Текст книги "Голос бездны"

Андрей Ветер
Голос бездны

Часть первая. Воскресшая память

Мiнi нудно в хатi жить.

Ой вези ж мене iз дому,

Де багацько грому, грому…

Из украинской песни

Выстрелы

Иван Потанин поднял винтовку и затаился. Придерживая цевьё левой рукой, правой он дал знак: тишина! В сумраке утреннего леса фигура Потанина почти растаяла, но рука с выставленным вверх указательным пальцем, попавшая в первый лучик солнца, различалась хорошо.

– Чего там… – начал было говорить человек, лежавший шагах в десяти от Потанина.

– Цыц! – едва слышно отозвался Потанин.

Потанин был мужик пятидесяти лет, плечистый, седовласый не по годам, с хитринкой в глазах, любитель посмеяться и потравить анекдоты в кругу семьи. Но сейчас, когда он лежал в засаде, в нём не осталось и намёка на человека, который умеет веселиться. Он сделался похож на дикого лесного зверя, блестящие глаза сощурились, нос заострился и будто вытянулся вперёд, вбирая в себя все запахи пробуждавшейся тайги, губы изредка подёргивались, словно Потанин хотел оскалиться по-звериному но всякий раз осаживал себя. На его небритом лице сидели комары, но человек не обращал на них внимания, словно их вовсе не существовало. Его глаза остро всматривались в тропинку, убегавшую круто вниз.

Месяцев пять Потанин старался взять братьев Коршуновых, промышлявших браконьерством. Забитым ими оленям и лосям не было числа. Коршуновы славились своим неуёмным нравом, наглостью, жестокостью и хитростью. Ходили слухи, что на их счету были не только звери, но и несколько человеческих жизней, так как в пылу пьяных ссор они многим угрожали расправой. «Вот, мать твою, попадись ты нам на тропе, ужо по-другому поговорим!» Три человека, которым угрожали Коршуновы, исчезли вскоре после ссоры, но никаких доказательств, что они убиты, не было. Тайга огромна, в ней многие теряются легко.

И вот Потанин вычислил Коршуновых. Егерь он был опытный, места знал хорошо. А тут милиция схватила беглого уголовника по кличке «Медуха», который поддерживал с Коршуновыми тесные отношения, и Медуха вскоре рассказал, где следовало искать знаменитых браконьеров.

Теперь Потанин и два милиционера лежали в засаде.

Коршуновы появились внезапно, словно из-под земли. Когда до них оставалось не более десяти шагов, Иван Потанин резко встал и крикнул:

– Павел! Бросай ружьё!

– Ванька! – вырвался у ближайшего из братьев Коршуновых возглас удивления. – Ах язва!

Коршунов увидел направленную на него винтовку и дёрнулся в сторону с тропы, на ходу срывая с плеча двустволку. Он выстрелил почти не глядя, но за белёсым облаком дыма, заполонившего пространство, увидел, что Потанин качнулся и отступил.

– Стой, сука! – закричал чей-то голос из чащи.

Коршунов выстрелил ещё раз, теперь уже подняв ружьё выше, чтобы картечь ударила по кустам, откуда донёсся голос, и сразу же покатился по склону горы, громко шелестя листвой. Чуть в стороне вниз мчался Матвей Коршунов.

Секунд через пять сзади треснула автоматная очередь, пули просвистели высоко над головами. Тайга мягко отозвалась многократным эхом…

Простор

Алексей Степанович Митькин улыбнулся. Взгляд этого шестидесятилетнего сухого седовласого мужчины с небольшой клиновидной бородкой сделался вдруг ясным и по-детски восторженным. Повсюду вздымались высокие кедровые ели, покрывая тёмным ковром склоны ближайших гор до самых вершин, то и дело встречались сверкающие на солнце рыжие стволы сосен и белые изгибы берёз. Справа колыхалась необъятная ширь озера, сквозь прозрачные воды хорошо проглядывалось дно, покрытое серым илом и каменистое во многих местах.

– Какая прелесть!

Алексей Степанович улыбался, пожалуй, впервые за последние десять лет. Он славился своим замкнутым характером и мог послужить эталоном «научного червя», который не замечает ничего, кроме своих формул, книг и кафедральных споров, где всегда проявлял непреклонность и отстаивал свою точку зрения с упорством фанатика, за что молодое поколение научных сотрудников прозвало его Бараном.

