваем его и от немецких поползновений…

– …Без того или иного специального кодекса чести человечество проживет, а без идеи чести, как таковой, ему жить вообще не стоит…

«Господи, кто о чем…». Пошли к Корнилову.

Генерал Корнилов мелковат, держится прямо. Одет в штатское, но брюки по-военному заправлены в сапоги. Воротник сколот булавкой. Он обернулся к делегации, знаком попросив тишины у группы генералов и офицеров. Предупреждая приветствия и просьбы, сказал сухо и жестко:

– Или обещанные подкрепления, или мы уходим на Кубань.

Он помолчал, испытующе глядя на делегацию. Но и донцы молчали, сбитые с тона.

– Армия с 13 января в боях, – вновь заговорил Корнилов так же сухо. – Город под обстрелом тяжелых орудий из Батайска. На армию у меня шестьдесят кавалеристов. Красные опять обошли нас кавалерией, – он приподнял со стола виток телеграфной ленты. – И это на Дону!..

Корнилов, будто вспомнил, обернулся к кому-то из офицеров.

– Полк кавалерии… Прогоните его, туда я послал взвод партизан….

Телохранитель Резак-бек Хаджиев – витой аксельбант, усики – ястребом, как на виноватых, уставился на донскую делегацию.

– На Дону и без кавалерии! Я говорил Каледину… генералу Каледину, что нужны решительные меры. И что же? – Корнилов поискал глазами. – Насколько мне известно, генерал Каледин объяснял свою… свое решение… Вот: «Я получил сведения, что по грунтовым дорогам на город движется противник. Эти сведения застают нас врасплох…». Врасплох… По грунтовым дорогам… Красные переиграли нас конницей. И это на Дону. Ловко!

– Каледин застрелился из-за отзыва из-под Гуково Георгиевского батальона. Новочеркасск защищает… защищало… тогда… шестьдесят четыре штыка…

Кто-то из корниловцев вздохнул, как бы говоря: «Какая конница? Какой Георгиевский батальон? Побойтесь Бога, господа! В окно поглядите…». Корнилов услышал этот вздох, мельком глянул на своих, помолчал, кашлянул.

– Сейчас речь идет о Ростове.

– А… Новочеркасск? …

– Заслушав доклад генерала Лукомского о положении Добровольческой армии, я решил, что возложение на Добровольческую армию задачи защиты Новочеркасска поведет к ее гибели. А согласиться на это не могу, – сухо-официально, как приговор читал, сказал Корнилов.

– Мы объявили мобилизацию первой и второй очередей, – торопливо заговорил один из делегации. – Для мобилизации нужно время… Три дня…

Корнилов оглянулся на высокого, красивого генерала. Тот пожал плечами.

– Хорошо. Три дня, – твердо сказал Корнилов, кивнул и отвернулся.

После барина Каледина с его величественной осанкой и породистым лицом (и откуда там порода на Усть-Хопрах, третье поколение, как дворянство заслужили) маленький рябоватый Назаров вида не имел, да еще под грузом непосильным гнулся, взгляд не поднимал. Выслушал посланных.

– Три дня? – спросил с сомнением.

7 февраля в полдень Назаров подал в отставку.

Круг ударил по больному: «…7) Войсковой Круг единогласно просит и настаивает, чтобы генерал Назаров в этот грозный час не слагал с себя полномочий Войскового атамана и тем самым исполнил бы долг истинного сына Тихого Дона».

Назаров нагнул голову, сказал невнятно:

– Долг свой исполню.

Обритый, обстриженный наголо Богаевский, после смерти Каледина покинутый всеми и готовый скрываться, выступал на Круге с последней речью.

– Одиннадцать лет прошло, как я поверил в казачество. За эту веру, быть может, придется поплатиться… Какая-то дьявольская затея вселилась в русских людей. Словно все сразу ополоумели.

