Текст книги "Голос бездны"

Чёрное Дерево

Пётр дремал, прислонившись спиной к толстому стволу лиственницы. Этому дереву было не менее пятисот лет, оно повидало немало всякого за свою жизнь. Но никто не мог выведать у лиственницы того, что она знала.

Пётр пошевелил головой и будто бы нащупал что-то затылком на шершавой древесной коре.

– Чёрное Дерево, – прошептал он, – Чёрное Дерево! Дерево! Я знаю, что такое огонь, я однажды сгорел и превратился в уголь из-за удара молнии…

Пётр открыл глаза и огляделся. Он увидел свои голые ноги и перетянутый патронташем живот. Подняв правую руку, он внимательно осмотрел её, словно хотел обнаружить что-то новое в этой руке. Покрывавшая кожу глина сильно потрескалась, кое-где отвалилась, а в некоторых местах висела на волосах мелкими бурыми крошками.

Пётр смотрел на себя и никак не мог понять, что он чувствовал. Он ясно ощущал, что раздвоился. Один Пётр называл себя Чёрным Деревом и вёл себя, как первобытный человек, повинуясь законам кровожадных предков. У этого Петра была своя логика, своё мировоззрение. Другой же Пётр наблюдал за дикарём со стороны, но никак не мог повлиять на Чёрное Дерево. Второй Пётр, пришедший в тайгу из цивилизованного мира, лишь созерцал, но ничего не делал; ему казалось, что он смотрел удивительный сон, осознавая себя его полноценным участником. Иногда цивилизованному Петру казалось, что он ужасался поступкам Чёрного Дерева, но в действительности он оставался спокоен. Но в действительности он понимал, что стояло за каждым шагом дикаря, и он по-настоящему удивлялся только одному – как он мог понимать и не понимать одновременно, как он мог хотеть и в то же время искренне протестовать против того, чего хотел.

Он раздвоился.

Когда начинал действовать Чёрное Дерево, Пётр почти исчезал, растворялся, уходил в небытие. Затем, когда Чёрное Дерево возвращался с военной тропы, Пётр тоже возвращался, вступал во владение своим телом и сознанием, оценивая произошедшее. Но с каждым разом вернувшееся сознание цивилизованного Петра делалось слабее и слабее, зато Чёрное Дерево становился сильнее. Чёрное Дерево вдруг начинал вспоминать что-то из своего прошлого, о котором цивилизованный Пётр не имел ни малейшего представления, и его это крайне удивляло. Удивляло даже больше, чем поступки Чёрного Дерева.

Несколько минут назад он увидел себя со стороны: увидел человека верхом на лошади, его длинные, почти до самых ягодиц, чёрные волосы размеренно колыхались на ветру. Человек ехал по красивой горной долине, а линия горизонта за его спиной была изрезана снежной горной грядой. За спиной человека висел в кожаном чехле лук со стрелами. На крупе лошади виднелась нарисованная белая молния, а на шее различались красные отпечатки ладоней. Пётр знал, что он ехал в поход, чтобы отомстить за своего погибшего родственника. Однако ни имени родственника, ни кем был родственник – брат, отец или племянник, – Пётр не помнил. Он лишь ясно слышал мысли, теснившиеся в голове, мысли неуёмного гнева.

Но самое странное было то, что лицо увиденного им человека не было лицом Петра. Оно отличалось сильной скуластостью, узкими глазами и почти коричневым цветом кожи.

«Нет, это не я. Это просто какой-то дикарь… Но почему-то я знаю, что вижу себя… Почему этот человек – я? Почему я так думаю? Откуда я знаю, что я выехал на тропу мести? Почему я так уверен, что должен отыскать кого-то?»

Пётр было опять прислонился спиной к дереву, закрыл глаза и застонал. На него внезапно накатил страх, замешанный на головокружительном непонимании всего происходящего. Он закрыл лицо руками и в отчаянии принялся кататься по земле. Его тучное тело то и дело наваливалось на затвор ружья, и тогда на коже оставались глубокие вмятины.