Недавно Алексей Степанович приболел, и врачи настоятельно рекомендовали ему забыть о работе и отдаться хорошему и незамедлительному отдыху. Пока он отнекивался, лёжа в постели и глотая пилюли, дочь Мила купила ему, по совету друзей, путёвку на Алтай. Когда он стал решительно отказываться, Мила устроила ему настоящий скандал.

– Столь беспардонное отношение к собственному здоровью свидетельствует о твоём наплевательском отношении и к науке тоже.

– Ты сравниваешь то, что сравнивать нельзя! – возмущался Алексей Степанович и фыркал обиженно себе под нос, потрясая густыми прядями седых волос.

– Папа, подумай хорошенько! Если ты протянешь, не приведи Господь, ноги, то что станет с твоей работой? Я умоляю тебя взглянуть на вещи трезво. Парочка недель настоящего отдыха не может сказаться отрицательно на твоих исследованиях! Неужели ты настолько упрям, что отказываешься трезво смотреть на вещи? Отдых пойдёт на пользу тебе, а потому и твоей работе, – настаивала дочь. – Разве ты не понимаешь этого? Я уже взяла тебе путёвку. И не смей мотать головой! Туда же едут мои друзья, тебе не придётся скучать… Одним словом, ты должен ехать, иначе я серьёзно обижусь, папуля, и мы вообще рассоримся…

И Алексей Степанович согласился на уговоры дочери.

– Ах, какая прелесть! – вздыхал он, неуклюже раскачиваясь в седле. – Милочка не зря выпихнула меня в эти края! Я успел совсем позабыть, что такое живая природа.

– Мила прекрасно знает, что такое «хорошо», – смеялась, оборачиваясь к профессору, загорелая Марина Чернодеревцева, хорошо знакомая Алексею Степановичу, так как часто заглядывала в гости к его дочери.

– Скажите, Марина, а вам приходилось уже сюда приезжать?

– Нет, – ответила молодая женщина, – я впервые заставила мужа взять путёвку на конный маршрут. Петя у меня кабинетный человек. Вот за рулём автомобиля он чувствует себя прекрасно, а от лошадей и комаров шарахается. Зато наш Лис, то есть Лисицын Серёжа, обожает по горам и долам бродить, но и он первый раз на Алтае.

– Лисицын? Это тот, что впереди едет? В замшевой куртке? – уточнил Алексей Степанович, вытянув шею.

– Да, сразу за инструктором, – кивнула Марина.

– Он тоже бизнесмен?

– Нет, Серёжа занимается журналистикой. Очень, кстати сказать, модный журналист.

– Надо же! А кто у нас ещё из модных и знаменитых в группе? – полюбопытствовал Митькин, встряхивая богатой седой шевелюрой при каждом шаге лошадки.

– Все остальные известны каждый среди своих. Мой муж занимает высокое положение на своей фирме, но об этом разговаривать неинтересно, – отмахнулась Марина. – Вы не устали, Алексей Степанович?

– Нет, спасибо. Если я правильно понял, моя Милочка велела вам опекать меня? – засмеялся Митькин и, скрипнув седлом, попытался устроиться поудобнее.

– Вроде того, – кивнула Марина, поглядывая через плечо.

В Нижнем Лагере туристы провели два дня, учась обращаться с лошадьми и привыкая самостоятельно управляться со всем снаряжением, ибо в походе каждому предстояло собственноручно седлать и рассёдлывать, а также чистить животных. Большинству группы это пришлось в новинку. Многие сперва даже побаивались лошадей, прикасались к ним настороженно, хотя все они были смирными, специально подобранными для неумелых наездников.

И вот первый день пути подходил к концу. Туристам предстояло заночевать в живописной лощинке, а наутро выдвинуться в сторону так называемого Второго Лагеря, где стоянка должна была продлиться два дня. Затем группе нужно было подняться за пару дней до Верхнего Лагеря, отдохнуть там и начать неторопливый спуск.

***

– Ну-с, братцы-кролики, как настроеньице? – промурлыкал, подсаживаясь к костерку, Женя Белкин.

