Текст книги "Организм"

ДБ стоял перед дворником, сосредоточенно размахивающим метлой и дудочкой, и молчал.

……

Ростов-на-Дону

Ростов встретил ДБ сумрачной зимней погодой, но Лена сияла, и это делало атмосферу куда более тёплой и светлой.

– Ты знаешь, я так соскучилась, – проворковала она, тычась ему под мышку.

– Леночка, скажи мне прежде, что ты делаешь в этом городе?

– После, об этом как-нибудь после. Сейчас мы поедем ко мне.

– К тебе? Разве у тебя тут есть дом?

– Вроде того, – улыбнулась она, показывая свои очаровательные зубы. – Родственники попросили приехать, а у них случилась неприятность, и я осталась одна во всём доме.

– Вот это подарок влюблённым! – ДБ хлопнул в ладоши. – Едем прямо туда?

– Почти прямо. Сначала я заеду к подружке, затем домой.

Такси, в котором они ехали, остановилось на неширокой улочке, запорошенной снегом. Елена легко вынырнула из машины, что-то шепнув водителю, и скрылась в темноте.

– Я разомну ноги, не возражаете? – в свою очередь обратился ДБ к таксисту. – Что-то я засиделся в самолёте.

Водитель равнодушно пожал плечами.

Вечер гудел снегом и ветром. По промёрзшему асфальту струилась позёмка. ДБ прошёл шагов двадцать, притопывая, и повернулся, чтобы возвратиться к машине. Тут он увидел вывеску на противоположной стороне улицы. Вывеска гласила, что в доме располагалось главное управление Организма города. ДБ вздрогнул и поспешил сесть в машину. В следующую секунду хлопнула другая дверца, и в такси нырнула Елена Прекрасная.

– Почему мы остановились здесь? – ДБ наклонился к ней и кивнул на привлёкшую его внимание вывеску. – Ты сюда бегала?

– О чём ты говоришь, милый? Я зашла к подруге в институт.

– Какой институт?

– Педагогический. Он с этим Организмом бок о бок стоит. А что, собственно тебя беспокоит?

– Ничто, – ДБ небрежно пожал плечами, – просто я удивился, что ты могла зайти в Организм.

Елена придвинулась к нему и прошептала в лицо:

– Ты должен мне верить! Я не знаю, что тебя беспокоит и где ты работаешь, но если ты не будешь верить мне, то кому ты будешь верить? Мы ведь любим друг друга?

– Доверие – ответственная ноша, – медленно проговорил он, держа её за руку. – Есть вещи, за которые нельзя искупить вину.

Она опустила глаза на мгновение, затем подняла их к нему:

– Поехали? Нас ждёт пустой дом.

Дом на самом деле оказался безлюдным. Большой, старинный, слегка покосившийся особняк звучал эхом их шагов и тиканьем маятника в одной из комнат.

– Мне чудится, что здесь бродят призраки, – сказал ДБ, – я слышу таинственные звуки.

– Таинственные?

– Необъяснимые. Пошаркивания какие-то. Покашливания. Я слышу.

– Брось. Ничего такого тут нет. Ты просто утомился с дороги. Есть хочешь?

– Нет.

– Тогда сразу в постель.

Он не ответил, но сердце его задрожало от волнения. Он жаждал соприкосновения с Еленой всем телом.

…Они легли в постель.

– Ты меня любишь? – спросила вдруг она.

– Мне не нужен никто, кроме тебя. Мне вообще ничто не нужно – только ты, Елена моя прекрасная.

Она прижалась к нему грудью и опустила руки вниз.

– Возьми меня, – её ноги разошлись, и ДБ ощутил нестерпимый жар, исходивший из того места, которое скрывали женские ноги.

– Ты как настоящий демон, – прошептал он, – вместилище огня.

Он навалился на неё, но в ту же секунду за окном отчаянно залаяла собака. Грозная тень с навострившимися ушами ударилась в окно. Лай был настолько громким и устрашающим, что ДБ застыл в испуганном недоумении.

– Что это за псина?

– Это собака родственников.

– А какого рожна она лает? Взбесилась, что ли?

Собачья тень заполонила всё окно и внезапно приняла очертания человека, закутанного в меховой плащ. На голове человека лежала собачья морда, отчётливо выделялись крупные клыки. Фигура протянула руки вверх, запрокинула голову и завыла.