– Что?! Что?! Что?! – выкрикнул Пётр несколько раз подряд и после этого замолчал.

Его лицо сделалось неподвижным.

Через минуту он сел, скрестив ноги, и тупо уставился перед собой. Его лицо оставалось неподвижным минут десять. Рука лежала на рукоятке ножа.

Где-то вдалеке раздавались посторонние звуки. Слух Чёрного Дерева уловил частое шевеление ветвей, шорох листвы и травы под ногами. Кто-то приближался, двигаясь перескоками, плавно, гибко, мощно. Шёл зверь, а не человек.

Пётр переменил позу, приподнялся на корточки, подобрался, как готовый к прыжку хищник, напрягся. Стиснутый в руке нож опасно вспыхнул в лучах солнца.

Внезапно послышался лай. Собака! К нему мчалась собака! По скрытой в её голосе злобе он безошибочно распознал зверя, готового к нападению, готового рвать жертву на куски. И своей жертвой собака наметила Чёрное Дерево.

Он не проронил ни звука, лишь оскалился, сделавшись ещё более неподвижным.

Собака приближалась. Она уже бежала, а не шла. Она неслась вперёд, громко дыша.

И вот прыжок, громкое устрашающее рычание. Могучее тело овчарки лохмато взвилось над голым человеком, но человек ловко присел, и собака промахнулась, задев его только задними ногами. Человек не упустил момента и взмахнул рукой. Лезвие разрезало мохнатую ляжку, и зверь заскулил.

Пётр вскочил на ноги и бросился на овчарку, едва она приземлилась. Собака перекувыркнулась, клацкнув клыками, и сразу кинулась в сторону, уклоняясь от нападения Петра. В следующее мгновение овчарка сделала выпад и ударила человека могучим плечом. Пётр оступился и упал на спину. Пахнущая псиной пасть в одну секунду распахнулась над ним, издавая рык и лай. По груди Петра ударили когтистые лапы, горячо прижалось лохматое брюхо.

Пётр не рассуждал. Всё произошло стремительно, одномоментно. Его левая ладонь с удивительной быстротой метнулась глубоко в раскрытую пасть и схватила собаку за нижнюю челюсть у самого её основания, прижав язык, придавив мокрые щёки животного и рванув челюсть с такой силой вниз, что овчарка завизжала. Пытаясь освободиться от руки, собака дёрнулась назад и соскочила с груди Петра, но рука не отпустила её. Другая рука, в которой лежал нож, замахнулась и нанесла два коротких удара в брюхо животного. Собака бешено завизжала. Человек подмял её под себя, свернул морду зверя набок и полоснул лезвием по горлу.

Теперь схватка завершилась.

Пётр Чёрное Дерево встряхнул левой рукой и увидел множество следов, оставленных зубами собаки, они тянулись от запястья до локтя. Поначалу ему показалось, что зверь не успел тронуть его, ан нет – оставил борозды глубиной в сантиметр. Кровь густо стекала из ран.

Пётр нагнулся над овчаркой, развёл её лапы в стороны и сделал надрез от горла до паха…

– Гюрза! – послышалось сзади.

Пётр обернулся на человеческий голос.

Солдат, которого Сергей прозвал Ямочкой из-за девичьих ямочек на щеках, заметно отстал от бросившейся вперёд собаки. Он быстро потерял её из виду и пытался сориентироваться в направлении, когда услышал её далёкий лай, а затем и визг. Визжать Гюрза могла только от сильной боли. Это означало, что схватка была не в её пользу.

Солдат остановился, прислушиваясь.

Птицы. Повсюду пели птицы. Их не интересовали погоня, автоматы, следы сумасшедшего преступника. Птицы продолжали щебетать, исполнять брачные танцы, потрясая оперениями.