Красавчик Женя был самым молодым из трёх, следовавших с туристической группой, инструкторов. В свои двадцать пять лет он пользовался среди коллег репутацией известного сердцееда и неустанно искал новых любовных связей, благо представительницы женского пола на любой вкус появлялись на турбазе постоянно. Особенно Женю привлекали почему-то замужние женщины. Дважды ему крупно досталось от оскорблённых мужей, чуть не убили его, но это не укротило его страсть к любовным похождениям.

– Настроеньице, как вы изволили выразиться, расчудесное, Женечка, – бодро ответил Алексей Степанович Митькин. – А как вам кажутся наши успехи? Не очень мы напоминаем мешки, извините, не скажу с чем?

– Не очень, Алексей Степанович, но напоминаете, – в тон ему ответил Женя. – А вот Марина, как я погляжу, уверенно чувствует себя в седле. Я не ошибаюсь?

Марина Чернодеревцева обольстительно улыбнулась на комплимент инструктора и передёрнула плечами, хорошо зная, что это мягкое и гибкое движение всегда завораживало мужчин.

– Может быть, я и не очень твёрдо сижу на лошади, но уж точно не хуже моего Пети, – она толкнула мужа локотком в бок и засмеялась.

Пётр надулся.

– Над чем смеёмся? – подошёл к костру Сергей Лисицын и присел на корточки, отмахиваясь от назойливой мошкары.

– Молодёжь спорит по поводу того, кто лучше сидит в седле, – Алексей Степанович повернулся к Сергею.

– Не знаю, кто как сидит, а вот лежу, когда дело доходит до привала, лучше всех я, – заверил собравшихся Сергей.

– Женя, а вы умеете без седла ездить? – спросила Марина. – А чего там уметь-то?

– Научите меня, пожалуйста. Можно прямо сейчас, пока каша варится.

– Как прикажете, – инструктор щедро одарил молодую женщину белозубой улыбкой и беззастенчиво ощупал глазами её стройную фигуру. Он протянул руку Марине, помогая ей подняться с земли, и они вдвоём направились к лошадям.

С момента появления четы Чернодеревцевых на базе Женя не отводил взгляда от Марины. Его сразу пленили её фигура, выразительные черты лица, короткая стрижка тёмно-каштановых волос, соблазнительно открывавшая длинную шею.

– Эта красотка будет моей, – сказал он своему худощавому напарнику Василию.

– Ты бабник известный, однако эта цаца тебе не по зубам.

– Хочешь пари, Васька?

– Чего тут пари, кобель бесхвостый? Ты глянь, как она держится. Она к нашим конягам подходит брезгливо, а от тебя воняет круче, чем от жеребца. Куда тебе к такой чистюле подкатывать. Ха-ха!

Но Василий ошибался, называя жену Петра Чернодеревцева чистюлей. Она, конечно, отличалась завидной опрятностью, но брезгливость вовсе не была ей свойственна. Марина не только быстро привыкла к лошадям, но и стала проявлять явные знаки благосклонности к самому Жене. Она общалась с ним чаще, чем с другими, иногда отъезжала с инструктором верхом чуть в сторону от тропы, и все слышали их громкий смех.

Туристическая группа состояла из двадцати человек. В лагере горело одновременно пять костров, люди уютно курлыкали возле огня, слышалось постукивание ложек о висящие над пламенем котлы.

– Эх-хе, – вздохнул устало Чернодеревцев, глядя на удаляющуюся жену. – И чего я попёрся в этот идиотский поход?

– Позвольте заметить, что вы не правы, мой друг, – покачал головой профессор. – Это совершенно удивительное путешествие.

– Вы так думаете? Поехал бы я себе на курорт, лежал на чистеньком шезлонге с бокалом пина-колады.

– С бокалом чего, простите? – не понял профессор.

– Это сейчас не имеет значения. Важно, что здесь приходится седлать этих вонючих лошадей… И вообще… Трудно поверить, что в детстве я любил лошадей, даже год или что-то около того занимался верховой ездой. Но это в детстве… Мало ли что было в двенадцать-тринадцать лет. Романтика… Нет, сейчас я предпочитаю фешенебельные отели.