Большевиками приготовлен галстук всей интеллигенции, они расстреливают ее, а кое-кого и пытают. Зверь-человек освирепел теперь больше, чем когда-либо. А ведь это та самая интеллигенция, которая еще при Александре Первом добивалась свободы народу. Декабристы складывали голову за свободу. Но народ остался рабом.

Новочеркасск будет занят. Расправа несомненно будет… Я ухожу, чтобы своим именем кое-кого в грех не вводить. Доведется, послужу еще. Не доведется, не поминайте лихом.

Я не верю, что большевики пришли спасти Дон, не верю потому, что у меня есть и образование, и знание истории. Кому-то надо подчиниться. Но кому? Красивые слова на знамени большевиков: «Свобода, равенство, братство». Не свершится, не сбудется это. Не проведут в жизнь эти святые лозунги.

Не дай бог, если Круг разбежится. Этого одного я боюсь… Вы должны понять сказанные Алексеем Максимовичем слова: «Если бы мне только два полка, да разве это было бы…».

Свой позор пережить не мог…

А мне пока остается немного – уйти отсюда. Простите, не судите…

На другой день утром Богаевский уехал. Расчет его был ясен. Он и Каледин были на всю Россию объявлены контрреволюционерами, но Каледина уже нет, а Богаевский уходит. А Круг – все же выборный, народный орган…Большевики на переговоры пойдут: немцы начали наступление, война на два фронта для большевиков – большая роскошь. Может быть, удастся зацепиться…

Мобилизация сорвалась. Последняя надежда – 6-й Донской казачий полк, только что прибывший на Дон, невзирая на торжественную встречу и торжественные проводы на фронт против большевиков, бросил позиции и пошел домой, пока не перерезали дорогу вверх по Дону.

– Казаки, а как же приказ атамана? – метались средь проходивших в порядке сотен офицеры-партизаны.

Из рядов насмешливо ответили.

– Приказ у нас такой: «Ребята, по домам!»

Войсковой Круг сгоряча ввел на фронте смертную казнь, но дела уже было не поправить, да и смертную казнь после протеста 28 делегатов отменили…

По городу гулял слух: Голубов передал записку, что сохранит город. Все лезли с вопросами к Назарову. Тот ничего не знал.

Он вернулся из поездки по войскам (войск почти не было), вылез из крытого авто. Конвой из партизан спешился, шершавилась замокревшая шерсть на лошадях. Предупрежденный офицер штаба ждал и взял под козырек. Проходя, Назаров остановил на нем взгляд.

– Да. Поезжайте и передайте: казаки никакой помощи оказать не могут… Ввиду неудавшейся мобилизации… И что я больше не смею задерживать на Дону Добровольческую армию, – безнадежно махнул рукой и прошел в здание Войскового штаба.

8-го вечером красные ударили по Ростову из Батайска тяжелыми. Генерал Марков, руководивший отходом из Батайска и считавший сдачу этого села своей виной, процедил сквозь зубы.

– Краснокожие…

В штатском костюме и шляпе набекрень Марков походил на героя-любовника из оперетты.

Решение было принято. Часть обозов отправили в Нахичевань и дальше на Аксайскую. Войска таганрогского направления получили приказ оттягиваться в Ростов.

Утро было серым. Сырость, слякоть, густой туман. К знакомым запахам добавился новый – горелой бумаги.

С утра загрохотало. Большевики вели наступление из села Султан-Салы, от Чалтыря и со станции Хопры, охватывали город полукругом. В Темернике постреливали местные подпольщики Зявкина.

По пустынным улицам кучками, озираясь, пробегали юнкера, последнее время они опасались ходить в одиночку.

Казачьи полки, стоявшие в Гниловской, просто ушли из станицы. «Казачьи колонны спокойно, на виду у нас, уходили за горизонт», – вспоминали потом красногвардейцы.