Солдат Ямочка сделал несколько шагов и остановился. Что-то послышалось слева, что-то тяжёлое и мокрое встряхнулось. Слева… Он поднял автомат и осторожно поднёс приклад к плечу. Сквозь прорезь прицела таёжная чаща приняла вид особенно угрожающий… Ах, как мешало пение птиц, это беззаботное перескакивание пичужек с ветки на ветку! Вот если бы им всем замолчать на минутку, чтобы остался слышен только звук преступника… Почему молчит Гюрза? Убита? Неужели этот псих смог одолеть её?

Что-то громко хрустнуло справа. Автомат вильнул стволом по направлению к звуку.

– Кто здесь? – не выдержал солдат. – А ну выходь! Считаю до трёх и стреляю! Слышишь?

Он медленно шагнул вперёд, остановился, сделал ещё шаг, услышал шорох ещё немного правее и повернул голову туда. Что-то зашуршало с противоположной стороны. Куда идти? Где опасность? Где сейчас лейтенант Дагва? Почему никого не видно и не слышно?

И опять шорох, тревожный, настораживающий… Весь лес пронизан шорохами.

– Стой, бляха-муха! Буду стрелять! – Ему почудилась тень. И нервы сдали.

Он дёрнул указательным пальцем и нажал на спусковой крючок. Пули полоснули по стволам деревьев, шумно взбили толстую кору, рассыпали её щепками, оборвали дрогнувшую листву…

И вновь наступила тишина. Тишина на несколько секунд. Затем раздался быстрый звук шелестящих шагов неизвестно где, короткий выдох, едва уловимое движение сбоку…

Голубые глаза солдата по кличке «Ямочка» широко распахнулись: он увидел перед собой голого мужчину, испачканного грязью и кровью с ног до головы. Столько крови! Откуда? Где Гюрза?..

Голый человек стремительно ударил рукой, и солдат охнул. В животе сразу стало горячо.

– Ты что же? – непонимающе пробормотал паренёк и от внезапной слабости опустился на колени. – Мы же тебя… Я же… Мама…

Второй удар Пётр нанёс солдату в горло. Острое лезвие вонзилось в тонкую шею без труда, пробив плоть насквозь, и вылезло наружу со стороны спины. Кровь хлынула из раны с обеих сторон.

Пётр отступил от жертвы, и мёртвый солдат ткнулся лицом в землю.

Быстрыми шагами Пётр пошёл прочь. Через несколько секунд он остановился перед трупом овчарки и принялся за дело, которое не успел закончить из-за появления солдата. Он снимал шкуру с собаки. Его руки работали ловко, умело, и через десять минут кровавая туша уже лежала в траве, а Пётр держал в руках шкуру, с которой капала горячая кровь, и внимательно рассматривал её. Оглядев собачий мех, человек сделал ножом разрез на шкуре вдоль спины, начав его возле основания собачьей головы. После этого он быстро продел свою голову в этот разрез, расправил шкуру на своих плечах – получилось некое подобие накидки, большая часть которой закрывала спину Петра, а на груди болтались собачья морда и передние лапы убитого зверя. Пётр улыбнулся.

***

Это был очень старый чум – коническое сооружение, сложенное из жердей и покрытое шкурами животных и корой лиственницы у самого основания. Глядя на него, Матвей Коршунов с уверенностью мог сказать, что чум давно никуда не перевозился, а так и стоял на месте – кора у основания чума сильно обросла травой. Но чум был обитаем: над дымоходом, где скрещивались жерди, вился лёгкий синеватый дымок. Возле чума громоздилась огромная куча хвороста – кто-то позаботился о том, чтобы хозяину было чем разводить огонь в очаге. Чуть в стороне, шагах в двадцати от чума, виднелся среди деревьев бревенчатый сруб.