– Кончай хандрить, Петруша, – Сергей Лисицын похлопал Чернодеревцева по плечу. – Я-то понимаю, почему у тебя настроение кислое.

– Брось ты, Серёга. Ты полагаешь, что я из-за Маринки? Думаешь, я ревную её к этому замарашке? Да мне плевать! Мы, если хочешь знать, решили развестись.

– Что так вдруг? – удивился Сергей.

– Да ничего не вдруг. Давно уж пора менять свою жизнь…

Пётр Чернодеревцев не лгал. Последний год отношения в семье настолько испортились, что супруги почти прекратили общаться друг с другом. Но никто из коллег Петра не знал, что Чернодеревцевы надумали разойтись, Пётр решил не афишировать это до поры до времени. Впрочем, в эту поездку он отправился именно с лёгкой руки своей супруги: Марина как-то сболтнула ему, что по этому маршруту собирался пойти один очень интересовавший Петра человек из конкурирующей фирмы, и Чернодеревцев решил совместить отдых с полезным делом. Лучшего случая для непринуждённой беседы с тем человеком не представилось бы. Но, судя по всему, что-то случилось, нужное ему лицо так и не приехало, и Петру приходилось терпеть тяготы конного перехода без всякой пользы для своего бизнеса. Приходилось ему сносить, стиснув зубы, и показное поведение Марины, которая всеми силами подчёркивала свою независимость от мужа…

Когда она вернулась с прогулки верхом, он отвёл её в сторону.

– Не могла бы ты вести себя немного скромнее? – сухо спросил он, возвышаясь над ней своим крупным телом.

– А что тебя не устраивает? – с вызовом спросила она, выставив подбородок.

– Ты постоянно удаляешься с этим инструктором. Все же видят это. Что о тебе подумают?

– Какая разница, Петя? Здесь нет никого, кто связан с тобой по работе. Я твоей репутации не подмочу.

– Тем не менее ты всё ещё моя жена.

– Забудь об этом. Наша супружеская жизнь осталась далеко позади.

– Сука ты дешёвая, – прошипел Пётр Марине в лицо.

– А разве ты брал меня в жёны в качестве мраморной скульптуры? Мне кажется, ты всегда видел во мне только суку, дорогой, – Марина язвительно улыбнулась. – Ты вообще видишь в женщинах только сук, только раздвинутые ноги, куда можно затолкнуть твоё мужское «достоинство». Ты ревновал меня с первой минуты нашей совместной жизни, может быть, даже раньше. Разве ты когда-нибудь разговаривал со мной о чём-то, кроме своих дурацких и беспочвенных подозрений?

– А о чём мне с тобой разговаривать?

– Вот и замолчи, сделай любезность. Может быть, я и дешёвая сука, но свободная.

– Мы ещё не развелись, не забывай об этом, – процедил Пётр сквозь зубы.

– Всё уже решено. А теперь не мешай мне отдыхать, до-ро-гой! – Она проговорила слово «дорогой» медленно, с расстановкой, вложив в это слово всю горечь своей скрытой жёлчности.

***

Матвей и Павел Коршуновы двигались по направлению ко Второму Лагерю с противоположной стороны. В отличие от туристической группы, они шли пешком. Но их медленное продвижение было связано не столько с отсутствием транспорта, сколько с той осторожностью, которую Коршуновы проявляли, спускаясь по тропе.

Многие годы своей жизни братья Коршуновы посвятили браконьерству. Они привыкли ходить крадучись, привыкли вслушиваться в малейшие шорохи, привыкли вести дикое существование. Столкновения с егерями происходили постоянно, и представители закона знали Коршуновых в лицо.

Два дня назад, уходя от тщательно организованной на них облавы, Коршуновы учинили серьёзную перестрелку и застрелили старшего инспектора. Теперь это заставляло братьев быть особенно настороженными. Погоня отстала, но не прекратилась. Коршуновы прекрасно понимали серьёзность сложившейся ситуации и старались уйти как можно дальше. В первый день они мчались на захваченном старом «уазике», но на второй день машину пришлось бросить, чтобы срезать путь через дикую чащу и как можно быстрее добраться до посёлка Куюс. Каждый из Коршуновых нёс переброшенное на спину ружьё, на поясах сидели наполовину заполненные патронташи.