– Не смотри на эту псину, пусть себе лает, – прошептала Лена, целиком отдаваясь влечению своего горячего тела, и привлекла голову ДБ к своей груди.

Он молча повиновался, но чувствовал, что былой запал исчез. Искоса он поглядел на окно. Собака продолжала скалиться, тычась мокрым носом в стекло. Её глаза напоминали разнокалиберные объективы фотоаппаратов, один – широкоугольный, второй – длиннофокусный.

– Это вовсе не собака, – прошептал ДБ.

– Не смотри в ту сторону, милый. Не смотри! – Лена притянула его голову к своей груди.

– Может быть, ещё разок?

– А ты не устала?

– Если хочется, то это хуже, чем болит, – сказала она. – Хочу тебя постоянно, милый.

Полёты во сне

Он летает, легко, легче птиц… Вспомнить разные сны, соединить их в одно целое.

Уклоняется от погони, поднимаясь в небо. Небо – не символ ли Бога в моих снах?

Летает за какими-то авоськами по просьбе женщин. Не ужасно ли – использовать дар полёта для таких мелочных целей?

……

***

В один прекрасный день Елена Прекрасная признаётся, что она – кадровый сотрудник Организма. ДБ с трудом принимает эту информацию. Он считает, что Лена обманула его. Но любовь есть любовь. Кроме того, теперь ДБ может говорить с Леной откровеннее, как и она с ним.

Лена не выдержала:

– Как ты не понимаешь! Система раздавит каждого, кто сопротивляется ей.

– Значит, я прав: система жестока, кровожадна, – грустно сказал ДБ.

– Она не жестока! Система не может быть жестокой или доброй, ДБ. Она просто система. Она бездушна. Она работает механически.

– Тогда какое ей дело до меня? Какое ей дело до тех, кто хочет жить вне системы?

– Никакой организм не может допустить, чтобы его клетки жили сами по себе. Самостоятельность клеток грозит онкологией, поэтому Организм давит такие клетки.

– Вот видишь, значит, Организм не равнодушен.

– Он борется за своё существование.

– А я борюсь за мою жизнь, Лена. Моя жизнь вовсе не сводится к тому, чтобы только есть и пить. Я имею и другие потребности и не желаю быть частью бездушной системы… Знаешь, я никогда не отличался храбростью, всегда был немного трусоват. Но сейчас понимаю, что лучше принять смерть, чем жить в постоянном страхе перед чем-то и под постоянным давлением Организма. Человек рождён для счастья.

– Кто мешает тебе быть счастливым? Мы будем счастливы вместе. Разве ты не хочешь этого? – она схватила его за руку и прижала к своей груди.

– У нас не получится. Ты согласна жить в оковах, а я должен двигаться свободно.

– Это лишь точка зрения, ДБ. Человек может чувствовать себя свободным в любых обстоятельствах.

– У меня примитивные мозги, Леночка, – ДБ уныло покачал головой. – Я не способен поверить, что нарисованные на тюремной стене горы или берег океана могут заменить настоящие горы и настоящий океан. Я не готов жить в строгих рамках какой бы то ни было системы. Я чувствую себя индейцем, которого загнали в резервацию.

– Опять ты со своими индейцами! Хватит этого ребячества, ДБ!

– Вот видишь… Тебе не нравится… Мы по разные стороны…

– Но я люблю тебя!

– И я люблю тебя, Прекрасная. Но мы разные и по разные стороны.

– Перестань! Нет никаких разных сторон, милый! Мы с тобой живём в одном мире. Ничто не мешает нам быть счастливыми, кроме твоего мальчишества! Пора стать серьёзным!

– Ты так торопишься отправить меня на кладбище?

– Почему ты так говоришь?

– Потому что Организм убивает меня!

– Но ты же сам пришёл. Тебя никто не принуждал. Ты хотел быть одним из нас.

– Я заблуждался. Людям свойственно заблуждаться. Это тоже часть свободы: заблуждаться, осознавать это и исправлять ошибку. А ты пытаешься вынудить меня идти по ошибочной дороге. Есть люди-винтики, им хорошо, когда они выполняют приказы. А есть другие люди, которые не переносят, когда на них давит шуруповёртка. Я как раз из этих, из последних, Леночка. Неужели ты не поняла этого? Ты же не пустышка, ты всё понимаешь.