К полудню бой подкатился к самому городу. Красная конница отрезала добровольческий бронепоезд, и белые, лишившись основной огневой силы, стали поспешно отступать. Арьергард Черепова, перестреливаясь с изменившими гниловскими казаками и рабочими с Темерника, прошел Гниловскую. Вслед за ним в станицу (уже в полдень) вступили советские войска. Добровольцы, прикрывая город, копились у кирпичного и цементного заводов. Чернецовцы, офицеры-павловцы, студенты, ударницы с пулеметами, Георгиевский батальон – все эти части, перемешанные отступлением, не имея единого командования, дали под Ростовом последний бой.

Большевики взяли кирпичный и разбили цементный завод. К двум часам дня их цепи залегли на окраинах города. Две роты студентов были сбиты и побежали вверх, до Малого проспекта, к своему штабу. Но остальные устояли, и красная пехота, вырвавшаяся вперед без артиллерии, отступила, ушла.

Заспешили, боязливо пригибаясь и помахивая флагами и шапками, делегации…

Добровольческое командование отдало приказ об эвакуации города. Командующий войсками района генерал Африкан Богаевский, брат калединского соратника, распорядился распустить учащихся с занятий, закрыть магазины, жителям запрещалось выходить на улицу после 6 часов вечера. В четыре пополудни он объявил городскому самоуправлению, что армия уходит и снимает караулы.

3-я сотня чернецовского отряда стояла арьергардом у вокзала, прикрывая отход армии. Подкрадывались сумерки. Красные, дождавшись артиллерию, ударили из Гниловской, поддержали из Батайска. Синий снег розовел под шрапнельными вспышками. Подъесаул Лазарев разглядывал в бинокль пугливо погасившие огни Гниловскую и Олимпиадовку, пытался засечь, откуда стреляют.

Грохнуло и завизжало прямо над головой. Чей-то вскрик. Забегали, засуетились партизаны. Ординарец вполголоса сказал из-за плеча.

– Штаб-ротмистр Иноземцев…

Из станционной будки высунулся телефонист.

– Господин есаул, к телефону… – смущаясь и опуская глаза, сказал. – Красная гвардия. Подключились как-то…

Лазарев взял трубку.

– Ну?

– Дружески советую положить оружие. Иначе будет плохо.

– А не подавитесь?

«Друг нашелся!». Невидимая большевистская батарея ударила очередью, положила партизан на снег, загнала в укрытия. «Нащупали. Потому и звонили…»

– Где командир? От генерала Корнилова…

Мальчишка-офицерик, вчерашний гимназист, щелкнул каблуками, протягивая пакет, сказал, явно рисуясь.

– Мы бросаем этот богатый, но духовно-жалкий и тупо-торгашеский город.

Лазарев, не отвечая, надорвал пакет.

– Командиры взводов, ко мне! – обернулся на партизан, тащивших убитого штаб-ротмистра (усы забиты снегом, прямой пробор растрепался…). – Бросьте труп…

В пять часов Добровольческая армия выстроилась на углу Пушкинской и Ткачевского, у особняка Парамонова. Корниловский ударный полк… три офицерских батальона: Новочеркасский, 1-й и 2-й Ростовские… морская рота в черных шинелях… юнкерский батальон со студенческой ротой… партизаны… Неженцев в черкеске на серовато-пепельной лошади разъезжал перед строем. Темнело. В тревожном ожидании промелькнул час. Из особняка вышли генералы. Корнилов в полушубке с генеральскими погонами, приложив руку к папахе, сбежал по лестнице к вскинувшему голову вороному текинскому коню. В тени высокого крыльца, окруженный конвоем садился в седло. Со звонким цоканьем засеменили по льду высокими тонкими ногами подобранные горбоносые кони. Один из конвойцев вез свернутый национальный флаг.

Команда. Добровольцы поротно, держа равнение и печатая шаг, двинулись к Нахичеванской меже. Не было в душе ни грусти, ни сожаления. Шли молча. И лишь в студенческой роте юнцы, не представлявшие до конца, куда и зачем они идут, пели что-то на мотив «Белой акации». И взлетел вдруг над серыми густыми прямоугольниками звонкий припев.