С просторов Телецкого озера летел прохладный ветер. Он радовал туристов, но вызывал совершенно противоположные чувства у Матвея и Павла Коршуновых. Они, жители тайги, прекрасно знали, что этот ветерок был предвестником так называемой «низовки», обещавшей ненастье. Ничего не подозревавшие туристы ехали навстречу Коршуновым, и эта встреча сулила им не меньше неприятностей, чем надвигавшаяся с озера буря.

Начало большой беды

На территории перевалочной базы, известной как Второй Лагерь, располагались две весьма просторные избы.

– Устраивайтесь внутри, – распорядился красавчик Женя Белкин, указывая на дом, над дверью которого висел олений череп с ветвистыми рогами.

– Почему обязательно внутри? – спросила Марина, кокетливо надув губки. – Разве на базе нельзя развести костёр?

– Можно, конечно, и костёр, только вот погода меняется, Женя кивнул в сторону озера, – дождь начнётся скоро.

– Ещё какой дождь, – подтвердил инструктор Василий, развьючивая своего коня. – Хорошо, если быстро пройдёт, а то ведь может зарядить на несколько суток.

– Что ж, мы так и будем торчать тут всё время? – недовольно проурчал Пётр Чернодеревцев, волоком подтаскивая к двери рюкзак.

– Так и будем, – кивнул Женя. – Хорошо ещё, что мы вовремя добрались до базы, теперь крыша над головой будет. А могли бы мокнуть в лесу.

– Спасибо, – без малейшего намёка на благодарность проговорил Пётр. – Тут, наверное, и телевизора нет.

– И телефона тоже нет. Кроме того, по всякой нужде, даже по самой малой, в лес бегать приходится, – хмыкнул Женя, подмигивая Петру.

Марина тут же подхватила Женю под руку и выпорхнула с ним наружу. Пётр потемнел лицом. Он не хотел скандалить, не хотел устраивать никакой драки, хотя был уверен, что молодой соперник нипочём не устоял бы под его тяжёлыми кулаками. Пётр давно не прибегал к рукоприкладству, можно сказать, что он вовсе забыл, что такое уличная стычка, но его вес и рост давали ему явное преимущество перед мальчишеской фигурой Жени. И всё же Пётр надеялся уладить всё тихо. Устраивать шум из-за фривольного поведения супруги казалось ему верхом собственного унижения в глазах окружающих.

Он медленно вышел из двери и тяжело, даже обречённо как-то вздохнул. Чуть в стороне слышался игривый смех Марины и наглое гоготание Жени.

***

К вечеру в избе стало тускло: электричества на базу никто никогда не думал проводить. Три керосиновые лампы, расставленные вдоль длинного дощатого стола, служили единственным источником света. Стол располагался в дальнем конце избы возле железной закопчённой печки. На задней стене висели длинные деревянные полки, закрытые занавесками из кружевной вышивки. Простенок между дверью и ближайшим окном был занят множеством фотографий под стеклом в простеньких рамочках. На фотоснимках позировали какие-то люди возле заваленных медведей, оленей или просто верхом на лошадях.

Сидя перед гудящей печуркой возле Сергея Лисицына, профессор Митькин рассказывал с некоторой неуверенностью, словно сомневаясь в том, что его собеседнику интересна затронутая тема:

– Для улучшения памяти существует специальная группа препаратов – так называемые ноотропы. Они улучшают функцию переднего мозга, внимание, мышление. Вы меня понимаете?

– Конечно, что же тут непонятного? – кивал Сергей в ответ.

Его забавлял этот седовласый старичок, сверкавший стёклами своих очков. Седенькая бородка сотрясалась при каждом слове, чутко реагируя на движения лица. Именно такими всегда представлялись Сергею настоящие профессора – неуклюжие, седые, курносые, с бородкой-клинышком.

– Ноотропы больше всего влияют на так называемую фиксационную память, то есть на запоминание, – скрипучим голосом продолжал вещать профессор, словно читая лекцию. – Но наша лаборатория занимается проблемой памяти в ином аспекте. Нас интересует память как база, на которой формируется личностность человека.

– То есть?