– Я также понимаю, что у каждого из нас есть долг перед государством, – сухо возразила она. – И у тебя тоже есть долг.

– Нет! Не желаю слышать ничего о государстве! Хватит! Из века в век людей заставляют вкалывать на этого бездушного и прожорливого монстра. Мы только и делаем, что укрепляем его, а этот монстр только давит нас.

….

….

– Хватит, Лена… Милая моя, любимая Елена Прекрасная… Зачем ты пытаешься переубедить меня? Это бесполезно. Я принял решение…

– Уйдёшь?

– Да, уйду из Организма.

– Не горячись.

– Я спокоен как никогда.

– Это может плохо кончиться…

– Будет плохо, если я останусь, Леночка. Я просто высохну, истлею на этой службе. Зачем Организму такой никчёмный сотрудник?

– Ты имеешь допуск к секретной информации…

– Брось ты… – ДБ отмахнулся.

– Послушай, мне поручено официально уведомить тебя…

ДБ изменился в лице, он не смог скрыть удивления во взгляде.

– Тебе поручили?

– Да, – она кивнула, – мне поручили предупредить тебя, что из Организма никто не уходит просто так… Отпускают только на пенсию или по состоянию здоровья…

– Так ты… Угрожаешь? Боже мой! Леночка Прекрасная… И ты ещё смеешь говорить о любви! Что происходит в этом чёртовом мире? Ты говоришь мне о любви, а завтра утром будешь составлять отчёт о нашей беседе… Силы небесные!

– Прекрати!

– Не смей приказывать мне! Всё кончено! Меж нами нет больше ничего!

– Тебя убьют, если ты решишь уйти. Тебе не позволят!

– Зато я умру свободным…

– Какой же ты глупец… Хуже всего в этом, что ты наивный глупец. О какой свободе ты говоришь? Ты бредишь…

– Интересно, не тебе ли прикажут пустить мне пулю в затылок?

– Дурачок, не обязательно стрелять, чтобы убить человека. Есть тысячи невинных способов.

– Невинных способов убить? Это что-то новенькое, – захохотал ДБ, откинувшись к стене.

– Потише, милый, не так громко, – попросила Лена, наклонившись к нему. – Какой же ты всё-таки ребёнок.

Она коснулась губами его щеки. Он замолчал.

– Значит, решено? – спросил ДБ тихо. – Убьют?

– Если надумаешь уйти…

– Уже надумал…

В её глазах задрожали слёзы.

– Но это глупо! Какой же ты глупый упрямец! Что ты докажешь и кому? Никто не узнает о тебе. Тебя просто не станет.

– Мы не для того живём, чтобы о нас кто-то узнал, – отозвался он. – Мы живём, чтобы из наших жизней складывалась мировая душа. И я буду рад, если мне удастся вплести хотя бы тонюсенькую ниточку честности и свободолюбия в эту необъятную картину.

– Как это глупо, ДеБешка. Как печально.

С минуту она сидела, припав своим красивым лбом к его голове, затем ещё минуту целовала его, запустив пальцы в его густые волосы.

– ДеБешка, дуралешка… Неужели всё так и кончится?

Он мягко отстранился от Лены.

– Тебе пора… Мне надо… побыть одному…

– Ты хочешь быть похожим на своего выдуманного Ташунке Уитко?

– Он не выдумка. Он живёт во мне. Он знал, что его убьют в форте Робинсон, но он поехал туда. Он ехал навстречу своей смерти.

– Ты тоже так хочешь?

– Не хочу.

– Лучше бы ты совершил подвиг, который сделает твою жизнь и жизнь твоей страны красивой… Не ломай ничего. Скоро тебе поручат важное задание…

***

ДБ утомлённо провёл рукой по своему лицу. Лоб был покрыт испариной. Комната едва слышно звучала мерным тиканьем часов. ДБ посмотрел в зеркало и увидел своё белое, словно покрытое мелом лицо. Кисть согнутой руки, которой он только что отёр свой лоб, качнулась, раздался хруст, и кисть отвалилась. Она ударилась о поверхность стола и раскололась гипсовыми кусочками. ДБ застыл, боясь шелохнуться. Он не испытывал страха, не чувствовал боли – только недоумение.