 
Смело мы в бой пойдем
За Русь Святую
И как один прольем
Кровь молодую! …
 

Вот он – Великий поход! Уходившие последними юнкера выпрягли лошадей у попавшихся им по дороге извозчиков и полностью обобрали пожарную часть на Крепостном.

– Эх, жаль – рестораны закрыты!..

Генералитет, уйдя из парамоновского особняка, первый привал сделал в лазаретном городке. Приткнулся к стене барака сонный генерал Алексеев, в руках тросточка. Похаживал генерал Деникин, в штатском, но уже с карабином. Романовский… Трухачев…

– Ну что, господа? Идем?..

Собрались и пошли.

Ростовские большевики вышли из подполья и собирали рабочих в отряды Красной гвардии. Но больших столкновений между ними и уходившими корниловцами не было. Ночью в городе побывала красная разведка. Основные силы Сиверса накапливались в Темернике.

В тот же вечер Войсковой атаман Назаров пригласил походного атамана генерала Попова и начальников отрядов, собрал президиум Круга, местных политических «деятелей».

Ясно было, что Новочеркасск не удержать. Круг и правительство – бессильны. Никакие постановления никем не исполнялись. Мобилизация не прошла. Приходили казаки из соседних станиц, митинговали, пьянствовали и расходились по домам, иногда успев получить новое обмундирование. В Новочеркасске намечался хаос. Вовсю работало большевистское подполье. Все было расхлябано, расшатано, ни один правительственный орган не действовал. Привольная жизнь, миражом поманившая в начале 17-го года, осталась пустым звуком, чужим делом, затеей незначительной части доморощенной интеллигенции, которая верила в Круг, то есть в демократию.

Нахохлились мрачные «деятели». Среди них растерянность, ждущие взгляды в сторону военных. Там – вызывающий разнобой костюмов и оружия. «Партизаны…». Для них самое интересное только начинается.

Назаров начал совещание. Заговорил, вскинув голову, тускло блеснул шершавый шар обритого черепа.

– Казачество в лице как рядовых, так и офицеров не пожелало отстаивать новые пореволюционные институты – Войсковой Круг и выборность Донского атамана. Да-с… Но Круг… Круг – выборный казачий орган. Распустить его сейчас – значит признать власть за самозванцами вроде Голубова и Подтелкова. А потому, – Назаров помолчал, он был военный – не дипломат, положение было ему предельно ясно, и он стал говорить, как задачу ставил, – Круг перевести в Константиновскую, вглубь казачьей территории, пока Мамонтов держит фронт под Персиановкой. Все силы – в кулак, там, в центре 1-го Донского округа. Сам буду командовать… И там собрать Большой Круг… Для партизан главной задачей будет – сохранить силы, пока не образумятся станицы.

Все молчали. «Деятели» выжидающе уставились на партизан. Те молча переглянулись. Походный атаман, бывший начальник Новочеркассого училища, для партизанской молодежи – авторитет непререкаемый, сидел плотно, выжидал. Черноусый, сбитый, лишь мешки под глазами выдавали усталость. Заговорил он медленно, упрямо.

– Казаки настолько утеряли веру в себя и в начала демократии и свободы, что за них бороться не будут. Круг для них… М-да… Надо распустить Круг и уходить за Дон вместе с «добровольцами». Продержимся там месяца два-три… Там, в коневодческих степях… Казачество восстанет. Зальют им горячего сала за шкуру – поймут. Да и господ офицеров, которые сейчас боятся риска и смерти, большевики заставят ценить свободу.

Разногласия определились сразу – уходить ли вверх по Дону и сохранить Круг, либо уходить в задонские степи и ждать на границе Дона, Кубани и Ставрополья пробуждения казачества. Если идти в Задонье, то Круг – дедов и всю канцелярию – с собой не потащишь, а прорываться вверх по Дону вглубь станиц – «добровольцы» не пойдут, на них казаки и так волками смотрят, да и на партизан, бывает, смотрят не лучше.