– Принято говорить о памяти, как о чём-то очень простом, так как память является нашей неотъемлемой частью. Но если вдуматься, всё оказывается не так просто, – лоб Алексея Степановича наморщился. – Утрата памяти это ведь не просто утрата способности вспомнить о каких-то нужных нам событиях и так далее. Существуют целые мифы о том, как человек утрачивал собственную память и пользовался чужой. При этом люди утрачивали не только память, но и личность, утрачивали собственную идентичность. Память ведь является основным фактором, определяющим личность человека.

– Вы разрабатываете какой-то новый препарат? – уточнил Лисицын.

– Да, мы надеемся на то, что наше средство позволит пробуждать глубинную память, – профессор торжествующе сверкнул очками.

– В каком смысле?

– Генная память.

– А нет ли опасности того, что кто-то воспользуется вашими разработками и направит их на создание психотропного оружия? Кому вы подчиняетесь? Вы же не засекречены, раз рассказываете об этом.

– Мы не только не засекречены, – хмыкнул Митькин, – о нашей работе официальные круги вообще не знают. Это не государственная программа, её никто не финансирует. Мы трудимся для себя, на свой страх и риск. В нашей стране, к сожалению, так часто бывает. Или не к сожалению, а к счастью? Энтузиазм, знаете, подгоняет пуще высокой зарплаты. Хотя средств, конечно, недостаёт…

– И что же? Есть результаты? – Сергей был заинтригован.

– Есть, – Митькин достал из внутреннего кармана куртки крохотный флакон и показал его Лисицыну. – Вот наш результат. Настоящий результат.

– Что это? – Сергей приблизил лицо к флакончику. Внутри он увидел десяток горошин бежевого цвета. – Это оно самое?

– Оно самое. Мы назвали этот препарат мемотрин.

– Зачем же вы сюда его привезли?

– Знаете, Сергей Владимирович, как-то боязно мне было оставлять это без присмотра. Я почему-то даже сейфу не доверился. Скажу вам по секрету, я перед отъездом даже всю документацию спрятал. Как-то неспокойно у меня на сердце.

За стенами дома низко и гулко пророкотал гром, угрожающе вздохнуло и зашевелилось небо.

– Начинаются страсти-мордасти, – подал голос из дальнего угла инструктор Василий, – сейчас хлынет.

– Вот видите, Алексей Степанович, – Лисицын вернул профессора к прерванной беседе, – вы сами чувствуете, что дело-то опасное. Стало быть, осознаёте, что затеяли сомнительное дело.

– Наука всегда играет с огнём, – Митькин с любовью повертел склянку перед глазами и передал Лисицыну.

– Шарики, обычные конфетки, – Сергей пожал плечами и возвратил флакон.

Профессор поставил флакон рядом с собой на лавку, и в ту же секунду за окном звучно ахнуло, сверкнула молния, хлынул дождь.

– Стихия, – с удовольствием произнёс Василий, глянув через плечо на окно.

– Сергей Владимирович, а не нальёте ли вы мне ещё чайку? – Митькин протянул свою кружку.

Дверь распахнулась, и в избу ввалился мокрый Пётр Чернодеревцев.

– Курорт! – рявкнул он. – Проклятая дыра! Чёрт меня дёрнул потащиться в этот поход! Экспедиция за бронхитом…

– Петя, – позвал его Сергей, – иди-ка сюда. Скидывай свои мокрые тряпки и наваливайся на кипяток. У нас тут всё готово.

Пётр, скривив недовольную рожу, сел за стол и начал медленно расстёгивать облепившую тело рубашку.

– Глотни пока моего чайку, а я себе сейчас налью, – сказал Сергей Лисицын.

– Я вам помогу, – поднялся профессор, – и не отнекивайтесь. Пётр хлебнул из чашки Лисицына, обжёгся и потряс головой, разбрызгивая вокруг себя воду.

– Ну что вы делаете! – воскликнула женщина за другим концом стола. – Пётр, вы прямо настоящий дикарь какой-то. А ещё бизнесмен…

Вернувшись за стол, Сергей уселся напротив Петра и внимательно оглядел его.

– Настроение дурное?

– Дурнее не бывает, – мрачно ответил Чернодеревцев.

Сергей покачал головой.

– А чего-нибудь повкуснее у вас нет к чаю? – спросил Пётр.