………..

………..

– Очень рада вашему визиту, дорогой ДБ. Прошу вас не спешить и выкушать со мной кофе.

– Я бы рад был, Анна Саврасовна, но вчера у друзей моих я изволил выкушать так много разного, что нынче мой желудок не в состоянии принять ни одного глотка какой-либо жидкости, ни капли.

– Как жаль! Не поверите, как мне жаль!

– Не поверю…

– Чему, простите?

– Не поверю, Анна Саврасовна, что есть ещё хоть одна женщина, столь обременённая материнской заботой о других.

– О, вы мне льстите, ДБ. Вы такой льстец, – она погрозила ему пальчиком.

– Как можно! Какая лесть? Сущая правда!

………

………

– К вам можно? – заглянул кривоносый.

– Кто там? Войдите.

Получив разрешение, кривоносый распахнул дверь, крутанул рукой, приглашая кого-то щедрым хозяйским жестом. Вошло несколько. Первый был особенно высок и нёс на себе печать неповторимой опрятности. Трое других кутались в таинственно побелевшие от частых стирок строительные куртки с капюшонами. Морда кривоносого разъехалась в приветственной улыбке.

– Нам бы технику установить, дражайший ДБ.

– Какую такую технику?

– Для прослушивания и проглядывания, если не возражаете. Разерешение мы получили, можете взглянуть на документик…

– Не нужно документиков, я всё понимаю. – ДБ поднялся, нахмурившись. – Да, я всё понимаю… Вы тут… работайте, товарищи, а я пройдусь пока…

Он вышел на улицу.

«Вот я иду и разрезаю телом воздух. Ему больно. Но он терпит. А я не хочу терпеть! Не желаю!»

Он миновал пивной бар. Возле верей стояли двое с небритыми и помятыми физиономиями. Один из них говорил:

– Вот почему-то всё время хочется быть хорошим, а на деле выходит всё как-то наоборот: всё больше похож на сволочь. И уж самое главное, самое плохое в этом то, что сам прекрасно вижу это. Готов даже не быть сволочью, но ведь такой уж я есть. И если вдруг перестану быть сволочью, то есть собой, то перестану быть вообще. И я всё ещё пытаюсь рассуждать! Не насмешка ли это над разумом моим?

ДБ остановился, прислушиваясь к монологу гражданина с помятым лицом.

– Почему люди спрашивают о смысле жизни? Откроешь настоящую книгу, а там непременно вопрос о смысле жизни. И никто не даёт ответа. Но почему никто не спрашивает о смысле дерева? Или о смысле неба и плывущих облаков?

– Да, – крякнул второй мужичок в ответ.

– Не покидает меня ощущение, что чего-то главного я не понимаю. Но ведь понимаю это! Понимаю, что не понимаю. Значит, всё-таки понимаю. И при этом остаётся непонимание. И чем больше понимаю, тем понимаю меньше.

…………….

…………….

…

– Смотреть изволите?

– Изволю. А вы?

– А я не изволю.

Оба отвернулись от окошка, в котором виднелась полуобнажённая девица. Некоторое время они молчали, затем усатый заговорил.

– Милейший, а вам не кажется, что девушка не просто так показывает себя в окне? Заметили, как она пальцами постукивает себя по лбу?

– Не обратил внимания, – ДБ повесил на своё лицо маску непроницаемости.

– Она выстукивает азбуку Морзе.

– Я не знаком с этой азбукой.

– Ягодицами она тоже выстукивает что-то. Наверное, дублирует сигнал. Вам не кажется?

– Мне кажется, что у неё прекрасные ягодицы. И очень подвижные. Приковывают взгляд, – ДБ глубоко вздохнул.

– Нам с вами повезло: такое зрелище!

– Слава богу, – ДБ опять вздохнул, но теперь с очевидным облегчением.

Усатый протянул руку для пожатия.

– Рад встрече. Какой болван сочиняет эти идиотские пароли! Целую пьесу разыгрываем.

– Да уж, – улыбнулся ДБ.

– Прошвырнёмся на всякий случай? Проверимся? А то мне не нравится вон тот подозрительный тип.

– Пожалуй.