Матвей шмыгнул носом и осторожно отступил в чащу, где стояла лошадь. Марина сидела на корточках возле конских ног и дремала, свесив голову. Короткие каштановые волосы блестели в рассеянном свете. Оголившаяся из-под волос тонкая шея с прилипшим к нежной коже зелёным листиком заставила Матвея сглотнуть слюну – женщина показалась ему невероятно желанной. И как только мог муж оставить такую жену в лесу? Впрочем, он же ополоумевший…

– Эй, послушай, – заговорил Матвей негромко, – там впереди чум…

– Что? – Марина разлепила уставшие глаза и тяжело качнула головой, отгоняя комаров.

– Чум, говорю, там. Кажись, тувинская семья, но не видать никого.

– Люди? – с надеждой спросила Марина.

– Может. Дым есть. Так чё делать будем? Рискнём?

– А что тут рискованного? Кто бы там ни был… Нам хуже Петра никого не повстречать.

– Это уж натурально. Ну чё ты расселась-то? Подымайся, двигайся.

– Я устала.

– Щас отдыхать будем. Под крышей. Там и обговорим наши дела… Ты про меня лишнего не ляпни…

– Так я про вас ничего и не знаю…

– Нуда, оно, конечно, так, только… Ты вообще дюже не мели языком. Для начала и про мужа своего тоже не болтай. Тайга, знаешь, не любит слов… Мало ли что про кого наговорят… Тут всё больше по делам судят…

Марина кивнула и бросила на браконьера равнодушный взгляд.

– А у вас какие дела? – спросила она, отгоняя комаров. – Вы вообще-то кто?

– Я-то? Охотник… Лосей валю, оленей, медведей…

– Как вас звать? Имя-то хоть есть?

– Меня? Матвеем величают, – ответил он и вдруг смущённо улыбнулся, увидев подобие интереса в глазах женщины. Горожанка вдруг пробудила в нём забытое юношеское смущение.

– Матвей. Хорошее имя. Никогда не встречалась с мужчиной по имени Матвей. Библейское имя.

– Библейское? – удивился браконьер.

– А меня зовут Марина.

– Была у меня одна такая… Только давно, пацаном я ещё был мелким… А у ней что-то с мужем не сладилось, вот она меня и… того… – Матвей замолчал и потупил взор.

Они медленно, продираясь сквозь ветви, приблизились к поляне. Матвей уже не таился, вёл лошадь напрямую к жилищу.

– Эй, люди, есть тут кто? Отзовись!

На всякий случай Матвей взял ружьё наперевес, хотя знал почти наверняка, что тувинцы отличались миролюбием и ни о ком из них за последнее время не приходилось слышать, чтобы они занимались разбоем.

Минуты две никто не отвечал, затем полог чума откинулся. Из жилища показался согнувшийся старик, голый по пояс. Выйдя наружу, он остановился. Узкие глаза, едва различимые между многочисленными глубокими складками лица, ощупали незнакомцев. Он стоял неподвижно, маленький, морщинистый, одетый только в широкие штаны из оленьей кожи. На брови ниспадала длинная прядь седых волос.

– Здравствуй, отец, – проговорил наконец Матвей. – Не позволишь ли нам задержаться у тебя и набраться сил? Ты по-русски понимаешь?

Старик молчал некоторое время, затем кивнул.

– От-дыхай, от-дыхай, – закивал он головой.

Марина без сил опустилась на землю. Матвей отпустил лошадь, но рассёдлывать её не стал.

– Вода, – указал куда-то старик. – Хароший вода. Умный вода. Сильный вода.

– Родник, что ли? – уточнил Матвей, и старик утвердительно кивнул.

Матвей осторожно углубился в чащу, двигаясь по узенькой тропинке меж замшелыми валунами. Пройдя шагов двадцать, он оглянулся и прислушался. Со стороны чума донеслось фырканье лошади, но человеческих голосов не слышалось. Матвей настороженно повертел головой, но ничего подозрительного не почувствовал. Нет, не было в Марине ничего опасного. Она была просто женщина, молодая женщина, попавшая в передрягу, как и он сам…

Он пошёл дальше по тропе. Слева и справа стали появляться деревья, обильно украшенные выгоревшими на солнце лентами. Лоскуты тряпок и кожаных лент, привязанные к ветвям, создавали ощущение, что вокруг поднимались многослойные тряпичные стены, слегка колыхавшиеся на лёгком ветру. Было видно, что приходившие сюда люди оставляли ленты всюду, забираясь иногда к самым верхушкам деревьев.