– Чего повкуснее? Сушки вон в том пакете, пряники имеются, – Сергей указал на дальний конец стола, и кто-то из женщин бросил в его сторону полиэтиленовый пакет, набитый пряниками, ванильными сухарями и сушками с маком.

– Давай пряники, а то я эти конфеты дурацкие прожевал…

– Какие конфеты? – удивился Сергей. – Тут никаких конфет не было…

– Да вон драже в баночке. Старые, судя по всему, уж горькие на вкус стали, – Чернодеревцев показал на флакончик, и Сергей молча взял из его рук склянку с препаратом профессора Митькина. Шариков значительно поубавилось.

– Ни хрена себе! – выдохнул Сергей в конце концов.

– Что такое? – подошёл профессор, увидел свой флакончик и улыбнулся, подслеповато щурясь в полутьме. – Ах, спасибо, что напомнили. Надо бы убрать.

Митькин быстро сунул флакон во внутренний карман куртки. Сергей проводил взглядом движение его руки, но ничего не сказал профессору. Нагнувшись к Петру, он негромко спросил:

– Ты целую горсть сожрал, что ли?

– Прожевал, но горько… Выплюнул сколько смог, – равнодушно объяснил Чернодеревцев, размазывая башмаком коричневую слюну по полу. – А тебе жалко, что ли, этой ерунды? Хоть бы вкусно было, а то прогорклые какие-то, небось не первый месяц тут лежат.

– Ты выплюнул? – Сергей украдкой взглянул на Алексея Степановича, но профессор не слышал слов Петра. Лисицын решил ничего не говорить старику, дабы не раздосадовать его и надеясь, что Пётр избавился от всего разжёванного препарата, ничего не проглотив.

Дождь заколотил громче по крыше, ветер загудел с новой силой. Казалось, весь мир за стенами избы пришёл в беспокойное движение, грозившее всеобщим хаосом.

***

Пробуждение было внезапным и тревожным, словно от толчка в мозг.

Пётр открыл глаза и понял, что внутри у него скопилась тошнота. Откуда пришло это ощущение и что послужило ему причиной, он не знал, но заставил себя подняться и выйти за дверь. Дождь продолжал хлестать по стенам дома, но в темноте Пётр не видел ни холодных струй, ни шумно качавшихся на ветру деревьев. Он наклонился и сплюнул, пытаясь исторгнуть из себя давившую на него муть. Ничего не получилось. Вчера вечером он не съел ничего, кроме чашки чая, так что желудок был пуст. Откуда же тошнота? Может быть, от здешней воды? Уж не дизентерия ли?

Пётр постоял немного под дождём, подставив лицо под тяжёлые и частые капли воды, затем повернулся, чтобы войти в дверь, и тут при свете молнии разглядел перед собой Лисицына.

– С тобой всё в порядке? – спросил Сергей из темноты.

– Да, я в норме. Не спится что-то, – вяло ответил Пётр. Пойду попробую соснуть. Идиотский отдых… Ливень, гроза, бессонница…

Всё тело Петра, как ему казалось, было наполнено необъяснимым ощущением тяжести, которая переливалась из одной конечности в другую, вспыхивала внутренними вулканическими извержениями, разливала по груди огонь, в считанные секунды сменявшийся чувством озноба и образованием гигантских льдин в желудке. Временами Петру чудилось, что сердце прекращало стучать, и тогда он слышал пугающую тишину внутри себя. Он вздрагивал, и организм вновь начинал работать.

– Фу ты, мать твою, – шептал Чернодеревцев, – идиотские сны… А говорят, что природа благотворно влияет… Чтоб я ещё хоть раз… Нет, после этого «отдыха» надо сразу на Французскую Ривьеру рвануть…

***

Открыв рано утром глаза, Пётр увидел, что все ещё спали. В маленькие окна струился серый свет, не столько озаряя помещение, сколько наполняя его какой-то полупрозрачной дымкой. По всему полу были разложены спальные мешки, в которых мирно посапывали туристы.