Подозрительный тип, искоса поглядывавший на них, пошёл было следом, но остановился у окна, в котором продолжала красоваться девица, обнажившаяся теперь полностью. Подозрительный тип застыл, пришпиленный к тротуару магией бесстыдной женской красоты.

– Вот мы и оторвались, – засмеялся усатый, затем сразу сделался крайне серьёзным. – Предполагалось, что я передам вам документы, которые мне удалось украсть в генеральном штабе НАТО. Однако я потерял их. Стыдно признаваться, но в нашем деле случаются и проколы. Мы вчера крепко выпили в компании, никто ничего не помнит. При мне был портфель с документами. Теперь портфеля нет. Я хочу выпить с вами, мой друг. Выпить так, чтобы забыть о моём непростительном проступке, о моём, будем называть вещи своими именами, провале…

……

………………..

Глянешь вокруг – ночь, огни города, окошки светятся, люди на кухне ужин греют и жизнь разговаривают. А помнишь ли ты, читатель, как было у Набокова: «Что за ночь случилась с памятью моей?» А помнишь ли ты, как было у тебя?

………

– Стыдно быть частью этого. Надо бы гордиться, а мне стыдно.

– О чём вы, товарищ? – спросил заинтересованно сидевший в соседнем кресле мужчина.

– Я разве что-то сказал? – удивился ДБ и огляделся.

Он сидел в кинозале, неторопливо заполнявшемся публикой. ДБ любил кино, любил ходить в кинотеатры, где можно было, находясь в наполненном зале, оставаться наедине с тем, что происходило на экране. Он любил вкус угасающего света (именно вкус, ибо состояние, в которое ДБ погружался, всем своим существом ожидая начало фильма, зарождалось где-то во рту – предвкушение), любил вкус нарастающего волнения публики…

Стыдно… Наверное, ДБ думал об Организме в ту минуты и отвлёкся от самого любимого своего состояния. Он пробормотал что-то невнятное, откашлялся, смутился, хотел пересесть на свободное место, но вспомнил, что этого делать нельзя, потому что он не ради удовольствия пришёл в кинотеатр, а по служебным обязанностям.

ДБ едва заметно подался вперёд, приблизившись к сидевшей перед ним парой. Мужчина и женщина. Оба элегантные и беззаботные. Оба купались в любовной ауре своих чувств. ДБ наблюдал за ними уже полчаса. Мужчину ему «передали» перед входом в кинотеатр. Организм никем не интересовался без причины, для установления плотного наблюдения за человеком требовались веские основания, но ДБ ничего не знал о том мужчине. Выяснить, о чём вела речь та пара – вот в чём заключалось задание. Выяснить и доложить. И если хоть слово, хоть полсловечка покажется Организму подозрительным, то мужчине тому несдобровать.

ДБ чувствовал себя гадко. Кем был тот человек? Обыкновенный, нормальный, приятный. Чем он опасен и чем он полезен? Зачем он Организму? ДБ смотрел на женщину, положившую голову на плечо своему спутнику. Тот погладил её по волосам, и движение его руки было наполнено такой великой нежностью, что никакие доводы не заставили бы ДБ поверить в то, что этот человек представляет угрозу для кого-либо.

Смять самые чистые чувства этих двух людей? Разрушить их счастье? Но как можно?

ДБ заёрзал, кресло заскрипело.

Свет в зале начал гаснуть.

………

Далее события разворачиваются следующим образом.

ДБ участвует в сложной многоходовой шпионской комбинации и добывает неоспоримую информацию о том, что Булочкин и Елена Прекрасная – агенты, работающие на иностранную разведку. Его повергает в шок сообщение о том, что она была подослана к нему Булочкиным специально. Он был объектом её разработки, а вовсе не любимым человеком. Но каков её артистический талант! ДБ ни разу не заподозрил её ни в чём. Цель вербовки ДБ и привлечения его к работе Организма состояла в том, что он не был пригоден для Службы и наверняка провалил бы любое задание. Булочкин и Елена Прекрасная вербовали людей заведомо непригодных к работе в Организме. Так они разваливали Организм по указанию своих заграничных хозяев…

ДБ осознаёт всю серьёзность ситуации и решает просто уйти из Организма.