– Распустить Круг немыслимо… – Назаров хотел говорить о донской государственности, о долге, но просто не мог подобрать слов, а потому сказал: – Если его невозможно эвакуировать, он останется в Новочеркасске. Новочеркасск будем оборонять…

– Штурм донской столицы разбудит казачество… – поддакнул кто-то из «деятелей».

– Ничто его сейчас не разбудит, – упрямо гнул голову Попов. – Я считаю своим долгом перед тем же казачеством… спящим казачеством… сохранить офицеров и юнкеров – кадры будущей казачьей армии. Уложить их всех под Новочеркасском очень просто… Надо уходить.

Все присутствующие поняли, что главное лицо здесь – Попов. Атаман даже не пытался приказывать ему. Партизаны бросят город и уйдут. У них и у Круга разные пути.

Важно было сохранить хотя бы видимость единства действий. Эвакуацию города наметили на 11 февраля. К вечеру 10-го надо было собрать 300 повозок, чтоб вывозить провиант и снаряжение. Принять меры, чтобы предотвратить возможный грабеж.

– Ну что? Всё?

Разом встали.

Затесавшийся старик депутат – язва станичная – смешался при выходе с партизанскими командирами и, пряча под смиренным видом подначку, сказал.

– Видимо, судил Господь Бог казачеству погибнуть, и нечего рыпаться, а, осенив себя крестным знамением, сесть и ждать его решения…

10-го утром Добровольческая армия удерживала Нахичевань, копилась в Кизитиринке. Квартирьеры ее трясли «нейтральную» Аксайскую станицу.

– Квартиры давай!

– Не знаем. Как деды… Вот соберутся и нехай решают…

– Вы решайте поскорее. А то сейчас подойдет Корнилов – он шутить не любит: вас повесит, а станицу спалит, – пугали офицеры.

Улицы Ростова удивляли тишиной и пустотой. Лишь по Церковной с грохотом уходила отставшая от своих, проспавшая все на свете корниловская батарея.

В десять утра десяток всадников на высоких гнедых конях поднялись по Скобелевской до Таганрогского и повернули обратно. Жители ожидали увидеть банды, попрятались и из-за шторок с удивлением разглядывали подобранных в масть коней, подогнанные шинели, красные банты на желтых погонах.

На спуске при выезде из города наперерез разведке выбежал рабочий и стал обнимать и целовать лошадь под передним. Рослый гнедой конь дрожал кожей и прядал ушами. Уланы хохотали.

Стреляли на вокзале. Там вступали в город части Сиверса. Площадь возле управления дороги была запружена войсками. Серые походные колонны шли и шумно переговаривались.

Стрельба перекатилась к Доломановскому, потом к Таганрогскому. Из дома общества «Проводник» ударил пулемет. В ответ стали смолить залпами. Подпольный Ростовско-Нахичеванский ВРК уже сидел в особняке Парамонова и вел запись в Красную гвардию.

Вечерело, когда к «Палас-отелю» подъехала новая власть – товарищ Сиверс с начальником штаба и двумя адъютантами.

Красная гвардия планомерно, квартал за кварталом, стала чистить город, потом из-за сопротивления стала трясти город беспорядочно. Четыре ночи беспрерывно шла стрельба. Каждое утро стаскивали на опознание трупы в офицерских и юнкерских мундирах.

Саблин не наступал. Он разбивал по ротам повалившее к нему в войско пополнение из местных шахтеров, приводил добровольцев в соответствующий вид. Его авангард – отряд Мокроусова – стоял на станции Каменоломня. Понадеявшись на бронепоезд, моряки спали в вагонах в одном белье, когда в ночь с 9 на 10 февраля партизаны атаковали станцию и неслабо потрепали их. Этим контрударом наступление Саблина затормозилось. А кроме того, он вплотную подходил к Новочеркасску – столице донского казачества, и помимо чисто военных вопросов перед ним вставали вопросы политические, и даже дипломатические. Лучше было бы новочеркасскую казачью контрреволюцию разбить руками революционных казаков и тем самым опровергнуть слухи об оккупации Дона русскими красногвардейцами. Саблин приостановил движение матросского отряда и выдвигал вперед казачью бригаду Голубова. Это была еще одна причина замедления движения северной группы советских войск.