«Дикость какая-то, – подумал Пётр, вслушиваясь в возбуждённое биение сердца, – чёрт дёрнул меня потащиться в этот поход, где даже нельзя получить кровать на ночь под крышей. Будьте вы все неладны, любители романтики! Скорее бы всё это закончилось…»

За окном продолжал ровно шелестеть дождь по листве, правда, заметно поунявшись. Капли по-прежнему гулко барабанили по крыше и звонко шлёпались в лужи. По небу сплошным рыхлым ковром ползли низкие серые облака.

Оглядевшись, Чернодеревцев заметил, что жены в доме не было. Ушла. Ушла в столь ранний час. Куда бы это? Впрочем, разве это тайна? Конечно, с конюхом этим, с красавчиком Женей мчалась. Даже дождя не испугалась.

Пётр осторожно поднялся и перешагнул через спящих людей, беззвучно направляясь к деревянному столу, на поверхности которого виднелись среди жестяных и пластиковых кружек и нескольких алюминиевых мисок два разложенных перочинных ножичка и один тускло мерцающий широкий охотничий резак. Переступая через спящих, Пётр вдруг понял, что его шаги совсем не слышны, и подивился этому. Он принадлежал к категории людей, которые обязательно при ходьбе задевали стоявшие рядом предметы. Один из его друзей сказал как-то Петру: «Ты, дружок, в параметры своего тела не вписываешься». Но сейчас он шёл почти беззвучно и сразу обратил на это внимание. Откуда взялась эта кошачья мягкость? Откуда вдруг пришло к нему умение красться, как крадутся звери на охоте? Да и не пытался он идти бесшумно, вовсе не пытался, это получалось само собой, будто умение это жило столетиями у него в крови.

Он остановился перед столом и протянул руку к охотничьему ножу.

«Зачем он мне?» – спросил Пётр себя, но не смог ответить на безмолвно заданный вопрос. Тем временем пальцы осторожно обняли рукоять и взвесили оружие на руке, словно примериваясь к нему. Да, это было вовсе не лезвие для нарезания хлеба и колбасы, это было оружие, простое, но по-настоящему смертоносное. Пётр чувствовал это. Пётр слышал холодную силу стремительного удара, затаившегося в кончике ножа, силу змеиного укуса, силу молнии.

Откуда пришло к Петру это незнакомое доселе чувство родства с оружием? Никогда прежде он не испытывал страсти к пистолетам и саблям, никогда не коллекционировал ничего подобного, в отличие от многих людей его круга. Теперь же…

Пётр мягко выскользнул за дверь и остановился, пряча нож на пояс. Земля под ногами мокро чавкнула, отзываясь на его шаги. Мелкий, заметно стихший за ночь дождь рассыпал повсюду серую водную пыль.

В душе Петра Чернодеревцева творилось что-то странное, что-то особенное, что-то незнакомое. Он ощущал в себе присутствие другого человека. То есть он оставался собой, он знал, что его звали Пётр Иванович Чернодеревцев, что ему месяц назад исполнилось тридцать пять лет, он возглавлял московский филиал французской фирмы «Рене» и занимался организацией строительных подрядов. Но вместе с тем он ощущал стремительное рождение в себе другой личности, присутствие воина, человека хищного, безрассудного, своевольного. Медленно шагая, он осознал, что у него внезапно пропало желание укрываться от падающих с неба капель, он слышал под ногами шёпот земли, невидимое движение грунтовых вод, рассказывавшее что-то очень важное, но что именно? Он слышал пение лесных птиц со всех сторон, и он почти понимал их язык. Почти понимал, почти… Но всё-таки не понимал… Не хватало самой малости.

Лёгким, едва уловимым на звук шагом Пётр приблизился к коновязи, где стояли понурившиеся лошади. Никогда прежде он не передвигался столь осторожно. Его тело, некогда крепкое и мускулистое, давно превратилось в грузную массу, привыкнув к уютному существованию в мягких автомобильных креслах. Нет, он не был толстым, но он никогда бы не поверил, что человек, покончивший с подвижным образом жизни десять лет назад и буквально приросший к стулу, вдруг начнёт красться, подобно лесному волку.

Пётр снова удивился себе: откуда такие нежданные навыки? При этом он пребывал в непоколебимой уверенности, что умел двигаться так всегда, это умение было в его крови и что он, охотник и воин, просто не мог не уметь этого, не имел права перемещаться иначе.