Минут через пять он увидел впереди небольшое бревенчатое сооружение, похожее на низенькую хижину. Открыв дверь, он обнаружил внутри аккуратно обложенный камнями водоём метра полтора на полтора. Матвей рывком скинул с себя рубаху и опустился на колени. Голый по пояс, он с наслаждением омывал себя ледяной водой, по-животному отфыркиваясь и встряхивая головой.

Вскоре он вернулся, очень довольный собой.

– Эй, девка, – остановился он возле Марины, – сходи туда, там родник. Глянь-ка. Ко мне и комары не пристают после той воды… Ополоснёшь лицо и всё остальное. Чертовски хорошая вода. Дед, а ты это точно сказал, что вода умная! Ха-ха! Я прям-таки как заново родился… Там я углядел ленточки на деревах, всё просто сплошь увешано. Чё так, отец? Это же дары, не так ли? Наведывается сюда, что ли, кто? А, дед? Колдовать, что ли, таскаются? Шаманит тут кто, али как?

– Шаман, шаман, – закивал тувинец, не меняя выражения лица.

– Ты шаман? – удивился Матвей. – Настоящий шаман? Не врёшь?

– Шаман, шаман.

– Родник, что ли, священный у тебя?

– Шаман, шаман, – бубнил старик, продолжая неподвижно стоять на месте.

– О каких лентах вы говорите, Матвей? – спросила Марина, поднимая голову.

– Там всё в лентах, в лоскутах, каждая ветвь как в сказке бородатой, – отозвался Матвей, усевшись на землю и стаскивая с себя сапоги. – Всюду тряпки висят… Так тувинцы благодарят духов за то, что их допустили к святому месту. Выходит, што мы набрели не на простой чум… Эй, старик, что ты тут делаешь? Живёшь? Почему ни оленей, ни лошадей у тебя нет? Как ты по тайге-то рыщешь?

Шаман не ответил Матвею, но мелкими шажками приблизился к Марине.

– Твоя болей? – Старик положил сухонькую ладонь на лоб Марине и с минуту смотрел ей в лицо. Марина равнодушно закрыла глаза. – О, твоя боязнь имей. Много боязнь имей. Душа совсем болит. Зачем много бояться? Земля красивый, небо красивый, жизнь красивый, твоя красивый. Бояться нет харашо… Моя видит, что твоя потерял муж. Твоя болей из-за муж, потому что твоя муж умирал…

– Нет, – с неожиданной резкостью отстранилась Марина от старика, – мой муж не умер, он жив. Просто он болен.

Тувинец с недоумением посмотрел на молодую женщину, его ладонь оторвалась от её лба и зависла в нескольких сантиметрах. Затем он хитро улыбнулся, сморщился сильнее прежнего и проурчал:

– Твоя не обмануть мой голова. Моя понимай, что происходить… Твоя муж умирай, уходи в другой мир… Твоя больше не имей муж…

Матвей поднялся с земли и быстро подошёл к ним.

– Ты разве не понимаешь, о чём он толкует? Дура ты, девка! Дура! Он талдычит тебе, что твой мужик кончился! Сумасшествие – та же смерть! Пойми…

– Та же смерть? – Марина всхлипнула.

– Нет у тебя больше мужа. Не выздоровеет он. Этот дед соображает, о чём говорит… Кончился твой мужик. Нет его более. Телом жив, а в башке он другой. Неужто не схватываешь?

Марина молча посмотрела на тувинца, затем медленно, будто во сне, перевела взгляд на браконьера.