В день взятия Ростова войсковой старшина Голубов обратился со станции Шахтной по телеграфу к Войсковому правительству и предложил сдать Новочеркасск без боя революционным войскам. Круг и съезд неказачьего населения ответили, что будут вести борьбу до конца.

Мордатый, остроносый Голубов, иного ответа не ожидавший, поглаживая каштановые усы, склонился над картой. Сотенные – Фролов, Попов, Кузнецов, Рябов поглядывали из угла, готовые выступить. Отряд сводный, по 60–80 человек 10, 27, 28, 44-го и Атаманского полков, Атаманская пулеметная команда, одно орудие 12-й батареи, два – 13-й. Остались самые преданные, беззаветные ребята.

Решетов, председатель отрядного комитета, склоняясь лоб в лоб с Голубовым, черкнул по карте влево – Раздорская…

– Как дорога?

– Есть…

…И плавно закруглил, подсекая Новочеркасск с востока: Мелеховская – Бессергеневская – Заплавская – Кривянская…

– Годится. По коням!

– Моряки как?

– Они по железной дороге.

– Добре. В поход!

Саблин, ожидая результатов обходного движения, медленно выдвигался к Персиановке. На острие удара пыхтел на самом тихом бронепоезд «Смерть капиталу». Многоверстными крыльями раскинулись влево и вправо черные цепи моряков. В Персиановке их ждали готовые к отпору отряды партизан.

Участок, прикрывавший Новочеркасск с севера, громко назывался «Северным фронтом». Командующие здесь менялись часто и все время «с понижением». Генерала Усачева сменил Абрамов, а того – полковник Мамонтов. Участок «таял». В связи с тем что красные заняли Ростов, из Персиановки на ростовское направление были переброшены Новочеркасская дружина, отряд Краснянского и остатки чернецовского отряда (в ночь до этого потрепавшие в Каменоломне расслабившихся морячков).

10 (23) февраля под Персиановкой чернецовцы погрузились в поезд и поехали через Новочеркасск на Ростов, но в Аксае оставили вагоны и пешком по мосту и дамбе ушли в Ольгинскую[214]214
  Доброволец Иванов. Указ. соч. // Вестник первопоходника. № 30. С. 29.


[Закрыть].

А. Падалкин пишет, что чернецовцы получили приказ занять позиции у Аксайской и прикрыть Новочеркасск со стороны Ростова, а 12-го идти на Старочеркасскую, но Курочкин (которого Падалкин называет ротмистром лейб-гвардии Кирасирского полка) увел их в Ольгинскую к «добровольцам»[215]215
  Падалкин А. Донские партизанские отряды и их начальники в Гражданской войне на Дону // Родимый край. № 50. С. 3.


[Закрыть].

В тот же день на северной стороне юнкерского лагеря под Персиановкой партизаны остановили красный бронепоезд, взорвав полотно железной дороги. Артиллерийский взвод Ковалева открыл огонь, и бронепоезд после нескольких попаданий ушел на Каменоломни.

11 (24) февраля красные вели себя пассивно. Вечером в Персиановку прибыла семилетовская батарея, но на следующее утро ушла в Новочеркасск.

В Новочеркасске в этот день Попов начал погрузку золотого запаса, интендантского имущества, продовольствия, боеприпасов и раненых. Как вспоминали участники, ростовские и новочеркасские «толстосумы» на просьбу партизан помочь деньгами «или отказывали, или давали смехотворно малые суммы». Исключение составлял отряд Ф. Д. Назарова, который добыл где-то достаточно денег[216]216
  Мыльников В. С. Степной поход // Родимый край. 1974. № 110. С. 14.


[Закрыть].

Тогда же по Новочеркасску поползли слухи, что Голубов уже в Кривянке. Многие запаниковали.