***

Он полупьяно шагал по пустынной улице. Медленно поворачивал головой, купаясь в снежном ветре, и испытывал неведомое раньше наслаждение от того, что руки горели и ныли от мороза. Ему нравилось, что ледяной ветер шарил под распахнутым воротником.

Что за глупая радость? Неужели чувство свободы способно сделать из человека полудурка, которого приводит в восторг холод и снег?

Он остановился и, качнувшись, бросил себя лицом в сугроб…

Похождения Булочкина

Валерий Изюмович Булочкин состоял на службе в трудолюбивом Организме добрых двадцать лет и поднялся, согласно устоявшимся взглядам сослуживцев, на заслуженную ступень соответствующего отдела. Дабы не раскрывать никаких тайн, я скажу общими словами: Организм был полон всякими отделами и подотделами, управлениями и главными управлениями. Все занимались строго указанным делом, не имея представления о том, чем занимались коллеги за соседней стеной. И это было вполне обосновано Общей Тайной. Провал одного приводил к провалу сотни других. Поэтому все и скрывали всё друг от друга, даже наименования блюд, которые приходилось брать на обед в общественной столовой. И всё же сотрудники тёрлись друг о друга плечами, чтобы почувствовать товарищескую надёжность, и разбавляли деловые беседы цветистыми анекдотами про неверных жён и сгоревших на службе коллег. Настоящий муравейник. Но без этого в мире суетливых людей было нельзя. Толкотня, ноги на ноги, локти под рёбра, из распахнутых глаз целеустремлённость вываливалась, как паста из тюбика. Люди спешили, оседлав время. Мчались каждый в свою контору сквозь запруженные коридоры, сосредоточив мысли на служебном кресле с натруженными до дыр подлокотниками. Мчался и Булочкин в служебном автобусе, направляясь в огромное строение под вывеской «Научный центр глубоких исследований».

В начале своего существования это учреждение таилось в зелёном бору за Московской Окружной Дорогой, прилагая все усилия, чтобы никто о нём ничего не узнал, но время брало своё, и вскоре враждебные службы пронюхали о местонахождении сердца Организма. Все сразу прекратили таиться. Здание без стеснения засверкало огнями, заискрилось электрическими разрядами, ощетинилось стеной серебристых антенн. Да, канули в прошлое времена настоящих тайн…

Булочкин с грустью посмотрел за окно автобуса, где люди в строгой милицейской форме перегораживали дорогу обычным машинам и пропускали колонну секретных автобусов.

– Ну и ладно, – вздохнул Валерий Изюмович Булочкин, ощупывая в кармане красненькую обложку удостоверения и пистолет. Булочкин чувствовал себя вполне удовлетворённым. Никто из его кандидатов не был отвергнут мандатной комиссией, и это означало ещё несколько положительных галочек на его счёту.

У дверей кабинета Булочкина толпились в нетерпеливом ожидании пиджаки и галстуки с торчащими из них напряжёнными лицами. Он не был большим начальником, но и маленький начальник тоже начальствовал. Булочкин заправлял «молодняком».

– Доброго здравия.

– Утречко ясное какое, Валерий Изюмович.

– Как спалось?

– Не подпишите ли мне вот тут в уголке?

– Рады вас видеть, Валерий Изюмович, приветствуем…

Почтительно разгребая бежевым рукавом вьющихся подчинённых, Булочкин светло и радостно улыбался им и кивал головой. Он был добрым человеком, отзывчивым, но крайне уважал порядок и потому никогда не позволял себе заниматься в прихожей или коридорах рассмотрением бумажных дел. На то и кабинет ему выделен, чтобы со всей серьёзностью принимать по всяким возникающим вопросам.

– Кто первым будет? – обратился он запросто к выстроившейся цепочке посетителей и тут увидел в углу прихожей женщину лет сорока с небольшим. Её, судя по всему, с самого начала оттеснили плечистые активные сотрудники, и теперь она стояла одна, переполненная печальным состоянием души, чуть ли не готовая разрыдаться, а то и вовсе лишиться чувств.

– Лапита Катасоновна? – поразился Булочкин.