– А мы не кончились? – спросила она тускло.

***

Чёрное Дерево устало лёг на землю. Плотно приложив ухо к земле, он прислушался, о чём она говорила. Но ничего не понял. Какие-то голоса гудели далеко внизу… Или далеко наверху… Или просто далеко… Он не понимал ничего… Он хотел спать. На него навалилась невыносимая усталость…

Он перевернулся на бок и увидел перед собой очертания незнакомого человека, тело которого было словно подсвечено изнутри. Человек казался очень высоким, лениво и невесомо продвигался между ветвистыми деревьями, но не задевал ни одну ветвь.

– Зачем ты пришёл сюда? – спросил незнакомец.

Странно, но за последнее время это был первый человек, с которым Чёрное Дерево не хотел драться. Это было первое живое существо, с которым ему хотелось спокойно поговорить. Но вот сказать Чёрное Дерево ничего не мог. Он словно был парализован.

– Зачем ты пришёл сюда? Разве это твой мир? – снова послышался вопрос.

– Я должен найти посланника, – прошептал с трудом Чёрное Дерево.

– Какого ещё посланника? Что за глупости? – Незнакомец недовольно качнул головой, и с его затылка рассыпалась копна длинных чёрных волос, разлившись по его телу, словно смола.

– Так было всегда. Воин, готовящийся к смерти, должен найти посланника, который отнесёт весть о грядущей смерти…

– Это было давно… Теперь ты совсем другой человек… Тебе не нужны никакие посланники…

– Но традиции…

– Традиции иногда обманывают. Времена меняются и складывают новые традиции. Но тебе не нужны сейчас традиции…

– Как же так? Без традиций нельзя. Я наверняка знаю…

– Ты ошибаешься. Тебе не нужны традиции. Тебе нужна помощь.

– Помощь? – прошептал Чёрное Дерево. – Разве я нуждаюсь в помощи?

– Ты болен.

– Я болен? – На его глазах навернулись слёзы. – Нет, я вполне здоров… Я готов идти дальше.

– Дальше некуда, мой несчастный друг. Дальше только смерть.

– Я не боюсь смерти, – покачал головой Чёрное Дерево.

– Я знаю. У тебя нет причин бояться смерти. Ведь ты уже умер, – незнакомец улыбнулся, глаза его засверкали.

– Разве я умер?

– Человек по имени Пётр умер.

– Но я не Пётр. Меня зовут Чёрное Дерево.

– Пару дней назад тебя звали Пётр…

– Этого не может быть!

***

Ближе к вечеру Дагва Хайтювек наткнулся на труп зарезанного солдата, чуть дальше он обнаружил тушу освежёванной овчарки.

– Братцы, сюда! – позвал он Лисицына и второго солдата.

– Что такое?

– Наш сумасшедший оказался сильнее, чем мы думали… Если ко всему этому вообще можно отнести слово «сильнее». Тут что-то другое, – сказал Дагва.

Облепленное мошкарой и червями тело собаки выглядело ужасно. Солдатик отвернулся.

– А вы всё про баб по дороге сюда… – начал было Дагва, но остановился.

– А ведь он и впрямь воин, – проговорил Лисицын. – Он, пожалуй, потягается в ловкости с кем угодно. Мы ему не пара, как говорится. Только на расстоянии мы «снимем» его.

– Что сделаем?

– У нас есть шанс убить его только на расстоянии. Из винтовки. Из автомата. Но не в рукопашном бою. С Петром творится нечто необъяснимое. Это не укладывается ни в какие рамки, – отозвался Лисицын, направился к трупу солдата Ямочки и уже через плечо бросил: – Вы можете поверить, что городской человек, никогда не занимавшийся спортом, не только начал стрелять наверняка, но и смог вдруг расправиться с хорошо натренированной собакой? Я не могу… И не хочу показаться вам пессимистом, но мы вряд ли нашими силами справимся с этим… монстром…