Утром Назаров пригласил походного атамана и просил повременить с выступлением. Круг выслал делегацию к Голубову и в Ростов к большевикам. Теперь ждали результатов.

– Голубов в Шахтной?

– Послали делегацию к Раздорской…

Все всё знали – и где Голубов, и каковы его силы.

– Надо решать, – заторопился Попов. – Если Голубов пойдет берегом Дона и займет Старочеркасскую и переправы, то… мы будем в мешке. Стратегическое окружение превратится в тактическое.

Председатель Круга Волошинов заерзал в кресле, переводя взгляд с Попова на Назарова и обратно.

– Круг останется, и с ним останусь я! Бой под Новочеркасском…

– Партизаны…

– Да, – опомнился Назаров (дело решенное). – Я не торгового сословия, торговаться не буду.

Вновь подтвердили компромиссное и убийственное для Круга решение: в целях сохранения живой силы партизаны уходят за Дон, а Круг остается и будет вести дипломатическую борьбу.

Из духовной семинарии – штаба походного атамана – поскакали гонцы отводить войска за город.

В тот же день к Назарову заехал генерал Лукомский из Добровольческой армии.

– Большевики не посмеют тронуть выборного атамана и Войсковой Круг, – сказал ему Назаров. – По моим сведениям, первыми войдут в Новочеркасск присоединившиеся к большевикам казаки под началом Голубова. Голубов нас не тронет.

Двенадцатого день зачинался ясный и морозный. Над темными еще дворами вызывающе голубело небо. Деревья боялись шелохнуться, завороженные показавшимся солнцем. Еле-еле падали одинокие снежинки.

Боя ничего не предвещало. На «Северном фронте» командир 1-го партизанского артиллерийского взвода по срочному делу явился к Мамонтову. И тот принял юного партизана в коридоре вагона свежевыбритым и завернутым в белоснежную простыню – заканчивал туалет. Но со временем «все шумно вдруг зашевелилось»…

Двор Новочеркасского училища (он как раз напротив штаба походного атамана и прекрасно виден) напоминает улей. Конный отряд новочеркасских юнкеров готовится в поход. Родня близкая и дальняя, кто сам не уходит, пришла провожать.

– Коленька, ты бы хоть на миг бросил свою шашку и поговорил с нами.

– Ах, мама…

Генерал Попов, окруженный связными – по два от каждого отряда, – руководит отходом. Поступают донесения. В Аксайской, прикрывая Новочеркасск с запада, стоит отряд полковника Краснянского. С востока, от Кривянки, город прикрывает отряд есаула Боброва – 48 человек – и с ними 10 стариков из Аксайской дружины. Из Персиановки отошел и стал в здании кадетского корпуса отряд полковника Мамонтова. Прикрывая его отход, лейб-казак есаул Карпов выдвинулся вперед на площадке с пулеметом, навел у красных панику. Партизаны воспользовались и отошли, Карпов убит осколком… Сейчас город с севера прикрыт группой Упорникова и частью 7-го Донского полка.

В 12 дня Попову пришла записка: «Войсковой Круг послал делегацию в Бессергеневскую для переговоров с 10-м и 27-м полками, чтобы возложить на них охрану города. Приказываю сосредоточить войска для отвода их в избранном направлении. Но отвод войск должен быть сделан так, чтобы до подхода 10 и 27-го полков город не был без прикрытия. 12/II. Войсковой атаман Назаров».

Попов прочитал записку.

– Уходим, – кивок в сторону юнкерского училища. – Передайте, чтоб седлали.

И в авангарде и в арьергарде стал наиболее многочисленный и боевой отряд войскового старшины Семилетова. Пешие сотни вместе с 7-м полком должны были прикрывать отход, а конница устремилась на юг. В 13.30 Семилетов вступил в Старочеркасскую и стал готовить переправу через Дон.

В раскиданные по городу части поскакали связные.