Объяснюсь: Валерий Изюмович питал к указанной особе очень глубокие влечения, которые невозможно обозвать одним словом. Во-первых, он испытывал к ней любовь, дружбу и ещё одно чувство, очень похожее на непреодолимое желание хронического алкоголика просунуть язык в горлышко бутылки и слизнуть ту последнюю капельку вина, которая никак не желает вытекать наружу. Во-вторых, Лапита Катасоновна была секретарём его непосредственного начальника, и этим определяла по отношению к себе ещё целый букет чувств, в числе которых был и искренний научно-исследовательский интерес к своему продвижению по службе. Так мог ли всегда героически-настроенный Булочкин оставить предмет своего обожания без внимания?

– Лапита Катасоновна, – он галантно наклонился головой вперёд и сделал пригласительный жест рукой. Затем улыбнулся остальным. – Господа офицеры, разве вы не джентльмены? – закружил он около вошедшей. – Чем могу служить вам, обаятельнейшая Лапита Катасоновна?

– Я, Валерий Изюмович, женщина тонкая, – заговорила она, едва за ней закрылась дверь. – Со мной надо осторожно, как с религией. А то не всё получится.

– Что такое? – забеспокоился Булочкин, не забывая тем временем наслаждаться звуками её голоса, словно внимал исполнению старинной пьесы.

– Я бы, конечно, могла к самому Виктору Степановичу, но решила всё-таки к вам… Дело в том… Вопрос деликатный… Меня оскорбили…

– Как?! – он даже подпрыгнул. Пьеса оборвалась, и он увидел, как прекрасные женские глаза выпустили несколько слезинок, в коих плавала неподдельная тоска.

– Фамилия? – коротко поинтересовался он.

– Овидьева.

– Не ваша. Ответчика фамилия?

Лапита Катасоновна негромко, чтобы не услышали за дверью, назвала фамилию обидчика, но тут же взмолилась, чтобы Булочкин не вызывал его на ковёр военного трибунала, так как её хрустальная натура вовсе не требовала кровавой мести. Но попросила она направить провинившегося к ней лично.

– Он ведь должен понимать, что мне только-то и нужно получить от него сатисфакцию. И не надо никаких столбов позора…

Валерий Изюмович смягчил суровый взгляд и кивнул в знак согласия. Хорошо, пускай она сама сначала востребует с негодяя, раз душа её не хочет скандала, а уж он при необходимости надавит… Ах, где Амур набрал столько стрел, что истыкал сплошь сердце Булочкина и сделал его похожим на дикобраза, истекающего любовным соком? О, эта женщина! Ради неё Булочкин был готов на всё.

– Ступайте, Лапита Катасоновна. Я сию же минуту позвоню этому хаму Евсею и направлю его к вам. Через часок лично загляну к вам и проверю. Не извольте волноваться.

Она вздохнула облегчённо и покинула кабинет. Валерий Изюмович остался один и принялся мысленно целовать её глаза, в которых видел отражения ламп дневного освещения и девичью чистоту. Но тут он вздрогнул и вспомнил о службе.

Оставим же Булочкина в жаровне деловой обстановки и проследим за шагающей по коридору ангельской фигурой Лапиты.

Существо это двигалось легко и элегантно, ловко перенося с ноги на ногу вес шикарного тела с пышным бюстом и почти мальчишескими упругими бёдрами. Посеребрённые искусственной сединой волосы были скромно заколоты на затылке шпильками. Тёмно-синее платье, сшитое достаточно просторно, чтобы скрывать под складками непомерные объёмы грудей, водоворотом плескалось вокруг гладких коленок.

Её кабинетик, обшитый тёмным деревом и заставленный десятком телефонных аппаратов, примыкал к широкой двери, которая вела в апартаменты начальника отдела. У входа в её владения стоял хрупкий человек с девственной добропорядочностью на лице и неумело скрытым страхом перед женщинами.

– Валерий Изюмович к вам зачем-то направил, – прошептал он, напрягаясь животом, как для отражения сильного удара. – Может, я не понял? Может, я не понял чего, может, не к вам, а к самому Виктору Степановичу?

– Виктора Степановича не будет до обеда. Это по моей настоятельной просьбе, товарищ Евсей, вас сюда прислали. Заходите ко мне, – она пропустила его вперёд и защёлкнула за собой дверь. В глазах её вспыхнули два средневековых факела. Где-то в зрачках, в самых их глубинах настороженный Евсей углядел длинные ходы инквизиторского подземелья.

– Ну? – вырвался из горла Овидьевой густой вздох.