– Уходим…

В зале судебных заседаний доживает последние часы Круг. Оформляет передачу золотого запаса походному атаману, снимает осадное положение, подчищает кое-что по мелочи… Все утратило смысл, словно механическая игрушка, у которой хозяин уже вырос, а завод никак не кончается.

Отправлена делегация в Ростов, ведет переговоры… Еще позавчера отправили двадцать делегатов во главе с полковником Алферовым в Константиновскую. Добрались ли?.. Но главное – послали делегацию в 10-й и 27-й полки привести их для охраны города и Войскового Круга.

– Что-то Голубов скажет…

– Я помню его гимназистом. Он всегда ходил с засученными рукавами и искал случая, с кем бы подраться.

– И его еще Покатило царю представлял! …

По залу шепот, пророчества.

– Большевики… Они несут крестьянам волю – и что важнее! – землю. Еще Чернов говорил, что казакам придется потесниться. Из-за этого…

– Нас ждет Гражданская война.

– Да.

– Позвольте! А до этого что же было?

– До этого – так… Интервенция…

Итог подводит Назаров.

– Последняя наша минута наступает.

Круг передает всю власть атаману. Назаров усмехается.

– Вы мне передаете то-то и то-то, одним словом всё – атаману, а атаманской власти фактически нет; поэтому логически из всего этого вытекает одно: я не могу быть атаманом, ибо нет сил у меня, на которые я мог бы опираться. Я атаман только на бумаге. Я бы просил Круг снять с меня высокие полномочия.

Власть перекидывают друг другу, как утерявший ценность взрывоопасный груз.

Бородатый Волошинов, председатель Круга, встает.

– Я не трус, не был им и не буду, несмотря на то, что я уже приговорен. Я предлагаю Кругу власти не бросать и просить атамана не уходить со своего поста.

Круг, мучительно, стискиванием зубов, сдерживая дрожь, соглашается не расходиться и просит атамана остаться… хотя бы повременить до вечера…

Назаров подчиняется.

После полудня на город опустился туман. По рыхлому снегу тронулся обоз в сто повозок. На переправе через Аксай сплошной поток: двуколки, повозки, кони, быки, извозчичьи санки, автомобили… Женские крики, детский плач… Серый красавец рысак пугливо вскидывает голову, лебедем плывет над серым текучим месивом… Голова огромной колонны уже в Старочеркассой, а хвост еще в городе.

В четыре пополудни принимается постановление о молебне и безболезненном переходе власти в руки большевиков.

Колокольный звон за клубами тумана манит, сулит спасение. Делегаты во главе с Волошиновым идут по Платовскому в собор.

Из здания Кадетского корпуса сквозь туман долетают песни и неясный, присущий грабежу шум. Припозднившийся отряд выходит оттуда двумя колоннами. Одна – мимо областной больницы, вторая – по Крещенскому спуску мимо вокзала, чтоб прикрыть переправу через Аксай.

На улицах появился народ. Кто плачет, кто злорадствует.

Вестовой с подседланной лошадью находит атамана Назарова.

– Ваше превосходительство, я за вами…

Атаман сказал, что не знает, поедет ли он, и приказал вестовому ехать, а атаманского коня оставить в Новочеркасске.

Через Аксай все еще идет переправа. Слева из тумана редкие выстрелы и показываются силуэты всадников. Им отвечают.

– Кто это?

– Из Кривянки. 10-й полк…

За мостом ждет походный атаман с конвоем. Подскакивает группа офицеров Атаманского полка.

– Не хочет…

– Отказался…

– Может, силой его увезти? Прикажите…

У вокзала крики, 2-я семилетовская сотня взрывается ружейно-пулеметной трескотней. Путь в город отрезан…

В пять пополудни от Кривянки к вокзалу на рысях подходит конный отряд, заворачивает на Крещенский спуск. Гремит оркестр. Толпа дождалась.

– Ура! Освободители! …

Войсковой Круг начинает вечернее заседание.

Возвратилась делегация, посланная в 10-й и 27-й полки. Полки приняли охрану города на себя. Депутаты перешептываются.