– ?

– Я требую сатисфакции, – произнесла она и чувственно притронулась к нему руками. – I want you madly, I am dying for you, my love. Let me give you myself, so you could suck me to death. You would not mind, I hope, if I give you my sacred body… I need satis-fuk-tion… fuck-tion…

– Что такое? Вы бы иностранными языками-то не очень тут разбрасывались. Это может вызвать кривотолки, – он усиленно забарахтался, видя у самого лица бушующее море её глаз.

– Вы меня зажгли, коварный.

– Я вас не понимаю, Лапита Катасоновна! Вы сложно выражаетесь… Я отказываюсь понимать вас в конце концов, – он начал утопать в её объятиях и забился сильнее. Она сочно заглотила пухлыми губами половину его лица и продолжала свою жестокую ласку до тех пор, пока Евсей не испытал сильную нехватку кислорода. Он принялся барабанить в пышную белизну внезапно обнажившихся грудей Лапиты Катасоновны Овидьевой.

– Ах, вы такой нетерпеливый. Я не успела ещё насладиться ароматом ваших уст, а вы уже в атаку кидаетесь. Не так сразу, мой герой, – она отбросилась на узенький диванчик для посетителей, не выпуская из объятий мужчину, и молочного цвета полушария с торчащими сосочками сделали несколько мистических колыханий, явно гипнотизируя.

Евсей Кузмич Писарев, ибо таково было его полное имя, в течение нескольких долгих мгновений хлопал глазами, и взгляд его робко ощупывал поверхность трепещущего бюста, угадывая под чувственной тонкой кожей угрожающую стихию любви. Затем он вздрогнул, уловив внезапный толчок страха в самое сердце. Под потолком светился сальным взглядом глазок телекамеры.

– Я не понимаю вас, Лапита Катасоновна. Это провокация! Чего вам надобно от меня? Я думал, что вы по официальному делу, – задыхался он.

– Не я, дорогой мой, а начальство. Начальство направило вас для совершения сатисфакции.

– Какой такой сатисфакции? – он смахнул выступившую на лбу испарину и почему-то вспомнил светлое своё детство и пионерский галстук.

– Вы вчера столкнулись со мной в коридоре, – заговорила строгим голосом Овидьева, – и вызвались помочь мне бумаги донести, у меня целая кипа была в руках…

– А вы отказались, Лап…

– Да, я отказалась, Евсей Кузмич. Нельзя же вот так у всех прямо на глазах начинать разговор… У меня, между прочим, бумаги секретные… Глаза вокруг… Я понимаю, у вас рыцарское сердце, страсть… Но ведь люди… Вы потянулись к бумагам… О нас могли подумать чёрт что…

– Помилуйте, Лапита Катасоновна, ежели б я знал, что вас это оскорбит, – Евсей Кузмич покрылся густым девичьим румянцем.

– Не в том дело. Но вы коснулись моей руки… Обстановка напряжённая, а я натура легковоспламеняющаяся. Мне табличку «Огнеопасно» носить на груди надо. Что делать, природа… И все видели, что вы меня оставили воспламенённую. Все видели, что вы бросили меня в состоянии телесно неспокойном. И теперь я требую… Даже не я, а природа моя требует. Если бы я сама, так я бы и не унижалась, господин Писарев.

– Но позвольте!

– Позволяю. Позволяю, а вы всё упрямитесь. Кокет какой! Я же вам не только разрешаю, а настаиваю! – она ловко ухватила его за уши и притянула к себе. Он громко завизжал и ящерицей изловчился выскользнуть на свободу.

Когда он вылетел в коридор, от него валил пар, как от свежевскипячённого белья. Проходившая мимо тоненькая девочка-секретарша с радиотелефоном в руке испуганно шарахнулась к противоположной стене. Возле дверей лифта два чёрных костюма в затемнённых очках от неожиданности выхватили пистолеты, но тут же спрятали оружие.

– Что с вами, Евсей Кузмич? Вам не дурно ли? – заволновалась тоненькая и принялась набирать какой-то номер.

– Видите ли, дорогая девушка, – Евсей Кузмич Писарев покачался и ухватился за стену, – мечтательная жизнь кончена. Начинается пора зрелости с тяжкими уроками и опытами. Да, с тяжкими уроками.